Ребята, мы смеяться перестали частным образом – только централизованно. Вот 15-го он приедет и нас рассмешит. А он-то смеется от нас. Вначале мы этим смешим его, а потом он этим смешит нас.

Почему затих смех в подвалах и на кухнях? Где хохот в тюрьмах и больницах? Я когда-то страшно смеялся на похоронах. Оттого что было много народу и все старались быть печальными.

Я хохотал и острил потрясающе. Высочайшее кладбищенское вдохновение. Сейчас даже похороны стали печальными.

Ну, дни рождения само собой. Дни рождения на самом деле похороны и есть. Попытки развеселиться не имеют причины. Все глядят на именинника как на покойника, и он встречно глядит так же. То есть он видит свои похороны. Слова те же и выступающие.

Это полезно, но не весело. Куда-то делось веселье к чертовой матери. Молодежь под паровой молот трясется на танцплощадках. Не обнимая, не прижимая и не записывая телефон. У них хохот вызывает все: штаны сползли, зуб выпал, глаз вытек, до туалета не дошел. Хохот дикий, смеха нет. Кто-то хочет в Тамбов, остальные под это танцуют.

Начальники давно перестали веселиться – как взяли на себя ответственность, так и перестали. Садятся в ряд, и перед ними выступают. Их надо сначала отвлечь от нашего тяжелого положения. Потом увлечь нашим тяжелым положением, потом развлечь – нашим же тяжелым положением. Затоптанные трупы предыдущих артистов уже сидят с ними за столом. Остался ты, которому сейчас оторвут все, чем смешил. «Не развеселю – хоть поем», – решает артист и лезет в зубастый красный зал.

Хорошо веселится армия. Тихо слушают. Громко хлопают.

Смеха нет, овация есть. Что они там слушали, с кем перепутали, кого им объявили – неизвестно.

Свободнее всех зэки. В нашей стране во все времена зэки свободнее всех. Если нам нечего терять, то они потеряли и это и хохочут как ненормальные.

Если женщина попала в концерт – успех такой… Сразу видно главное, что они потеряли.

Богатые смеются быстро и глазами показывают: «Кончай, слушай, за столом доскажешь». И начинается застолье.

– Что у тебя с рукой? Ты почему не наливаешь?

– Застольная, стремянная, контрольная.

Мужчины стоя, женщины до дна.

Выпьем за ПЗД, то есть за присутствующих здесь дам.

– По часовой за каждого, против часовой за всех.

– Выпьем, чтоб подешевело все, что подорожало!

– О! Прокурор пришел. Где был? Расстреливал?

Анекдоты пошли. Один расскажет, второй расскажет, остальные замолкают, пытаются вспомнить свой. В конце и смеяться некому – каждый вспоминает свой анекдот. Это не веселье – это возбуждение. «Возбуждено», – как говорит прокуратура. Женщины возбуждены, мужчины осуждены.

Особое веселье – ночью на улице. Ночные бабочки, поменявшие райком комсомола на тротуар, возбуждены. Мужчины возбуждены. Очередь девиц, очередь мужчин – обе движутся, поглощая друг друга.

Мужики волнуются. Чем дольше копил, тем больше выбирает.

Но сумерки. Они в полутьме. Хитры, козявки. То есть очертания четкие, а возраст не проступает. Возьмешь фонарь – получишь возраст. Если долго копил, будешь расстроен. То есть опять жена лучше.

Мужики, тьма наш друг!

Так я насчет веселья. Оттого что мы хмурые, жизнь лучше не стала. И еще мы хмурые. Слезы настолько не влияют, что можно перестать плакать – хуже не станет. И глаза наконец отдохнут.

– Как жизнь?

– Хреново. – И улыбнулся прославленной отечественной однозубой улыбкой.

– Как дела?

Смахнул слезу. Расхохотался. И все весело, и все понятно.

Итак! Ввиду того что хмурые лица на жизнь не влияют, а юморист приедет только на один день, смеются все!

И не путать настроение с самочувствием.

На шести костылях с одним зубом, с дурным дыханием и вот с таким настроением! Большой палец болит всем показывать.