«Может быть, вы не знаете…»
Может быть, вы не знаете, но в Одессе быстро поднятое не считается упавшим.
Возьми за правило прерывать беременность еще в период знакомства.
Простое одиночество – это мимика в темноте, пожимание плечами, негромкий стон в ответ на какие-то мысли.
Явное одиночество – это уже разговор, тихий разговор с самим собой с упреками, угрозами, с отрицательным покачиванием головы и вздохом: «Нет, это невозможно».
Полное одиночество – это громкая беспардонная болтовня с собой с ответным хохотом, пожиманием руки, рассматриванием удостоверения, хлопаньем самого себя по животу: «Ай да молодец, ну насмешил», с последующей задумчивостью и криком «Нет, ты не пойдешь туда! А я сказал, нет!» и слезами, прерываемыми: «Ну не рыдай же. Как ребенок, ей-богу!»
– Не дай, Господь, нам пережить детей, – сказали как-то все. Вот у меня вопрос: когда? Когда мы повзрослеем?!
Птичка не усидит – дергается, дергается. Чего суетишься? Чего дергаешься? А кормиться надо. Кормиться и плодиться. Плодиться и кормиться.
Если бы их не поедали другие, которым тоже плодиться надо, страшно было бы подумать.
Все мы бегаем и тучнеем для кого-то.
Подумай, прежде чем поправиться, хочется ли тебе, чтоб он так вкусно кормился и плодился.
– Я посмотрел твой концерт.
– Ну?
– Ты не обидишься?
– Нет.
– Честное слово?
– Честное слово.
– Вот я все и сказал.
Как кому, а мне нравится думать!
Кофе заказывал я. Когда я заказывал, мне еще было можно. Теперь мне нельзя.
Я люблю все, что означает движение: пароход, самолет, спичку, скрытый смысл, знакомство с умной женщиной, неоткрытую бутылку водки.
Расставить любимых в пространстве. Врывается банда:
– Кто из вас еврей?
Жена говорит:
– Я!
Любовница говорит:
– Он!
Друг говорит:
– Вон отсюда!
Тут же в больничном дворе композиция «Кто кого». На козлах наклонно стоит очень грязный «Москвич», а под ним много лет лежит очень грязный тоже москвич водитель Женя. Он ремонтирует, ремонтирует, ремонтирует, ремонтирует. Хотя откликается, дает прикурить, на предложение вылезти или выпить отвечает: «Мне некогда, мне летом выезжать».
Шумит дождь, падает снег, а он все ремонтирует, ремонтирует, ремонтирует.
А мне говорят – вы повторяетесь. Да. Я повторяюсь. А он ремонтирует, ремонтирует, ремонтирует…
Завидую тебе, Женя, у тебя есть смысл в жизни, А я за тебя выпью, сдам анализы, а они пусть ремонтируют, ремонтируют…
Ты умный, Сережа! Ты так умен. Ты знаешь, что надо работать и писать.
А я настолько умней тебя, что знаю: этого можно и не делать.
Американка все не могла понять, почему такое количество звонков на дверях квартиры. Ну, ей объяснили, что один звонок в спальню, другой – в прихожую. Куда хочешь войти, туда звони. А то, что на звонки выходят разные люди, не имеет значения – семья большая.
Девятнадцатое июля. Открытое окно.
Юг. Море. Зелень.
Вишни. Солнце. Небо.
Вишни, виноград.
Только нет друзей.
Они оставили мне это.
Мы с ней дружно живем. То есть в основном она.
Мы и спим с ней, где главным образом спит она.
Мы никогда не расстаемся. Вернее, она, конечно.
В общем, все счастливы. Кроме меня.
Я потерял и простил своих друзей.
Я потерял и простил своих женщин.
Я снова приблизился к бумаге и заинтересовался тем, что она терпит.
Песочными часами пересыпается время.
Будущее внизу, прошлое вверху.
Когда вертишь свои шестьдесят, сыпятся дни из смеха в слезы.
В горле и глазах прыгают точки.
В мозговых полушариях ширятся белые пятна.
Ощущения переходят в наблюдения.
Наблюдения – в воспоминания.
Слезы, выраженные словами, вызывают смех.
Смех вызывает кашель.
Кашель выдает присутствие.
Уходишь замеченным.
Мой контингент – «я минус десять», между мной и вами, мадам, не должно проходить больше одного третьеклассника. Ваше желание поместить туда семнадцатилетнего оболтуса привело к напряжению на разрыв, а уж мои попытки просунуть между нами двадцатисемилетнего взрослого идиота закончились полным крахом.
