Наш человек, если сто раз в день не услышит, что живет в полном дерьме, не успокоится.

Он же должен во что-то верить!

Что железнодорожная авария была – верю, а что двадцать человек погибло – не верю. Мало! Мало! Не по-нашему!

Что чернобыльская авария была – верю, что первомайская демонстрация под радиацией в Киеве была – верю, а что сейчас там все в порядке – не верю. Счетчика у меня нет, а в слова «поверьте мне как министру» – не верю. Именно, как министру, – не верю. Не верю! Что делать – привык.

Что людям в аренду землю дают, с трудом – верю, что они соберут там чего-то – верю и сдадут государству – верю, а что потом – не верю.

Где начинается государство – не верю. Кто там? Здесь люди – Петя и Катя. Они повезли хлеб, скот и до государства довезли – верю. Дальше не верю. Государство приняло на хранение, высушило, отправило в магазины – не верю. Государство – это кто?

Когда государство ночью нагрянуло, знаю – милиция пришла.

Кое-как государство в виде милиции могу себе представить.

«Родина не простит!» И родину представляю в виде ОВИРа, выездной комиссии обкома партии, отдела учета и распределения жилой площади.

Какие-то прокуренные мясистые бабы в исполкомовской одежде – это и есть та Родина, которая главные бумаги дает.

Что что-то в магазинах появилось – не верю.

Что последнее мыло и сахар исчезли – верю сразу и мгновенно.

Что с первого января цены повысят, никого не спросят, а спросят – не услышат, – верю сразу.

Во-первых, у нас вся гадость всегда с первого числа начинается, никогда с шестнадцатого или двадцать восьмого.

В то, что что-то добавят, – не верю. Что отберут то, что есть, – верю сразу и во веки веков.

Никто не войдет никогда и не скажет: «Добавим тебе комнату, что же ты мучаешься».

А всегда войдут и скажут: «Отнимем у тебя комнату – шикарно живешь».

Никакая комиссия самого близкого, народного революционного исполкома не позвонит: «Что-то не видно тебя, может, ты не ел уже три дня, одинокий, голодный, может, у тебя сил нет в магазинах стоять». А радостно втолкнется: «Вот жалоба на вас – три дня не видать, а мусор жирный, кал крепкий, в унитазе вода гремить, значить, на нетрудовые пожираете, ночами при лампаде; государство беспокоится, как бы вы тут жить лучше не стали, а это противоречит интересам, мы должны по справедливости еще раз допеределить и допереконфисковать, чтоб руководству не обидно было…»

Верю. Верю. Оно! В слово «запрещено» – верю свято. Наше слово.

В то, что «все разрешено, что не запрещено», – не верю. И не поверю никогда. Сто раз буду биться, умру на границе запрещено-разрешено, а не пересеку явно, потому что знаю: тяжело в Воркуте пожилой женщине с гитарой.

В то, что, может, и будет закон не сажать за слова, с трудом, но верю, а в то, что даже этот закон будет перечеркнут одним росчерком пера того секретаря обкома, где живет и суд, и подсудимые, – верю сразу и во веки веков. Ибо никто у него власть не отнимал.

А все кричат: идите возьмите, он отдасть, он уже спрашивал, где же они…

Ах ты дурачок, Петя, кто же те власть отдасть, я, что ли… Ты же видишь, что всего не хватает. А раз не хватает буквально всего, то, чтоб есть спокойно, жить спокойно, – власть нужна. Без нее войдут и скажут: «Ты сажал – тебя сажаем».

В море житейском, в отличие от морского, буря всегда внизу. Никакой урожай ни одной помидоры не добавляет, никакой рост добычи нефти в Тюмени ни капли бензина не добавляет.

Поэтому в то, что нефть в Тюмени добывают, – не верю, что урожай в стране убирают, – не верю.

В то, что с Парижем насчет одежды соглашение, – не верю. Нету ее. Я есть, Париж есть, а ее нету.

Бесконечные совещания, пленумы, а ко мне ничего нет. Как к трактору – меня выпускают, а ко мне – ни еды, ни одежды, ни лекарств.

На хрена меня выпускать?!

Я сам лично не знаю, как страной командовать, – меня никто не учил, я и не берусь. Но можно подыскать тех, кто знает, особенно на местах, где мы все живем.

В то, что командиры теперешние на совещание соберутся, – я еще верю, что неделю сидеть будут, – верю, а что что-нибудь придумают, – не верю. Не верю, извините.

Через желудок воспринимаю, через магазин.

Как на эти рубли смогу жить – так буду и телеграмму сдам в правительство: «Начал жить. Чувствую правительство, чувствую».

А пока читаю в газетах: «Правительство приняло решение, самое решительное среди всех решений…»

Все! Пошел чего-нибудь на ужин добывать…