«Эпицентр – это не сам центр…»
Эпицентр – это не сам центр, а наше отношение к нему.
Он такой красивый. Его умыть, одеть и можно подавать к столу.
Снова простая вещь. Гуляешь небрежно одетый по суровому морозу в окрестностях, где живешь. Гуляешь, гуляешь. Обратно нечем. Автобуса нет. Гуляешь назад до полного околения. Случайно попадаешь домой. Раздеваешься в тепле, садишься к письменному столу. И пишешь, пишешь и получаешь наслаждение. Не от работы, конечно, от тепла.
На дверях КГБ: «Прием граждан круглосуточно».
– А выдача когда?
Вначале были правы те, кто уехал.
Потом недолго были правы те, кто остался.
Потом долго были правы те, кто уехал.
И опять недолго правы те, кто остался.
Сейчас снова правы те, кто уехал.
Хотя когда-нибудь слова «уехать» и «возвратиться» будут значить одно и то же. Это будет зависеть от того, куда еврея поставишь лицом.
Почему здесь так коротко живут друзья? Поживут, поживут, приучат к себе и исчезают. Ни один не остается с тобой. Умирают, уезжают, превращаются в других.
Язык воспоминаний – на нем сегодня и не поговоришь.
Очень коротко живут в этой стране люди, дома, могилы.
Чуть-чуть – и не с кем, одни последние известия.
Мы жизнь не выбирали – мы в нее попали, как лисица в капкан. А будешь освобождать лисицу, она тебе лицо порвет.
У человека, вычисляющего национальность, – жизнь язвенника. Все наслаждаются, а ему того нельзя, этого нельзя…
Чего больше всего хочется, когда влезешь наверх? Плюнуть вниз.
Сам капризен и витиеват.
Сути не имею. Любовью не болею.
Слов не держу. Звоню когда хочу.
Когда хочу немею.
Когда хочу, когда могу,
Когда могу – жалею.
Неудовлетворенными остались наши вертикальные потребности.
Жизнь свелась к сбору горизонтальных благ.
Да. Вся штука в том, что ты стремишься в институт, в консерваторию, в скрипку, в науку, в спорт, лезешь наверх, напрягая все силы, чтобы доказать, что ты не еврей.
И наступает момент, когда ты становишься не евреем, а Ойстрахом, Гилельсом, Плисецкой или Пеле.
Но всегда будут люди выше или наравне с тобой, и для них ты опять еврей.
И что тебе тут посоветовать, кроме как принять, наконец, это звание и умереть среди своих.
У нас в Приднестровье воевать труднее, чем в Афганистане.
Форма одинаковая, лица одинаковые, язык одинаковый.
– Так чего же вы воюете?
– Чтоб ответить на этот вопрос.
– Папа, – сказал сын антисемиту. – Я еврей!
– Как?
– А вот так.
Когда чувствуется, что весь мир лжет? Когда тебе в самолете объявляют, что разница во времени между Москвой и Нью-Йорком всего восемь часов.
– Я впервые в вашей стране, – сказала американка.
– Мы тоже, – сказали мы.
– Не представляю, – сказала американка.
– Вот, вот, вот, – сказали мы.
– Вы знаете, я бы здесь, наверное… – сказала американка.
– Вот, вот, вот, – сказали мы.
– Как вы здесь живете?
– Надо! Кому-то надо, – сказали мы.
– И это вы?
– И это мы, – сказали мы.
И со всех сторон пошло уважение.
А иностранцы думают, что у нас видеомагнитофонов нет, за овощами очередь, вода с перебоями, мяса нет, купаться нельзя, надеть нечего. Ну и черт с ними. Чего их переубеждать.
Я дошел до того, что могу позвонить в Америку, сказать, что у меня хорошее настроение, и положить трубку.
Прогноз погоды: во второй половине дня кратковременный дождь, гроза, ураган, град, катаклизм, ужас, конец света, спасайтесь!
У нас с женой договор: поймаешь – стреляй!
