Часть II

– Смольникова, зайди к Никите Юрьевичу!

Голос секретарши шефа, в котором дежурная бархатная ласка вдруг сменилась металлическими нотками, неожиданно жесткий и вдобавок многократно усиленный микрофоном внутренней связи, неприятно резанул слух. Ну вот, вздохнула девушка. Началось…

Торопливо пробегая по одному из бесчисленных банковских коридоров (белая шелковая блузка, сидящая без единой ненужной складочки юбка, безупречный макияж – воплощение корпоративной элегантности, да и только!), Даша в который раз подивилась про себя гибкости человеческой психики вообще и собственной в частности. Еще вчера в ее душе, как в адском котле, кипели противоречивые страсти, ее раздирали на части страх перед будущим и благоговение перед тайной бабушкиного зеркала, потрясение из-за обнаружившейся двойной, скрытой жизни Веры Николаевны и испуг, вызванный ее решением, боль разочарования и любопытство, одиночество и восторг, а сегодня – на вот тебе! – одни банальные и плоские чувства: нежелание заниматься работой, мелкая неприязнь к начальнику и детское стремление избежать выговора… Ничего не попишешь: если дело, которым ты занимаешься, вызывает у тебя только внутренний дискомфорт, – будь готов к производственным неприятностям.

Секретарша Алла, полировавшая розовые ноготки у входа в святилище, умеренно сочувственно вскинула на Дашу внимательные глаза:

– Готовься к буре. Похоже, последний проект оказался полностью провальным.

Девушка глубоко вздохнула, как перед прыжком в воду, и решительно отворила массивную дверь в кабинет.

– Можно?

– Да, да. Заходите… Дарья Александровна.

Оглянувшись мельком на изумленную Аллу (шеф – по имени-отчеству?! Смольникову?..), Даша шагнула вперед и очутилась лицом к лицу с Великим и Всемогущим. Это прозвище не случайно закрепилось среди работников Дашиного отдела за Никитой Юрьевичем Клоновым – молодым (вряд ли намного старше самой Даши), хватким и предприимчивым знатоком множества полезных разностей, которые небольшой, но не бедный банк вверил в его полное управление. Он умело занимался персоналом и мог раскрутить между рядовыми сотрудниками самые неожиданные, но всегда полезные начальству слухи. Он обладал неисчислимыми связями и имел мощный талант подхода к чиновникам любого ранга, так что большинство неприятных российских неожиданностей аккуратно обходили банк стороной. Он мог провести любые, даже самые невыгодные в начальной позиции, переговоры с максимально выигрышным результатом… Словом, Никита Клонов был для банка палочкой-выручалочкой во всем, что касалось работы с людьми, независимо от того, были ли эти люди собственными мелкими клерками или представителями самой широкой общественности. При этом его власть не была властью интеллекта или обаяния; он вряд ли мог нравиться, его вряд ли могли искренне любить, и влияние его держалось на совсем иных механизмах – механизмах денег, знакомств, клановой солидарности. И, между прочим, это именно Никита Клонов привел когда-то на корпоративную вечеринку другого гения рекламы и пиара – того самого, имени которого Даша сейчас не хотела произносить даже мысленно…

– Ну-с, так что же вы имеете мне сказать? – И шеф красивым жестом выложил на стол перед девушкой глянцевый, яркий журнал – один из авторитетных в стране деловых еженедельников.

Она терпеть не могла беспредметной игры в кошки-мышки, которую Клонов умел вести виртуозно, и потому спокойно спросила, глядя начальнику прямо в глаза:

– Вы о чем, Никита Юрьевич?

И вздохнула про себя. В общем-то Даша примерно представляла себе предмет «вызова на ковер» – последняя пятничная пресс-конференция, подготовка сценария которой была полностью поручена ей, не оправдала надежд: слишком много неожиданных и острых вопросов задали журналисты ее коллегам по поводу послекризисной работы банка с частными вкладами. А поскольку ответы на эти вопросы менеджер Смольникова не предусмотрела, да к тому же в понедельник не появилась на работе, то… одним словом, причины возможного недовольства шефа были более чем ясны. Но неужели вся эта история уже успела попасть в глянцевую прессу?!

– А вы еще не знаете? – удивился Клонов. Впрочем, может быть, только сделал вид, что удивился. – Полюбуйтесь-ка. Лично я любуюсь целое утро.

И, развернув журнал, он подтолкнул его поближе к Даше. С разворота ей улыбалось ее собственное лицо – молодое, ясное, счастливое. Крупный подзаголовок под статьей гласил: «Дарья Смольникова, самый обаятельный в России специалист по связям с общественностью, подкупает журналистов искренностью и открытостью, так мало свойственными людям ее профессии».

Открыв рот, девушка смотрела на журнальные страницы. Неожиданность была тем сильнее, что Даша не только готовилась в данный момент исключительно к неприятным служебным новостям, но и никогда не рассчитывала на профессиональное признание и успех в том деле, которым занималась по необходимости, а не по призванию. Конечно, она сразу узнала снимок: он был сделан давно, еще летом, на какой-то банковской тусовке, которые Даша не любила, но на которых вынуждена была появляться время от времени. И короткий разговор за коктейлем со знакомыми ребятами из агентства, активно сотрудничавшего с Игорем, носил скорее частный, чем деловой характер. Тогда Игорь еще много значил в ее жизни, и была жива бабушка, и не было осени с ее оглушающим мелким дождем… И Даша тогда еще улыбалась – вот так открыто, ясно и радостно. А теперь…

Слезы неожиданно вскипели в ее глазах, и, подавив их чудовищным усилием воли, она обернулась к начальнику с вежливой полуулыбой:

– Этой фотографии уже несколько месяцев, и никакого официального интервью я не давала. Тем не менее на имидж банка, я думаю, это повлияет хорошо.

– Хорошо?! – взревел Клонов, всплеснув руками. – Да это просто великолепно, драгоценная моя Дарья Александровна! Вот, смотрите, в тексте… где это… а, вот: «Банк, умеющий рассказать о себе людям так просто, откровенно и порой даже самокритично, как делается это устами Дарьи Смольниковой, безусловно, заслуживает уважения и имеет большое будущее». Каково, а? И это перед встречей нашего президента с премьер-министром!.. Признайтесь, Даша, – голос шефа вдруг стал интимно-деловым, – во сколько вам обошлась эта публикация? Я не сумел найти в смете расходов за последний месяц суммы, выделенной этому журналу…

– Вы не нашли ее просто потому, что этой суммы не существует в природе. Мы ничего не платили еженедельнику. Это была их личная инициатива.

– Вы хотите сказать, что они написали о нас… то есть о вас… бесплатно? – В интонациях Клонова прозвучало неподдельное изумление.

– Никита Юрьевич, если хотите, я могу выяснить, кто стал инициатором этого материала. Но не думаю, что…

– Нет-нет. Не хочу, – быстро возразил шеф. – Это хорошо, что непроплаченные журналистские тексты еще существуют в природе. Вы молодец, Даша. Продолжайте в том же духе… А кстати, почему вы вчера не вышли на работу?

«Ну вот, так-то лучше, – усмехнулась про себя девушка. – По крайней мере, привычнее». Она уже открыла рот, чтобы произнести заготовленное объяснение, но шеф перебил:

– Впрочем, это неважно… на сегодня. Победителей не судят. Но в следующий раз извольте присылать объяснительную записку или бюллетень. И желательно, разумеется, чтобы этих бюллетеней не было вовсе и объяснительные не требовались.

Он вышел из-за стола – маленький, коротконогий, крутолобый, похожий на молодого упрямого бычка, – и, взяв Дашину руку, наклонился, чтобы припасть к ней вполне ведомственным поцелуем. Ничего, кроме начальственной вежливости, не было в этом жесте, но почему-то Даша вздрогнула и едва удержалась, чтобы не отстраниться – всякое мужское прикосновение казалось ей сейчас почти кощунствен-ным. И, словно почувствовав ее подавленную эмоцию, Клонов резко вскинул голову и спросил:

– А как поживает Игорек? Я видел его на «Золотом яблоке», но не было времени пообщаться. Что-то он показался мне нерадостным… и это в такой-то день!

– Я не знаю, о ком вы говорите, – сказала Даша очень чистым и ясным голосом, спокойно глядя шефу прямо в глаза. – Я могу идти?

– Разумеется, разумеется… – пробормотал тот, отпуская Дашину руку. – Я распоряжусь, чтобы вам выписали премию…

– Спасибо. – И, пройдя мимо ошарашенной секретарши, которая, конечно же, имела возможность подслушать всю их небезынтересную беседу, девушка вышла в коридор.

Даша сидела в своем отделе, заваленная ворохом бумаг, которые сыпались на нее бесконечно. Знакомый журналист из «Ведомостей» ждал обещанного пресс-релиза, из которого можно было бы настрогать приличную информацию для следующего номера; на ежегодной выставке банковских услуг, к которой они готовились весь предыдущий месяц, их стенд не вызвал ожидаемого внимания посетителей, и нужно было срочно придумать, как выправить положение; а кроме того, ей было поручено набросать основные тезисы очередного выступления председателя совета директоров в Московском банковском клубе… Последнее вообще-то не входило в прямые Дашины обязанности, но на этот раз, в виде особой милости судьбы, тоже упало на ее плечи.

День скакал, как безумный кенгуру – от звонка к беседе, от беседы к редакторской правке текста, от текста к обсуждению новых проектов. Даша уже задыхалась под тяжестью своих обязанностей: все они, несмотря на их разнообразие, требовали проведения многочисленных переговоров, а ей больше всего на свете хотелось сейчас уйти в себя или хотя бы просто помолчать. Улыбка уже казалась ей приклеенной к собственному лицу, а необходимость реагировать на вновь и вновь возникающие проблемы набила душевную и физическую оскомину. Немного спасала положение лишь мелькавшая то и дело перед глазами соседка по отделу Катя – живая как ртуть, быстрая и рыжеволосая, как маленький огонек, неизменно заряжающая Дашу беспечным настроением и неподдельной веселостью.

– Ты совсем скисла, – с комической заботливостью говорила она, – пресс-релиз получится похожим по вкусу на кефир, а не на коньячок, как предпочитает Клонов.

И через минуту:

– Дарья, приди в себя! У тебя совершенно опрокинутое лицо и глаза, повернутые внутрь…

Даша машинально процитировала хрестоматийное:

– «Ты повернул глаза зрачками в душу…»

– А некоторые, не будем показывать пальцем, все умничают, хочут свою образованность показать, – моментально среагировала Катюша цитатой на цитату. И невинно поинтересовалась: – Это из Бодлера?

– Почему из Бодлера? – удивилась Даша. – Это же Шекспир, «Гамлет». Совсем другой стиль, страна, эпоха.

– Неважно, – махнула рукой Катя. – Главное, как только слышишь что-нибудь явно стихотворное, назвать имя позаковыристей, понеизвестней. Все сразу: «О! Она читает Бодлера!..»

– А ты его действительно читаешь? – насмешливо поинтересовалась Даша.

– Еще чего! – фыркнула в ответ ее собеседница. – Делать мне нечего? Просто фамилия понравилась. Между прочим, моя метода очень удобна во всех случаях жизни. Слышишь музыкальную фразу – с умным видом спрашиваешь: «Стравинский?», видишь какое-нибудь живописное полотно – с мечтательным взглядом произносишь: «Это напоминает мне раннего Моне»… Главное, чтобы имена были красивые и не совсем затертые. А то будешь все подряд приписывать Чайковскому, которого вроде все обязаны знать, – и вместо умницы прослывешь идиоткой…

Даша невольно рассмеялась и, пожалуй, и дальше бы послушала, как Катя развивает свои оригинальные теории, но в этот момент ей принесли очередную бумагу, и дела снова завертелись, как в цветном калейдоскопе.

Под конец дня она уже ног не чуяла от усталости, но настроение ее странным образом совершенно преобразилось. Словно уравновесилось все то, что было в ней нервным и натянутым, словно с пуантов, на которых она балансировала над пропастью, Даша наконец встала на удобную мягкую подошву – ее «отпустило», как говаривала когда-то Вера Николаевна, и девушка смогла наконец привести в порядок разрозненно мечущиеся мысли. Все то, что случилось в выходные – Вадик и Игорь, Света и Павел, ночная шайка под качающимся светом фонарей и бесконечно одинокий кофе в тесной, забитой людьми кофейне, – все это каким-то волшебным способом утратило трагические черты и стало казаться просто нелепыми ошибками, в которых Даша, конечно же, виновата сама. А ошибки, как известно, существуют для того, чтобы их исправлять. И девушка даже знала, как это сделать – у нее в руках был чудесный золотой ключик от страны, где веселье чуть-чуть горчит, а печаль светла и поэтична…

Даже смерть бабушки больше не казалась ей горем – ведь Вера Николаевна оставила ей свое дело (с которым Даша, конечно же, рано или поздно придумает, как справиться) и свое любимое зеркало. А своим уходом она словно приоткрыла для Даши дверцу в тот таинственный мир, куда раньше ей не было доступа. Вот если бы еще вспомнить, вспомнить… Ну не может же быть, чтобы ей только показалось знакомым это лицо! И он ведь сам сказал: «Ты еще вспомнишь меня…»

– Господи, Даша! – донесся вдруг до нее откуда-то из неизбывного далека Катюшин голос. Девушка очнулась и увидела, что коллега смотрит на нее словно зачарованная, не в силах оторвать глаз от ее лица. – Ты сейчас такая красивая! Я никогда тебя раньше такой не видела…

– Какие глупости! – с неудовольствием отозвалась Даша, но, как истая женщина, не сумела удержаться от соблазна бросить взгляд в маленькое зеркальце, всегда хранившееся в боковом карманчике ее сумки. Если бы она была сейчас в отделе одна, то, пожалуй, громко бы ахнула, не в силах сдержать удивление. Волшебство действительно продолжалось: из зеркала на девушку смотрела та самая незнакомка, с которой она недавно встретилась взглядом в бабушкином трюмо после первого возвращения из Зазеркалья. Отстраненно, как совсем чужую женщину, разглядывала Даша себя в своем собственном отражении. Смотрела и оценивала, точно со стороны, и мерцающую бездонную зелень глаз, и прихотливо изогнутые высокие дуги бровей, и рот, словно напрашивающийся на поцелуи, и небрежную светлую волну волос – она обегала лоб так плотно и гладко, как это обычно бывает только у брюнеток, а между тем Дашины волосы не просто остались русыми, но приобрели какой-то особенный, золотисто-опаловый оттенок… Право же, ей есть чем гордиться, подумала Даша о женщине в зеркале, никак не связывая это отражение с самой собой.

Она посмотрела на Катю, все еще молча разглядывающую соседку по отделу, потом бросила быстрый взгляд на ручные часики и преувеличенно бодро воскликнула:

– Катерина! Или я ошиблась и ты не клялась сегодня по телефону, что ровно в семь будешь на свидании?!

– Не ошиблась, не ошиблась, – проворчала Катюша, поспешно меняя туфельки на изящные сапожки и хватая со стула сумку. – Вчера сидели допоздна, пока ты дома болезни симулировала, так что сегодня не грех и пораньше исчезнуть. Ты не уходишь пока? Прикроешь меня, если что?

Даша кивнула. Ей не терпелось остаться одной. Как только за Катей закрылась дверь, она подошла к шкафу, где на одной из полок хранились рабочие архивы – блокноты, фотографии, текстовые материалы, еженедельники за минувшие годы, – и вытащила несколько папок. Перебирая за столом их содержимое, девушка нервно отбрасывала в сторону неперспективные, с ее точки зрения, бумаги и внимательно листала все то, что могло хоть как-то навести ее поиски на верный путь. Снимки с коллегами на московских тусовках… Мимо. Конференции в Праге, Брюсселе и Лондоне – тоже с коллективными фотографиями. Даша пристально вглядывалась в лица на карточках, пытаясь уловить хоть что-то общее с образом, сводившим ее с ума и не дававшим покоя. Опять мимо… Несколько случайных дружеских писем, попавших в ее рабочие архивы, – ни одно имя не блеснуло догадкой или воспоминанием в ее мозгу. Что еще? Тексты интервью и снимки их героев… Корпоративные попойки в банке… Деловые застывшие физиономии важного начальства на пресс-конференциях…

Даша раздраженно смела все бумаги со стола на пол – одним широким и резким движением ладони. Она смотрела, как кружатся в воздухе, плавно опадая вниз, белые листки и разноцветные фотографии. Смотрела, понемногу остывая и внутренне поражаясь бессмысленности своего поступка – подбирать-то все равно придется… Той Даше, которую она знала все годы своей осмысленной жизни, совсем не свойственны были резкий запал, нервные выплески эмоций и беспредметная злоба. Но этой Даше все было уже неважно – все, кроме одного-единственного.

И это единственное не давалось ей в руки, дразня и мучая неопределенными смыслами и ассоциациями, задавая вопросы, на которые не было ответов.

– А может быть, тебе стоит посоветоваться с каким-нибудь хорошим врачом?

Низкий грудной голос, глубоко запавшие глаза, обведенные черными кругами, и лицо – белое, словно присыпанное мукой… Если бы Даша точно не знала, с кем она разговаривает в этой больничной палате, если бы встретилась с этой женщиной случайно, на улице, то, пожалуй, ни за что не узнала бы Ларису – самую близкую подругу институтских дней, девчонку, с которой были накрепко связаны и ранние годы чудесной студенческой вольницы, и девичьи перешептывания о любви, и маленькие секреты юности…

Она выполнила свое обещание, данное Ларисиной матери, и в первый же свободный вечер приехала на Каширку, в тот самый онкологический научный центр, который одним своим названием наводит суеверный ужас на большинство москвичей. Конечно же, было уже поздновато для посещения, но Даше все же удалось упросить дежурного врача. И сейчас, глядя на старинную институтскую подругу, она невольно ощущала, что ведет разговор с призраком: таким неземным, далеким от мелочных чувств, очищенным от всего случайного, лишнего, наносного казался ей теперь облик Ларисы.

Мучительно стараясь не выдать своей растерянности и того странного чувства вины, которое всегда овладевает людьми у постели молодых, смертельно больных близких, девушка говорила об общих знакомых, о том, что дождь за окном, видно, так никогда и не кончится, и о сотне других ненужных вещей. А потом сама не заметила, как слово за слово стала рассказывать о Зеркале – именно так, с большой буквы, теперь именовалось для нее старое, выброшенное из родного ему, привычного дома бабушкино трюмо. Даше захотелось, чтобы Лариса непременно увидела это сказочное зеркало, прониклась его магией. Она даже подумала, что сделает специально для Ларисы фотографию трюмо и в следующий раз принесет ей показать. Может быть, эта откровенность была вызвана тем, что как-то стыдно было казаться совсем благополучной рядом с больничной постелью, с которой Лариса вряд ли уже поднимется. А может быть, грустные и мудрые Ларискины глаза дали Даше понять, что о сохранении тайны можно не беспокоиться, и не только потому, что они подруги…

Лариса, внимательно выслушав ее, произнесла наконец ту самую фразу, которая при ином раскладе была бы более уместна в этой палате для Дашиных губ: может быть, стоит посоветоваться с хорошим врачом? Даша в ответ пожала было плечами, но после с удивившей ее саму силой ухватилась за эту идею. С хорошим врачом?.. Не раскрываясь до конца, выдав только то, что можно и нужно знать грамотному психоаналитику… А почему бы и нет!

Подруга меж тем, удобнее устраиваясь на жестких казенных подушках и едва заметно морщась от боли, продолжала:

– Я даже думаю, что сама смогу тебе помочь. У меня есть как раз то, что тебе нужно. Помнишь, на моем дне рождения, на четвертом курсе – знатная была компания, человек двадцать собралось…

– И там была твоя одноклассница, про которую ты еще тогда успела мне шепнуть: «Гениальным доктором будет», – закончила за нее Даша полувопросительным-полуутвердительным тоном.

– Ну, теперь бы я насчет гениальности выражалась осторожней, – засмеялась Лариса немножко хриплым, надтреснутым смехом. – Это в юности, знаешь, легко раздаешь авансы. Но тем не менее она действительно стала талантливым врачом, очень известна в определенных кругах как психотерапевт, имеет свой кабинет и большую частную практику. Жаль только, не по моему профилю – уж она-то меня бы вылечила по старой дружбе…

Шутка получилась столь натянутой и вымученной, что у Даши больно сжалось сердце, и вдруг вскипела в душе бессмысленная, злая обида на жизнь, которая почему-то взялась показать ей за одну неделю все тяжелые стороны человеческого бытия: смерть, предательство, разочарование, разрушительные страсти и крушение иллюзий, неизлечимые болезни и неисполнимые желания… Как гадко устроены люди, подумала она вдруг, ощутив смутное недовольство собой: даже в этой ситуации находишь причину пожалеть себя, любимого, а не другого человека, которому, уж конечно, неизмеримо тяжелее твоего…

И, стараясь поскорее увести разговор в сторону от Ларисиного состояния, девушка бодрым тоном попросила:

– А телефончик знакомой пожалуете?

– У мамы… в моей старой записной книжке. Она знает.

Глаза Ларисы, кажется, ввалились еще больше, она выглядела совсем обессиленной, и Даша поняла, что пора уходить. Чувствуя, как облетают условности, словно ненужная шелуха, она тихо спросила:

– Я могу предложить твоей маме… помощь? Она не обидится?

– Нет, – чуть помедлив, отозвалась Лариса. – Это будет действительно кстати. Спасибо тебе.

Покатились по полу тугие оранжевые апельсины из сумки, принесенной Дашей и случайно опрокинутой неловким движением, затрепетали черные Ларисины ресницы, над которыми подруга наклонилась низко-низко, чтобы поцеловать их на прощание, застыл в палате густой, непрозрачный воздух московских сумерек, и медленно качнулся маятник чьей-то судьбы, отсчитывая то, что еще осталось: минуты, часы, дни или месяцы – кому дано это знать?..

Даша вернулась домой совсем поздно, опустошенная и вымотанная – слишком длинным был день. Встала под душ, наскоро вытерлась, съела что-то из холодильника, даже не почувствовав вкуса, и усмехнулась тому, как зримо меняются ее привычки: вообще-то она была лакомкой и еще неделю назад предпочла бы остаться голодной, нежели прожевать на ночь невыразительный черствый бутерброд. А вот поди ж ты – теперь и прожевала, и не почувствовала никаких угрызений совести по этому поводу. Все дело в шкале ценностей, не правда ли, мысленно сконструировала Даша подходящую для очередного пресс-релиза фразу и быстрыми шагами направилась в комнату.

Проходя мимо Зеркала, она не остановилась, не заглянула в него даже мельком, а только легко похлопала по коричневому боку, словно старого верного друга. Утром, отправляясь на работу, девушка включила автоответчик и теперь торопилась прослушать оставленные за день сообщения.

«Дарья Александровна, это Можаров. Мы разговаривали с вами в выходные. Я принял решение, готов работать с вами и прошу вас позвонить мне. У меня много идей и достаточно обширные планы; мне кажется, все должно получиться».

Новый заказчик, вспомнила Даша. Работа действительно обещала быть интересной (речь шла о сложном проекте большого загородного дома), и, в общем-то, новость была отличной. Но сейчас архитектурное творчество интересовало ее куда меньше, чем обычно…

«Даша, это Вадим. Я беспокоюсь, что наговорил в воскресенье много лишнего. Мы по-прежнему друзья?»

Девушка улыбнулась. Вечный Вадик так и останется вечным. Наверное, с той лишь разницей, что теперь уже не столько вечным другом, сколько вечным никем.

«Дашунчик, надеюсь, ты на меня не сердишься…»

Услышав этот голос, она моментально приглушила звук магнитофонной ленты. Без комментариев.

«Дарья, это Сергей Петрович. Ты не забыла, что послезавтра девятый день по Вере Николаевне?.. Я думаю, ты должна быть. Приглашаем почтить ее память в семнадцать часов, по известному тебе адресу – на Смоленке».

Услышав этот старчески сухой, как ломкий осенний стебелек, голос, Даша оцепенела. Конечно, она не забыла. Просто не ожидала получить от семьи, которую привыкла считать почти своею, такое официальное приглашение. Неужели голос дяди был еще суше, еще неприветливей обычного? Может быть, они уже знают о Фонде? А если нет – как сказать им, как признаться?..

Даша тряхнула головой, отгоняя ненужные мысли. В конце концов, она перед ними ни в чем не виновата. Это бабушкина воля, бабушкино решение, и не уважать его они не смогут. Да и, наверное, не такие уж злобно-меркантильные они люди. Поймут и даже, быть может, помогут. Во всяком случае, Даша очень на это надеялась…

Однако было еще что-то странное, пугающее в этом звонке – почему? Интуитивно девушка почувствовала, что грядущий памятный день может стать поворотным в ее судьбе, что там, на Смоленской площади, возможно, ее ждет разгадка нестерпимо желанной тайны, и лицо человека на берегу обретет наконец законченные черты и единственное на свете имя.

Даша обернулась, потом приблизилась к бабушкиному трюмо так близко, как только было возможно. Огромные глаза ее в темном поцарапанном стекле излучали тревогу и жадный, причудливый блеск. Нетерпеливое желание поднималось в Дашиной груди, оно росло и крепло, и, не желая поддаваться ему, она крепко ухватилась за медный канделябр. Сила испытываемых девушкой чувств была настолько велика, что она снова испугалась за собственный разум и откачнулась назад, отворачиваясь от собственного отражения и зажмуривая глаза.

Да, послезавтра она пойдет к Плотниковым. А завтра… если получится, завтра она попробует договориться с одноклассницей Ларисы о встрече. Пора.