Стефан Эггер с удовольствием называл себя «русским швейцарцем». Будучи западным человеком до мозга костей, он тем не менее очень гордился тем, что в его роду были русские, причем по двум линиям сразу – не только по материнской, но и по отцовской. Прабабушка Стефана и Иоганны по отцу, Елизавета Карловна Шульце, ровесница двадцатого века, хоть и была по национальности немкой, но родилась, провела детство и окончила гимназию в Москве, где ее предки обосновались чуть ли не при Петре Великом. После Октябрьской революции, или, как теперь принято говорить, переворота 1917 года, ее родители, зажиточные фабриканты, поспешно перебрались в Европу, немного поскитались по ней и в конце концов прочно обосновались в Швейцарии. Там Лизхен вышла замуж за состоятельного человека и зажила, не зная горя, но память о стране своей юности сохранила навсегда, хотя и понимала прекрасно, что, останься она в России, ее судьба уж точно не была бы такой безоблачной. А здесь, на юге Швейцарии, у самой границы с Италией, в солнечном курортном городе Лугано единственной большой заботой в жизни Елизаветы стала дочь. В восемнадцать лет девушка влюбилась в непризнанного художника-абстракциониста, который тотчас бросил свою подругу, узнав, что она ждет ребенка. Елизавета, как могла, утешила рыдающую дочь, запретила и думать об аборте и, когда на свет появился Мартин, сама взялась за его воспитание, предоставив дочке возможность спокойно заниматься собой и устраивать личную жизнь.

Так и вышло, что бабушка Лизхен, как он ее называл, стала для Мартина самым родным человеком в жизни – ближе матери, ближе всех трех отчимов, сменившихся в течение его жизни, и уж тем более ближе отца, которого он так никогда и не увидел. В детстве Мартин очень много времени проводил с бабушкой и больше всего на свете любил рассказы о ее юности, протекавшей, как уже было сказано, в России. Именно бабушка Лизхен выучила внука русскому языку и привила ему любовь к русской культуре, в частности, к литературе. К ее удовольствию, Мартин не только зачитывался прозой и поэзией, но и сам в юности пробовал сочинять по-русски стихи, по мнению Елизаветы – очень недурные. Став взрослым, будущий отец Стефана избрал дипломатическую карьеру, и никого особенно не удивило, что специализироваться он стал именно на отношениях с Советским Союзом.

Еще будучи студентом, Мартин решил навестить страну своих грез и отправился в туристическую поездку по СССР. Тогда его очаровало все – березовые леса, бескрайние просторы, сказочная красота старинных церквей и русские девушки… Особенно одна, высокая статная шатенка с завораживающим грудным голосом, которая была гидом их группы. Девушку звали Наташей, как жену Пушкина и героиню Толстого, – одно это, по мнению романтически настроенного юноши, заслуживало пристального внимания. Три дня Мартин не сводил с Наташи восхищенных глаз, впитывая, как губка, каждое ее слово. А на четвертый во время прогулки на теплоходе проказник речной ветер растрепал высокую прическу Наташи, бросив тяжелые шелковистые волосы прямо на лицо Мартина – и этого пустячного эпизода оказалось достаточно, чтобы молодой человек почувствовал себя по уши влюбленным. Он дал себе слово, что вернется в Россию и обязательно разыщет Наташу.

Вернуться довелось скоро, уже через несколько лет. По окончании обучения в университете Мартин был командирован в Москву, где получил скромную должность в консульстве. Жизнь в России, точнее, в СССР, уже не казалась ему столь прекрасной, как во время первого визита, но дело есть дело, а выполнять должным образом свои обязанности бабушка Лизхен учила внука не менее настойчиво, чем обучала русскому языку. Так или иначе, Мартин прижился в Москве, обзавелся знакомыми и даже приятелями и чувствовал себя если не счастливо, то более или менее благополучно.

Однажды он ужинал с одним из знакомых в ресторане гостиницы «Националь» и вдруг услышал за спиной низкий мелодичный женский голос, показавшийся смутно знакомым, и от этого ощущения вдруг отчего-то защемило в груди. Мартин обернулся – и сразу узнал Наташу. Ту самую Наташу, чьи развевающиеся по ветру волосы он столько раз видел во сне. Она ничуть не изменилась, все так же работала с группами интуристов, и даже это голубое мини-платье из синтетики он видел на ней четыре года назад. Ни минуты не раздумывая, Мартин торопливо извинился перед приятелем, поднялся и направился к Наташе…

Им долго не удавалось получить разрешение на брак, все тянулись бесконечные проверки и сборы документов. Но Наташа справилась. Шутя, что ходит в КГБ уже регулярно, как на работу, она моталась по Москве, с кем-то встречалась, проходила беседы, больше похожие на допросы, получала какие-то справки – и в конце концов добилась своего. Мартину оставалось только восхищаться настойчивостью и практичностью своей невесты и радоваться тому, что их международная любовь получила наконец одобрение властей. Молодожены поселились сначала в холостяцкой казенной квартире Мартина, а потом переехали в отличную четырехкомнатную на Ордынке, где быстро завоевали и навсегда сохранили репутацию прекрасной дружной семьи и произвели на свет двух отпрысков.

Обычно дети в семье «распределяются» так: девочки – «папины», а мальчики – «мамины». Однако у Эггеров все получилось с точностью до наоборот, и внешне, и по характеру каждый из детей больше походил на родителя своего пола. Иоганна (которую, как уже говорилось, русские подруги звали Ваней, и это имя со временем перекочевало и в домашний обиход) взяла от отца только белокурый цвет волос, во всем же остальном была точной копией матери. Стефан же пошел в отцовскую родню: та же широкая кость, те же круглые, чуть навыкате, глаза, та же белесость – сколько раз бабушка Лизхен жаловалась на то, что, рисуя ее портрет, природа явно пожадничала и пожалела красок. Аналогичное сходство наблюдалось и в характерах: Стефан – мягкий, впечатлительный, такой же романтичный и сентиментальный, каким был и Мартин в юности (а во многом и остался), а Иоганна – решительная, волевая, целеустремленная – вся в маму. Чуть не с первых дней жизни младшая сестра командовала старшим братом. Удивительно, но трехлетнему Стефану почти не пришлось объяснять, что новорожденная сестричка требует бережного отношения к себе – он, казалось, сам все понимал и трогательно пытался заботиться о ней. Став постарше, Иоганна все равно сохранила непоколебимую уверенность, что Стефан должен слушаться ее во всем. И тот всегда шел у нее на поводу. Бывало, они с другом Сашкой соберутся идти гулять во двор – и Ваня непременно увяжется с ними.

– Да оставь ее дома! – сердился Сашка. – Она нам только мешать будет. С ней ни в войнушку поиграть, ни в футбол погонять!

– Но как же… – виновато пожимал плечами Стефан. – Она ведь расстроится, плакать будет.

– И пускай себе. Поревет – перестанет.

– Нет, это нехорошо. Она маленькая, а маленьких обижать плохо. Я тогда тоже не пойду.

– Ну, вот еще! – фыркал Сашка.

И в итоге компания отправлялась на прогулку втроем.

Дети Эггеров с малых лет привыкли к тому, что их жизнь протекает одновременно в двух, попеременно меняющихся, странах. И если Иоганна, плохо переносившая самолет, иногда капризничала по этому поводу, то Стефана подобное положение вещей вполне устраивало. И там, и там ему было хорошо, везде находились свои плюсы, свои радости. В Швейцарии его ждал большой дом с прекрасным видом на озеро и горы, старенькая, но все еще энергичная и заботливая бабушка Лизхен, к которой мальчик был привязан не меньше, чем его отец, и любимец всей семьи – бульдог по кличке Черчилль. А в Москве были лучший друг Сашка, веселая компания приятелей и вкуснющее мороженое-эскимо за одиннадцать копеек. И зима. Хоть Швейцария и славится зимними курортами и центрами горнолыжного спорта, но все это сосредоточено в основном в Альпах – а в Альпы их семья выезжала редко. Жили Эггеры на самой границе с Италией, в раю, с нежарким летом и теплой зимой. Даже в Рождество столбик термометра тут обычно не опускался ниже плюс пяти градусов, а снег был большой редкостью. И потому Стефану очень нравилась русская зима. Нравились морозы, от которых он нисколько не страдал, потому что родители одевали их с сестрой в теплые и яркие горнолыжные комбинезоны и куртки, очень удобные для игр в снежки и катания с ледяных горок. Нравились сугробы, в которые так весело и мягко было падать с разбега, нравились метели и медленно парящие в воздухе снежинки, нравились зимние праздники, продолжавшиеся больше трех недель, потому что вслед за швейцарским Рождеством наступал Новый год, а после него оставалось еще целых десять дней школьных каникул. Но больше всего Стефану нравился хоккей. Когда по телевизору показывали игру, например, на приз газеты «Известия», мальчика было не оторвать от экрана. В это время весь остальной мир для него переставал существовать. Однажды ему довелось оказаться на трибуне во время игры полуфинала. Чехи проигрывали, дрались яростно, били по нашим воротам, не жалея клюшек, и множество шайб тогда улетело к зрителям. Одна такая шайба досталась Стефану. Она прилетела на трибуну уже на излете, и Стефан вскочил на сиденье, подпрыгнул и достал ее в полете! Теперь изрядно побитая шайба с улыбающимся снеговиком, держащим вратарскую клюшку, навсегда поселилась на письменном столе Стефана, став своего рода талисманом. Тогда швейцарский хоккей, в том числе и клуб его родного города, еще не был в лидерах, и во время международных чемпионатов Стефан обычно болел за СССР, как и все его друзья. И если «наши» вдруг проигрывали чехам или канадцам, то мальчик несколько дней ходил смурной, и вывести его из этой печали могло только предложение сыграть в хоккей самому. В то время в Москве чуть ли не в каждом большом дворе имелся собственный каток – огороженный деревянным забором с сеткой пятачок, которые дворники с приходом холодов заливали водой из шланга, превращая асфальт в ледяное зеркало. Каток был любимым местом зимних игр приятелей. До самой весны, пока лед не начинал таять, а лезвия коньков – цепляться за показавшиеся из-под него островки асфальта, мальчишки гоняли клюшками шайбу от одних криво сколоченных из фанеры ворот к другим и воображали себя знаменитыми хоккеистами. У Сашки, который отлично катался на коньках, в хоккей играть получалось лучше всего.

Не только в хоккее, во многом другом Стефан ощущал превосходство друга. Сашка был смелее, ловчее, отчаяннее, выступал заводилой всех приключений и проказ, Стефану оставалось только следовать за ним. Но, как ни странно, в его душе не было ни зависти, ни ревности. Интуитивно он понимал: все люди разные, у каждого есть свои особенности и достоинства. Да, Саша лидер и всегда в центре внимания, он, Стефан, вечно остается в тени своего друга – но это совсем не отменяет его собственных добродетелей. А их у мальчика тоже имелось немало – сдержанность, ответственность, усердие и способности сразу во многих областях знаний. В России он обучался в спецшколе, то есть к немецкому, русскому и итальянскому языкам (в Лугано в основном говорят по-итальянски), которые он знал с детства, добавился еще и английский, но и с ним Стефан справлялся весьма успешно. При этом он не был гуманитарием по складу личности, скорее естественником, любил химию, физику и биологию, но и с математикой не испытывал трудностей. Словом, учился Стефан и в русской, и в швейцарской школе почти на «отлично», только по истории у него иногда бывали четверки. Этот предмет был для него скучноват – не сам по себе, а в том виде, в каком его преподавали. Все время казалось, что школьные исторические курсы с их сухими фактами и номинальными датами какие-то выхолощенные, обезличенные, лишенные жизни. То ли дело книги! Читать Стефан очень любил, и знание языков необычайно помогало ему в этом, ведь знакомиться с классическим произведением гораздо лучше в оригинале, а не в переводе. Саша увлечения друга литературой не разделял, ему гораздо больше нравилось кино. Стефан тоже любил кинематограф, но предпочитал фильмы глубокие, заставляющие задуматься – Сашка же смотрел преимущественно приключения и боевики.

Впрочем, разногласия во вкусах не мешали их дружбе, приятелям всегда было интересно вместе. И когда подросший Сашка начал много времени проводить с девушками, Стефан в глубине души почувствовал себя покинутым. Умом он, конечно, понимал, что все происходит так, как должно быть, но в душе все-таки было немного обидно. И оттого он чуть резче, чем стоило бы, осуждал друга за легкомыслие в общении с противоположным полом. Для него Сашкин принцип «сегодня с одной, а завтра с другой, а параллельно с этими двумя еще и с третьей» был неприемлем. Стефан-подросток считал себя человеком серьезным, по пустякам не разбрасывался и ждал настоящей любви.

Настоящая любовь пришла к нему тоже в Москве. В шестнадцать лет, весной, в конце девятого класса. Избранницу Стефана звали редким для России тех лет именем Елизавета, но одноклассники именовали девушку не иначе, как Элис – в честь героини песни «Living next door to Alice» весьма популярной тогда у молодежи группы «Smokie». Элис никак нельзя было назвать красавицей – из-за среднего и даже ближе к небольшому роста, плотного телосложения, коротковатых ног и курносого носа. Зато она обладала роскошной, в руку толщиной, золотисто-каштановой косой, женственной фигуркой, напоминающей песочные часы, необычайно обаятельной улыбкой и задорным смехом. А если прибавить к этому, что Элис была очень способной девочкой, великолепно писала сочинения и прочла кучу книг, о многих из которых одноклассники даже и не слышали, то совсем не покажется удивительным, что Стефан обратил внимание именно на нее. Когда она с увлечением отвечала у доски на уроке литературы или читала стихи на английском, он не сводил с нее восхищенных глаз и только недоумевал, где же был раньше – ведь они учились вместе аж с четвертого класса? Как же он раньше ее не замечал? Конечно, не все школьные годы были проведены в России, но все равно – как он, Стефан, мог не обратить внимания на Элис, когда жил в Москве? Как такую девушку вообще можно не заметить?

В школе они дружили, ходили вместе в кино, обменивались книгами и потом подолгу горячо обсуждали увиденное и прочитанное во время прогулок. Стефан иногда решался взять Элис за руку, а дважды, в большие праздники, даже отважился поцеловать ее в щечку. Но дальше этого дело не заходило, что вызывало постоянные приступы иронии у Сашки.

– Ну что ты такой робкий? – подначивал он друга. – Будь смелее, девчонки это любят! Сделай первый шаг и увидишь – она сама упадет в твои объятия.

– А если нет? – мучился сомнениями Стефан. – Если я ей не нравлюсь?

– Ты? – недоумевал Сашка. – Да как же ты можешь не нравиться? У тебя папа швейцарец, ты из-за бугра не вылезаешь, вон как упакован с ног до головы! От такого ни одна девчонка не отказывается. Подари ей какую-нибудь шоколадку да шмотку импортную и посули еще – она тут же будет твоя.

– Ты что говоришь? – возмущался Стефан. – Она совсем не такая!

– Да брось ты. Все они одинаковые.

Но Стефан так и не последовал совету друга. Он решил действовать по-своему, набрался смелости, пригласил Элис на свидание, вручил букет пахучих алых пионов и, мямля и заикаясь, все-таки признался в своих чувствах. Девушка выслушала его с печальным выражением на курносом лице.

– Стефан… Ты только не обижайся… – выдавила она из себя наконец после долгой паузы. – Ты очень хороший, правда, ты мой самый хороший друг, с тобой так интересно… Но я… Я люблю другого.

– Кого? – спросил убитым голосом, заранее зная ответ. И не ошибся.

– Твоего друга. Сашу Кравчука.

Это объяснение произошло в день последнего экзамена. На выпускной вечер Стефан не пошел – в тот момент, когда в школьном актовом зале начался первый танец, его самолет уже приближался к Швейцарии.

Вторая родина встретила Стефана солнцем, как в прямом, так и в переносном смысле. Здесь у него все ладилось. Стефан легко сдал все необходимые для Европы экзамены, получил документ о среднем образовании, затем поступил в университет в Берне. Успешно учился, обзавелся хорошей компанией, появились друзья, девушки… Но забыть Элис никак не мог. Он знал, что, несмотря на ее чувство к Саше (чувство, которое, как выяснилось потом, она держала в тайне почти три года), у них с Сашкой ничего не было и быть не могло. Девушка, в которую влюблен друг, была для Саши табу, Стефан понимал это без всяких объяснений, и потому ему даже в голову не пришло ссориться с другом из-за Элис. Он никого ни в чем не винил и страдал молча.

Со временем боль утихла, уступив место нежной грусти. Образ Элис потускнел, но остался самым светлым воспоминанием и неразрывно был связан в сознании, а может быть, в подсознании Стефана с юностью, проведенной в России. Юностью, которая, в свою очередь, была неразрывно связана с Москвой. Так уж мы устроены, что город, в котором мы выросли, в котором произошло формирование наших ценностей, оказывается самым любимым. В нем мы взрослеем, а значит, срастаемся с культурой, языком и манерой общения именно этого города. Характер родины накладывает отпечаток на характер личности. И мы привязываемся к городу, как к человеку, его уголки становятся нам родными, точно близкие люди – улицы, парки, дома, кафе, памятники, лавочки… У каждого из нас хранится в душе такая коллекция воспоминаний, и у Стефана, унаследовавшего от отца и прабабки Лизхен сентиментальность, такая «московская коллекция» была весьма обширной и пополнялась каждый раз во время очередной поездки. А ездил он в Россию часто, этому способствовал их с Сашей бизнес.

Тому, что Сашка предложил создать совместную компанию, Стефан был рад. А вот тому, что друг женился на его сестре, – не очень. Чем старше становилась Иоганна, тем сильнее ее брат замечал, что «малышка» выросла совсем не тем человеком, каким он хотел бы ее видеть. Слишком властная, слишком меркантильная, слишком эгоистичная. Да, она действительно любила Сашку – но, по мнению Стефана, это была какая-то жесткая, неженственная любовь, в основе ее лежала не щедрость души, а желание во что бы то ни стало обладать тем, что ей захотелось иметь. Уже давно отношения брата и сестры стали натянутыми – Иоганна смотрела на Стефана свысока, считала его слабой личностью и никогда не упускала случая пошутить над его сентиментальностью, мягкостью, романтичностью. Стефан, ранимый по натуре, тяжело переносил ее шпильки и в глубине души сочувствовал другу, понимая – такая женщина не сделает своего мужа счастливым. И когда брак его сестры распался, Стефан встал на сторону Саши, сохранив с ним и дружбу, и бизнес.

У самого Стефана личная жизнь как-то не складывалась. Он слишком долго присматривался к женщинам и слишком тяжело сходился с ними. За почти двадцать лет, отделявших время окончания его учебы от женитьбы, у него было всего два длительных романа – и оба неудачные. За первой из этих женщин он ухаживал восемь лет, все не решаясь сделать ей предложение, и девушка в конце концов не выдержала и вышла замуж за другого. Со второй он даже съехался и попробовал жить вместе, но союз вскоре распался. Одной из многочисленных причин разрыва стало то, что подруга не понимала и осуждала его привязанность к России, к этой, по ее мнению, отсталой тоталитарной стране.

Так продолжалось почти до его сорокалетия. За полтора года до этой весьма круглой даты, считающейся в наши дни точкой середины жизни, пиком, этаким аналогом студенческого «экватора», Стефан вдруг совершенно неожиданно для всех женился. Очень быстро, почти скоропалительно. На русской девушке по имени Лиза.

Познакомились они абсолютно случайно, на вечеринке у Кравчуков, куда Лиза тоже попала по случаю, пришла за компанию с подругой. Впоследствии Стефан недоумевал, как он мог не сразу обратить на нее внимание? Конечно, он заметил ее, да такую девушку и трудно было бы не заметить: рослая, яркая и обладающая всеми глянцевыми параметрами красоты – тонкая талия, высокая грудь, ноги неимоверной длины, белоснежная улыбка и роскошная грива рыжих волос. Но там, у Кравчуков, Стефан, как это принято говорить, еще не собрал Лизу в фокус. Обычно он не интересовался женщинами с броской внешностью, более того, старался держаться от них подальше. И потому, что объективно оценивал собственные внешние данные, понимая, как контрастно будет выглядеть рядом с ослепительной красоткой, и потому, что, как и большинство людей, полагал, что эффектный облик накладывает свой отпечаток и на внутренний мир человека. По мнению Стефана, красивая женщина имеет все основания высоко себя ценить – а значит, или смотрит на мир свысока, или пользуется своей внешностью для собственной выгоды, или и то и другое сразу.

Однако когда он узнал Лизу получше, она совсем не показалась ему ни заносчивой снобкой, ни хищницей, жаждущей подороже продать свою красоту. При дальнейшем общении у него быстро сложился образ скромной, не слишком уверенной в себе девушки, немного наивной, очень естественной и романтичной. Он видел, что, выросшая в провинции, к тому же в бедной семье, Лиза робела перед обеспеченными москвичками, но, с точки зрения Стефана, и столичные жительницы, и его соотечественницы-швейцарки во многом проигрывали ей. Девушка не была избалована судьбой и с юности привыкла, что все достается тяжелым трудом. При этом она совсем не знала жизни – жизни с ее светлой, яркой стороны, привычной для людей, которые питаются в ресторанах, а не закупают продукты в дешевых сетевых магазинах, одеваются в бутиках, а не на рынках и отдыхают не на дачных шести сотках, а на модных курортах. Лизе было все ново, все интересно, она, как ребенок, могла радоваться самым обыкновенным вещам вроде вкусного угощения или новой кофточки. А самое главное – Лиза была способна на настоящие искренние чувства. Пообщавшись со Стефаном некоторое время, она всей душой влюбилась в него и решилась сама признаться ему в любви. Да как! Написала письмо – настоящее письмо, не электронное, на бумаге, на аккуратно вырванном из тетради в клетку двойном листочке округлым, почти детским почерком.

«Вы наверное будете смеяться надо мной когда получите это письмо, – писала она. – Наверное подумаете что я глупая восторженная и старомодная дурочка. Но что мне делать если я действительно такая? Знаете мне очень трудно жить в этом мире в котором все такие испорченные и циничные и в котором для людей важны только деньги а не имоции и чувства. И что мне делать раз я так влюбилась в Вас? С тех пор как я Вас увидела я не могу думать ни о чем другом, Вы мне каждую ночь снитесь и даже на работе из-за этого проблемы. Вы уж простите, что я пишу Вам об этом, но я просто больше не могу…»

«Девочка моя…» – с нежностью прошептал Стефан, прочитав письмо. Смешно сказать – дожил до сорока лет, а ни одна женщина еще ни разу в жизни не признавалась ему в любви. Тем более в письменной форме. Даже в школе он любовных записок от девчонок ни разу не получал. А тут – целое письмо в стиле пушкинской Татьяны. Стефан был так тронут, что простил Лизе и ошибку в слове «эмоции», и то, что она явно не дружила с запятыми.

Их роман развивался стремительно. Стефан был очарован Лизой, ее милыми нежными посланиями по эсэмэс, которые она постоянно слала ему, когда они не были вместе. И ему становилось смешно, когда окружающие, те же Саша со своей женой, пытались убедить его, что Лиза на самом деле совсем не тот человек, каким он себе ее представляет. Что они понимали? Кому, как не ему, было знать, какова на самом деле девушка, которую он любит и которая – в этом Стефан был уверен – без памяти любит его!

Теперь Стефан мечтал только об одном – никогда не расставаться с Лизой. Как можно скорее уладив все формальности, он, счастливый до потери рассудка, повез в Лугано свою невесту, чтобы уже в Швейцарии сделать ее женой. Впереди было только самое светлое и радостное. Стефан не сомневался, что его семья станет не менее благополучной и гармоничной, чем у Саши с его новой супругой.