Глава 17
Тайны Снежной королевы
Наше время и далекие дни
Олег так и не смог найти для себя ответ на вопрос: любит ли он Светлану?
То ему казалось, что это действительно так, что он влюбился с первого взгляда, еще в зале ожидания аэропорта Эль-Прат — не зря же он затеял это пари, в конце концов! То вдруг, наоборот, он начинал думать, что познакомился с Тереховыми только из-за Олеськи, а чувство к ее маме пришло значительно позже и вовсе не было любовью. Скорее попыткой разгадать ее тайну, понять, что же на самом деле творится у нее на душе. Или сочувствием, когда он уже разглядел в ней под маской холодности и независимости другую Свету, нежную и ранимую. А может, он заинтересовался ею просто из чувства соперничества, на почве ревности к Индюку?
Понять было сложно. Олег, как выражался Денис, всегда «воспринимал жизнь через призму опыта». А какой может быть опыт в области чувств у бывшего однолюба, который женился сразу после школы и был верным супругом почти двадцать лет?
Теперь, когда все барьеры между Олегом и Светой рухнули, он стал очень тяготиться той ролью, которую вынужден был играть перед ней. Надо было набраться мужества и открыться ей, но тогда слишком многое придется объяснять. Что греха таить, Олег этого боялся. И предстоящего объяснения, и того, что Светлана его не поймет. Выгонит из своего дома и будет сто раз права. И он все откладывал и откладывал неприятный разговор.
Каждый день Олег покупал цветы. Он часто делал это и раньше, будучи женатым на Ольге, и должен был признать, что тогда это доставляло ему гораздо большее удовольствие. Он жил со Светланой под одной крышей, спал с ней в одной постели. Он даже был счастлив, но не мог перестать сравнивать ее с бывшей женой. Как бы ни было неприятно это сознавать, но основным его чувством к Светлане все же была жалость. Какая-то она была беззащитная, неприкаянная, совсем не жесткая и уж, конечно, не безразличная, как ему поначалу показалось. А, по выражению все того же Дэна, «с точностью до наоборот». Из Снежной королевы буквально на глазах Света превратилась в пылкую влюбленную.
С ней было что-то не так, Олег не мог этого не замечать. Порывы ее страсти доходили до исступления, но иногда внезапно, точно ее подменили сестрой-близнецом, Светлана становилась совсем другим человеком, такой, как была раньше — вялой, апатичной, безразличной ко всему. Закрывалась у себя в комнате и просила ее не беспокоить.
— Светланка, ты не заболела ли? — спрашивал он, замечая ее внезапную бледность, или дрожащие руки, или приступы жажды. — Может, вызвать врача?
— Нет, что ты, со мной все нормально, — отвечала она. — Просто я устала и хочу сегодня лечь пораньше.
И он уходил из ее комнаты, хотя понимал, что для взрослого человека укладываться спать летом в восемь вечера — это совсем не нормально. Но мало ли что? Больше всего он был благодарен Свете за то, что она не требовала от него признаний, не выясняла отношения, не строила планов на будущее и не приставала с чисто женскими вопросами: «А как ты ко мне относишься?» Он сам этого не знал. Да, он испытывал к ней тепло, нежность, ему нравилось быть с ней, заботиться о ней. Пожалуй, он все-таки любил ее. Но как-то не устойчиво, не постоянно, не надежно. И говорить ей об этом не было никакого желания.
Леська была просто счастлива, что у них все так сложилось. И проявляла поразительную для ребенка ее лет деликатность. Ничего не спрашивала, не приставала и даже сама находила себе занятия, точно чувствовала, что им хочется побыть вдвоем. И Наташа это понимала, но была не столь тактична, как Олеська или Даша, которая делала вид, что вообще ничего не замечает. Домработница вела себя куда менее сдержанно и не стеснялась выражать свою радость оттого, что у них все сложилось именно так. Прежняя Светлана наверняка рассердилась бы на подобную фамильярность. А нынешняя только улыбалась. Смущенно и счастливо.
Индюк-тренер на другое же утро после той сцены в бассейне покинул дом. Разумеется, устроил из этого целую демонстрацию: проникновенно глядел Свете в глаза, говорил какие-то напыщенные речи насчет умения разбираться в людях и выводов, которые надо сделать, а то может быть поздно. Когда он наконец укатил на своем тюнингованном красном «Фольксвагене», все в доме вздохнули с облегчением.
В первое июльское утро Олег, как обычно, встал пораньше, часов около шести, и отправился купить цветов для Светы. Обычно, возвращаясь в дом, он заставал ее спящей и тихонько клал букет на столик около кровати. Но в тот день все произошло иначе.
В спальне Светланы не было. Олег пошел ее искать и обнаружил в собственной комнате. Она стояла у окна и, когда он вошел, обернулась. Какое у нее было лицо! В первое мгновение Олег подумал, что у нее опять случиться приступ недомогания, но, когда она заговорила, почувствовал, что дело в другом.
— Уходи из моего дома, — это было сказано тихо и как-то даже безразлично. С интонациями смертельно усталого человека.
— Что случилось? — не понял он.
— Ты сам знаешь.
Сердце гулко ухнуло, упало куда-то вниз и больше не подавало признаков жизни. Откуда она узнала, как это могло случиться? Кто мог ей сказать? Неужели Дэн?… Нет, это исключено.
— Что случилось, Светланка? — настойчиво повторил он.
Она вздрогнула:
— Не называй меня Светланкой!
Ну, слава богу, хоть какая-то эмоция.
— Наташа нашла твой тайник.
Тайник? Какой тайник? Ничего такого, что могло бы его разоблачить, он не имел, документы и мобильный всегда носил с собой…
— Я ничего не понимаю. О чем ты говоришь?
— Да вот об этом! — Она дернула головой куда-то в сторону.
Олег проследил направление. На прикроватной тумбочке лежала бархатная малиновая коробочка, из тех, в которые в ювелирных магазинах вкладывают украшения.
— А что это такое? — только сейчас он заметил, что даже не положил букет. Так и стоял с ним.
— Не притворяйся!
Он, не глядя, бросил цветы на кровать, подошел и открыл коробочку. Внутри обнаружилась пара платиновых сережек с довольно крупными бриллиантами. Олег плохо разбирался в драгоценностях, но даже он с первого взгляда понял — вещица определенно не из дешевых.
— А я и не заметила, как ты их взял… — Она опять сникла, говорила тихо, как будто из нее ушли все силы.
— Чушь какая-то… — он никак не мог прийти в себя. — Почему ты решила, что это я их взял?
— Да потому, что Наташа нашла их у тебя под матрасом. Она меняла белье и… — Света заплакала. Так жалобно и отчаянно, что у него на душе стало совсем паршиво. — Я-то, дура, думала, что ты… Что у нас… А ты самый что ни на есть обычный вор!
— Света, я не крал твоих сережек! Как мне тебе это объяснить?
— А как, скажи на милость, они могли попасть к тебе под матрас? У тебя есть другое объяснение? Скажешь мне, что ты лунатик, который взял их во сне, или что ты клептоман, который тащит все, что плохо лежит, независимо от стоимости? Давай, вешай мне лапшу на уши! Если спишь с одинокой бабой, она стерпит любой бред, да? На это и расчет?
— Послушай, Света!.. Я готов тебе поклясться чем угодно… Сама подумай — ну зачем бы я стал это делать? На фиг мне нужны твои сережки? Ведь я же…
— Ведь ты планируешь остаться здесь навечно, да? — перебила она. — Прибрать к рукам все, что у меня есть? Можешь не надеяться. Скажи спасибо, что я заплатила тебе за работу, которую ты, кстати, сделал спустя рукава. Я не удивляюсь, что твой бизнес приказал долго жить!
— Не было у меня никакого бассейного бизнеса, я соврал, — сказал он и ощутил громадное облегчение. Наконец-то! К черту пари! Игра слишком затянулась.
— Теперь я тебе верю.
— Я занимаюсь несколько другими вещами. И при желании могу накупить этих цацек столько угодно. На самом деле я намного богаче тебя!
— Не смеши меня! О каком богатстве ты говоришь? О духовном, что ли?
— Об обыкновенном. Светланка, я обманул тебя. Никакой я не прораб, а архитектор-проектировщик. У меня свое дело, довольно успешное. Солидные клиенты, свой особняк и приличный счет в банке.
Она пожала плечами:
— Почему я должна тебе верить?
— Ну хочешь, прямо сейчас отправимся в банк и посмотрим выписку со счета? Или лучше сделаем так. Вот мой паспорт, пойди в кабинет, включи компьютер, выйди в Интернет и набери в каком-нибудь поисковике мои имя и фамилию.
Света хотела что-то сказать, но сдержалась. Молча вышла из комнаты с его паспортом и направилась в кабинет. Он поспешил следом, радуясь, что его комната находится далеко от детской. Счастье, что они не разбудили Леську своим скандалом.
Информации в Интернете об архитекторе Олеге Игнатенко оказалось даже больше, чем он предполагал. И снимки спроектированных им домов, и отзывы клиентов, среди которых было немало знаменитостей, и интервью для специальных изданий с его собственными фотографиями, и даже записи телепередачи, в которой он принимал участие.
Света обернулась к нему:
— Олег, но зачем? Зачем тогда весь этот маскарад?
— Сам не знаю, очень глупо вышло… — Ему было невыносимо стыдно. — Просто мы с Дэном, это мой друг детства, поспорили в аэропорту…
— И о чем вы спорили, можно поинтересоваться?
— Ну… О женщинах. Что-то вроде того, может ли современная женщина заинтересоваться мужчиной, у которого совсем нет денег…
— В смысле — может ли нищий мужик охомутать богатую бабу?
— Да. Только не охомутать, а отвести под венец, — нехотя пояснил он. — И не обязательно богатую. Просто женщину.
— Ну и как? — в ее голосе чувствовалась насмешка.
— Что- как?
— Как дела у твоего друга?
— Понятия не имею. Мы давно не созванивались.
— А у тебя? — она явно злилась, и Олег ее понимал.
— A y меня плохо. После того, как ты все узнала, ты, конечно, не захочешь остаться со мной.
— Откуда же тебе известно, чего я захочу, а чего нет?
— Ну… Я по себе сужу. Будь я на твоем месте…
— Ты не можешь быть на моем месте.
— Почему?
— Потому что ты не умрешь в сорок лет!
В тот день Светлана впервые не поехала к себе в офис. Вызвала Дашу, чтобы та занималась Леськой, отдала распоряжения Наталье и закрылась с ним в своей комнате. Весь день Светлана и Олег провели вместе, не расставаясь ни на минуту, сменяя разговоры объятиями, а объятия разговорами. Она говорила без умолку, выплескивая на него все, что накопилось в душе за долгие годы. В тот день Олег узнал все: и о ее болезни, и о ее семье, и о том, как она жила, пока не встретила его в Барселоне.
— …так что, получается, мы с Леськой загадали одно и то же желание… А потом мне в аэропорту попалась на глаза та девушка…
— Какая девушка?
— С пакетом. На нем были нарисованы гуси святой Евлалии.
— А, припоминаю. Я тоже ее видел. Миниатюрная такая, как статуэточка.
— Да-да, та самая! И я решила, что это знак свыше. И тут появился ты…
Он на всю жизнь запомнил этот день. И эту ночь, первую ночь июля. Они лежали на большой кровати лицом друг к другу и говорили почему-то шепотом, хотя их некому было слышать. Полная темнота в ту ночь так и не наступила. Были лишь долгие мягкие сумерки, крики ночной птицы и головокружительный запах жасмина, расцветшего прямо под окном. Все вместе рождало ощущение волшебства. И Света казалась как никогда родной и близкой.
— Ты хоть немножко счастлива? — спросил он.
Светлана молчала. Он жадно разглядывал ее в полутьме. Она лежит на боку и смотрит на него спокойно, даже радостно. Но грустно. Странное сочетание. Лицо такое красивое, волосы рассыпаны по подушке, рука под щекой, ноги согнуты в коленях. Как будто маленькая девочка. Растерянная и беззащитная.
— Ты как будто никогда не разрешала себе стать счастливой, — ответил он за нее.
Она все молчала и как будто что-то решала. И решила. Зашептала неуверенно, смущенно:
— Знаешь, то, что я тебе сейчас расскажу, это так странно… И страшно. Ты, наверное, сочтешь это бредом сумасшедшей…
— Нет, не сочту. У многих из нас спрятано в душе что-то такое, что трудно понять другим…
— О моей семье.
— Тогда тем более. В каждой семье свои скелеты в шкафу, свои легенды и предания.
Она покачала головой.
— Эта история — правда. Легенды тут ни при чем. Понимаешь, мой дедушка был писателем. Вернее, хотел им стать… Мне все рассказала бабуля перед смертью. До того мы ни разу об этом не говорили. С тех пор я догадываюсь, почему моей семье так не везет. Дедуля, он…
…Павел Арсеньевич Терехов с юных лет мечтал стать писателем. Откуда взялась эта блажь, сказать было трудно. Во всяком случае, ни мама-ткачиха, ни папа-водопроводчик этого не понимали. Оба прочли в своей жизни по одной книжке — школьному букварю. Журналами и газетами никогда не интересовались, разве что выписывали «Правду» и «Труд», поскольку мама числилась передовиком производства, и политическая безграмотность могла стать минусом для ее трудовой репутации. Единственным человеком в семье, кто прочитывал прессу от корки до корки, был маленький Павлик. Во всех газетах писалось одно и то же — сколько смолотили зерна, как много построили заводов, как хорошо жить в Советском Союзе и как отвратительно загнивают другие страны. Заметки были безликие, статьи длинные и скучные, написанные сухим казенным языком, но другого источника информации в доме не было, а читать хотелось страстно.
— Молодец наш Павка. — Отец довольно трепал его по голове. — Вишь, как увлекся «Известиями». Битый час над газетой сидит. Вот оно, мать, молодое поколение — настоящие коммунисты. Не догонишь. Я-то в его возрасте по чужим садам лазил да собак гонял, а он сидит, понимаешь, просвещается!
Но коммунизм был тут ни при чем. Кто-то из великих, кажется Сомерсет Моэм, сказал, что потребность в чтении — это такая же особенность характера, как, например, громкий голос или любовь к яблокам. Умение читать — не складывать буквы в слова, а возможность без напряжения и усталости предаваться этому занятию сколь угодно долго и, главное, с удовольствием — талант, данный не многим. Человек, в котором сильна эта потребность, готов поглощать одну книгу за другой. А если под рукой не оказывается ничего, что можно было бы прочесть, он впадает в отчаяние и изучает объявления в газетах, афиши на улице, инструкции к товарам, аннотации к лекарствам или тома словарей и энциклопедий. Лишь бы читать. Никто не знает, откуда берется эта страсть.
Павлику Терехову в буквах и словах, набранных мелким черным шрифтом, виделась какая-то магия. Он смутно подозревал, что варианты их сочетания бесконечны, что с помощью этих простых значков много чего можно сказать, помимо скучных историй о комбайнах, колхозах и качестве удоя. Это было странно, почти необъяснимо — маленький мальчик, едва научившись читать, часами листает взрослые газеты, почти ничего не понимая, но видя в них что-то свое, сокровенное, такое, что никому, кроме него, не разглядеть.
В школьной библиотеке для младшеклассников отводился целый стеллаж. Туда пускали по одному и разрешали выбрать себе книжку по душе, но желающих было мало. У кого-то из ребят и дома было полно детской литературы, кто-то еще недостаточно хорошо читал. Немало было и таких, кого это занятие просто не привлекало.
Паша ходил в библиотеку каждую неделю. Он прочел «Золотой ключик» и «Приключения Гулливера», сказки братьев Гримм и всего Чуковского. Удовольствие было непостижимым, но казалось таким кратким! Книжки заканчивались, едва успев начаться. И оставались газеты, его ежедневное спасение. По чтению у него была твердая пятерка, по остальным предметам, включая русский, слабые тройки. Он не был ни глупым, ни медлительным, просто все, что не касалось литературы, было ему неинтересно. Отец хватался за ремень, мать чуть не плакала, но ему было все равно.
В седьмом классе Павлик понял, что хочет быть писателем. Как Горький, Паустовский или Пушкин (именно в такой последовательности они для него располагались). Он понятия не имел, как работали эти авторы, но себя видел в отдельной комнате, за широченным дубовым столом, в глубоком кресле. Перед ним белоснежный лист бумаги и чернильница, за его спиной полки с книгами. Много-много полок, аж до самого потолка. А из-под его пера выходит, рождается что-то изумительно легкое, безумно трогательное и вечное, вроде «Онегина» «Мцыри» или «Песни о буревестнике».
Паша упорно шагал к намеченной цели, писал лучшие сочинения в классе, создавал стихи и прозу. Кое-что из его произведений публиковалось в школьной стенгазете, районной многотиражке и даже в «Пионерской правде», а что-то «из интимного творчества» попадало на глаза лишь очередной избраннице. Как всякий уважающий себя литератор, Павел Терехов был очень влюбчив.
Родители пребывали в блаженном неведении, думая, что, отслужив армию, их обалдуй получит-таки какую-нибудь рабочую специальность, примет семейную эстафету, войдет в ряды рабочего класса Страны Советов и станет настоящим строителем светлого коммунистического завтра. Им и в голову не могло прийти, какие «бредовые идеи» у их единственного наследника. Неизвестно, как сложилось бы будущее Павлика и насколько острым стал бы конфликт отцов и детей, но в жизнь семьи Тереховых, как и всех других семей тех страшных лет, бесцеремонно вмешалась война.
В сороковом году, когда ему исполнилось восемнадцать, в армию Павла не взяли — из-за близорукости. Но будущего писателя это нисколько не огорчило. В мае сорок первого он женился на девушке Кате, с которой учился в одном классе до тех пор, пока их школы не разделили на мужскую и женскую. Они поселились у ее родителей и были очень счастливы. Гуляли по вечерам, много и весело смеялись и любили друг друга, забыв обо всем. В те короткие месяцы Павел не читал газет. Даже после двадцать второго июня. Это было светлое и странное время. Этакий пир во время чумы, когда вокруг все рушится, а ты жив.
Почти во всех рассказах о той эпохе можно встретить один и тот же традиционный сюжет. «Едва узнав о вероломном нападении фашистской Германии на его Родину, он, бросив все, отправился в военкомат и записался в ополчение». Ничего подобного с Павлом не произошло. Он не чувствовал себя винтиком государственной машины, не ощущал «ярости благородной» и страстного желания очистить родную землю от «гнилой фашистской нечисти». Нет, он не был ни трусом, ни дезертиром. Просто всегда жил в своем собственном мире, где существовали красота и гармония и где не было места реальности. Уж такой он был странный человек, Паша Терехов, — вне времени, вне обстановки, вне идеологии. Но оценить его самобытность так никому и не пришлось. Разве что Катя о чем-то смутно догадывалась, но даже она боялась слишком много размышлять на эту тему.
Великой стране не было никакого дела ни до своеобразия Павла, ни до его желаний и таланта. В сентябре, когда положение на фронтах уже приблизилось к критическому, его призвали в армию. И он не посмел ослушаться. Распрощался с беременной женой и ушел на войну.
Катя регулярно получала от мужа письма. Необыкновенные, длинные, интересные письма. Другие бойцы изредка слали домой скупые приветы, справлялись о здоровье жен, выражали надежду вернуться домой живыми и восхваляли гений товарища Сталина. Паша же отправлял по два, иногда по три треугольника в неделю, оставалось только недоумевать, когда и как он исхитряется писать. И каждый из этих листков был бесценен, потому что являлся не только весточкой для Кати от горячо любимого человека, но и главой в книге их будущей счастливой послевоенной жизни.
В этих письмах Павел Терехов писал своего рода повесть. Повесть-мечту. О них с Катей, об их дочке (он не сомневался, что ребенок, который родится через несколько месяцев, окажется девочкой) и желанном сыне, которого пока нет, но он будет, обязательно будет, как только Павел вернется домой. О внуках и правнуках. О славной жизни, в которой не будет ни страха, ни горя, ни разрухи, ни голода. Эта эпистолярная сага стала его первой и единственной книгой. Повесть получилась невероятно светлой, как будто Павел писал ее не в окопах и землянках, а где-нибудь в загородном доме, в просторной комнате с окном, раскрытым в майский сад. Она дышала чистотой, надеждой и ожиданием. Повесть, возможно, не была бы безупречна, с точки зрения маститого литературоведа, но читалась легко, а главное, рождала в несчастной, замученной Кате надежду на то, что все сложится именно так, как задумал ее муж.
Тем более что родилась действительно девочка, которую, как это и звучало в письмах у Павла, она назвала Лидушей. По плану отца Лида должна была вырасти умницей и красавицей, сделаться директором швейной фабрики, счастливо выйти замуж и произвести на свет троих детей — двух девочек и одного мальчика. А ее будущий брат Леня, согласно повести, с детства начал бы заниматься спортом, к девятнадцати годам вошел бы в олимпийскую сборную и победил бы на чемпионате мира. Ему тоже было запланировано семейное счастье, замечательная жена — их с Катей любимая невестка — и дети, только в другом составе: два сына и одна дочка. В общем, после войны Катю и Павла ожидала жизнь, полная радостного труда на благо семьи и Родины и счастливая спокойная старость.
Трудно даже представить, насколько скрашена была Катенькина жизнь письмами мужа. Вечно недоедающая и недосыпающая, с крохотной Лидушей на руках, измученная страхом за жизнь и здоровье любимого мужа, она разворачивала дорогой сердцу треугольничек и погружалась в другой, светлый и радостный, мир. Пусть ненадолго, всего на несколько минут, но это было спасением. И мир тот казался гораздо более реальным, чем грязь, мрак и ужас вокруг…
— Я уверена, дедушка вернулся бы с войны. Я просто это знаю, — горячо зашептала Светлана. — Но у него украли счастливую жизнь. Вернее, у всех нас.
— Украли?
— Да, именно так сказала тогда баба Катя. Я помню, мы с сестрой Милочкой были тогда глупые. Комсомолки, общественницы. Атеистки до мозга костей. Про отца в нашей семье говорить не полагалось, и про дедушку мы до этого ни разу не слышали. И вдруг такие откровения… Что он был редкий, необыкновенный человек, правда, немного сумасшедший. На войну идти не хотел, говорил: жить надо около жизни, а там смерть ходит. Или что-то в этом роде. Что хотел писать книги… Но его убили в двадцать лет. Помню, я была поражена, даже шокирована. Как же так можно — не хотеть идти на войну, защищать свою Родину?
Тогда, получая от мужа письма, наивная Катюша и предположить не могла, что рукопись существует не только в этих треугольниках, которые она бережно складывала в коробку из-под обуви листочек к листочку, главу к главе, ной в толстой клеенчатой тетради, которую Паша прихватил с собой из дома. Там он писал свою повесть целиком, с исправлениями, ремарками и рисунками на полях. А письма домой служили черновиком.
В октябре сорок третьего Катя перестала получать известия от мужа. Она пыталась убедить себя, что Паша всего лишь ранен, лежит в госпитале и скоро поправится. Но ее надежды не сбылись. Дождливым ноябрьским утром ей принесли казенную бумажку, сообщавшую, что Павел Терехов пал смертью храбрых.
Следующие шесть лет были полны скорби и борьбы за выживание. Оказалось, что победа, которую столько ждали и к которой так стремились, не означает окончания страданий. Люди возвращались, кто с фронта, кто из эвакуации, и видели, что их дома больше нет. И их улицы, и их родных, друзей и соседей. Самые умные понимали: больше нет их страны. Вернее, есть, но она совсем другая, и ей никогда не стать прежней. Их ждут голод, нищета, болезни, лишения. Абсурдные по своей сути суды и разбирательства с теми, кто попал в плен или еще как-то «не так» повел себя во время войны. И скорбь об ушедших, которая раньше не была так сильна — у кого-то из-за надежды, а у иных из-за предвкушения близкой победы над врагом. Все это расцвело пышным цветом, мучая людей, корежа судьбы.
Катя Терехова тоже лишилась своего жилья и многих вещей. Из эвакуации вернулась с единственным тощим узелком, в котором были в основном дочкины вещи. Быт налаживался тяжело. Катерина устроилась на завод, где работала в две смены, дочку отдала в круглосуточный детский сад. Жили в бараке, питались картошкой, хлебом да изредка вареной рыбой. Лишь в сорок девятом, когда дали комнату в коммуналке, стало немного легче. Новое жилище оказалось просторным — целых восемнадцать метров. Правда, заставить его было особо нечем. Зато у второклассницы Лидуши появился свой собственный маленький уголок, а новенькая швейная машинка, на которую Катя копила все эти годы, встала точнехонько в проем между окном и стеной. Красота. В общем, живи да радуйся. Катерина пошила новые занавески, сходила в парикмахерскую и подписалась на журнал «Юность». Если уж начинать новую жизнь, так на полную катушку.
Еще полгода они с дочкой жили да радовались. Днем. А ночью Катерина вспоминала Пашу и тихонько плакала. Постоянно перечитывала письма, которые помнила почти наизусть, и снова погружалась в нарисованный для нее мир…
Январский номер «Юности» она открыла именно на той странице. Словно в насмешку. Аннотация обещала новую повесть с жизнеутверждающим названием «Светлый горизонт» начинающего писателя Всеволода Салтакова.
Катя прочла первый абзац и почувствовала укол в сердце. Начала жадно читать дальше. Страницу за страницей, главу за главой… Сомнений не было — перед ней была повесть, которой Паша так и не успел придумать названия. Когда она в письмах спрашивала его об этом, он всегда отвечал, что настоящий писатель подбирает заглавие, когда произведение уже закончено, а не подгоняет его в процессе под заголовок.
Мерзавец Салтаков даже не дал себе труда изменить имена персонажей. Дочь главного героя у него звали Лидушей, сына Леней, а жену Катей. Смешно, но именно это задело ее больше всего.
Может, разоблачить вора? Но герой-офицер, прошедший всю войну, кавалер орденов и певец образа настоящего советского человека, как было сказано о нем в анонсе, — плохая мишень для обвинений. Даже таких серьезных. Катерина прекрасно это понимала. Ну, допустим, пойдет она в Союз писателей, или как там это у них называется, покажет там письма мужа. Но ее, возможно, и слушать не станут. Тем более что у Салтакова наверняка тоже есть какие-то свои черновики. А вот откуда, интересно знать? Заветные треугольнички из обувной коробки никак не могли попасть в чужие руки, это исключено. Может, они встречались на войне, Павел что-то рассказывал Салтакову, а тот записал по памяти? Нет, не может такого быть, текст повторяет письма один в один.
Так и не найдя ответов на свои вопросы, Катя тем не менее не стала ничего предпринимать, но с тех пор внимательно следила за творчеством и судьбой писателя Салтакова, собирала его книги, вырезки из газет и журналов — и огромные интервью на разворот, и малюсенькие заметки. Популярность Салтакова выросла неимоверно. А к концу года ему дали Государственную премию — именно за этот самый роман.
«Светлый горизонт» переиздавался каждый год, его до дыр зачитывали в библиотеках и давали почитать друзьям на одну ночь. Это было невероятно редким явлением в Советском Союзе — сочетание угодной властям идеологии и интересной людям истории обычной трудовой семьи. Впрочем, если читать книгу очень внимательно, да еще между строк… Было в ней что-то такое, не то что против нынешнего строя, нет, но и не за. Вроде призыва задуматься: а так ли уж идеальна та жизнь, которая тут описана? И много чего еще, о чем вряд ли догадывался сам «автор» и к чему не могла придраться цензура. Чуть ли не до середины восьмидесятых в аннотации к роману писалось, что он «о трудных, но светлых буднях простой советской семьи, о радостях родительской любви, о дружбе и долге». И лишь в начале девяностых какой-то бойкий критик с мозгами «нового пошива» углядел в произведении Паши Терехова «обличение всей тупости и идеологической ограниченности сознания людей в послевоенный период». Но до этого времени Катерина не дожила. А интервью и выступления по радио новоявленного светоча советской литературы все больше ее озадачивали. Он много и охотно рассказывал о своей семье. Женат, сын и дочка. Счастлив, знаменит, полон творческих планов. Не жизнь, а сказка…
Светлана неожиданно замолчала, но Олег уже предвидел финал истории.
— Хочешь, я сам расскажу дальше? У этого Салтакова родилось шесть внуков. Три мальчика и три девочки. Его дочка стала директором швейной фабрики, а сын известным хоккеистом. Я и сам когда-то зачитывался «Светлым горизонтом»…
— Ты прав. Моя бабушка ненавидела его всю жизнь, и слегла с инсультом после того, как увидела его в какой-то передаче. Представляешь, этот мерзавец притащил туда старую дедушкину тетрадь! Бабушка узнала ее, она собственными руками положила эту тетрадь деду в вещмешок. А Салтаков ее, конечно, просто украл! И потом размахивал ею перед камерой, распинался: вот, мол, первоисточник, с которого все началось. И еще рассказывал, какая удивительная профессия — писатель. Все что написано от души, — непременно сбудется. Понимаешь? Я больше чем уверена, он стащил рукопись не у мертвого однополчанина, хотя это тоже было бы невероятно гадко. Не сомневаюсь, он украл ее, когда тот еще был жив. А после этого деда убили.
Не думай, что я помешана на мистике. Это очень похоже на правду. У Салтакова вышло все точь-в-точь, как описано в книге, а наша семья с тех пор существует, хромая на одну ногу. Баба Катя всю жизнь прожила одна. У моей мамы так и не родился никакой брат. Она не получила высшего образования и стала всего лишь мастером на швейной фабрике, а не директором. И замуж так и не вышла, хотя дважды пыталась! Все женщины в нашем роду: и бабушка, и мама, и моя сестра Милочка — умерли от рака. И я вот тоже… Я родила Олесю, не будучи замужем, и личная жизнь у меня тоже не сложилась. В общем, сам видишь — никакого обещанного дедом семейного счастья. Мне так страшно за Леську, ты не представляешь…
Олег обнял ее и ласково погладил по волосам. Что тут скажешь? Посоветовать выбросить этот бред из головы? А уверен ли он, что эта история надумана, а не реальна? Пожалуй, что нет. Во времена его детства и юности было принято считать, что СССР — страна атеистов и материалистов, но среди его знакомых, родственников, соседей и друзей, пожалуй, не было такого, кто за длинную жизнь не столкнулся бы с каким-нибудь необъяснимым явлением. Кто-то тайно верил в бога, и вера эта спасала в тяжелейших ситуациях. Кто-то в шутку вызывал духов и не знал потом, куда деваться от страха, когда блюдце начинало само передвигаться по столу. Кому-то являлись покойные родственники и предсказывали будущее или спасали от несчастий.
Его собственной матери цыганка в юности нагадала, что она никогда не выйдет замуж, но родит сына, который будет богат и станет для нее опорой и утешением в старости. Бывшая жена Оля часто видела вещие сны, и они почти всегда сбывались. Отец Дениса всегда свято верил в приметы. Например, на все премьеры надевал один и тот же галстук, которому было уже неприлично много лет. Смех смехом, но дважды, когда Георгий Борисович дирижировал в другом галстуке, спектакль проваливался. С тех пор Вербовский — старший судьбу не искушал.
И самого Олега маленьким возили однажды к деревенской знахарке — лечить от диатеза. Бабушка была добрая и совсем не страшная, но от ее взгляда становилось неуютно, казалось, она видит людей насквозь. Старушка посадила его на деревянную лавку, раскаленным гвоздем проделала в стене дырку высоко над его головой. Затем пошептала что-то и сказала матери: «Забирай домой!» Позже мама рассказала прогноз целительницы: золотуха пройдет, когда он перерастет отметину на стене. Так все и вышло. Лет в тринадцать диатез вдруг пропал, точно его никогда и не было.
— Я верю, что так оно и было, — сказал он наконец, — но не верю, что все так безнадежно. Есть же ясновидящие, колдуны и целители, которые снимают всякие там порчи, проклятия, венцы безбрачия. Всегда можно что-нибудь сделать.
В это он, конечно, не верил. Его жена в свое время достаточно набегалась по этим ясновидящим, пытаясь вылечиться от бесплодия.
— Может, где-то они и есть, но мне попадались одни шарлатаны, — тихо ответила Света.
— Ничего, мы поищем вместе, — пообещал он, — у нас еще уйма времени впереди.
— У меня его нет, — Светлана привстала и посмотрела на него в упор. — Я умру, а ты не бросай Олесю, хорошо?
— Конечно, не брошу! — торопливо заверил он. — Но и тебе умереть не дам.
Она слабо улыбнулась.
— Знаешь, я до сих пор не могу понять, как вообще решилась ее родить. Не подумай, я нисколько об этом не жалею! Просто очень уж страшно за нее. Неужели она повторит нашу семейную судьбу? Но когда появился ты, я вдруг подумала… В общем, решила, что это ее шанс. Ни у моей мамы, ни у нас с Милочкой не было отцов. Это идиотизм, но Олеся тоже записана Павловной, как и мы все… Но Леся вдруг начала искать себе папу и выбрала тебя. Вот у меня и мелькнула мысль… Может быть, если у нее будет папа, все наши злоключения прекратятся? Олеська вырастет, выйдет замуж, родит детишек и проживет до старости, здоровой и счастливой? Может быть, наша семья не погибнет? Леся — ее последняя тоненькая веточка. Вся моя надежда на тебя. Просто удочери ее и люби. Пожалуйста, Олег! Очень тебя прошу!
Вместо ответа он сжал ее руку. Некоторое время они молчали.
— Когда-то мне казалось важным разоблачить Салтакова, — продолжала после паузы Света. — Теперь это было бы просто сделать, сам понимаешь. Журналисты зубами ухватятся за такую сенсацию. Сейчас все это гораздо проще — несколько экспертиз, и все. Вон как было с Шолоховым. Но для этого нужен материал, а у меня его нет.
— То есть как? А письма?
— Бабушка захотела, чтобы мы похоронили их вместе с ней. Все до единого. А тогда, сам понимаешь, об экспертизах как-то не думалось.
Он понимал.
— Но о чем это я… Говорю же, сейчас важно совсем другое. Олеся. Останься с ней.
Вся ее речь была такой путаной, предложение странным, но Олег чувствовал, она права. И потом, разве сам он не этого хотел? Удочерить Олесю, оставаясь холостяком? Именно этого. Просто боялся сам себе признаться.
— Леська — несчастный ребенок, — продолжала взволнованно Светлана, — у нее после моей смерти не останется никого из близких. Тебя нам просто бог послал. Я с ума сходила, думая, что будет с девочкой, когда меня не станет. Даже связалась из-за этого с Валентином.
Она горько усмехнулась:
— Он казался мне неплохим. Внимательным, щедрым, порядочным. Сейчас я понимаю, что он мне и не нравился толком, но тогда я закрутила с ним интрижку, поселила в своем доме… Все для того, чтобы они с Олеськой привыкли друг к другу. Однако уже на следующий день поняла, что совершаю жуткую глупость. Ему не то что чужие дети, ему свои-то не будут нужны.
— Так почему ты его оставила? — задал он вопрос, который давно вертелся на языке.
— Не знаю. Это как-то слишком резко. Сегодня поселить человека в доме, а завтра выкинуть на улицу.
— Странно, по тебе не скажешь, что у тебя могут быть такие проблемы. На вид ты кремень. Хозяйка жизни.
Она тихонько засмеялась:
— Это на вид. Знаешь, почему еще я его не выгнала? Ты не представляешь, как страшно мне было ночами одной. Олеська ложится спать, Наташа идет к себе, а я остаюсь одна, и этот огромный дом так давит, что хочется выть от тоски. А он вроде как декорация. Как фон. Стаканчик вина нальет, рядом сядет, ручку поцелует. Скажет какую-нибудь банальность, и мне уже не так ужасно.
— А потом? — тихо спросил он. — Когда появился я? Ты же могла его выставить.
— Могла. Но я уже как-то привыкла. Он не мешал. Понимаешь. Кто же знал, что он способен на такие гадости? И как я сразу не догадалась про сережки? Все же было очевидно. Только он мог придумать такой глупый ход, он же по сути своей очень недалекий человек…
— У меня есть предложение, — перебил Олег, обнимая ее. — Давай больше никогда не будем говорить об Индюке?
— Предложение принято, — улыбнулась Светлана и поцеловала его. А небо за окном уже посветлело.
