Услышав спокойный, будничный ответ Веры, Волошин снова заснул. И спал, не просыпаясь, до утра, хотя назвать его сон сладким и безмятежным было уже нельзя. Что-то находившееся на границе сознания, в той его части, которая бодрствует, когда весь остальной разум спит, мешало ему, не давая расслабиться и полноценно насладиться сном. И, только окончательно проснувшись, Виктор наконец понял, в чем дело.

Рядом с ним не было Веры! Постель с ее стороны оказалась пуста. И хотя сам по себе этот факт ничего не значил – Вера могла проснуться раньше его и пойти в ванную умываться или на кухню готовить завтрак, могла, в конце концов, выбежать в магазин за чем-то срочно понадобившимся, – он сразу понял, что это не так. Она не просто вышла из комнаты или ненадолго отлучилась из квартиры – она в очередной раз покинула его.

«Что ж, – сказал он себе, садясь на кровати, – этого следовало ожидать…»

Они провели вместе семь дней – и это была, наверное, самая странная неделя в его жизни. Еще совсем недавно Виктор день и ночь только и мечтал о том, чтобы Вера была с ним рядом. Тогда, казалось, настанет конец всем его мытарствам, и на него, Волошина, обрушится бурной разноцветной лавиной огромное, непередаваемое, непостижимое счастье, захлестнет его – и останется в его жизни навсегда… И вот Вера появилась – но ничего подобного не произошло. Они были рядом, но сладости и блаженства не ощущалось, напротив, постоянно присутствовала какая-то смутная тревога, зыбкость, неуверенность… Точно оба они спаслись после кораблекрушения, уцепившись за ненадежный обломок судна, и пока держались за него, радуясь тому, что выжили, но твердо знали – это временно. Если помощь не подоспеет вовремя, они все равно погибнут…

Волошин много времени проводил вне дома, это было необходимо, чтобы вновь наладить пошатнувшийся бизнес. После ареста Аллы и Михаила средства «АРКа» вновь вернулись на их счета, но этого было недостаточно, требовалось восстанавливать испорченные за время его болезни отношения с клиентами и партнерами, заканчивать старые проекты и начинать новые. Все это требовало активного вмешательства и заставляло его находиться в офисе или на деловых встречах с утра и до глубокой ночи. Вера оставалась дома на Гоголевском и уверяла, что совсем не скучает. Большую часть времени она занималась с Сережей, которого Виктор забрал из Привольного и поселил в гостевой комнате наверху. Брат тяжело перенес эту перемену. В городской квартире, без привычного сада, вида на озеро, простора и прогулок, ему было некомфортно. Сережа хандрил, капризничал, то и дело просился «домой» и звал «Лентину Васильевну», которую так и не научился называть мамой. Единственным человеком, который умел успокоить и утешить его, была Вера. При первой встрече он сразу узнал ее, расплылся в улыбке, назвал «Верочкой Дмитриевной» (когда это произошло, у нее из глаз так и покатились слезы) и тут же, схватив ее за руку, потащил показывать свои рисунки. «Надо же, он до сих пор меня помнит… – изумлялась Вера. – Это удивительно! Конечно, в свое время я много занималась с ним и была очень значима для него, но ведь прошло столько лет…» Сережа очень охотно проводил время с Верой, но стоило ей уйти, например, в магазин, настроение его сразу резко портилось, он нервничал и даже плакал.

– Он не понимает, что случилось с Валентиной Васильевной, – объясняла Вера. – Думает, что она бросила его. И отчаянно боится, что и я сделаю то же самое…

«Я тоже этого боюсь!» – чуть было не сказал тогда Виктор. И, как выяснилось, опасения его оказались не напрасны.

За эту неделю он так и не сумел разобраться ни в своих чувствах к Вере, ни в ее чувствах к нему. Он больше не испытывал той всепоглощающей страсти, которая охватила его сразу же после их встречи и разрушала его жизнь несколько месяцев. Но не было и гнева, который он ощутил, когда Вера сама пришла к нему и раскрыла все свои жутковатые тайны. В те дни, пока они волею случая оказались вместе, его эмоции точно взяли тайм-аут, а сознание решило: «Мне нужно время, чтобы прийти в себя и осознать, что происходит. Пусть пока все идет, как идет – а дальше будет видно…».

Что творилось в душе Веры, тоже оставалось для него загадкой. Она совсем не выглядела безмятежно-счастливой… Впрочем, грустной или подавленной она тоже не выглядела. Скорее, казалась виноватой и какой-то заторможенной, точно говорила и действовала автоматически. Но то и дело, в самых разных ситуациях, даже после секса, он ловил на себе испытующий взгляд ярко-зеленых печальных глаз. Виктор начинал подозревать, что этот профессор, ее отец, все еще имеет власть над Верой. Держит ее под колпаком, как это назвали в знаменитом фильме. Контролирует ее чувства. Внушает ей всеобъемлющую тревогу, которая перекидывается с Веры на него, Волошина. Он запрещал себе развивать эту мысль дальше, каждый раз откладывая обдумывание неприятной и непонятной ситуации на потом. Сначала нужно было полностью восстановиться, вернуться к прежней нормальной жизни и наладить бизнес – ну а после этого дойдет дело и до Вериного отца, этого «Доктора Зло», как он привык называть его про себя. Волошин ничего не знал о нем. После того вечера откровений, который у них случился, Вера не хотела больше возвращаться к этой теме, и Виктор не принуждал ее, понимая, насколько ей тяжело. А теперь вот жалел о том, что не настоял и не вызнал никаких подробностей. Время шло, ему уже пора было выходить из дома, а она не появлялась и не звонила.

Будь на месте исчезнувшей Веры любая другая женщина, Волошин беспокоиться не стал бы. Предоставил бы событиям идти своим чередом: вернется – вернется, а если нет – скатертью дорога, найдется другая, получше. Но тут все было иначе… Хотя бы из-за Сережи. Как теперь быть, не оставлять же его одного! Виктор позвонил в офис, предупредил, что сегодня задержится, перенес несколько встреч, назначенных на первую половину дня. Сначала он почти рассердился на Веру – ну что у нее за манера вечно исчезать, не предупредив! Как-то это несерьезно, не по-взрослому. Обиделась на что-то – так и скажи, появились дела – оставь хотя бы записку или позвони. Он не самый свободный человек на свете, ему необходимо планировать свое время, особенно теперь, когда на руках у него оказался Сережа. Сейчас брат пока еще спит, но ведь он вот-вот проснется, спросит про Веру – что ему ответить?

Раздосадованный Виктор набрал номер ее мобильного телефона, который сам купил ей несколько дней назад. В ответ из недр квартиры донесся мелодичный перезвон. Этого еще не хватало! Забыла сотовый… Или нарочно не взяла? А может, она уходила в состоянии помрачения рассудка? Под гипнозом? Тогда ей, конечно, было не до мобильника. Нет, пожалуй, он зря злится на Веру… Весьма вероятно, что исчезла она не по своей воле. А значит, надо не сердиться на нее, а беспокоиться о ней… Неизвестно, что может взбрести в голову этому сумасшедшему ученому, ее отцу.

За дверью послышались тяжелые шаги – проснулся Сережа. Виктор вышел к нему. Он уже научился различать настроение брата по открытости или сощуренности его глаз, по тому, расправлены или опущены его плечи, по другим, трудноуловимым, но моментально оцениваемым признакам… Сейчас признаки говорили о том, что Сережа пребывает в растерянности и беспокойстве.

– Где Верочка? – спросил он, всплеснув длинными руками.

– Вера скоро придет, – бодро ответил Виктор. Не хватало еще, чтобы его паника передалась брату…

Он накормил Сережу завтраком и отправил в его комнату – рисовать, а сам принялся мерить кабинет тревожными шагами, пытаясь сообразить, что делать дальше. Вера, похоже, была в опасности, нужно было срочно ее искать – но где и как? Сомнительно, чтобы она отправилась в свою старую квартиру на Сиреневый бульвар. Скорее всего, ее вызвал к себе отец – но где он может быть, этот Доктор Зло, где он живет, где работает? Волошин не знал этого и проклинал себя за то, что не удосужился узнать…

«Надо переворошить все имеющиеся у меня сведения о ней! – решил он. – Где-то у меня были отчеты службы безопасности… Кажется, там попадалась информация о ее бывшем муже, его зовут Максим Соколовский. Вера говорила, что он сейчас работает кардиохирургом в Институте имени Бакулева. В крайнем случае можно будет найти этого Максима – вдруг он как-то выведет меня на ее отца?»

Подбежав к своему столу, Виктор рывком выдвинул нужный ящик и торопливо начал перебирать бумаги с донесениями о Вере. Вот они – сведения о ее родителях! Мать, Плещеева Лидия Анатольевна, девичья фамилия Мельникова, умерла в 1982 году… Отец Плещеев Игорь Константинович, 1943 года рождения…

Плещеев, Плещеев… Следом за этой фамилией почему-то возникла еще одна – Клочкова. Что-то такое зашевелилось в памяти… Точно всплывало из недавнего прошлого – того прошлого, которое лучше было бы вообще не вспоминать, которое нанесло множество ран, прикасаться к которым и сейчас было больно. Но он прикасался, бередил раны, выискивал: что говорят ему эти фамилии и почему они вспомнились вот так, в связке? Где же он мог их слышать? Причем почти одновременно… Плещеев – фамилия редкая, что-то из классики, из школьной программы… Плещеево озеро, какие-то стихи о природе… Нет, тут полный тупик.

А Клочкова? Фамилию Клочков носил его товарищ по несчастью, одна из жертв профессора, утонувший спортсмен, о котором рассказывал следователь. Это Виктор помнил хорошо. Но почему-то в сознании сидел занозой именно женский вариант фамилии – «Клочкова». Волошин сосредоточился. Клочкова… Мерзавка… Топай ножками… Изолятор… Стоп! Вот оно!

Перед глазами четко и ясно, точно в реальности, возникла картина: мутно-розовые стены, драный линолеум на полу, большие окна коридора интерната с давно не мытыми стеклами… Злобное лицо санитарки, тащившей за руку уродливо перекошенную девочку… А дальше – дорогая дубовая дверь и черная лаковая табличка с позолоченной надписью «Главный врач Плещеев Д. К.»… Так вот оно что! Ай да отец у Веры! По виду – добрый доктор Айболит, по натуре – Доктор Зло…

Нужно было бы немедленно ехать в интернат – но как поступить с Сережей? Не бросать же его одного! Виктор несколько растерялся. В Привольном такой проблемы не возникало – с Сережей всегда можно было оставить одну из маминых помощниц по хозяйству, но везти их сейчас оттуда было бы слишком долго. Наверняка существуют какие-то службы или агентства, которые могли бы прислать сиделку или медсестру – но все это займет время, а дорога была каждая минута… Не брать же Сережу с собой! Но, видимо, Небеса были к нему благосклонны, потому что в тот самый момент, когда Волошин озадаченно размышлял, как же ему поступить с братом, раздался звонок в дверь, и его ангел-спаситель материализовался перед ним в образе полной, уютной женщины с кудряшками на голове и пачечкой белых листов в руках.

– Вот, Виктор Петрович, квитанции на квартплату принесли, – сказала консьержка, протягивая ему листок. – А как наш Сереженька поживает?

– Евгения Михайловна, вы сейчас заняты? – заорал Виктор, не веря своей удаче.

– Нет, свободна, сегодня Тамара дежурит…

Договориться с Евгенией Михайловной было делом одной минуты, достаточным оказалось просто изложить свою просьбу. И вскоре, провожаемый ее воркотней: «Не волнуйтесь, будьте спокойны, пригляжу, накормлю, развлеку…», Волошин уже стремительно мчался к лифту.

– Куда едем, Виктор Петрович? – поинтересовался давно ожидавший внизу Юра, распахивая перед ним дверь «Вольво». – В офис?

– Нет, в Привольное! – скомандовал Волошин, вихрем влетая в машину. – Точнее, в интернат. И как можно скорее!

– Не вопрос! – Юра повернул ключ зажигания. Мотор чихнул, но привычного урчания за этим не последовало, наступила тишина.

– Что за дела? – удивился водитель, снова пытаясь завести машину – и снова безрезультатно.

– В чем дело, Юр? – нетерпеливо спросил Волошин.

– Сам не знаю, Виктор Петрович, фигня какая-то… Только что все было в порядке, и бензина – хоть залейся…

Он предпринял еще несколько неудачных попыток, потом осмотрел машину. На первый взгляд никаких повреждений не было – но заводиться «Вольво» упорно отказывался.

– Ладно, дружище, у меня каждая минута на счету, – заявил тогда Волошин, берясь за ручку двери. – Ты тут разбирайся, а я такси возьму…

– Так зачем же такси, Виктор Петрович? – возразил Юра. – Раз такая спешка, я вас на своей «девятке» подкину, вон она стоит. А приедем – тогда и решим вопрос с вашей тачкой.

– Добро, – согласился Волошин. – Только поехали скорее…

Путь до Привольного был неблизкий, и по дороге Виктор наполовину рассуждал вслух, наполовину рассказывал Юре обо всем. Тот слушал и недоумевал:

– Как-то уж очень все это на бред похоже, Виктор Петрович… Какой-то злодей ворует у людей энергию… Трудно в это поверить, очень уж странно звучит.

– Чего ж тут странного? – возражал его шеф. – В наши дни многие занимаются тем же, что и он. Пусть без ауры, энергетики, порчи и прочей мистики. Суть от этого не меняется. Подкараулив чужую слабость, чужую ошибку, они пользуются ею, чтобы отнять у человека все, что у него есть – силу, богатство, успех, славу, – и присвоить это себе. Разве такое не происходит сплошь и рядом?

– Так-то оно так, но… – Парень замолк, пытаясь осмыслить услышанное, и это явно давалось ему с трудом. Молчал и Виктор.

– В общем, в семье Волошиных было два сына, – задумчиво сказал он после паузы. – Старший умный, а младший дурак…

– К чему это вы, Виктор Петрович? – удивился Юра.

– Да к тому, что мне давно следовало догадаться! Где может работать Доктор Зло, которому требуется информация о детях, брошенных родителями? Само собой, поближе к этим детям… Ох, сукин сын!..

– Кто?

– Да главврач, конечно! То-то он пытался меня переубедить, всячески отговаривал, когда я пришел забрать Сережу! Казалось бы, радоваться должен, а он… развел целую мутную философию… Он меня гипнотизировал, зуб даю! Так вот он какой, отец Веры…

– Так ее отец – главврач того самого интерната?

– А я тебе о чем? То-то мне померещилось в главвраче что-то знакомое, когда он снял очки! Глаза-то у него голубые, не зеленые, как у Веры, но сходство есть. Разрез… Форма бровей… Даже овал лица один и тот же. Как я тогда этого не заметил! Неудивительно, что она до сих пор в такой зависимости от него!.. Он ведь профессиональный гипнотизер, наверняка воздействует на нее с самого раннего детства!..

Водитель молчал, уставясь в лобовое стекло.

– И когда ж я наконец с этой сволочной «девяткой» распрощаюсь? – выдал он после паузы. – Ох, и не люблю ж я эту тачку! Невезучая она какая-то…

Виктор понял намек – водитель не хочет обсуждать с шефом его личную жизнь и уж тем более его женщину. В общем, правильно, конечно… Но очень уж тяжело было молча терпеть такую долгую дорогу. Разговоры, по крайней мере, отвлекали, заставляли не нервничать, не погонять «Быстрее, быстрее!..», не фокусироваться на одной мысли: найти, спасти, не допустить последнего и самого страшного несчастья… Ему вспоминались пустые глаза, почти не отвечавшие на его взгляды, безжизненно свесившаяся с постели рука – он долго не мог понять вчера, заснула ли Вера рядом с ним или только притворяется спящей, – тонкий профиль запрокинутого лица на подушке и безмерная усталость, сквозившая в каждом движении женщины. Больше всего она напоминала ему сломанный, повисший на хрупком стебельке цветок; меньше – но тоже изрядно – вид Веры напомнил самоощущения самого Волошина в худшую пору его болезни, когда он совсем было лишился жизненных сил, подрубленный жестокой энергетической атакой ее отца. И теперь, понимая, что у этих похожих состояний, скорее всего, одна причина и одна природа, не задаваясь вопросом, способен ли этот злодей причинить вред собственной дочери, Виктор торопился в проклятый интернат, словно к месту давно назначенной встречи, долгожданного свидания, определенного ему самой судьбой…

Холл большого казенного здания на этот раз был пуст. Никто не скреб шваброй затоптанный пол, никого не ждали посетители на продавленных диванчиках. В будочке охраны дремал какой-то дед, даже не шевельнувшийся от звука открываемой двери. Бросив Юре: «Ты посиди здесь, я быстро», Волошин кивнул своему водителю на один из диванов и решительно поднялся на второй этаж, где, как он помнил, находились кабинеты администрации.

Быстро пройдя по уже казавшемуся знакомым коридору, где все так же мерзко пахло капустным супом и все так же бродили или виднелись в открытые двери палат скорбные обитатели интерната, он остановился наконец у нужного кабинета с позолоченной надписью «Главный врач» на табличке. Даже не переведя дыхание, Волошин как тайфун ворвался в небольшую приемную. Сидевшая за секретарским столом женщина, точно верный Цербер охранявшая вход из приемной собственно в кабинет, испуганно вздрогнула, поправила привычным нервным жестом шарообразный пучок волос на голове и тоненько вопросила:

– Вы… кто? Вы к кому?..

«Не узнала, стало быть!» – молнией пронеслось в волошинской голове.

– Мне нужно увидеть профессора, – решительно заявил он.

И двинулся было к наглухо закрытой двери, но женщина с неожиданной для ее возраста и комплекции проворностью мигом вскочила из-за стола и загородила вход мощной грудью. Нашарив в каком-то из своих карманов очки, она быстро водрузила их на нос, и Волошин с сожалением вздохнул: его мимолетное преимущество было потеряно.

Однако секретарь, узнав своего недавнего посетителя, на удивление, сменила гнев на милость.

– А, – благосклонно протянула она, – сынок Валентины Васильевны Волошиной… Что-то вы зачастили к нам, молодой человек. Присаживайтесь, пожалуйста.

Разводить политес было некогда, ему нужно было – срочно, мгновенно – разыскать белокурую женщину, которая еще сегодня спала в его объятиях и которая могла никогда больше к нему не вернуться. А потому он двинулся вперед, не обращая внимания на загораживающую проход секретаршу, и даже взялся уже рукой за латунную ручку двери…

Реакция дамы оказалась предсказуемой, но все же слишком уж бурной.

– Куда?! – взвизгнула она и всем весом повисла на руке визитера. – Туда нельзя! Там лечебный сеанс! Совещание!..

– Так сеанс или совещание? – сквозь зубы осведомился Волошин, пытаясь стряхнуть с себя женщину. Он понимал, что схватка эта выглядит комично, но ему сейчас было не до смеха.

Когда он оторвал наконец от себя ее руки и почти насильно усадил даму на прежнее место, она уставилась на него со священным ужасом.

– Вы не понимаете, – сбивчиво заговорила она, – туда действительно нельзя. У профессора сейчас одна из наших молодых врачей, она неважно себя чувствует, и он проводит с ней сеанс гипнотерапии. В это время ему нельзя мешать, можно повредить пациенту!.. – и она жалобно захлопала ресницами, взывая к благоразумию посетителя.

«Господи, да она, кажется, искренне верит тому, о чем говорит!» – изумился Волошин. Внимательно всмотревшись в женщину, он без труда распознал в ней натуру, для которой прямой начальник является высшим авторитетом, наделенным почти божественным величием. Наверное, профессору не приходилось даже особенно стараться, чтобы скрывать от ближайшей помощницы свои тайные грешки и грехи – она и так не стала бы допытываться, ей и в голову не могло прийти, что обожаемый шеф способен сделать что-нибудь неправильное, а тем более противозаконное… Достаточно было сказать ей: «Я занят. У меня сеанс. Последи, чтобы нас никто не беспокоил», – и она готова была часами сидеть на страже перед его дверью, а он мог быть уверен, что она никого не допустит в кабинет, не предупредив его.

Но теперь они не на такого напали; воля профессора столкнулась с не менее сильной волошинской волей, и секретарь капитулировала перед очередным приказом, отменявшим, очевидно, все предыдущие. По характеру своему она не способна была долго противиться чужой настойчивости, и теперь только смотрела, округлив глаза, на то, как без разрешения врывается в кабинет, бывший для нее святилищем, сын действительно уважаемой ею, замечательной женщины, так рано умершей Валентины Васильевны Волошиной…

Внутри Виктора встретили прохлада и полумрак. Глазами, мгновенно привыкшими к неожиданной тьме, он быстро обшарил все закоулки комнаты и успел снова поразиться ее уютному, нерабочему, почти барскому виду. В одном из кресел сидела Вера; руки ее спокойно лежали на подлокотниках, голова была мягко откинута назад, глаза прикрыты, а вся фигура расслаблена и наполнена какой-то тяжелой усталостью. Человек же, склонившийся над ней, стоял точно посередине комнаты и как будто служил центром этого маленького мирка, сердцевиной своего собственного мироздания, оком тайфуна, вбиравшего в себя все происходившее здесь и отвечающего за все прошлое и грядущее.

Услышав легкий стук притворившейся двери, он поднял голову, двигаясь будто в замедленной съемке, и Виктор встретился с ним глазами. Блеснули толстые стекла очков, медленно поднялась, снимая очки, рука, и на гостя уставился неподвижный взгляд, холодный и вопрошающий. Вот ты какой, подумал про себя Волошин, невольно, с каким-то патологическим интересом залюбовавшись странной фигурой в странной комнате. И совсем не страшный, не отталкивающий, – по крайней мере, внешне. Не знал бы, что на твоей совести столько погубленных жизней, ни за что бы не поверил, что такой колоритный, такой профессорски-внушительный вид – всего лишь вывеска на фасаде мерзкого типа…

– Зачем вы пришли? – неожиданно скрипучим старческим голосом осведомился Плещеев.

– За ней, – Волошин кивнул на Веру, по-прежнему погруженную в глубокий транс.

Ее отец как будто и не удивился ответу. Осмотрев посетителя с ног до головы с любопытством биолога, прикидывающего, как бы ему получше расчленить эту лягушку, он задумчиво, но с тайной угрозой в голосе произнес:

– Вы давно уже мешаете мне, молодой человек. Вы как-то странно свернули в своем развитии не на ту тропу, которая для вас была уготована, слишком быстро ушли из силков, слишком неожиданно освободились… Мало того, вы сбили с пути истинного мою дочь, и я с трудом смог вернуть ее себе, заставить прийти в интернат против ее желания. Теперь мне придется долго и упорно с ней работать, дабы стереть из ее памяти все произошедшее, уничтожить волю к непослушанию. А вы вдобавок еще и явились сюда, увидели то, что совсем не предназначалось для ваших глаз… Так что прикажете с вами теперь делать?

Последний вопрос был задан внезапно миролюбивым, почти добродушным голосом, и Волошин, внутри которого все вопило, что расслабляться ни на минуту нельзя, вдруг почувствовал какую-то странную слабость и желание присесть, прислонить голову, уронить на колени руки… а может быть, даже лучше лечь?.. Как странно, как плохо он себя чувствует!..

– Да вы садитесь, садитесь, – пригласил профессор, как будто подслушав его мысли. И, не отрывая от гостя напряженных, наполненных безумной гипнотической силой глаз, продолжил: – Ей-богу, я никого не хотел убивать. Но такие, как вы, служат слишком большой помехой моей научной и человеческой миссии. Вы очень, очень недальновидно ушли из-под моего влияния и слишком много теперь знаете. Вас, простите, нельзя оставлять в живых… Осторожно! – и он поддержал покачнувшегося Волошина. – Зачем же падать так неаккуратно? Лучше сядем в кресло… вот так, вот так…

И он с холодной профессиональной заботливостью усадил своего непрошеного побледневшего гостя в соседнее с Верой кресло. За стеной, в приемной, послышался какой-то невнятный шум, но ни Виктор, ни Плещеев не обратили на это никакого внимания. Первый уже уплывал куда-то вдаль на волнах своего затуманенного сознания, второму было некогда. Он работал, и работа эта была, быть может, самой главной из всех, проделанных им в жизни.

– Вам удобно теперь, господин Волошин? Закрывайте, закрывайте глаза, не надо сопротивляться, вы все равно ничего не сможете сделать… Как хорошо, что вы еще не поправились окончательно после моего маленького… гм, вмешательства в вашу энергетическую систему, – бормотал он, двигаясь по комнате, проделывая необходимые манипуляции и не отрывая при этом настороженного взгляда от двух беспомощных фигур в креслах.

«Витька, да что же ты? Чего расслабился? Вставай! Спасай Веру и себя!» – мысленно кричало что-то в глубине сознания, но никак не могло вырваться вовне. Волошин не понимал, что же происходит. Почему в прошлый раз этот мутный тип не сумел подчинить его своей воле, а сейчас превратил в дохлую рыбину?

Может быть, дело в Вере? В ее состоянии, которое передается и ему? Наверное, да. Наверное, отныне и до конца жизни – быстрого, к сожалению, конца – у них одно биополе на двоих…

«Значит, мы любим друг друга! По-настоящему любим! Слышишь, ты, чертов Доктор Зло?»

– Как хорошо, что дочь связана со мной узами крови, едиными энергетическими артериями, и, следовательно, с ней я тоже могу поработать так, как мне это нужно… Она забудет все и вновь станет сотрудничать со мной, как и полагается талантливому медику и послушной дочери. А вы, – он сделал как будто сожалеющий жест, и в руках его слабо блеснуло острие шприца, и тонкий фонтанчик лекарства взвился в полутьму, – вам просто не повезло. Не нужно было вставать на моем пути!..

Шум в приемной усилился, и профессор заторопился. Обойдя кресло, в котором полулежал теперь Волошин, уронивший отяжелевшую голову на спинку и ничего не сознававший вокруг, Плещеев невольно принужден был встать спиной к двери, чтобы сделать укол. Странная гримаса исказила его лицо, когда он коснулся иглой волошинской шеи, и он не смог удержаться, чтобы не прошептать напоследок:

– Как жаль, что вы делаете из меня банального убийцу, мой друг!.. Хорошо хоть, что доказать будет ничего невозможно: сердечная недостаточность, знаете ли, поражает даже совсем еще молодых людей, тем более перенесших в недавнем прошлом тяжелые стрессы…

Странная гримаса исказила его лицо. Виктор чувствовал, как игла прикасается к его шее, но не мог даже вздрогнуть. Однако игла, натянув кожу, не успела вонзиться в беззащитное тело. Мощный удар, обрушившийся на профессора сзади – со стороны двери, казалось, так прочно и надежно закрытой, – заставил его покачнуться, выронить шприц и рухнуть на персидский ковер, покрывавший пол кабинета и приглушавший любые шаги.

– Ну, уж это хрен тебе, – пробормотал сквозь зубы Юра, с отвращением разглядывая поверженного им человека и невольно вытирая о штаны правую руку, нанесшую такой нечеловеческой силы удар. – Как бы тебе самому от сердечной недостаточности не окочуриться… Мама дорогая! – и он присел на корточки рядом с Плещеевым, испугавшись, что снова влип в неприятную историю с криминальным душком. – Неужто совсем убил?! Блин, как чувствовал: не надо было на моей «девятке» сюда ехать, несчастливая она у меня…