Итак, дверь в квартиру Веры, на которую случайно облокотился Волошин, открылась и бесшумно подалась вовнутрь. От неожиданности и от того, что пол и стены вокруг него точно покачнулись и поехали куда-то вниз, Волошин едва удержался на ногах. Опасливо заглядывая в темное бархатное нутро квартиры, он усиленно соображал: неужели эта дверь всегда так и была незапертой? Выходит, зря он столько топтался на этой площадке, надавливая на звонок и слушая его мелодичное звучание, вместо того чтобы просто войти?

Нет, невозможно! Он хорошо помнил, как бился в эту дверь, рыдая и крича что-то нечленораздельное, экс-банкир Васильцов, как он колотил кулаками по старому, уже местами потрескавшемуся и прохудившемуся дерматину. Дверь насмерть стояла под его натиском, отвечая ему ухающими деревянными звуками. И даже предположить тогда, что она открыта, было совершенно немыслимо – напротив, она казалась средоточием незыблемости и приватности чужого жилья, пословицы про дом-крепость, символом всего утаенного, засекреченного, укрывающегося от посторонних любопытствующих глаз…

А вот теперь эта же самая дверь сама собой распахнулась, точно приглашая его войти. Все, что оставалось еще в Волошине разумного и здравого, все, что пыталось еще сберечь его, спасти, вернуть в прежнюю жизнь, беззвучно кричало ему: «Не заходи, не надо! Зачем тебе чужая жизнь? Зачем тебе чужие тайны? Ты и со своими-то разобраться не можешь… Остановись, подумай!» Но иногда инстинкт бывает сильнее разума – и, может быть, слава Богу. А потому Виктор тряхнул головой, насмехаясь над собственными сомнениями, и шагнул в темноту.

Странно, но у него даже мысли не было о том, что он, ворвавшись среди ночи, скажет Вере. О том, что подумает и как испугается непрошеного визитера разбуженная им женщина. О том, что Вера может не спать или оказаться не одна… Все тем же неподвластным сознанию инстинктом он чувствовал – не придется ничего объяснять и никого будить. Внутри нет ни души, ни одной живой души. В какой-то момент он испугался, что сейчас найдет здесь Веру мертвой, но тотчас отогнал от себя эту глупую мысль – ерунда, насмотрелся детективов…

Квартира встретила его запахом пыли, затхлости и полной тишиной, не нарушаемой ничем – ни тиканьем часов, ни капаньем воды из крана. Щелчок выключателя, неяркий свет, быстро распахнутые одна за другой комнатные двери… Через несколько минут Виктор уже твердо убедился в том, что, кроме него, здесь никого нет. И не было, видимо, давно – ничего похожего на обустроенный быт или тем более на уютное женское гнездышко в этом доме не наблюдалось. Вещей – минимум, если не считать разбросанный там и сям по полу мусор – разорванные пластиковые пакеты, какие-то упаковки, коробочки… Такое чувство, что Вера (если только здесь действительно жила именно она) покидала квартиру в спешке и горячке. Наверное, не глядя, отчаянно торопясь, кидала в чемодан одежду, быстро собирала в охапку, сваливала кучей в сумку привычные мелочи из ванной и кухни, а потом неслась вниз по лестнице, и шаги ее так же гулко отдавались в подъезде, как только что его, волошинские, шаги…

Впрочем, кое-какие вещи здесь еще оставались, в основном мебель. Почти пустая «стенка», раскладной обеденный стол, потертое кресло, стеллаж со старыми книгами – все больше русская и переводная классика. Скромные предметы обихода – настольная лампа выпуска восьмидесятых годов, слегка выцветший от времени палас на полу, засохший цветок на подоконнике… На кухне еще стояла разрозненная посуда, в ванной на полочке сиротливо поблескивала перламутровым блеском почти пустая бутылочка шампуня, а в одной из комнат обнаружилась застеленная чистым бельем кровать… И, наверное, именно увидев эту кровать, Волошин и подумал со скептическим смешком: «Ну, что же, жить можно…»

Жить? Здесь?! Мысль оформилась в его мозгу так быстро, словно была готовым, давним и старательно обдуманным решением. Хотя действительно, почему бы ему не остаться здесь? Ему все равно больше некуда идти. А тут идеальное место, чтобы спрятаться от всего мира. Скрыться от друзей и партнеров, от участливых расспросов и заброшенных дел, от недремлющего ока матери и ласковых уговоров Захаровны, от укоризненного взора Юры и от надутых, надоевших ему своей безупречностью губок Аллочки Комаровой… Это было бы в принципе невозможно, если бы… если бы не Богом посланное ему, оставленное ему Верой, точно в наследство, убежище. Никто из близких не знает о его встречах с этой женщиной и уж тем более – об этой ее квартире. Никому не придет в голову искать его здесь. Тут никто не станет докучать ему, задавать вопросы, добиваться исповедей. Он выйдет отсюда тогда, когда захочет, когда будет готов к встрече с ними – с предавшими его друзьями, Валерой и Сашкой, с матерью, с аутистом по имени Сережа… И еще одно. Именно сюда рано или поздно вернется Вера – и он встретит ее здесь, и прежде, чем задавать какие бы то ни было вопросы, просто коснется ее волос и поцелует ее крепко-крепко…

Виктор забился в это заброшенное чужое жилье, как раненый зверь забивается в нору, – чтобы зализать раны и, если уж доведется, достойно встретить свою смерть. Он выключил мобильник (не забыв удостовериться, впрочем, что городской телефон здесь исправен, и смутно надеясь, что хозяйке случайно позвонит хоть кто-нибудь, кто может знать о ее нынешнем местопребывании и дальнейших планах). Потом распахнул форточки и тщательно занавесил окна.

Пройдя в кухню, он воткнул в розетку штепсель небольшого холодильника и с удовлетворением убедился, что тот работает. Телевизора в квартире не было, но это Виктора ничуть не огорчило. Без фильмов и передач он прекрасно мог обойтись, а следить за происходящим во внешнем мире не было никакого желания.

Необходима была еще одна, последняя, вылазка, и, осторожно прикрыв дверь квартиры, Волошин спустился вниз, сел в автомобиль, доехал до ближайшего круглосуточного супермаркета и вышел оттуда с упаковкой пива и двумя большими пакетами, битком набитыми всем тем, что он любил. Денег пока хватало. Поездив по округе, выбрал место для стоянки понеприметнее и оставил там свой «Вольво», предварительно осмотрев, не забыто ли в салоне что-нибудь важное.

Вернувшись в квартиру, он с аппетитом поел и в эту ночь спал так хорошо, как не спал уже давно. Подушка слабо пахла лавандовой водой, одеяло было легким и теплым, а в раскрытое настежь окно редко-редко когда долетал шум вдруг ставшего таким далеким города. Виктору казалось, что и сама Москва от него теперь далеко-далеко, и все его проблемы улетучились, растворились в ночи вместе с нею.

Любой врач, из тех, кого еще недавно посещал Виктор Волошин, теперь сказал бы своему пациенту, что его состояние значительно ухудшилось и что он, безусловно, нуждается в усиленной медицинской помощи. Но Волошин больше не обращался к врачам. Он просто жил в Вериной квартире – или в квартире, которую она по каким-то причинам называла своей. Жил день, два, три, пять… Делал по утрам небольшую зарядку, заваривал себе кофе, валялся на диване, читал старые книжки, обнаружившиеся в шкафу. Спал. Смотрел в окно. Думал о прошлом. И ждал Веру.

Он ни разу не набрал телефонного номера матери – у нее есть Сереженька, есть Захаровна; она не скучает о нем. Он ни разу не позвонил в свой офис – там наверняка прекрасно справляются и без него!.. Все это было не похоже на Волошина. Но ему сейчас было безразлично, как там идут дела, как поживает его Привольное и его фирма. И он не желал делать над собой чудовищное усилие только затем, чтобы узнать что-то, на самом деле совсем его не интересующее. Иногда он с циничной ленцой размышлял над тем, что вот – пропал же Виктор Волошин, будто его и не было, а в фирме и в материнском доме, скорее всего, все идет по-прежнему, и никто не собирается его искать, беспокоиться о нем, и никто не думает ставить на ноги московскую милицию, чтобы нащупать в огромном мегаполисе его следы… Конечно, всерьез он ни от кого не прятался, но ведь никто его всерьез и не искал. И, наверное, всем им – тем, кого он считал когда-то близкими людьми, – только легче живется оттого, что он совсем пропал с их горизонта…

Теперь ему все чаще вспоминалась та черноволосая девушка, чья старенькая машина преградила дорогу его автомобилю, и ее странные слова: «Вам нанесли порчу… Кто-то из тех, кому вы доверяете… Близкий человек… Друг или любимая женщина…» Лежа одетым на неубранной кровати, Виктор вызывал в памяти эти странные речи, и иногда в голове рождалась шальная мысль – а что, если она права? Если действительно то, что происходит с ним, вызвано каким-то неизвестным воздействием, некой загадочной злой силой, которую кто-то коварно использует против него? Если даже тот профессор, как его, Челищев, звезда психиатрической науки, готов верить в сглаз… Быть может, против него, Виктора, совсем недавно еще столь успешного бизнесмена, тайный враг или злобный завистник использовал какое-то колдовство? И этот тайный враг или какой-то его агент действительно входит в его близкое окружение… Но кто это? Конечно, не Вера, они едва знакомы… И не родные, не мать, не Захаровна, и уж тем более не Сережа, это исключено. Кто-то из сотрудников офиса, Алла, Ниночка? Или… Или кто-то из приятелей-коллег?! Да нет, глупости! Не может такого быть!.. Хотя почему не может? Перед мысленным взором Волошина по очереди проплывали лица его соратников. Вот крупный, рано начавший полнеть, с неизменной улыбкой, легкой косинкой в хитрых глазах и уже чуть поредевшей, но все еще огненно-рыжей шевелюрой Саша Варфоломеев. Друг детства, товарищ по всем подростковым играм и проказам, поверенный во всех наивных мальчишеских тайнах. Балагур, лентяй, разгильдяй – но такая близкая и родная душа… Вот Валера Гордин, друг со студенческой скамьи, высокий – самый высокий в их компании, – худощавый, сутуловатый, с уже обозначившимися залысинами, продлевающими и без того широкий лоб, с близоруким прищуром. Светлая голова, правая рука, незаменимый помощник, великолепный специалист, профессионал, что называется, от Бога… Вот Мишка Грушинский, кареглазый красавчик, модник и любимец всех женщин офиса – от девятнадцатилетней секретарши Ниночки до семидесятилетней уборщицы Марьи Егоровны, Мишка с его вечной голливудской улыбкой и бурлящей, бьющей через край юной энергией… Правда, Мишка уже уволился из «АРКа», но это ведь ничего не значит… Неужели кто-то из них?

– Да нет же! – возражал он сам себе, переворачиваясь на другой бок. – Не станет никто из них заниматься подобной фигней. Сашка и Валера добились своего, выкинув его, Виктора, из фирмы, другим способом. Не менее подлым, сговорившись за его спиной, но более жизненным, без всякой мистики. Они получили все, что хотели, и теперь вообще забыли о его существовании.

Впрочем, в последнем Волошин ошибался. Его начали искать в первый же день, и друзья его действительно перевернули бы вверх дном всю Москву, если бы не вмешательство человека, о котором Виктор совершенно забыл. Он просто не привык брать в расчет обслуживающий персонал, и, старательно перебирая в памяти близкое окружение, даже не вспомнил о тех людях, которые видели его чуть не каждый день. Он не думал ни о своей домработнице, ни о консьержке, ни о садовнике из Привольного… И совершенно искренне упустил из виду Юру, который сопровождал его во всех странствиях и поисках.

Дело в том, что охранник, разумеется, никогда прежде не вмешивался в личную жизнь Виктора Волошина. И теперь ему странно было бы вообразить, что именно Юра Ковалев, которого он считал преданным, но недалеким парнем, в два счета обнаружит его укрытие – и при этом никому не скажет о нем. Обнаружить-то, впрочем, было совсем нетрудно; Волошин, наверное, даже обиделся бы, если бы смог увидеть профессиональное удовлетворение на лице парня, который, грамотно начав поиски с пресловутого Сиреневого бульвара, быстро заметил синий «Вольво» со знакомыми номерами недалеко от проклятого дома. В первый же вечер он «засек» свет в окнах той самой, ставшей ему уже ненавистной, квартиры, а на другой день, покараулив пару часов, увидел и самого Волошина, который вышел за сигаретами.

«Шеф должен был уехать на несколько дней, – с непроницаемым лицом заявил Юра, заехав в офис. – Но я знаю, как связаться с ним. И в случае необходимости…» Как ни расспрашивал его, хмуря брови, Валерий Гордин, как ни бушевал рыжий Варфоломеев, как ни подлизывалась любопытная Ниночка, Юра твердо стоял на своем. Если хозяин хочет побыть один, пожить немного инкогнито – это его право. И он, Юра, поможет ему в этом, как всегда помогал во всем. Он даже не поленился лично съездить в Привольное и, глядя прямо в глаза Валентине Васильевне, весьма убедительно наврать, что только что отвез Виктора Петровича в аэропорт. Босс отбыл за границу на несколько недель, у него там очень важные переговоры. И связываться с ним, разумеется, можно, только используя мобильный телефон – которых вы, Валентина Васильевна, на дух не переносите. Так что, в случае чего, звоните мне, я ему все передам.

Этот «случай», увы, настал очень быстро, даже быстрее, чем истекла неделя затворнической жизни его шефа. И однажды вечером в Вериной квартире прозвенел серебристый тренькающий звонок.

Волошин впервые слышал его «изнутри» дома, впервые столкнулся с тем, что кто-то посмел нарушить его выпестованное, желанное одиночество. Это был реальный, живой звук, напомнивший ему, что вокруг – посторонняя ему жизнь, которую он всего лишь ненадолго взял взаймы… «Вера вернулась!» – подумал он в первую минуту. Но потом, рассудив, что сама хозяйка вряд ли стала бы звонить в собственную квартиру, и, следовательно, за порогом – чужой, Волошин осторожно, на цыпочках подошел к двери и опасливо заглянул в глазок.

То, что он увидел там, заставило его немедленно распахнуть дверь настежь.

– Юра! Как ты меня нашел?! Что ты здесь делаешь?

Парень поднял на него мрачные, почти больные глаза.

– Вам нужно ехать в Привольное, Виктор Петрович. Там… беда.

Волошину хватило одной секунды, чтобы понять. Но это понимание было таким огромным, таким страшным, что оно заставило его застонать и ухватиться за косяк двери, чтобы устоять на ногах.

– Мама?..

Короткий кивок. Молчание. И негромкое напоминание:

– Надо поторопиться…