Глава двадцать первая

Я наблюдала за ним несколько мгновений, думая: «Постой, постой, это не может быть Хью. Хью в Атланте».

Знаете, как бывает, когда вы видите кого-то, совершенно не вписывающегося в ситуацию, кого-то, кого здесь быть не должно, как сначала вы чувствуете себя слегка дезориентированным, и наконец это переворачивает ваше ощущение времени? Со мной было даже несколько хуже. Я сидела за столом и воображала, что благодаря некоей необъяснимой смеси медиумического прозрения, сверхпроницательности и подозрительности он знает.

Он знал, что я села в лодку с другим мужчиной и хотела уплыть с ним на другой конец света. Он знал о сцене, которую я раз за разом зримо представляла себе – невозможной, невыносимой сцене, – как я укладываю чемодан и невозмутимо выхожу из дома, оставляя его одного. Он знал. И приехал из Атланты, влекомый смрадным запахом моей вины.

Однако, заметив меня, он улыбнулся. Своей обычной улыбкой: краешки рта чуть опущены, губы напряжены, как будто он сдерживается, чтобы не обнажились все его зубы, – улыбкой, перед которой я столько раз пасовала.

Когда он подошел к столику, я ответила ему ненормальной улыбкой. Как некто, кто пытается улыбнуться, принуждая себя казаться нормальной, счастливой и беззаботной.

– Боже мой, Хью! Что ты здесь делаешь? Как узнал, где нас найти? – поинтересовалась я, складывая салфетку и аккуратно кладя рядом с тарелкой. Он улыбнулся невыразительной, жалкой улыбкой, какой-то другой.

Потом наклонился и поцеловал меня в щеку. Его щека заросла жесткой, как наждак, щетиной, и я могла почти наверняка сказать, что он только что сосал одну из своих лимонных пастилок.

– Я зашел в центральный универсам – позвонить домой, чтобы вы подобрали меня на тележке, и кто-то сказал мне, что вы здесь. – Он положил руку на плечо матери. – Ну как вы, Нелл?

– Отлично, – ответила она, и взгляд Хью задержался на ее руке в странной повязке из цветастого шарфа, похожей на боксерскую перчатку.

Потом поздоровался с Кэт и Хэпзибой.

– Боже, самый мужественный и красивый человек, которого я когда-либо видела, – сказала Кэт, и Хью зарделся, что можно было увидеть нечасто.

Я предложила нам вдвоем выйти из кафе и немного прогуляться. Думаю, я бы не выдержала – сидеть там и болтать с ним под пристальными взглядами Кэт, Хэпзибы, Бенни и матери.

Мы пошли к центру острова по Невольничьей дороге, названной так, потому что она ведет к кладбищу, где хоронили рабов. Мы беседовали мирно, сдержанно, то и дело подхватывая фразы друг друга, говорили о том, как дела дома, в Атланте, как со здоровьем у матери. Внутри у меня то образовывался комок, то все начинало дрожать мелкой дрожью.

Дойдя до кладбища, мы машинально остановились, оглядывая кедровые кресты, которые Хэпзиба водрузила на каждой могиле. Все они смотрели на восток, чтобы мертвецам было легче встать из могил, так, по крайней мере, она говорила. После гражданской войны остров стал домом для небольшой общины освобожденных рабов. В конце концов все они разъехались или умерли, но присутствие их еще долго здесь ощущалось.

Когда мы рассматривали мощный дуб, чьи ветви распростерлись над могилами, я вспомнила, что Ди сообщила по телефону о том, как мать, оказавшись здесь, расстроилась и все толковала о пальце какого-то мертвеца.

Хью присел на одну из ветвей, которая устала столетиями висеть в воздухе и теперь покоилась на земле. Я села рядом. Мы молчали, Хью глядел на небо, на тонкие веточки, подрагивающие на концах толстых сучьев, я уставилась на хрупкие побеги папоротника и белые грибы-крепыши, пробивавшиеся сквозь глину.

– Старое, должно быть, дерево, – сказал Хью.

– Восемьсот лет, – произнесла я. Спорный «факт», который любили приводить все жители острова. – Или около того, как говорят. Думаю, нет никакой возможности точно установить это. Хэпзиба сказала, они не могут взять пробы коры, потому что сердцевина явно сгнила.

Хью перевел взгляд на меня. В его глазах вдруг промелькнула проницательность психиатра, проявлявшаяся всегда, когда он был уверен, что за маскировкой чьих-то слов способен разглядеть скрытый смысл. Я же в свою очередь старалась прочитать, что написано у него на лице. Что он предполагал? Что, когда я сказала о бедном сгнившем дереве, я имела в виду себя?

– Что? – возмутилась я.

– Что происходит, Джесси?

– Ты знаешь, что происходит. Я стараюсь помочь матери в ее положении. И я говорила тебе, что хочу справиться с этим сама, и тут, конечно, появляешься ты – Хью-спаситель.

– Послушай, я правда считаю, что ты не можешь справиться с этим сама, но я проделал такой путь не только из-за этого.

– Тогда почему ты здесь? Ты заявляешься на остров, даже не соизволив меня предупредить.

Хью ничего не ответил. Так мы просидели какое-то время, напряженно глядя на кресты. Птицы перепархивали в поросших мхом ветвях дерева.

Хью вздохнул. Накрыл своими руками мои.

– Я вовсе не хотел ссориться. Я приехал потому… потому что заказал нам билеты в Чарлстон. Мы выедем завтра днем на пароме и остановимся в гостинице. Можем поужинать в «Магнолии». Это вечер только для нас двоих, а утром я привезу тебя на пароме обратно.

Я не ответила на его взгляд. Мне хотелось почувствовать к нему то, что я чувствовала к Уиту. Пробудить это ощущение, вызвать из небытия. Когда я поняла, что это невозможно, мной на мгновение овладела паника.

– Не могу, – сказала я.

– О чем ты? Конечно можешь.

– Как ты решился строить все эти планы, не посоветовавшись со мной?

– Это обычно называется сюрприз.

– Не нужны мне никакие сюрпризы.

– Да что с тобой такое? За последние месяцы ты так отдалилась от меня, Джесси. Потом приезжаешь сюда и не звонишь, а когда звоню я, затеваешь ссору. А теперь это.

Я отдернула руку и почувствовала, что сердце мое отныне свободно. Как пальцы свесившейся за борт руки, погруженные в воду.

Никогда еще мне не было так страшно.

– Мне надо какое-то время побыть одной. – Слова вырвались у меня сами собой, и я посмотрела на Хью, чтобы проверить его реакцию.

Он резко вскинул голову, чем напомнил мне вздыбившееся на ветру полотнище. Мои слова потрясли его. И меня тоже.

Лицо Хью побагровело, и я поняла, что это не шок, а гнев. Самый страшный, пропитанный болью гнев.

– Одной? О чем ты, черт побери, толкуешь? – взревел он.

Я поднялась и на шаг отступила от него. Мне показалось, что он может схватить меня за плечи и начать трясти, и, видит Бог, я почти хотела этого.

– Одной, то есть без меня? Это ты хочешь сказать? Тебе хочется раздельного проживания?

– Раздельного проживания? – Я стояла, растерянно моргая, в сердце воцарился зловещий покой. – Не знаю… Я… Мне просто хочется побыть одной какое-то время.

– Это и называется раздельным проживанием, черт возьми! – выкрикнул Хью.

Он отошел в падавшую от дерева серую мешанину теней и остановился спиной ко мне. Плечи его поднимались и опускались, как будто он тяжело дышал. Он качал головой, словно сбитый с толку. Я сделала шаг к нему, и в тот же момент он двинулся обратно по той же дороге, по какой мы пришли. Ни разу не оглянувшись. Не попрощавшись. Засунув руки в карманы.

Я следила за ним с ощущением, что жизнь по капле покидает меня, все уходит, заканчивается. Меня потянуло броситься за ним вдогонку. Часть меня хотела схватить, обнять его, сказать: «Извини, извини, мне ужасно жаль», но я не сдвинулась с места. Странное состояние одеревенелости, как после новокаина, парализовало меня.

Фигура Хью становилась все меньше и меньше, как улетавший мотылек. Когда он окончательно скрылся из виду, я вернулась и снова села на дерево.

Меня давила тишина. Я уставилась на пятна света, скользящие по земле, и представила Хью на паромном причале. Я видела, как он сидит на скамейке и ждет судна. Рядом Макс, он положил голову на колено Хью и пытается утешить его. Мне хотелось, чтобы Макс был там, чтобы кто-нибудь пошел и все исправил.

Еще давно, когда мне было девять, мы с Майком ехали на велосипедах через кладбище и застали там Хэпзибу, выпалывавшую сорняки между могилами. Сейчас я вспомнила об этом. Стоял зимний день, но теплый, как сегодня, и облака обратились в порывистые пурпурные мазки, что часто случается здесь.

Мы остановились, положили велосипеды на землю. Хэпзиба посмотрела на нас и спросила: «Я никогда не рассказывала вам о двух солнцах?»

Хэпзиба всегда рассказывала нам с Майком какую-нибудь из африканских сказок, которым мы с жадностью внимали. Мы покачали головами и плюхнулись на землю рядом с ней, готовые выслушать еще одну.

«Там, в Африке, – начала Хэпзиба, – сонгаи часто говорили, что однажды на небе появятся два солнца. Одно встанет на востоке, а другое на западе. И, когда они встретятся на вершине неба, настанет конец».

Мы с Майком посмотрели друг на друга. От Хэпзибы мы обычно не слышали таких историй. Я ждала продолжения, но самое печальное, что сказка на этом обрывалась.

«Вы хотите сказать – конец света?» – спросил Майк.

«Я только хочу сказать, что все в конце концов кончается. И что где-то всегда восходят два солнца. Это часть жизни. Что-то кончается, и начинается что-нибудь другое. Понимаете?»

Хэпзиба немного испугала меня. Я бросилась вон с кладбища и умчалась домой так быстро, как только могла. Неделю спустя погиб отец. Я еще долго избегала Хэпзибы. Выходило так, будто она знала, что случится, хотя позже я поняла, что это было невозможно.

Пока я сидела у кладбища, тело мое начало содрогаться, как воздух после бомбежки. Я представила, как паром причаливает к пристани, Хью поднимается на борт, чайки кружат над ним. Я видела, как судно отчаливает и водяная струя за ним становится все шире. Два солнца столкнулись на вершине неба.