— Странно, но Хосе очень хорошо помнит свое детство в Майами, свою семью и особенно мать, часто говорит о них. Ему уже недолго осталось жить, представляю, как он хотел бы с ними увидеться.

В день, когда я встретил эту японку, я вывел Хосе погулять. По правилам выводить пациента в последней стадии СПИДа на прогулку запрещено.

Но я никогда не следую инструкциям бездумно. Безусловно, прогулка по улицам Квинса ранней весной, когда еще прохладно, подвергает пациента повышенному риску подцепить фатальный вирус. Но в палате ты тоже не застрахован от цитомегало-вируса, а в чем больные СПИДом нуждаются более всего, так это в надежде. Если пациент просит, я обычно вывожу его на прогулку. А как же моя совесть, я ведь волонтер, вдруг эта небольшая прогулка ускорит смерть пациента? Явно найдутся моралисты и снобы, которые зададут подобный вопрос.

Нет, я не беру на себя никакой ответственности. И тут ни при чем теология, нет, мое мнение основано на чистой практике: я уже проводил в последний путь с дюжину человек.

Хосе Фернандо Кортес — двадцать второй пациент, доверенный мне за все время. Я начал работать семь лет назад, в обществе волонтеров латиноамериканского происхождения, тогда же и созданном. Мы принимаем всех латиноамериканцев, больных СПИДом. Поступить в лечебницу может только тот, кто уже миновал начальные стадии заболевания, но, естественно, в помощи или совете здесь никому не откажут.

Хосе пришел к нам впервые два года назад. Он жил тогда в доме, предназначенном под снос в Бруклине, страдая от неприязни окружающих, узнавших о его болезни. Основными симптомами у него были саркома Калоши и сильнейший зуд в спине, осложненный САД, или, иначе говоря, синдромом слабоумия, вызванным СПИДом. Говорят, САД проявляется, когда вирус ВИЧ начинает поражать центральную нервную систему. У больных тогда случаются сильнейшие приступы тревоги и страха. У некоторых пациентов боязнь лишиться рассудка бывает сильнее страха смерти.

В обществе, где я работаю, мы делим САД на стадии развития, пронумерованные от О до 5, и Хосе находился на стадии 1 в момент поступления в лечебницу. В настоящее время симптомы усилились, и он находится между 2 и 3 стадиями. Это проявляется в колоссальном падении концентрации внимания, потере памяти и параноидальной боязни того, что окружающие хотят упрятать его в психиатрическую больницу (по правде говоря, когда бедняга жил в Бруклине, это было недалеко от истины). Приходится помогать ему в любых повседневных делах. Он еще способен самостоятельно отправлять естественные нужды, но кто-то должен сопровождать его до туалета.

Прогулка в тот день свелась к тому, что мы просто обошли кругом здание перед лечебницей. Хосе хотел погулять еще, но, поскольку дул прохладный ветерок, я решил на этом закончить. Как обычно, во время прогулки Хосе рассказывал мне о своем детстве в Майами, о родителях, матери, друзьях детства. Уже месяцев шесть, как он говорит только об этом. Его семья в Майами не знает, что у него СПИД. Хосе хочет оставить их в неведении, а мы всегда руководствуемся желанием пациента. Если наше общество потеряет доверие пациентов, оно не сможет более существовать.

При ходьбе Хосе опирается о трость причудливой формы. Это палка с прямоугольной ручкой и резиновым покрытием на обоих концах, очень удобная, чтобы вставать, если упал или присел на корточки. Я подарил ее ему, когда стал его сиделкой. Я купил двадцать таких палок, они продавались на борту самолета американской авиакомпании. Четырнадцать уже отслужили свое и находятся сейчас в гробах вместе с почившими хозяевами.

Нельзя сказать, что окрестности лечебницы в Квинсе очень уж располагают к прогулкам. Здесь не найдешь ни былиночки, нет никакой зелени и поэтому никогда не услышишь птичьей трели. Только голоса негритянских детей, играющих в мяч на растрескавшемся бетонном тротуаре. Когда лечебница только открылась в этом не очень-то спокойном и безопасном квартале, у латиноамериканских добровольцев, учредивших ее, похоже, возникали постоянные споры с жителями соседних домов. Переговоры велись с большим терпением, и теперь молодежь, играющая на улице в баскетбол, порой пасует мяч прогуливающимся пациентам и иногда подходит, чтобы пожать им руку. При этом предрассудки, естественно, не исчезают. Терпение и беседы — вот две вещи, которые помогут с ними справиться.

Мой «ягуар» был припаркован прямо перед дверьми лечебницы. Спортивный автомобиль серого цвета не очень гармонирует со скромным старым зданием, но лично для меня эта картина символична. Я купил эту аэродинамическую тачку зимой, четыре года назад, иными словами тогда, когда обнаружил, что являюсь вирусоносителем. Купил ее, повинуясь импульсу, у меня тогда и прав еще не было. С момента своего приезда в Нью-Йорк из родного Буэнос-Айреса, то есть с семнадцатилетнего возраста, я все время работал как проклятый, всем пожертвовал ради успеха и в конце концов стал управляющим одиннадцати цветочных магазинов и двух ресторанов churrasco. Единственным моим развлечением было раз в месяц сходить на премьеру музыкальной комедии или новой танцевальной постановки. У меня даже появились знакомые среди молодых танцоров. Мои отношения с одним из них, молоденьким перуанцем с бронзовой кожей и черными как смоль волосами, изменили мою жизнь. Он умер через пару месяцев после того, как узнал о болезни. Я заранее был уверен в результате, но все-таки пошел сдать анализы на СПИД и тогда же истратил все свои сбережения на «ягуар». Этот автомобиль еще долго дремал на стоянке у ресторана. Поддавшись уговорам одного из своих друзей, я заглянул в общество волонтеров. Я не люблю ходить в места, где собираются мои соотечественники, общественная деятельность тоже была мне чужда, и, честно говоря, я совершенно ничего не ожидал от визита в подобное заведение.

«Надежда — вещь чрезвычайно важная для любого человека, не только для вирусоносителя или больного СПИДом. Но ее трудно сохранить, и люди, не сумевшие это сделать, становятся настолько подавленными, что уже и не ищут выхода из сложившейся ситуации», — вот что сказал мне консультант.

«Ну и что делать?» — спросил я его.

«По моему личному опыту, — ответил консультант деловым тоном, — надежда обычно рождается в отношениях с другими людьми».

Я оставил свои цветочные магазины и рестораны на попечение заместителя, получил права и стал все чаще наведываться на своем «ягуаре» в общество волонтеров. Я уже не помню, как и когда стал заниматься одним из пациентов, Гийермо, из Венесуэлы. У него был трудный характер, и он все молчал. Я помогал ему каждый день, а два месяца спустя он умер от Pneumocystis carinii. Перед самой смертью он сказал мне вполне отчетливо: «Спасибо, Серхио».

Охваченный печалью и чувством ужасного бессилия, я бросился вон, чтобы глотнуть свежего воздуха. Гийермо был мертв, и он сказал мне спасибо, а я, которого он поблагодарил, я был еще жив и свободно дышал. И все эти факты, вроде бы такие простые, привели к тому, что я рыдал и не мог остановиться.

По-испански надежда «esperanza», и так же называется любимая песня Хосе, сочиненная на Кубе. Хорошо ли, плохо ли чувствует себя Хосе Фернандо Кортес, но он всегда либо тихонько напевает эту песенку, либо слушает ее на кассете. Кажется, когда он жил на Кубе, он все время танцевал ча-ча-ча под эту мелодию.

В день, когда Хосе вновь встретился с этой японкой, возвращаясь с прогулки, он всю дорогу мурлыкал любимую песенку. Теперь он уже не может танцевать, как когда-то, — с этим покончено.

Перед входом в лечебницу, рядом с моим «ягуаром», стоял шикарный лимузин.

Молоденькая брюнетка и негр (по всей видимости, шофер) пытались разыскать на двери звонок. Они не обратили внимания на нас с Хосе. Мы подходили сзади, и они просто нас не заметили.

Я спросил их, чем могу помочь. Брюнетка обернулась, и я понял, что она азиатка. Когда девушка увидела Хосе, лицо ее застыло, и она крикнула: «Хосе!» Это длилось секунду, но выражение ее лица запечатлелось в моей памяти. Болезненное выражение удивления; сила, смешанная с нежностью, и огромная доброта.

Но Хосе испугал ее громкий голос и то, что девушка окликнула его по имени. Он все время боится, что социальные работники придут за ними упрячут в психбольницу. Я вмешался, чтобы защитить его, и спросил:

— Вы знакомы с Хосе?

Девушка, дрожа от напряжения, продолжала смотреть на Хосе пронзительным взглядом.

— Меня зовут Ральф, я шофер и гид. Вчера мы встречались с дядей Хосе, это он дал нам ваш адрес.

У этого Ральфа был чудовищный негритянский акцент. Я уважаю Спайка Ли за то, что он режиссер и поддерживает национальные меньшинства, но не хожу на его фильмы.

— Пабло? — переспросил я.

— Да, — ответил Ральф.

Пабло — старый упрямец, какими часто бывают бедные иммигранты, но он хороший человек, время от времени он навещает Хосе. Я подумал: «Если Пабло дал им адрес, то эти двое не слишком опасны».

— Хосе, ты их знаешь?

Когда я задал ему этот вопрос, Хосе отрицательно замотал головой, весь напрягся и вцепился в мою руку. Казалось, он хотел отстраниться как можно дальше от этих посетителей.

В этот момент девушка сказала пронзительным голосом:

— Хосе, это я, Киоко.

У нее был очень жалкий вид, и говорила она так, словно сейчас разрыдается. Но японочка не заплакала. Киоко не знала, что Хосе потерял память. Чем дальше развивалась СПИД-деменция, тем меньше мог вспомнить Хосе.

Ральф обеспокоенно смотрел на Киоко. Она словно застыла на холодном воздухе ранней весны. Я сказал:

— Зайдемте, я думаю, нам стоит поговорить.

В холле был только Си Юнг, он смотрел по телевизору мексиканские мультфильмы.

Этот старик, тезка гиганта — нападающего Лиги чемпионов бейсбола, был болен СПИДом уже четвертый год, но по-прежнему жил. Ясно, что один лишь вид Си Юнга (кожа да кости, не толще алюминиевых трубок на каркасе стула, где он сидел) вызвал видимое отвращение у Ральфа. Киоко ничего вокруг не замечала. Ее взгляд был прикован к Хосе.

— Серхио, кто эти люди? — спросил Хосе по-испански.

— Они говорят, что знают тебя.

— Да нет, я впервые их вижу. Они не могут быть из бюро социальной помощи?

— Нет, уверяю тебя, Хосе, я тебе сто раз уже говорил: мы тебя не сдадим в психиатрическую больницу, ты можешь оставаться здесь столько, сколько пожелаешь.

— Кто же тогда они такие?

— Если тебя это интересует, ты сам можешь спросить их об этом.

— А, знаю! — воскликнул Хосе с внезапно просветлевшим лицом, — Они, наверное, мои фанаты, а, Серхио?

Хосе забыл свою реальную жизнь, живет в мире иллюзий и считает себя звездой балета.

Нельзя винить его за уход от действительности, ему в этом помогают САД и жизнь в невообразимо трудных физических и моральных муках.

— Скажите, вы из числа моих поклонников?

Хосе сначала задал этот вопрос по-испански. Ральф отвернулся с отвращением, но, на удивление, горестное выражение лица Киоко стало мягче, просто оттого, что Хосе впервые обратился к ней лично.

— Вы из числа моих поклонников?

Он снова задал им свой вопрос, на сей раз по-английски. К моему огромному удивлению, Киоко после секундного колебания утвердительно кивнула.

— Меня зовут Киоко, ты не помнишь меня?

В страшно узкой комнате Хосе, где при любой попытке шевельнуться задеваешь локтем соседа, в спертом воздухе, пропитанном запахом физиологического раствора, лекарств, хлорки и специфического пота больных, Киоко сказала на своем неуверенном английском:

— Когда я была маленькой, ты учил меня танцевать, это было в Японии.

Я взглянул на нее, у меня сжалось сердце и перехватило дыхание. Эта молоденькая девушка, которой самое большее — лет двадцать, приехала в Нью-Йорк только из-за того, что Хосе учил ее танцевать, когда она была маленькой. Ее серьезный взгляд погрузил меня в пучину воспоминаний, воскресив в памяти день моего отъезда из Буэнос-Айреса. Из иллюминатора маленького самолета я видел бескрайние пампасы. Равнины Аргентины напоминают океан травы, этому меня учили в школе, но я впервые смотрел на это с высоты. Я задремал и, очнувшись от короткого сна, увидел, что океан травы исчез. Нежную зелень пампасов сменили виднеющиеся между облаками золотистые горы. Я впервые летел на самолете, и внезапно меня охватила тоска: я понял, что символизировала резкая смена пейзажа.

Не означало ли это, что все мои надежды, связанные с Нью-Йорком, в один прекрасный день тоже исчезнут как дым, столкнувшись с реальностью. Моя тоска была резкой и нежной одновременно. Только в моменты, когда совершаешь важное путешествие, можно испытать это чувство. Серьезность взгляда Киоко унесла меня на тридцать лет назад. Никогда в жизни я не встречал такой необычной женщины. Стоило лишь слегка изменить угол зрения, и она становилась Святой Марией, всезнающим ангелом невинности.

— В Японии? — спросил Хосе.

— Да, когда ты там служил…

Услыхав слово «служил», Хосе изменился в лице. Он ненавидит армию. Девушка говорила правду, он действительно служил одно время. Его дядя Пабло рассказывал мне об этом. Думаю, Хосе пошел в армию, чтобы получить американское гражданство. Представляю себе, что мог думать об армии гей с замкнутым характером, к тому же кубинский иммигрант.

Он никогда не говорит об этом периоде своей жизни. Точнее, Хосе стер его из памяти вместе с другими неприятными воспоминаниями. А такие воспоминания составляли почти всю его жизнь.

— Стоп! — Хосе прервал Киоко на полуслове. — Вы не путаете меня, случайно, с кем-нибудь другим? Во время службы? Не смешите меня! Согласен, теперь я уже не выступаю, поскольку ослабел, но я всю свою жизнь занимался классическим балетом.

Говоря это, Хосе указывал на вырезки из журналов с фотографиями и статьями, которые покрывали всю стену рядом с его кроватью. Это был гротескный монтаж, ясно свидетельствовавший о душевном нездоровье Хосе, мечта психиатра — легкий для диагностики клинический случай. Он вырезал свои изображения разного формата из любительских фотографий и старательно приклеил их к вырезкам из журналов. Технически коллажи были выполнены крайне примитивно, и если бы на стене висела лишь парочка таких вырезок, можно было бы принять это за хорошую шутку. Но здесь красовалось не меньше сотни фотографий, тщательно вырезанных по контуру И они были просто наклеены поверх журнального изображения, безо всякого учета перспективы, на изображения Хорхе Донна, Барьгшникова и Плисецкой. Этот микромир напоминал мне каждый раз картины ада Иеронима Босха или восточные гобелены на религиозные темы.

— Правда, я играл еще и в бродвейских мюзиклах, но никогда не служил. Я ненавижу армию.

Хосе почти выкрикнул последнюю фразу. Ральф покачал головой, изобразив типичный для черного американца жест, означающий: он псих, этот парень; толку от него не будет, он явный псих.

До сих пор не могу забыть ту встречу. Конечно, Киоко не стоило упоминать об армейском прошлом Хосе, потому что при слове «армия» он, подобно улитке, окончательно спрятался в свою раковину. Возможно, был какой-то способ слегка пробудить его память, например начав говорить о кубинских танцах. Но у Киоко не было возможности поразмышлять об этом. Она не знала, что у Хосе сохранились об армии самые ужасные воспоминания. Он наверняка никогда не говорил об этом ей, восьмилетней девочке. Он учил малышку танцевать, ей этого было вполне достаточно, большего она от него не ждала.

— Я ненавижу армию!

Даже после того, как Хосе отчеканил эту фразу Киоко не отвела от него взгляда. Именно тогда я все понял. Понял впервые, насколько важно было для девушки то, что Хосе научил ее танцевать. Даже самый бесчувственный человек понял бы это. Было достаточно заглянуть в ее глаза, увидеть застывшее в них напряжение.

— Э, ты танцовщица? — спросил Хосе уже почти нормальным голосом. Киоко кивнула, и он смягчился: — Танцуешь классику?

— Да, сначала я занималась классическим танцем, а потом…

Хосе прервал ее с важным видом:.

— Как сейчас помню, в 1984 году английский Королевский балет приехал на гастроли в Нью-Йорк.

«Ну вот, завел волынку», — подумал я. Я уже не раз слышал, как он рассказывал эту историю Пабло и другим.

— Нуреев и Фонтейн должны были танцевать в «Жизели», но Нуреев поскользнулся в ванной отеля «Плаза», упал и повредил себе лодыжку…

Так как Хосе рассказывал эту историю себе самому и слушателям десятки, сотни, а то и тысячи раз, она дошла до нужной кондиции. Этакий Лоренс Оливье в роли Отелло — Хосе не испытывал ни тени смущения. Он совершенно не осознавал, что рассказывает ложь, чистую выдумку.

— К счастью, хореограф Фредерик Эштон привлек меня в спектакль на маленькую, ну просто крохотную роль сопровождающего герцога Курляндского, у меня там было коротенькое соло. И вот так за один вечер я стал звездой, таким был мой дебют, именно тогда я и стал известным: посмотрите-ка, вот я с Нуреевым и Марго Фонтейн.

Он показывал фото Нуреева и Фонтейн среди своих гротескных снимков. Это точно были они, на странице, выдранной из журнала. Но Хосе там не было. Не знаю, был он счастлив или не был, черпая в сплошном вранье надежду, позволявшую ему выжить; не берусь судить, попадет ли он в ад после смерти или Бог простит его, учитывая особые обстоятельства. Меня, во всяком случае, очень огорчало, когда он вот так радостно показывал фото Нуреева.

— А ты? Ты добилась признания в танцевальном мире? Ты уже дебютировала, конечно?

Киоко покачала головой.

— Никогда не стоит отчаиваться, поверь мне. Я вот не знал, что со мной произойдет такое. Это и есть удача: однажды кто-то поскользнется в ванной, и слава у тебя в кармане.

Внезапно гримаса исказила его лицо. Гримаса боли. Она атаковала его, как хищное животное, до поры спавшее, а теперь проснувшееся и показавшее клыки. Хосе рассказывал, что ему будто втыкают в спину острый свинцовый штырь, который пронзает его насквозь; причина боли оставалась неизвестной. Среди тех пациентов, которыми я занимался, мало кто так сильно страдал. Саркома Калоши очень болезненна, но здесь речь шла об острой боли, ни с чем не сравнимой. Короткий приступ длился секунд сорок, но это могло продолжаться и несколько минут. Так как причину никто не знал, лекарства не было. Поначалу Хосе кололи сильные обезболивающие, но, так как они почти не помогали, а побочные явления давали о себе знать, от уколов быстро отказались. Единственное, что ему слегка помогало, — это легкое поглаживание спины во время приступа. Понятно, что простое поглаживание спины не могло снять приступ, но никакого другого способа облегчить страдания Хосе не было.

— Серхио, Серхио, Серхио, включи музыку!

Хосе осел на кровати, стеная, с искаженным болью лицом. Тихонько потирая ему спину, я обернулся к Киоко и Ральфу. Первая стояла с растерянным видом, а второй — с брезгливой миной. Я сказал им:

— Подождите, пожалуйста, в холле. Я присоединюсь к вам, как приступ пройдет.

— Что это с ним было? — спросил меня Ральф, когда я спустился в холл.

Си Юнг по-прежнему смотрел мексиканские мультики с ничего не выражающим видом.

Приступ у Хосе длился пару минут, я поставил ему кубинскую музыку и ушел, пообещав скоро вернуться. Я вложил ему в руки звонок вызова врача и коммутатора экстренной связи. Если с Хосе что-либо случится, то на двух табло, у входа и в офисе, тут же замигает номер его комнаты и зазвенит звонок вызова.

— САД, СПИД-ассоциированная деменция, это один из симптомов СПИДа, он начинает развиваться, когда вирус поражает мозг.

Киоко сидела со мной рядом, Ральф слушал стоя. Было очевидно, что он боялся сесть на стул в этом логове больных СПИДом.

Киоко внимательно смотрела на меня, ловя каждое слово.

— Однако в случае с Хосе дело не только в этом. Он приукрашивает свое прошлое, он стер из памяти все дурные воспоминания и теперь пребывает в уверенности, что был великим танцором, живет в выдуманном мире былой славы. Вы же знаете, он эмигрировал вместе с семьей с Кубы в пятилетнем возрасте; я тоже эмигрант из Аргентины, жизнь не очень ласкова к изгнанникам и беженцам. Так или иначе, пусть это останется между нами, ему не так долго осталось жить. Господь, конечно, простит Хосе стремление приукрасить свое прошлое.

Я говорил медленно, стараясь выбирать выражения попроще, чтобы быть уверенным, что Киоко меня понимает, и она внимательно слушала, время от времени кивая головой.

Девушка казалась очень озабоченной состоянием Хосе. Она слегка опустила голову, когда узнала, что Хосе недолго протянет.

Я испытал странное облегчение. Когда Киоко на меня так пристально смотрела, я, несмотря на свой возраст, чувствовал, что мое сердце бьется сильнее. Еще мне хотелось, чтобы девушка поскорее смирилась с обстоятельствами и ушла. Из ее краткого объяснения я понял, что Хосе с полгода обучал ее танцам, когда ей было восемь, и это все. Но тот факт, что она приехала к нему из такой дали, и то, как она смотрела на него, показывало, насколько это было для нее важно.

Однако, когда человек теряет память, он становится другим. Удивительно, но она ни разу не спросила, сможет ли Хосе ее вспомнить. Она забыла о себе и заботилась только о состоянии Хосе в настоящий момент. Другими словами, она думала не о том, что Хосе может сделать для нее, а о том, что она может для него сделать.

— Странно, но он отлично помнит свое детство. Десятки раз Хосе рассказывал мне о своем якобы звездном прошлом и выдуманных подвигах прославленного танцора и прекрасно знает, что меня это коробит. Но он также рассказывает о Майами во время наших прогулок, о своей доброй матери и все такое. Кажется, его семья по-прежнему живет в Майами, думаю, ему хотелось бы с ними увидеться.

Ральф прервал меня:

— Почему же вы не отвезете его туда?

— Общество не может этим заниматься. Здесь находится столько больных, желающих вернуться к родным. Вы представляете, во сколько обойдется отвезти их всех в родные места?

Здесь есть больные из Перу, Колумбии, Венесуэлы, Аргентины, Пуэрто-Рико…

Я был так поглощен разговором, что не услышал звонка. Си Юнг оторвался от своих мультиков и показал мне на номер комнаты Хосе, высветившийся на табло, а затем стал повторять, словно заезженная пластинка:

— Numero cinco, numero cinco, numero cinco…

Я вернулся в комнату: у Хосе, похоже, был очередной приступ боли, он скорчился на кровати и испускал стоны, подобные военному кличу индейцев. Я стал осторожно поглаживать ему спину, приговаривая тихонько: «Сейчас пройдет, Хосе, я уже здесь, сейчас все будет хорошо, я вернулся».

Киоко, прислонившись к стене, смотрела на нас обеспокоенным взглядом. Она подошла к окну: что-то привлекло ее внимание. Девушка услышала звук. Негромкий металлический звон беспрестанно примешивался к стонам Хосе. Звук, напоминавший позвякивание вилки о край стеклянной посуды. Нет, пожалуй, он длился дольше, чем звук от удара вилкой.

Киоко приоткрыла штору: между шторой и окном были подвешены металлические колокольчики в форме церковного колокола. Они подрагивали на ветру и звенели. Киоко поймала пальцами свисавший бумажный кончик и долго на него смотрела, это была фотография: Хосе в детстве со своей совсем еще молоденькой матерью.

— Майами далеко отсюда? — спросила Киоко, выпустив колокольчики из рук.

Я ответил:

— Восемьсот или девятьсот миль.

И тут, за возобновившимся звоном колокольчиков, услышал внятный голос Киоко:

— Я отвезу его туда.

Ральф совсем рассердился. Холл постепенно заполнился людьми: Си Юнг выключил телевизор и теперь читал колонку биржевых новостей в латиноамериканской газете. Два пациента и два волонтера играли за столиком в шахматы. За другим столиком крупная женщина, врач по имени Кари, не переставая курить, заносила в журнал данные с десятков снимков легких. Ральф начал быстро выговаривать Киоко с сердитыми нотками в голосе, хорошо различимыми, несмотря на то что он старался говорить тихо, чтобы кроме спутницы его никто не услышал.

— Браво, Киоко, гениальная мысль! Ты повезешь больного СПИДом за сотни миль отсюда, далеко на юг, к этим консерваторам. В жизни не слышал ничего лучше, браво!

— Ты забыл? Я дальнобойщица, — ответила Киоко, не очень понимая причину такой реакции Ральфа. — В Японии я проезжаю не меньше трехсот миль в день. Это ерунда, через три дня я буду в Майами.

Ральф пожал плечами и красноречиво покачал головой: мол, зря стараюсь. Потом посмотрел на меня. «Эй, скажи что-нибудь, ведь ты заварил эту кашу» — говорил его взгляд.

— Дело не только в расстоянии, Хосе нуждается в постоянном уходе. К тому же, как это ни печально, в провинции дискриминация и предрассудки против больных СПИДом очень сильны.

Ральф водил пальцем, показывая поочередно то на меня, то на Киоко, будто хотел сказать: вот видишь, слушай внимательно, что тебе говорят. Этот жест, похоже, вызвал у Киоко раздражение. Таким образом, я понял, что есть по крайней мере одна вещь, которую Киоко не любила: когда вмешиваются в ее дела.

— И потом, это большие расходы.

— Деньги? Это не проблема. Лучше объясните, какой уход нужен Хосе.

Сначала я, как и Ральф, почувствовал некоторое раздражение из-за легкомыслия этой японки, ничего не знающей о Соединенных Штатах. Проехать девятьсот миль от Нью-Йорка до Майами с больным СПИДом в последней стадии заболевания было, конечно же, непростой задачей. Но решимость Киоко оказалась непоколебимой. Достаточно было заглянуть девушке в глаза, чтобы понять: она не отступится. Она всегда так жила. Киоко была не из тех, что идут за большинством; нет, она самостоятельно оценивала ситуацию и принимала решения во всех случаях жизни.

— Киоко, об этом не может быть и речи.

Ральф наклонился к ней:

— Послушай, ты милая девушка, но ты не знаешь всей правды об этой стране. Здесь полно насилия и преступлений, и это не игрушки. Я не прощу себе, если такую хорошую девушку сожрут с потрохами.

Не помню точно, как он сказал: съедят с потрохами или сожрут. Ральф — человек искренний, и, естественно, он сказал это безо всякого злого умысла. Я ясно видел, что парень о ней беспокоится. Это не были слова шофера, обращенные к клиенту. Ральф говорил с ней, как говорят с другом, когда хотят его в чем-то убедить. Он действительно заботился о девушке. Но при этом относился к Киоко как к маленькой. Она и правда выглядела совсем молодо и производила впечатление девушки неискушенной и неуверенной в себе. Но Ральф не понял одну вещь. В этом хрупком теле, готовом, казалось, сломаться, было столько же воли, сколько молодой крови и свежих клеток.

Киоко рассердилась:

— Ральф, если ты боишься СПИДа, то можешь ехать домой, я сама доберусь до Манхэттена.

Она вытащила из кармана пачку банкнот и сунула Ральфу долларов триста. Когда клиент велит шоферу ехать, тому ничего не остается, как повиноваться. Негр яростно швырнул деньги в фуражку и сказал, выходя из холла:

— Я не боюсь, но мне грустно, вот и все.

В тот же вечер мы начали готовиться к транспортировке Хосе. Киоко сказала, что она оплатит все дорожные расходы, и многие волонтеры оказали ей посильную помощь.

Но больше всего мы с Киоко были благодарны Каридад Диас и Марку Адальберту.

Каридад — тридцатитрехлетняя американская докторша доминиканского происхождения, женщина весьма дородная. Сначала она прочитала Киоко лекцию о бесчисленных лекарствах, которые Хосе должен принимать ежедневно. Киоко записала дозировку для каждого: «Одну таблетку перед завтраком, одну после завтрака, одну перед обедом…» и так далее. Потом она все это как следует упаковала.

Затем Кари объяснила, как пользоваться капельницей. Хосе почти ничего не ел, кроме мороженого и бананов, поэтому его надо было подпитывать внутривенно, а также вводить антибиотики. Капельницы легко ставить, когда привыкнешь к этому делу, но нужно быть очень осторожным с иглами, их надо складывать в специальную упаковку и немедленно выбрасывать.

Марк, сын чиновника эквадорской армии, раздобыл микроавтобус, вмещавший до пятнадцати человек, в котором было удобно везти Хосе до Майами. Он не только выторговал его за минимальную цену, но и переделал внутри, заменив задние сиденья на деревянную лежанку, обитую матрацем, чтобы Хосе мог ехать лежа.

Микроавтобус ярко-красного цвета.