Глава вторая
30 декабря 1996 года
Я проснулся незадолго до полудня и первым делом сел читать газету. Почти сразу же мне на глаза попалась обстоятельная статья о позавчерашнем убийстве школьницы.
Рано утром 28 декабря в полицейский участок Ниси-Синдзюку г. Токио было доставлено расчлененное женское тело. Два полиэтиленовых пакета, в которых оно находилось, обнаружил в квартале Кабуки-тё, район Синдзюку, возвращавшийся домой после ночной смены работник одного из близлежащих баров. В результате расследования установлена личность погибшей. Ею оказалась Акико Такахаси (17 лет), старшая дочь Нобуюки Такахаси (48 лет), ученица одиннадцатого класса районной школы № 2, район Тайто. На теле жертвы были обнаружены следы насилия. Прокуратура возбудила дело по трем статьям: изнасилование, убийство и надругательство над телом. Дело передано в отдел специальных расследований (ОСП).
По данным ОСП и следователей полицейского участка Ниси-Синдзюку, в одном из пакетов лежало туловище, а во втором — руки, ноги и голова. На лице жертвы отчетливо видны следы побоев, на теле — многочисленные ножевые ранения и мелкие порезы, по-видимому, сделанные с помощью металлической проволоки. Экспертиза показала, что девушка была убита примерно за шесть часов до обнаружения. Одежда, записная книжка и прочие мелкие вещи, принадлежащие убитой, находились в одном из двух полиэтиленовых пакетов.
Пакеты были найдены на помойке, расположенной на небольшой малолюдной улице. Следов крови на месте обнаружения тела практически не имелось. Полиция считает, что преступник изнасиловал и убил свою жертву в каком-то другом месте, после чего расчленил тело и на машине отвез пакеты к вышеуказанному месту.
В настоящее время ведется допрос членов действующей в районах Кабуки-тё и Икэбукуро молодежной криминальной группировки, к которой принадлежала Акико Такахаси. В результате расследования установлено, что в последний раз девушку видели вечером 27 декабря в зале игровых автоматов в районе Икэбукуро. Дальнейший маршрут Акико неизвестен.
Я дочитал газету и включил телевизор. В этот момент раздался звонок в дверь. Я открыл. За дверью была Джун. Она вошла, поставила на пол пакет и спросила:
— Будешь удон? Его, правда, кипятком сперва надо залить…
— Слушай, а ты правда думаешь, что он убийца? Этот твой клиент, как его там?
— Фрэнк.
— Ага, он самый. Ты действительно думаешь, что он убийца?
— Не думаю я ничего… Просто слишком уж все странно.
По телеку выступал какой-то психолог-криминалист, вдобавок еще и специализирующийся на ученицах старших классов. Вид у него был такой, будто он знает все на свете.
— Вроде бы Фрэнк к этому убийству никакого отношения не имеет, никаких улик против него у меня нет… Просто мне вдруг показалось, что он тоже замешан… Странно, правда?
Удон получился на редкость вкусным. Джун добавила в него тефтели, которые специально для этого купила. Я просто обожаю ее за эти тефтели. Я обожаю Джун. Мне нравится ее смуглая кожа, сережки-гвоздики в ушах. Сегодня она пришла ко мне в черной кожаной мини-юбочке, в свитере из мохера и ужасно симпатичных полуботинках.
— Этими приспущенными гольфами, крашеными волосами, пирсингом — всем своим видом школьницы демонстрируют нам, что они не принимают взрослых, что им чуждо наше общество, — вещал с экрана психолог-криминалист.
— Ну и дурак, — сказала Джун, жуя тефтелю.
— Дурак дураком, — согласился я.
Честно говоря, я в школьницах не разбираюсь. Даже Джун, свою подружку, не до конца понимаю. Во-первых, из-за того, что я мужчина, а во-вторых, потому что школу закончил уже два года назад. А мужик в телевизоре делал вид, что он про старшеклассниц знает абсолютно все. Но что-то мне слабо в это верилось.
— Круто, да?! — вдруг сказала Джун. — Расчлененное тело… Совсем как в «Молчании ягнят».
— Ага, — сказал я. — Это, между прочим, тоже немаловажный факт. Мне кажется, японец свою жертву не стал бы таким образом убивать.
— Слушай, а ты мне принес фотографию Фрэнка?
— Какую фотографию?
— Не тормози. Ты же сказал, что принесешь наклейки из пурикуры!
— Вчера ночью, пока я Фрэнка до гостиницы проводил, — домой вернулся только в три. Так что фотографии эти у меня совсем из головы вылетели. Фрэнк вообще всю дорогу какие-то невероятные вещи мне рассказывал… Мы же с ним вчера в баттинг-центр ходили, и у него там припадок случился.
— Какой еще припадок?
— Его вдруг как будто парализовало. Мячик прямо на него летит, а он стоит и смотрит вообще в другую сторону. Даже новички так не играют… Знаешь, что он мне по дороге в отель рассказал? Что у него мозга меньше, чем у обычных людей.
— В каком смысле? Он идиот, что ли?
— Не идиот, просто ему часть мозга удалили.
Рука Джун застыла в воздухе, так и не донеся удон до рта.
— Ну… об этом он мне рассказал уже после припадка в баттинг-центре. Ему вырезали какой-то участок мозга… Я не помню, как это называется…
— А разве человек не умирает, если ему мозг вырезать?
— Да не весь же мозг, а только кусочек. Фрэнк мне вчера это слово по-английски сказал, и пришлось в словарь лезть. Как же это называется… Такой участок мозга. Ты не знаешь?
— Череп?
— Ты чего? Череп — это кость. Другое слово. Редкое такое…
На экране психолога-криминалиста сменил очень известный старикашка-социолог:
— Таким образом, я надеюсь, все понимают, что это происшествие свидетельствует о необходимости введения нового закона о «развратном поведении». Этот случай, если можно так выразиться, позорит нас с вами как взрослых, ответственных людей, как интеллектуалов…
— Может быть, лобная доля? — спросила Джун, и я погладил ее по голове. Хоть девочка и не делает особых успехов в учебе, но голова у нее работает совсем неплохо.
Мама Джун выиграла в лотерею поездку и сейчас отдыхала на острове Сайпан. Так что вчера Джун вполне могла заночевать у меня — вряд ли бы ее мама об этом когда-нибудь узнала. Но брат-школьник никуда не уезжал, так что к двенадцати, как и всегда, Джун отправилась к себе домой. И вовсе не потому, что Джун такая уж ответственная и серьезная, а просто потому, что она не хотела ничего менять. Она хотела жить своей обычной жизнью.
Между прочим, жить обычной жизнью — совсем не так легко, как кажется на первый взгляд. Родители, учителя, государство — все учат нас жизни. Но жизни скучной и рабской. И хоть бы кто-нибудь взял да и рассказал, что это такое — «обычная жизнь» и как ею живут…
— Ну конечно! Лобная доля, она самая. Хотя было еще какое-то слово, но такое редкое, что я его даже в словаре не нашел… Короче, Фрэнку вырезали лобную долю.
— А почему?
— Что почему?
— Ну почему ему вырезали лобную долю? Ее разве людям часто вырезают?
— Он сказал, что во время аварии серьезно разбил голову. Внутрь попали мелкие стеклянные осколки, и поэтому пришлось вырезать определенный участок мозга. Звучит как тяжелый бред, правда? Но мне почему-то показалось, что он не врет. Мы с ним шли, и он вдруг говорит: «Кенжи, можно я расскажу тебе свою тайну?»
Я еще ничего не успел ответить, а он уже начал рассказывать: «Ты, наверное, уже заметил, что я немного странный. Когда мне было одиннадцать лет, я попал в очень серьезную аварию, и в итоге мне вырезали часть мозга. Так что иногда со мной происходят всякие странные вещи. Например, меня может внезапно парализовать — да ты и сам видел, в баттинг-центре. Или вдруг я начинаю нести какую-то несусветную чушь, или просто рассказываю что-то, что полностью противоречит тому, что я говорил раньше. — С этими словами Фрэнк взял мою руку и положил себе на шею. — Чувствуешь, какая кожа холодная?»
Шея у него была ледяная. Когда я стоял в баттинг-центре на холодном ветру посреди пустоты — точь-в-точь как на захолустном полустанке, — мне было очень холодно. Пальцы закоченели, из носа текло. Но холод, который я почувствовал, прикоснувшись к шее Фрэнка, был совсем другого свойства. Это был холод металла. Примерно такое же чувство я испытал, когда вытаскивал Фрэнка с площадки и схватил его за плечо.
Как-то раз, в детстве, отец повел меня на заводской склад. На этом складе хранились машины, которые проектировал мой отец. Стояла зима. Отец должен был ехать туда по работе и почему-то взял меня с собой. Склад располагался недалеко от Нагой, где-то в горах. Это было просторное помещение, наполненное гигантскими машинами, неизвестно для чего предназначенными. Над машинами витал специфический запах холодного металла. Прикоснувшись к ледяному телу Фрэнка, я сразу же вспомнил свою поездку на заводской склад.
«А я не понимаю, холодная у меня кожа или нет. Это потому, что у меня чувствительные функции немного нарушены. Я иногда даже не уверен, мое это тело или вообще чье-то чужое. Говорю я, как видишь, нормально, но иногда у меня случаются провалы в памяти. В такие моменты мне и самому сложно понять, правду я рассказываю или придумываю себе прошлое прямо на ходу».
Фрэнк продолжал говорить всю дорогу, пока мы шли к Ниси-Синдзюку — его отель находился неподалеку от станции. Я решил, что этой истории в стиле science-fiction в принципе можно верить. И даже не потому, что она многое объясняет. Скорее в правдивости этой версии меня убедило прикосновение к шее Фрэнка.
— Что-то я не понимаю, — сказала Джун, к этому моменту уже почти расправившаяся с удоном. А я еще и половину порции не съел. У меня язык чувствительный, как у кошки, я горячее быстро есть не могу, поэтому и удон, и суп всегда ем очень медленно.
— Ты, что ли, хочешь сказать, что он робот?
— А что? Может, и робот. Мы же с тобой, кроме как в комиксах и в кино, роботов нигде не видели. Сама посуди, когда ты человеческой кожи касаешься, ты же чувствуешь, что это именно человеческая кожа. Или нет? — И я погладил Джун, уже доевшую свою порцию удона, по тыльной стороне ладони. В этот момент мне вдруг пришло в голову, что последнее время мы с Джун почти не занимаемся сексом. За три недели ни разу не переспали. Когда мы только познакомились, страсти в нас было гораздо больше. А теперь мы вполне довольствуемся удоном, закусывая его фирменным салатом Джун, и занимаемся любовью все реже и реже.
— У людей кожа очень мягкая. А у Фрэнка наоборот.
Джун, не отрывая взгляда от телевизора, легонько похлопала меня по ладони и сказала:
— Давай ешь уже. А то совсем остынет…
Программа, посвященная убийству старшеклассницы, все еще продолжалась. Научных экспертов на время сменил ведущий, за спиной которого виднелись какие-то схематические изображения.
— Перед смертью девушка была жестоко избита. Сейчас с помощью этой схемы я постараюсь объяснить специфику данного случая.
— Интересно, этот чувак в телевизоре хоть на секунду задумался, что почувствуют родители этой девушки, когда будут смотреть его передачу? Хотя, конечно, они скорее всего не станут эту передачу смотреть… Можно подумать, что малолетние проститутки — вообще не люди… Как это все противно. — И Джун отвела взгляд от телевизора.
Рисунки, с помощью которых ведущий строил свое объяснение, были ужасные. На одном из них тело было разделено пунктиром на несколько частей, а полученные повреждения раскрашены разным цветом. Руки, ноги и голова были нарисованы отдельно от туловища.
— Таким образом, Акико, если можно так выразиться, была совершенно изуродована. На ней живого места не осталось. Вот здесь, на груди — под левым соском, у девушки был вырезан кусочек мяса. Но главное, на что обращают внимание наши специалисты, — это глаза. Глаза были выколоты каким-то тонким острым предметом, вероятней всего металлической проволокой. Психологи считают, что эта деталь проливает свет на психологический портрет преступника. Преступник настолько боится свидетелей, что не в силах вынести даже взгляд своей жертвы. А это значит, что преступник чрезвычайно слабый человек. Он удалил даже такого свидетеля, как сама жертва.
— А может быть, и нет, — сказала Джун. — Может быть, он просто любит выкалывать людям глаза.
Я был полностью с ней согласен.
Камера плавно переместилась с ведущего на зрительный зал, заполненный домохозяйками, а потом обратно на сцену, где кроме ведущего кучковались звезды эстрады и другие известные личности. Слышались отдельные вскрики: «Какой ужас», «в это трудно поверить», «этого нельзя допустить!» Ведущий затараторил:
— Акико, как это говорят в таких случаях, продавала свое тело. Согласно данным, полученным в результате расследования, девушка занималась проституцией и входила в молодежную криминальную группировку. В настоящий момент полиция пытается установить личность клиентов, которых девушка обслуживала в день своей смерти. К сожалению, сделать это чрезвычайно сложно, так как девушка не была зарегистрирована ни в одном агентстве знакомств и работала нелегально.
— Надо ее пейджер проверить, — сказала Джун. — У нее наверняка пейджер был. Если он вместе с записной книжкой в пакете лежал, то можно все сообщения, которые на него приходили, просмотреть. Ну не все, но десять или двадцать последних — точно. Пусть они в телефонную службу обратятся, там должны все это знать.
— В газете ничего не было про пейджер.
— Так они всегда о самом главном не пишут. Убийца-то, небось, тоже читает газеты и смотрит телевизор. Если он поймет, что его выследили, — уйдет в подполье, и все.
Вместо ведущего на экране снова появились эксперты-ученые. Начались дебаты. Из зала неслось: «Школьницы сами виноваты, что с ними такое случается!» Один из экспертов взял слово:
— Конечно, о мертвых либо хорошо, либо ничего, но ведь такие случаи и раньше уже бывали. Нужно четко понимать, чем ты рискуешь, когда идешь встречаться с незнакомыми мужчинами за деньги. Неужели это непонятно с самого начала? Неужели обязательно нужно, чтобы произошло что-то ужасное? И я ни в коем случае не оправдываю тех мужчин, которые платят этим школьницам деньги, — таких, как они, следует сажать в тюрьму! Если пустить все на самотек и смотреть на подобные случаи сквозь пальцы, то очень скоро мы превратимся в Америку с ее уровнем преступности. Давайте же сохраним Японию для будущего!!
Домохозяйки в студии разразились бурной овацией.
— В Америке, между прочим, нет никаких свиданий за деньги, — буркнула Джун. — Интересно, что этот умник ответит, если какая-нибудь американская газета спросит у него: «А почему это, скажите, пожалуйста, у вас в Японии школьницы встречаются за деньги со взрослыми мужиками?»
При слове «Америка» я сразу вспомнил то, что мне ночью сказал Фрэнк в гостиничном вестибюле. Звучало это дико: «Мозг — такой орган, в котором с определенного возраста новые клетки больше не появляются. Вот в почках, или там в желудке, каждый день рождается несколько миллионов новых клеток. И клетки кожи тоже обновляются, а мозг — совсем наоборот. У взрослого человека с каждым днем клеток в мозгу становится все меньше и меньше. А мне врач сказал, что существует вероятность того, что взамен вырезанных клеток у меня будут появляться новые. Понимаешь? То есть в моей голове старые клетки перемешались с новыми, отсюда и провалы в памяти, и с моторикой проблемы — ну, когда я двигаться не могу…» Как вам такое объяснение?
Передача об убийстве старшеклассницы закончилась, и начались новости. От очередного сообщения я чуть не вывалил обратно на стол только что засунутые в рот остатки удона.
— И в продолжение нашего выпуска еще несколько новостей. В западной части района Синдзюку на территории Центрального районного парка в помещении платного туалета сегодня рано утром найден обгоревший труп мужчины. Труп обнаружил уборщик, пришедший утром на смену. По-видимому, сначала было совершено убийство, после чего труп облили бензином или другой горючей жидкостью и подожгли. В полиции Ниси-Синдзюку этот случай идентифицируется как убийство. Уже начато расследование. Судя по всему, жертвой убийства стал один из бездомных, проживающих на территории Центрального парка… Перейдем к следующему репортажу. В здании японского посольства в Перу произошел захват заложников. Репортаж с места событий передает наш корреспондент в Лиме…
Лапша у меня во рту в одну секунду превратилась то ли в обрывки какой-то грязной тряпки, то ли в жеваную бумагу.
— В чем дело? — спросила Джун, заглядывая мне в лицо.
Я сделал над собой усилие и проглотил остатки удона. Потом достал из холодильника бутылку минеральной воды и сделал пару глотков. Настроение у меня было прескверное.
— Что у тебя с лицом? — снова спросила Джун и, придвинувшись ближе, погладила меня по спине. Сквозь свитер я почувствовал тепло мягкой девичьей руки. «Именно это чувство, — вдруг подумал я, — Фрэнку и недоступно».
— Опять о своем гайджине вспомнил?
— Его зовут Фрэнк.
— Ага, Фрэнк. Никак не могу имя запомнить. Слишком уж оно простое… Может, ты перестанешь о нем думать, а то это у тебя прямо какая-то навязчивая идея.
— Слишком простое? — пробормотал я себе под нос. — Вполне может быть, что это ненастоящее имя.
— Типа кличка? — уточнила Джун.
Я пересказал ей то, что услышал от Фрэнка в баттинг-центре. По поводу бездомных.
— Ну надо же! Этот твой гайджин, то есть Фрэнк, прямо так и сказал? Он что, и вправду думает, что где-то на Земле есть человек, который, увидев вонючего бомжа, захочет прижаться к нему щекой, и наоборот, увидев младенца, захочет его придушить?!
— Этот парень, — сказал я ей в ответ, — этот парень врал мне всю дорогу. Знаешь, мне кажется, что его ненависть к бомжам — единственная правда, в которой он признался.
— То есть ты думаешь, что это он убил бомжа в парке?
Я не знал, как объяснить Джун, что я чувствую. Никаких доказательств вины Фрэнка у меня не было, и кроме того, Джун ни разу его не видела. А передать словами то тихое отвращение, которое вызывал у меня Фрэнк, было практически невозможно. Пока сам не увидишь, не поймешь.
— Но если до этого дошло, то, может быть, тебе просто отказаться от работы?
Я представил себе, как встречаюсь с Фрэнком и говорю ему, что отказываюсь водить его по Кабуки-тё. От этой мысли у меня кожа покрылась мурашками.
— Нет, Джун. Это не вариант.
— Почему? Ты думаешь, что он тебя убьет, если ты откажешься? — Джун, осознав, что я не на шутку напуган, похоже, тоже забеспокоилась. Наверное, представила себе этакого классического убийцу из кинофильма. Но Фрэнк совсем другой. Стандартный киноубийца убивает ради наживы. А Фрэнк, если и убивает, то явно не ради денег.
— Боюсь, я не смогу тебе внятно объяснить… У меня нет никаких доказательств, что Фрэнк убил этого бездомного, вообще, не факт, что речь идет о том самом бомже, которого мы с Фрэнком видели в баттинг-центре… Понимаешь, просто я раньше ничего похожего не ощущал… Я бы даже мог, например, снова пойти в баттинг-центр, чтобы убедиться, что этот чертов бомж жив и здоров, но это абсолютно никакого значения не имеет. Потому что я уверен, что Фрэнку совершенно безразлично, какого бомжа убить — того или другого. Понимаешь?
— Не совсем.
— Да я и сам не понимаю. Кажется, у меня просто слегка крыша едет…
— А этот бомж из баттинг-центра, он к Фрэнку приставал?
— Ни к кому он не приставал.
— Ну и зачем тогда Фрэнку этого бомжа убивать? А, Кенжи?
— Я не знаю, как тебе это объяснить… Честно говоря, я себя чувствую полным дураком. Мне иногда кажется, что у меня глюки… Вот ты спрашивала, принес ли я пурикуру. А даже если бы и принес? По фотографии-то все равно не понять… Например, когда я учился в старших классах, мне здорово везло на всяких уродов, которые нарочно делают людям гадости. Знаешь таких?
— Нет, — сказала Джун, — у нас в школе таких вроде нет.
Конечно, откуда им там быть?! Джун учится в более-менее приличной частной женской школе. Там неоткуда взяться подонкам. А может быть, просто таких людей, которые откровенно радуются, нагадив своему ближнему, с каждым годом становится все меньше и меньше…
— Я когда с Фрэнком рядом стою, я прямо физически чувствую, как от него волна энергии прет. Не волна — десятый вал. Он весь — словно сгусток злой воли.
— Злой воли?
— Ага. Это у всех есть. Даже у такой девочки-припевочки, как ты… Хотя у тебя, может, и нет. Ты ведь такая милая и нежная.
— Ну ладно, обо мне потом поговорим. Ты лучшее расскажи как следует, что там у тебя с Фрэнком, а то еще какую-то злую волю приплел. Объясни нормально.
— В школе у меня был один приятель. Он всех доставал ужасно, и его все тихо ненавидели, а учителя вообще махнули на него рукой. В конце концов его выгнали из школы за то, что он порезал школьного директора канцелярским ножом — все лицо ему исполосовал. Похоже, что в семье у этого парня были серьезные проблемы. Я, правда, подробностей не знаю, он мне не все рассказывал. Короче, я как-то пришел к нему в гости. Ну, его мать выходит и так вежливо-вежливо со мной: «Ах, как мило, что вы пришли. Вы у нас такой редкий гость» и все такое. Дом у них был приличных размеров. У каждого — отдельная комната, и все комнаты просторные, намного больше, чем эта, в которой мы сейчас сидим. У того паренька в комнате стоял компьютер последней модели со всеми возможными по тем временам примочками. Со всеми! Я даже позавидовал ему. Но вот атмосфера в их доме была неприятной. Чувствовался какой-то изъян, что ли.
Мать моего приятеля принесла нам чай и печенье и снова обратилась ко мне — я же как бы гость — с соответствующими случаю вежливыми словами. Типа «я вам так благодарна за то, что вы всегда помогаете моему сыну» или что-то в этом роде. А он вдруг ее перебивает на полуслове и говорит: «Ладно, хватит. Иди отсюда». Ну она тогда говорит: «Ну что же. Не буду вам мешать» и уходит. Я ей вслед: «Спасибо за гостеприимство», а мой приятель подождал, пока она из комнаты выйдет, и говорит с невозмутимым видом: «Между прочим, она меня в детстве резиновым шлангом лупцевала, а иногда — трубкой от пылесоса. И зажигалкой поджигала…» и показывает следы от ожога на предплечье. «А моему младшему брату она никогда ничего такого не делала». На этом разговор о его матери закончился, мы принялись за новую компьютерную игрушку. Потом мне захотелось в туалет, так что мы засейвили игру и я вышел из комнаты. В полутемном коридоре стояла его мать и смотрела на меня с каким-то странным выражением на лице, потом вдруг будто опомнилась, улыбнулась: «Вам в туалет? Это в конце коридора. Вон там, видите?» и рассмеялась пронзительно. От ее смеха у меня по всему телу волосы дыбом встали.
Так вот. Мы с этим приятелем время от времени ходили в гейм-центр. Обычно мы с ним занимали какой-нибудь автомат и играли до упора. Ну, иногда другие ребята, которые тоже на этом автомате поиграть хотели, подходили и говорили в общем безобидные вещи, типа «вы уже два часа играете, дайте и другим поиграть». У него тогда такое лицо становилось, что сразу было ясно — этот парень может сделать что угодно и за себя не отвечает. А у Фрэнка лицо в десять раз хуже. Смотришь и в ту же секунду понимаешь, что все для тебя кончено.
— Что значит хуже? Страшное, что ли? — спросила Джун.
— Страшное, конечно, да не в этом дело, — ответил я. — Страшные лица у якудзы бывают, но это не тот случай.
Мне было никак не объяснить Джун, что я имею в виду. Кроме того, вовсе не факт, что кто-нибудь другой, познакомившись с Фрэнком, почувствовал бы то же самое, что я. Если бы, например, Фрэнк остановил днем кого-нибудь на улице и попросил бы сфотографировать его на память, этот кто-нибудь скорее всего подумал бы, что вот прямо перед ним стоит небогатый, но милый и обходительный иностранец.
— Ладно, это все неважно. Вряд ли я смогу тебе объяснить. Просто поверь мне на слово. Фрэнк — очень странный парень. Или это тоже непонятно?
— Конечно, непонятно. Я же в отличие от тебя с иностранцами почти не общалась. А чтобы понять, что перед тобой именно «странный» иностранец, для начала неплохо познакомиться хотя бы с десятком самых обычных, — сказала Джун.
С этим ее высказыванием было трудно не согласиться. Японцы мало что знают об иностранцах. Один мой недавний клиент был из Техаса. Как-то раз он мне сказал, что поехал развлекаться в Сибуя и был поражен тем, что там увидел. «Я иду по улице, — рассказывал он, — и у меня такое ощущение, будто я в нью-йоркском Гарлеме. Кругом молодежь в хип-хоп прикиде, все с плеерами, в наушниках. Некоторые гоняют на скейтбордах…» Но самым удивительным ему показалось то, что никто из этих одетых по последней хип-хоповской моде мальчиков не мог связать и двух слов по-английски. Этот же клиент на следующий день после своего похода в Сибуя спросил у меня: «Может, они чернокожих любят?» Но я не знал, что ему ответить. Да и что можно тут ответить? Я же не могу просто сказать, что некоторые молодые люди считают, будто подражать «афроамериканз» — это круто. Между прочим, многие вещи, которые иностранцам кажутся удивительными, на ура проходят среди здешнего населения.
— Слушай, может, пойдем прогуляемся? — предложила Джун.
Мы оделись и вышли из квартиры. Я только успел повернуть ключ в замке, и тут Джун вдруг сказала: «Ой, что это?» и показала пальцем на дверь. На двери чернело нечто размером с половину почтовой марки. По виду оно напоминало обрывок запачканной бумаги. Я почему-то сразу же подумал, что это, наверное, кусочек человеческой кожи…
— Кенжи, ты знаешь, что это? — опять спросила Джун, внимательно рассматривая темное пятнышко на двери.
— Откуда мне знать? — ответил я и потрогал пятно пальцем. Его поверхность оказалась неприятно шероховатой. — Наверное, эту штуку сюда ветром занесло.
Впрочем, скорее всего, ветер здесь был ни при чем. Мне пришлось подковырнуть эту дрянь ногтем, потому что она прилипла к железной двери, будто клеем была намазана. Когда я все-таки ее отодрал, на двери остался небольшой грязный след. Отодранный клочок я бросил на лестницу. Сердце мое колотилось как бешеное. Чувствовал я себя отвратительно, но решил не показывать виду, чтобы Джун не догадалась.
— Интересно, когда я пришла, эта штука тут уже была? Не могу вспомнить… — задумчиво произнесла Джун, когда мы спускались по лестнице.
«Человеческая кожа. Как пить дать, — уныло думал я. — А наклеил ее не иначе как Фрэнк.
Только чья же это кожа? Школьницы или бомжа? А может, он за вчерашний вечер успел еще кого-нибудь пришить и это кожа с еще не найденного трупа?» — Я совершенно растерялся, от этих мыслей меня начало подташнивать.
— Кенжи, — Джун остановилась на несколько ступенек ниже меня, — что у тебя с лицом? Ты выглядишь как покойник.
Я не смог выдавить из себя ни слова. Джун обеспокоенно сказала:
— Слушай, давай домой вернемся. Такой ветер сегодня холодный.
А у меня в голове вертелась одна-единственная мысль: «Если это действительно человеческая кожа и ее действительно наклеил на мою дверь Фрэнк, зачем же я тогда ее выкинул?» Но правда заключалась в том, что я не хотел держать в руке эту гадость ни одной лишней секунды.
— Все, пойдем обратно домой. — Джун легонько похлопала меня по плечу.
— Нет, — наконец с трудом выдавил я. — Пошли лучше погуляем.
Пока мы не спеша прогуливались, держась за руки, я все время думал о том, что Фрэнк сейчас откуда-нибудь неотрывно за нами наблюдает. Джун то и дело с озабоченным видом посматривала на меня, но так ничего и не сказала.
А ведь на том клочке наверняка остались отпечатки пальцев… И это совершенно точно была никакая не бумага… Разве может такая штука взять и приклеиться сама собой на дверь? Небольшой клочок в половину почтовой марки, не ветром же его принесло, а даже если и ветром, почему именно на мою дверь, и почему он так плотно приклеился? Не потому ли, что кто-то пришел и специально его наклеил…
«Это предупреждение», — подумал я. А кому придет в голову делать мне предупреждение? Только Фрэнку. Может быть, эта штуковина, присобаченная на мою дверь, означает, что если я что-нибудь неожиданное выкину, то меня постигнет участь бомжа и старшеклассницы. Я сразу же представил себе Фрэнка, который с бесстрастным лицом наклеивает липкий от крови кусочек кожи на железную дверь, приговаривая: «Кенжи, ты ведь понимаешь, что я хочу этим сказать». Поступок вполне в его стиле. Я вообще по натуре пессимист и уже давно не жду от жизни ничего хорошего. Мои друзья часто делают мне на этот счет замечания. Но мне кажется, что это не врожденная черта, а приобретенная. Просто я тяжело пережил раннюю смерть отца.
Все плохое, что происходит в нашей жизни, зарождается и развивается в какой-то другой плоскости, и мы не можем заранее это почувствовать или предугадать. А потом в один прекрасный день это плохое просто происходит с нами, и все. И предотвратить уже ничего нельзя. Это то, что я для себя уяснил после того, как умер мой отец.
Мы вышли на большую улицу и растворились в толпе. Нас вынесло к станции «Мэгуро». Джун хоть и заметила, что со мной не все в порядке, ничего не говорила и не задавала лишних вопросов. У нее тоже всякое в жизни бывало. Родители ее развелись, когда она была еще совсем мелкой. Так что ей пришлось научиться сдерживаться. Маленьким ребенком она уже знала, что даже если тебе плохо, одиноко и ты умираешь от страха, говорить об этом с другими людьми не стоит.
Иногда мне кажется, что в этой стране такие вот «ушибленные», как мы с Джун, скоро станут подавляющим большинством. Уже и сейчас все понимают, что человека, который не в состоянии самостоятельно решать свои проблемы и ни разу не пережил стрессовой ситуации, нельзя назвать по-настоящему взрослым. И хотя японскую молодежь до сих пор принято называть «ранимой и не готовой к трудностям», мне кажется, что совсем скоро все изменится…
Я достал мобильник и набрал номер редакции в надежде, что мне удастся разузнать что-нибудь о Фрэнке:
— Алло. Здравствуйте. Ёкояма-сан?
— О, Кенжи, привет. Ты даже в праздники работаешь? — удивленно спросил Ёкояма, и это при том, что я застал его самого на рабочем месте ни много ни мало тридцатого декабря. Впрочем, он зачастую даже спал в офисе. Если верить Ёкояме, то наивысшим счастьем для него были те дни, когда, сидя за своим симпатичным «Макинтошем», он под звуки классического джаза верстал очередной номер «Токио Пинк Гайд».
— Работаю. Гайджинам-то дела нет до праздников.
— Угу. Это точно. Кстати, тебе из полиции не звонили? — спросил Ёкояма.
Я даже вздрогнул от неожиданности, но оказалось, что к Фрэнку это не имело ровным счетом никакого отношения.
— А в чем дело? — уняв дрожь, спросил я.
— Ты ведь знаешь, что у «Токио Пинк Гайд» есть страничка в интернете?
— Конечно, знаю, вы же все время об этом всем рассказываете. Как трудно работать в HTML-формате без специального образования и всякое такое.
— Ага. Так вот, мне по поводу нашего сайта предупреждение пришло. Из полиции.
— Какое еще предупреждение?
— Ну… Я там пару фотографий вывесил… Никакой жесткой порнографии, а так — легкая обнаженка. У меня же издание для иностранцев, я свои обязанности знаю: самоконтроль, внутренняя цензура и все такое… Короче, на этих фотографиях видны лобковые волосы, ведь сейчас во всех журналах такое печатают, не только у нас… Да-а… Так что, по-видимому, фотографии эти с сайта придется снять. Просто там, на сайте, было и твое объявление, вот я и подумал, что тебе могли из полиции позвонить.
— Нет, вроде. Из полиции мне никто не звонил.
— Ну вот и ладно. А если будут звонить, ты лучше говори, что ничего не знаешь.
— Ладно, так и скажу. А вам случайно мой клиент не звонил? — на всякий случай спросил я. Мало ли, вдруг Фрэнк пытался узнать мой адрес у Ёкоямы. Хотя, по идее, редактор не должен давать клиентам подобной информации, предварительно не согласовав со мной.
— А как же, звонил, — совершенно обыденным тоном ответил Ёкояма.
Я подумал, что у меня сердце сейчас из груди выскочит.
Мы с Джун чуть-чуть не дошли до станции, и сейчас я говорил по мобильнику, спрятавшись от ветра за небольшим рекламным щитом у кондитерской. Джун, не выпуская моей руки, разглядывала витрину, на которой были прихотливо разложены традиционные новогодние печенья и пирожные. Во время моего с Ёкоямой разговора она несколько раз с беспокойством на меня посматривала.
— А он не сказал, как его зовут?
— Сказал, только я не запомнил. Не то Джон, не то Джеймс — какое-то распространенное имя. Он просил, чтобы я дал ему номер твоего банковского счета. Разумеется, я ему ничего не сказал. Но вообще-то, это, конечно, немного подозрительно.
— Мм… И что же тут подозрительного? Кстати, он из Японии звонил?
— А я о чем? Именно это мне и показалось странным. Этот парень сказал, что звонит то ли из Канзаса, то ли из Миссури, короче — откуда-то из Америки. Звонил он вчера ночью. Вернее, под утро. Получается полнейший бред. Миссури или Канзас, неважно, — это центральные штаты. То есть если подсчитать разницу во времени, получится, что он звонил мне в воскресный полдень, двадцать девятого декабря. И с чего это, спрашивается, ему приспичило в воскресенье днем узнавать банковский счет своего гида из Японии? Они же у себя в Америке по воскресеньям сперва идут в церковь, а потом в кино. Я понимаю, если б он мне позвонил и сказал, что переплатил по ошибке и хочет часть денег назад, а так… вообще бессмыслица какая-то: «Не подскажете ли мне счет моего сопровождающего? Благодаря ему я очень хорошо провел время в Японии и теперь хочу оплатить его услуги, так как забыл это сделать на месте» …Как это прикажете понимать? Кроме того, гораздо умнее было бы сначала позвонить тебе. И уж, наверное, ты бы меня предупредил, что один из твоих клиентов может мне позвонить и попросить номер твоего счета. В общем, я у него спросил, говорил ли он уже с тобой на эту тему.
— И что он?
— Он ответил что-то типа того, что не смог до тебя дозвониться… Ну, что скажешь?
— Во-первых, я всегда с клиентами договариваюсь, чтобы они мне платили в последний день либо чеком, либо наличными. А во-вторых, что я дурак, что ли, договариваться о заграничных переводах?
— Во-во, оплата наличными — основа проституции. То есть не в том смысле, что ты проститутка, не пойми меня неправильно.
— Ёкояма-сан, а этот человек, как он вам показался? Ну голос там…
— Голос? Обычный голос, только вот звучал он как-то… слишком близко, что ли. Я даже удивился вначале. Правда, широкополосная телефонная связь с Америкой, конечно, очень качественная, но не настолько же. Вообще никаких помех не было. А голос и вправду ничем не примечательный: не хриплый, не звонкий, не низкий, не высокий. И говорил он совершенно обычно — не особенно вежливо, но и не грубо. Стандартный такой английский. А в чем дело? Что-то случилось?
— Да нет, все нормально, — ответил я. Зачем лишний раз говорить о том, в чем я сам не уверен. Все равно словами здесь ничего не объяснить.
— А, вспомнил. Этот парень в конце начал нести какую-то чушь. Кажется, что-то про фокусы.
На секунду я подумал, что ослышался.
— Что?! Извините, Ёкояма-сан, я не расслышал, что вы сказали.
— Похоже, твой клиент почувствовал, что я неприятно удивлен… Честно говоря, я уже спал, когда он позвонил. Я, конечно, иностранцев очень люблю и уважаю, но преимущественно днем, а когда мне звонят на рассвете и несут всякий бред… Так что я с ним особо не рассусоливал, а почти сразу же поинтересовался, звонил ли он тебе. А он начал мне рассказывать, какой ты распрекрасный, как хорошо знаешь свое дело, какие вы теперь закадычные друзья и как здорово вы повеселились, и все в таком роде. Я сразу понял, что здесь что-то не так. Представь себе американца, который в воскресенье днем звонит в Японию из своего семейного гнездышка в Канзасе и начинает нахваливать совершенно незнакомому человеку, то есть мне, своего сопровождающего — того самого, который показывал ему красоты Токио: пип-шоу, линжери-клубы, садо-мазо бары и публичные дома. Разве это нормально?
Но я представил себе совсем другую картину. Я представил Фрэнка, который, заранее приготовив кусочек человечьей кожи, звонит Ёкояме из гостиничного номера или бог знает откуда и говорит: «Кенжи — замечательный парень. Дайте мне, пожалуйста, номер его банковского счета». Фрэнк вообще экстремал. Хотя, разумеется, он не имеет ничего общего с теми панками-экстремалами, которые, раскрасив себя в боевые цвета, бегают в чем мать родила прямо по улице. Его экстремальность абсолютно иного свойства.
— А с чего ты взял, что это был Фрэнк? — спросила Джун.
Мы сидели в кондитерской, в кофейном углу, и пили кофе. Это была идея Джун — она меня сюда затащила, сказав, что, судя по-моему лицу, чашка кофе мне отнюдь не повредит. Мы заказали два капуччино. Кофе выглядел очень аппетитно, но, машинально отпивая глоток за глотком, я совсем не чувствовал вкуса. У меня было такое ощущение, что язык и горло покрыты тонкой непроницаемой пленкой. Сердце бухало в ушах. Голова кружилась. Я пересказал Джун свой разговор с Ёкоямой.
— Не знаю. Просто мне показалось, что это мог быть только Фрэнк.
— Ага. Тебе еще, наверное, показалось, что именно Фрэнк наклеил нам на дверь эту штуку.
— Ну-у… — неопределенно протянул я и решил не говорить Джун, что «эта штука» на самом деле, скорее всего, не что иное, как человеческая кожа.
Все, что связано с людской злобой и ненавистью, не стоит доверять дорогому тебе человеку. Даже в шутку лучше этого не делать. С такого рода неприятностями надо справляться самому. Когда ты с кем-нибудь советуешься по поводу своих несчастий, то твои несчастья автоматически начинают распространяться и на этого человека. Так зачем я буду впутывать мою нежную школьницу в эту неприятную историю. Лучше сохранить все в секрете. Мне казалось, что Джун не догадывается, что я от нее что-то скрываю.
— Знаешь что, — сказала Джун с каким-то странным, немного хулиганским выражением на лице. Я подумал, что именно с таким выражением мог бы звать родителей какой-нибудь малолетний карапуз, который обнаружил у порога дома труп: «Знаете что, тут у нашей двери кто-то спит!»
— Знаешь что, это очень похоже на папирус.
— Какой папирус? А! Я понял. Как там в рекламе было: «Любовь с первого глотка», этот, что ли?
— Кенжи!
— Что?
— Поверь, мне очень нравятся твои шутки, но не сейчас.
А я и не шутил вовсе — просто перепутал «папирус» и «карупис» — любимый напиток японцев, беленькую такую кефирную водичку. Я вообще с трудом понимал слова Джун и казался сам себе жалким и беспомощным. На меня словно затмение какое-то нашло.
— Эта штука, на твоей двери, она же вся в крови была, разве не так? Но кровь засохла и поэтому стала черной. Правильно?
— Правильно, — со вздохом признался я. У меня уже не было сил врать, видимо, я слишком перенапрягся. — Это, наверное, чья-то кожа. Понимаешь?
— Это еще почему?!
— Да потому, что это было предупреждение. Ну, чтобы я в полицию не пошел или еще что-нибудь в этом роде…
В моем нагрудном кармане зазвонил мобильник. У меня появилось плохое предчувствие. И оно оправдалось — звонил Фрэнк.
— Ха-ай, Кенжи. Как делишки? — спросил он до невозможности безмятежным голосом. Слова, казалось, шли напрямую из его мозга, не задействуя голосовые связки. Судя по посторонним звукам в трубке, Фрэнк звонил не из гостиницы, а из телефона-автомата.
На нашем столике, как, впрочем, и на всех остальных столиках в кофейном углу, красовалась наклейка: «Просьба не разговаривать по телефону в помещении кондитерской». Джун пальцем указала мне на дверь. Но молодая симпатичная официантка, которая выкладывала свежие пирожные на нарядные тарелки в стеклянной витрине, улыбнулась и сказала:
«Ничего страшного, кроме вас, никого нет, поэтому вы можете и здесь поговорить».
— Спасибо, — Джун слегка поклонилась девушке.
Она очень любила эту кондитерскую, часто сюда заглядывала и, судя по всему, знала симпатичную официантку в лицо. Невероятно, но голос Фрэнка, звучавший в трубке, изуродовал даже эту обыденную, ничем не примечательную бытовую сценку. Его неприятный голос перебил приветливый разговор двух молодых девушек, и у меня окончательно упало настроение. Посреди небольшой кондитерской то, что олицетворял собой Фрэнк, столкнулось с тем, что олицетворяла собой Джун. Реальность треснула, и я почувствовал, что меня засасывает в эту трещину, как в желудок какого-то мифического чудовища.
— Я в порядке, Фрэнк, — через силу ответил я, стараясь сдержать дрожь в голосе. Нельзя, чтобы он догадался. Надо делать вид, что я ничего не подозреваю. В конце концов, я же самый обычный, туповатый сопровождающий. По крайней мере, нужно постараться, чтобы Фрэнк думал именно так.
— Ну вот и замечательно! Тогда встретимся сегодня вечером, как и договаривались. Идет?
— Ага. По рукам. В девять я встречу тебя у отеля.
— Повеселимся сегодня! Вчера так здорово было, мне жутко понравилось.
— Приятно слышать.
— Только знаешь, я в другой отель переехал.
Я обмер. В горле пересохло.
— В какой?
— В самый лучший! Прямо рядом с муниципалитетом. «Хилтон» называется.
— Ну ладно. Тогда скажи мне, в каком ты номере. Где тебя искать?
— Сам посуди, я ведь через два дня уезжаю. Вот и захотел хоть немного в первоклассном отеле пожить. И тут выясняется, что все номера забиты. Кошмар. Еле нашел свободный. Это потому что Новый год скоро. Японцы, похоже, к Новому году серьезней относятся, чем к Рождеству. — Фрэнк так и не назвал мне свой номер. Опять врет, наверное. Ни в какой «Хилтон» он и не переезжал, просто намекает, чтобы я до него не докапывался.
— А как твоя девушка?
Стоило Фрэнку задать этот вопрос, и я сразу же подумал, что он, должно быть, следит за нами. Вот прямо сейчас смотрит на нас из темноты сквозь освещенные окна кондитерской.
— Жива-здорова. Надо же, ты, оказывается, запомнил, что у меня есть девушка.
— Да, я просто волновался вчера очень. Ты ведь из-за меня припозднился. В смысле домой вернулся позже, чем обещал. Я думал, она сердиться на тебя будет. Тебе здорово попало? Девчонки всегда такие скандалистки.
Откуда же он следит? Похоже, знает, что я сейчас вместе с Джун.
— К счастью, моя — не скандалистка. У нас все в полном порядке. Мы вообще-то сейчас в кафе сидим.
— Ой, как неудобно. Я вам, наверное, помешал. Ты уж меня извини.
— Пустяки. Хорошо, что ты позвонил. Ты вчера вечером плохо себя чувствовал. Я за тебя немного беспокоился.
— Все давно прошло. Вчера я и правда немного сплоховал. Но сегодня я в ударе. Прямо физически чувствую, как мой мозг обновляется. Понимаешь? Каждую новую клеточку отдельно ощущаю. Так что вечером будем веселиться. Я хочу во что бы то ни стало кого-нибудь сегодня трахнуть.
— Слышишь, Фрэнк, скажи все-таки, в каком номере ты остановился? Мало ли, вдруг мне срочно понадобится с тобой связаться.
— Зачем это тебе со мной срочно связываться?
— Ну я к примеру сказал. Если я место встречи перепутаю или вдруг вовремя не смогу прийти. Я на всякий случай хочу знать, в каком номере ты живешь. Для подстраховки.
— Ах вот в чем дело. Ну я вообще-то еще регистрацию не прошел. Только что заказ оформил и сдал багаж. Так что номера своего пока не знаю. Они сейчас как раз убирают в номерах.
— Ну ладно. Узнаешь — позвони мне, идет?
— Конечно! Нет проблем. Хотя… Слушай, я сегодня собирался целый день быть в городе, по делам, так что не знаю, смогу ли тебе позвонить…
— Хорошо, тогда я попытаюсь у администратора в гостинице твой номер узнать.
— Лучше не надо. Понимаешь, я у них там под другим именем записан. Я для них совсем не Фрэнк. Да ты, наверное, и сам знаешь все эти грязные игры — приходится все время под вымышленным именем регистрироваться. А что касается места встречи-давай договоримся на входе в баттинг-центр. Там, где мы вчера с тобой были.
— Извини, что ты сказал? — переспросил я.
— На входе в баттинг-центр. Сам баттинг-центр на втором этаже, а на первом, кажется, зал игровых автоматов или что-то в этом роде. Давай там встретимся. Классное место, мне понравилось.
— Знаешь, Фрэнк, я там никогда ни с кем не встречался. Давай лучше в гостинице встретимся, в вестибюле. Если ты не возражаешь, конечно. Можно в «Хилтоне», например.
— Не-е… я же был сегодня в «Хилтоне». Я в таких местах всегда теряюсь. Ты себе не представляешь — огромная толпа народу, шум, гам. И этот их снобизм… Не очень-то приятно. Я ведь родом из деревни и страшно напрягаюсь в такой суматохе.
«Ну и какого, спрашивается, хрена ты туда переехал?» — подумал я про себя. Ведь буквально минуту назад он сам мне сказал, что ему осталось в Японии всего два дня и захотелось пожить в первоклассном отеле.
— Фрэнк, по правде говоря, я после вчерашнего немного простужен. Поэтому я бы хотел как можно меньше времени проводить на улице. Понимаешь? Так что мне все равно, где с тобой встречаться, но лучше где-нибудь под крышей. И кроме того… — Я собирался закончить фразу словами: «в том районе очень много опасных типов», но Фрэнк меня перебил:
— Я все понял. Если ты простужен, то, конечно же, очень глупо встречаться на улице. Это абсолютно дурацкое предложение, и оно, разумеется, никуда не годится. Прости меня, пожалуйста. Просто мы вчера так здорово повеселились! Я, правда, немного расклеился в конце, но ты был таким великодушным и заботливым. Понимаешь? Я теперь, когда о баттинг-центре думаю, именно об этом вспоминаю. Веришь ли, это самое светлое воспоминание за весь вчерашний день. И я очень хочу, чтобы ты это понял. Но так как ты нездоров, то все это совершенно неважно. Давай встретимся в каком-нибудь другом месте. Только, ради бога, не в «Хилтоне»!
— Хорошо. Встретимся там же, где вчера. В той же самой гостинице. Во-первых, это недалеко от Кабуки-тё, хотя… если ты не собирался идти в Кабуки-тё, то, наверное, эта гостиница не очень подходит.
— Подходит-подходит. — И Фрэнк принялся уверять меня, что уже успел полюбить эту затрапезную гостиницу всей душой.
— Ну что же, тогда в девять вечера на том же месте. — И я уже собирался нажать на кнопку, как вдруг Фрэнк сказал:
— Может, вместе со своей девушкой придешь?
— Что?! — Я невольно повысил голос. Джун сидела прямо передо мной. Я машинально взглянул на нее — она помешивала ложечкой густую молочную пену в чашке. За все это время Джун не выпила ни глотка. С обеспокоенным лицом она, почти не отрываясь, следила за мной, пока я говорил с Фрэнком по телефону.
— Фрэнк, может быть, мне послышалось, но ты вроде предлагаешь, чтобы я пришел сегодня вечером вместе со своей девушкой?
— Ну, предлагаю. Втроем-то веселее. Что за проблемы? Тебе не понравилось мое предложение?
На мой взгляд, психически здоровый человек ни при каких обстоятельствах не предложит своему сопровождающему (напомню — сопровождающему по веселым кварталам), чтобы тот привел с собой свою девушку. С ума сойти! Наверное, он подумал, что раз я уже обо всем рассказал Джун, то надо ее убрать. Убить прямо на входе в баттинг-центр.
— Моя девушка никуда не пойдет, понял? — еле сдерживаясь, сказал я.
— Понял, — сухо ответил Фрэнк и повесил трубку.
Первым делом я выпил немного кофе, затем пересказал Джун наш с Фрэнком разговор. Я рассказывал очень обстоятельно, стараясь ничего не упустить. Особенно все, что касалось переезда из отеля в отель — слишком много было там противоречий. Если говорить сбивчиво, Джун, чего доброго, спишет эти противоречия на мою манеру рассказывать. А мне очень хотелось, чтобы она поняла, почему я заподозрил Фрэнка. Когда я закончил, Джун сказала:
— Нда-а… Подозрительный типчик. — И пригубила капуччино. В ее голосе мне послышалось беспокойство. — Может, все-таки заявим на него в полицию?
— И что мы им скажем? — спросил я.
В ответ Джун тяжело вздохнула. Капуччино окончательно остыл, пузырьки молочной пены один за другим бесшумно полопались, и теперь в чашке подрагивала коричневая жидкость, большее всего смахивающая на болотную жижу.
— Можно сказать, что мы знаем человека, который убил школьницу и бомжа… Правда, у нас никаких доказательств нет. А если просто сказать, что мы знаем одного гайджина по имени Фрэнк, который очень странный парень и к тому же все время врет? В полицию ведь и позвонить можно, вовсе не обязательно самим идти…
— Джун, я ведь даже не знаю, где он остановился! И насчет его имени я совсем не уверен. Он же врет не переставая. Ну заявим мы на него в полицию, где они его искать будут? Между прочим, вовсе не факт, что вчера он ночевал в «Принце». Знаешь этот отель, в Синдзюку? Ну, неважно. Я ведь его до комнаты так и не проводил и даже не видел, брал ли он у администратора ключ. Кроме того, я даже ни разу не звонил ему в номер. То есть мы вообще о нем ничего не знаем.
— Интересно, почему он захотел меня увидеть?
— Понятия не имею.
— Слушай, может, тебе не ходить сегодня?
— Я уже думал об этом. Но очень жалко денег — он ведь мне еще не заплатил.
— Да ну их, эти деньги.
— Вообще-то, дело вовсе не в деньгах. Просто Фрэнк уже в курсе, где я живу, понимаешь? Я ведь не знаю, что он предпримет, если я не приду вечером в «Принц». И, честно сказать, я его боюсь ужасно. Может быть, он попросил меня прийти сегодня вместе с тобой, чтобы выяснить, что я тебе о нем рассказывал. — Я не стал говорить Джун о том, что Фрэнк, возможно, хочет ее убить.
В этот момент в кондитерскую зашла женщина лет тридцати с двумя детьми — мальчиками младшего школьного возраста. Втроем они подошли к витрине и принялись радостно выбирать пирожные. Оба мальчика были очень опрятными и вели себя на удивление воспитанно. Женщина, одетая в элегантное пальто, под которым виднелся не менее элегантный костюм, вежливо, тихим голосом сделала заказ. Джун вполоборота наблюдала за вошедшими. Неожиданно она встретилась глазами с одним из мальчишек, и тот ей улыбнулся. Мне в голову пришла мысль, что еще совсем недавно подобная сцена вызвала бы у меня раздражение.
Мне часто кажется, что я обладаю каким-то особым чутьем на ту самую «злую волю», о которой я уже говорил. Так что, если интуиция подсказывает мне, что Фрэнка нужно опасаться, значит, он действительно опасен. Злую волю порождают одиночество, тоска и гнев. Эта недобрая троица разрушает человека, лишает его чего-то очень-очень важного, выедает из него сердцевину, и в конце концов в образовавшейся внутри человека каверне, то есть пустоте, возникает «злая воля». Я не заметил за Фрэнком особой жестокости или, скажем там, садистских наклонностей. Он не производил впечатления патологического убийцы. Но пустота внутри него была абсолютной. Бездна, заключенная в телесную оболочку, — вот что представлял собою Фрэнк.
За свою жизнь каждый из нас хоть единожды, но почувствовал в себе проявление «злой воли». Например, пожелал кому-нибудь смерти или даже был готов собственноручно совершить убийство. Однако мы подавляем эти порывы. Рожденная пустотой «злая воля» опускается на дно, слабеет и забывается или трансформируется в трудоголизм или что-нибудь в этом роде. Но Фрэнк — не такой, как мы. Я не могу знать наверняка, убийца он или нет, однако я безошибочно чувствую в нем эту бездну. Все его вранье — оттуда, из пустоты. У меня тоже был в жизни темный период, и я знаю, о чем говорю. Хотя, конечно, даже в самые плохие свои времена я был просто безобидным младенцем по сравнению с Фрэнком.
— Ладно, тогда звони мне каждые полчаса, — сказала Джун. Я кивнул. Она добавила: — И постарайся не оставаться с ним один на один.
Фрэнк ждал меня в вестибюле той самой гостиницы — расположенной как раз напротив входа на станцию «Сэйбу-Синдзюку», — где мы встречались в первый вечер. Он стоял, прислонившись к одной из колонн, и я не заметил его, сразу от входа повернув в сторону бара-ресторана.
— Эй, Кенжи! — окликнул он меня откуда-то сзади. Я вздрогнул от неожиданности, сглотнул и обернулся на его голос. Фрэнк отделился от колонны и двинулся ко мне.
— Мы, по-моему, в баре договорились. Или, может, я что-то напутал? — недовольно сказал я.
— Там слишком много народу, — ответил Фрэнк и подмигнул.
От этого подмигивания мне стало дурно: в тот самый момент, когда его веко, дрогнув, начало опускаться вниз, глазное яблоко неожиданно резко дернулось и ушло куда-то вверх. На секунду его открытый глаз стал абсолютно белым. Я инстинктивно отвернулся и увидел, что в баре-ресторане, который отлично просматривался из вестибюля, практически нет посетителей. Заметив, что я смотрю в сторону бара, Фрэнк сказал:
— Там было очень много народу, но буквально несколько минут назад почти все ушли.
Сегодня Фрэнк оделся иначе, чем вчера. На нем были вельветовый пиджак, черный свитер и джинсы. На ногах — кроссовки. Прическа тоже поменялась: челка, которая вчера была аккуратно зализана набок, сегодня топорщилась во все стороны. Вместо вчерашней старенькой кожаной сумки Фрэнк держал в руке матерчатый рюкзачок. Короче, абсолютно другой стиль.
— Я тут нашел классный бар. Давай для начала туда сходим. Там очень необычно. Здесь вообще много всяких странных заведений.
Мы вчера несколько раз проходили мимо этого бара. Довольно известное место. Но вовсе не потому, что у них искусный повар, крутой дизайн или прикольные коктейли, а по той простой причине, что в Кабуки-тё это единственный бар без всякой сексуальной подоплеки. Иностранцам это место тоже нравилось, и я уже несколько раз успел побывать в баре со своими клиентами. Интерьер там был выдержан в духе минимализма: напротив длинной барной стойки располагался не менее длинный широкий подоконник. Вдоль него, как и вдоль стойки, стояли стулья. Столов в помещении не было ни одного.
Всю дорогу, пока мы шли от гостиницы к бару, зазывалы активно заманивали нас в разные заведения, но Фрэнк не проявил никакого интереса ни к линжери-клубу, ни к «глазку».
— Сегодня мы начнем с выпивки, — заявил он и приветственно поднял в воздух полную кружку пива, только что принесенного от барной стойки. Я последовал его примеру. Мы чокнулись. Впрочем, если Фрэнку действительно так хотелось пива — мы с ним вполне могли бы выпить и в гостиничном баре-ресторане. Почему он не захотел туда пойти? Однажды, в каком-то ужасно реалистичном романе — имя автора, разумеется, я не запомнил, — я прочел, что если хотя бы два вечера провести в одном и том же баре, то официанты и бармен наверняка запомнят твое лицо.
Я огляделся по сторонам в поисках знакомых. Не оставаться с Фрэнком один на один — это само собой разумеется. Но мне пришло в голову, что будет совсем неплохо познакомить Фрэнка с кем-нибудь из моих приятелей. Просто, чтобы были свидетели. Люди, которые смогут потом рассказать, что, мол, «Кенжи сегодня вечером тусовался с таким-то и таким-то иностранцем».
Фрэнк, попивая свое пиво, сверлил меня взглядом. Он словно пытался заглянуть внутрь меня и прочесть мои сокровенные мысли. Я еще раз огляделся. Как назло — ни одного знакомого лица. Хотя народу полно, барная стойка вся забита разнообразного вида посетителями: здесь и сравнительно обеспеченная — по крайней мере на вид — молодежь, и продвинутые салари-маны в костюмчиках престижных расцветок — ни серого, ни темно-синего вы среди них не найдете, и знающие толк в развлечениях моложавые офис-леди. Всех этих людей объединяет одно — они считают, что время от времени вполне допустимо вылезти из дорогущего бара на Роппонги и пойти развлечься вместе с простым народом — то есть в Кабуки-тё. Ближе к ночи сюда обычно заглядывают девушки-хостесс и прочие барышни, которые работают в здешних заведениях.
— Кенжи. ты какой-то странный, — сказал Фрэнк, прихлебывая из кружки. Сегодня это у него получалось значительно быстрее, чем вчера.
— Устал немного. Ну и простудился к тому же. Я ведь тебе говорил по телефону.
Фрэнк со мной познакомился только вчера, но сдается мне, что в этот момент я бы показался странным даже своим давнишним друзьям. Более того, я казался странным самому себе. Именно так люди и сходят с ума. «Мнительный разум плодит демонов».
Фрэнк посмотрел на меня с сомнением. Что бы ему такое сказать? Ладно, пусть сомневается, главное, чтобы он в своих сомнениях не переусердствовал. Похоже, нет никакого смысла скрывать от него тот факт, что он кажется мне подозрительным, но одно дело просто считать человека подозрительным и совсем другое — подозревать его в конкретном убийстве. Или даже в двух. Так что про школьницу и бомжа лучше помолчать. Если этот американец узнает, что я углядел между двумя убийствами и его персоной какую-то связь, он меня сразу же прикончит. В этом я не сомневался. С другой стороны, если я буду изображать из себя ничего не подозревающего дурачка, он может не устоять перед соблазном убить еще одного идиота, то есть меня. Во всем нужна мера.
— Между прочим, мы так и не решили, куда сегодня пойдем. У тебя есть какие-то пожелания? — спросил я у Фрэнка.
— Это, Кенжи, твоя работа — подкидывать мне интересные идеи.
Я как можно более спокойно сказал то, что секунду назад пришло мне в голову:
— Ну что ж, тогда давай пойдем в баттинг-центр и немного поиграем в бейсбол. Скажем, часов до пяти. Утра, разумеется. Как тебе такая идея?
— До пяти часов? Утра? — радостно переспросил Фрэнк.
— Йес, йес. — Я изо всех сил закивал головой.
Он улыбнулся мне в ответ стандартной американской улыбкой во весь рот. Потом одной рукой высоко поднял кружку, другой потрепал меня по плечу и громко рассмеялся. Смеющийся американец с кружкой пива — это нечто такое же само собой разумеющееся, как японец с фотоаппаратом на шее, вежливо кланяющийся направо и налево. Люди, сидевшие неподалеку от нас, с дружелюбным любопытством обернулись на громкий и неожиданный смех. Фрэнк им явно понравился. Японцам вообще нравится глядеть на смеющихся иностранцев. Приятно видеть, что человек, судя по всему, не зря проделал нелегкий путь до Японии, если он в состоянии радоваться и получать удовольствие от своего пребывания здесь. Мы, японцы, рассуждаем примерно следующим образом: «Раз иностранцам у нас нравится, значит, наша страна и наш бар — не такие уж плохие. А может быть, даже и очень хорошие. И в таком случае нам крупно повезло, что мы здесь живем и можем хоть каждый день приходить в этот бар и как следует напиваться».
Бар и в самом деле был неплохой. В нем играл на удивление приличный джаз, да и освещение было подобрано с большим вкусом. В этой интимной полутьме люди, сидевшие рядом, даже если бы очень захотели, вряд ли смогли бы разглядеть лицо Фрэнка. Им бы не удалось увидеть, что, даже когда Фрэнк заливисто смеялся, похлопывая меня по плечу, глаза его оставались холодными, как стеклянные шарики. Во что бы то ни стало мне нужно было выдержать этот стеклянный взгляд и по возможности изобразить искреннюю радость.
Никогда еще улыбка не стоила мне такого труда. Я снова начал опасаться за свои нервы — кто знает, сколько времени я выдержу такое напряжение?
— До пяти утра, Кенжи, я буду заниматься сексом. Понимаешь? Сексом. Вот только пиво допью, взбодрюсь, и мы с тобой сразу же пойдем в какое-нибудь заведение, где меня наконец-то обслужат как следует.
В общем, по его словам было не очень ясно, подействовала ли моя шутка насчет баттинг-центра или нет.
После разговора с Джун, уже по дороге в «Принц», я на всякий случай купил газовый баллончик. Правда, она настаивала на том, чтобы я купил электрошокер, но, на мой взгляд, это была неудачная идея. Слишком уж много возни с этой штуковиной. Пока ее включишь — тебя уже десять раз поиметь успеют, а если изначально оставить ее включенной, то батарейка моментально садится. Получается, что электрошокером удобно защищаться, если ты точно знаешь, где и когда на тебя нападут. А в остальных случаях он не очень-то подходит для самозащиты.
«Надо от этого чувака избавляться. Пусть в одиночку развлекается», — подумал я, глядя на Фрэнка. Можно было, например, отправить его пообщаться с хостессами в «Китайский клуб» или просто посоветовать пойти часа на три в лав-отель с какой-нибудь южноамериканской проституткой.
— Короче, тебе срочно нужна женщина, и ты готов заплатить ей за услуги, — подытожил я.
— А как же, — ответил Фрэнк. — Только сейчас на мой вкус еще немного рановато для таких услуг.
— Твое дело, конечно, но чем позже — тем меньше шансов найти что-нибудь приличное. Не забывай, что через два дня Новый год. Все фирмы закрываются, служащие разъезжаются, чтобы провести отпуск с семьей, так что спроса на проституток в это время обычно нет. А где нет спроса, там нет и предложения.
— Ладно, Кенжи, не переживай. Я на этот счет все уже разузнал.
— Что «все»?
— Все, что меня интересовало. Я тут после обеда прогулялся немного и заодно расспросил как следует одного негра, который флаеры на улице раздает. Помнишь, мы вчера его встретили? Так вот, он мне много чего интересного рассказал. Я еще с одной девушкой пообщался — она там неподалеку стояла. Девушка эта по-английски с трудом, но все же разговаривает. Она мне сказала, что в Новый год все работают как обычно. Подумай сам, Кенжи, какое дело этим проституткам до Нового года? Они же специально из-за границы приезжают, чтобы деньги зарабатывать.
— Я смотрю, ты и без меня прекрасно справляешься. Вон сколько всего разузнал, — сказал я и подумал, что было бы просто супер, если бы Фрэнк сам поискал себе женщину, раз моя помощь ему не нужна.
— Кенжи, ну как ты можешь так говорить? Ты ведь не просто сопровождающий — ты теперь мой друг. Неужели ты на меня обиделся из-за этой прогулки? Я совсем не подумал о том, что это может задеть твою профессиональную гордость. Прости меня, пожалуйста, если я тебя расстроил.
— Да ладно. Я не в обиде. — Теперь мне пришлось изобразить дружескую улыбку. Фрэнк был абсолютно не похож на себя вчерашнего. Весь такой энергичный, и оптимизма хоть отбавляй. И даже голос у него звучал по-другому, как-то громче и резче. «Либо нервничает, либо просто перевозбудился», — подумал я и спросил: — Ты, похоже, вчера крепко спал. Хорошо выглядишь.
Фрэнк покачал головой:
— Да я час всего спал.
— Час?
— Ага. Но это в порядке вещей. Я всегда мало сплю, когда у меня в мозгу новые клетки вырабатываются. Это же известный факт, в обычной ситуации сон прежде всего необходим не для тела, а для мозга. Во время сна отдыхает именно мозг, потому что тело может отдохнуть и без этого — лег себе на бок и восстанавливаешь физические силы. А мозг восстанавливается, только когда мы спим. Поэтому если долго не спать, то можно очень сильно себе навредить, ведь мозг разрушается именно из-за недосыпания.
В этот момент в бар зашла одна моя знакомая. Девушка по имени Норико, одна из немногих девушек-зазывал. Норико работала в клубе знакомств. Я помахал ей рукой, чтобы она подошла к нам.
Клуб знакомств устроен следующим образом. Сначала работники клуба находят девушек. То есть они стоят прямо на улице и предлагают проходящим мимо женщинам — молодым и не очень — заглянуть в клуб. Согласившиеся получают бесплатную выпивку и бесплатное караоке, а также шанс познакомиться с обходительным кавалером. Разумеется, за выпивку и караоке платят мужчины, которые заходят в клуб.
— О, Кенжи. Давно не виделись. — Норико не спеша подошла к нам.
— Это Норико, — сказал я Фрэнку, — она здорово разбирается в здешних заведениях. У нее можно узнать, куда лучше пойти. А это — Фрэнк, мой клиент, — заговорив с Норико, я перешел на японский. Она вообще английского не знала. Ну разве что пару слов. Ей было что-то около двадцати, но в школе она училась только первые шесть лет. После шестого класса Норико большую часть времени провела не в школе, а в исправительной колонии. Так что она была, что называется, закоренелой малолетней преступницей.
Впрочем, все эти подробности я узнал не от нее. В Кабуки-тё о Норико ходило множество слухов, но правды никто не знал. Даже напившись вдрызг, Норико никогда не рассказывала о своем прошлом. И хотя выражение «малолетние преступники» теперь встречается крайне редко, оно вряд ли окончательно выйдет из употребления, пока в Японии есть такие, как Норико.
Пока я представлял их друг другу, Фрэнк все больше мрачнел. В его глазах промелькнула сначала злоба, потом неприязнь и, наконец, безнадежность и разочарование. Норико лишь в самом начале знакомства вскользь взглянула на Фрэнка и больше уже ни разу на него не посмотрела. Такие, как она, очень тонко чувствуют, на кого стоит смотреть, а на кого не стоит. Вероятно, из-за того что большую часть жизни Норико и ей подобные прожили среди людей, смотреть на которых опасно для жизни.
— А фамилию Фрэнка я так пока и не знаю. Как-то не было случая спросить, — словно невзначай проговорил я и заказал для Норико виски с содовой. Ей почти сразу же принесли заказ, и она со знанием дела принялась за свой «Wild Turkey».
— Фрэнк, может, назовешь нам свою фамилию? По случаю. Раз уж ты с девушкой знакомишься, чтобы по всем правилам…
Фрэнк насупился еще больше.
— Фамилию знать хотите? — пробормотал он.
— Кенжи, может, я вам мешаю? — С этими словами Норико попыталась уйти, но я удержал ее.
— Пожалуйста, не уходи, — вполголоса сказал я и умоляюще взглянул на нее.
— Маслоеда, — вдруг сказал Фрэнк.
От неожиданности мне даже показалось, что он вдруг заговорил по-японски. На всякий случай я переспросил:
— Чего-чего?
— Мас-ло-е-да, — медленно, по слогам сказал Фрэнк.
До встречи с Фрэнком я успел поработать в общей сложности, наверное, с парой сотен клиентов-американцев, но, разумеется, ни у кого из них не было такой фамилии.
— Познакомься, пожалуйста, это Маслоеда-сан, — сказал я Норико.
— Ты же сказал, что его Фрэнком зовут. — И Норико достала из кармана своей спортивной курточки красную пачку «Мальборо». Она курила, прикладываясь к стакану с виски после каждой затяжки.
— Фрэнк — это имя, вроде как Кенжи или Норико.
— Знаю-знаю, я ж не совсем идиотка. Вот Уитни — это тоже имя, а Хьюстон — фамилия, правильно?
— Угу. — Я решил сменить тему. — А как у тебя с работой?
— Не так чтобы очень. Зима все-таки. Холодно. Может, зайдете в наш клуб?
— Это от моего клиента зависит: захочет зайти — конечно, зайдем.
Фрэнк пристально смотрел на нас своим обычным, ничего не выражающим взглядом. Норико вела себя так, будто Фрэнка рядом с нами не было — ни разу не обратилась к нему, не посмотрела в его сторону.
— Это же иностранец. Мало ли чего он хочет. Главное, чтобы ты хотел. Его же обмануть раз плюнуть. Или ты своих клиентов не обманываешь?
— Не обманываю.
— Точно не обманываешь?
— Слушай, а чего это ты в такую рань пошла выпивать? Ты на сегодня уже закончила, что ли? В смысле, с работой.
— Да нет, какое там закончила. Просто мне эта работа уже осточертела. Может, закажешь мне еще виски?
— Закажу, конечно.
Людей в баре становилось все больше. Играл приятный гитарный джаз. Норико, в отличие от большинства своих ровесников, на удивление хорошо разбиралась в джазовой музыке. Она покачивала головой в такт басам или, вернее, их отзвукам, широкой волной идущим от стен и пола. Каждый раз, когда Норико встряхивала головой, ее длинные, выкрашенные в ржавый цвет волосы подрагивали и сквозь пряди плавно плыли струйки сигаретного дыма. На ее утонченном лице явно читалась усталость.
— Твоя подружка работает хостесс? — спросил Фрэнк.
— Нет, у нее такая же работа, как у твоего знакомого негра. — Я забыл, как по-английски «зазывала».
— Она очень красивая, — наклонившись ко мне, произнес Фрэнк.
Я перевел, и Норико впервые за все это время посмотрела на Фрэнка и сказала:
— Спасибо.
— Слышишь гитару? — вдруг обратился Фрэнк к Норико. — Это Кении Баррелл. В свое время вместе с ним довольно часто играл Данамо Маслоеда — был такой джазовый пианист. Он, правда, мало кому известен, да и особо талантливым его тоже не назовешь. Данамо был из болгар. Прадед его — еретик и колдун — принадлежал к мистической секте богомилов.
— Что этот иностранец говорит? — поинтересовалась Норико. Я, по возможности ничего не упуская, перевел ей слова Фрэнка.
— Значит, джаз-пианист получается однофамилец твоего иностранца, — сказала она и достала из пачки следующую сигарету. Фрэнк уже был наготове с зажженной спичкой.
— Домо, — поблагодарила по-японски Норико и тут же с улыбкой добавила по-английски: — Сэнкью.
Фрэнк, затушив спичку, повторил за ней по-японски: «Домо».
— Маг и чародей — это, что ли, как Дэвид Копперфильд? — спросила Норико.
— Его прадед был фокусником? — перевел я.
— Ноу, — односложно, но очень внушительно ответил Фрэнк и даже для пущей убедительности покачал головой. — Ты, наверное, и без меня знаешь, что, несмотря на запрет церкви, в Европе в Средние века процветали магические секты. Болгария была духовным центром, в который стекались маги изо всех соседних стран. Настоящие маги, а не фокусники или там трюкачи. Люди эти были сатанистами и служили не Богу, но дьяволу. Черпая силы в черной магии, сатанисты олицетворяли собой самого Сатану. Знаешь, Кенжи, мне кажется, что твоей знакомой эта сатанинская атмосфера очень даже бы понравилась. — С этими словами Фрэнк указал на Норико пальцем.
Он вообще с самого начала нашего разговора о магии и сатанистах заметно возбудился. Его лицо пошло красными пятнами, на глаза навернулись слезы, припухшие веки мелко подрагивали.
Вид Фрэнка с увлажненными глазами напомнил мне дохлого кота, на которого я однажды наткнулся на пустыре. Я был тогда совсем маленьким. Просто гулял на пустыре возле дома и случайно наступил на дохлого кота. Кот к тому времени уже порядком прогнил, поэтому, когда я на него наступил, его живот, в котором скопились газы, с треском лопнул. Кошачьи глаза вылезли из орбит, и один из них в результате прилип к подошве моего ботинка.
— Так вот, — продолжал Фрэнк, — эти ребята-сатанисты на самом деле интересовались сексом. Нестандартным — типа некрофилии, копрофилии и мужеложества. Вообще-то, все началось с крестоносцев, которые на подступах к Иерусалиму столкнулись с тайными мусульманскими сектами и переняли некоторые их традиции. Например, еще в четырнадцатом веке во время церемонии посвящения будущий крестоносец должен был поцеловать в зад кого-нибудь из высших чинов. Кенжи! Я уверен, что твоя подружка будет в восторге, если ты ей переведешь все, что я только что сказал. Знаешь, она смахивает на поклонницу «Роллинг Стоунз», а эти ребята, между прочим, тоже одно время увлекались сатанизмом.
Задача была не из легких, но я изо всех сил старался ничего не упустить при переводе.
— Да он совсем заврался, твой мистер, — выслушав все это, сказала Норико. — Мне абсолютно наплевать на сатанистов, только это играет никакой не Кении Баррелл. Скажи ему, что лучше бы он молчал и не позорился. Это же даже не семиструнная гитара. Только идиот мог перепутать Веса Монтгомери с Кении Барреллом. Спроси-ка у него, он вообще слышал хоть что-нибудь о Весе Монтгомери? — Она схватила Фрэнка за руку и проникновенно сказала ему: — Дяденька, вы полный придурок!
