XXXIV

— Доброе утро, госпожа Гонен.

— Доброе утро, доктор Урбах.

— Мы все еще сердимся, госпожа Гонен?

— Температура уже спала, доктор Урбах. Через два-три дня я надеюсь быть здоровой, как всегда.

— «Как всегда», госпожа Гонен, это, в известном смысле, абстрактное выражение. Господин Гонен вне дома?

— Мой муж; мобилизован, доктор Урбах. По-видимому, мой муж находится в Синайской пустыне. Я до сих пор не получила от него ни единой весточки.

— Времена значительные, госпожа Гонен, весьма сложные. В такие дни очень трудно удержаться от мыслей, навеянных Библией. Горло наше все еще жжет? Мы в него заглянем и узнаем. Нехорошо, нехорошо вы поступили, госпожа моя, когда стали обливать себя холодной водой в разгар зимы, словно это вполне возможно — разозлить свое тело, дабы успокоить душу. Прошу прощения, какова область научных занятий доктора Гонена? Биология? Геология, разумеется. Извините, но мы ошиблись. Итак, оптимистические новости поступают нынче с полей войны: и англичане, и французы будут сражаться вместе с нами против мусульман. По радио об этом так и сказали: «союзники». Почти, как в Европе. И все-таки, госпожа Гонен, в этой войне есть что-то от «Фауста». Разве не маленькая Гретхен ближе всех подобралась к Истине? А какой же преданной была она, Гретхен, и вовсе не столь наивной, как это принято писать о ней. Прошу вас, госпожам дайте мне руку, я должен измерить кровяное давление. Несложная операция. Абсолютно безболезненная. Некий дефект в восприятии мира свойственен многим евреям мы не способны ненавидеть наших ненавистников. Вид душевного расстройства. Вот, израильская армия, ее танковые части вчера захватили гору Синай. Почти что апокалипсис, сказал бы я, но только «почти». А теперь я приношу тысячу извинений, поскольку вынужден задать вам весьма интимный вопрос. Прошу прощения, но не пришлось ли вам, госпожа моя, страдать в последнее время из-за какого-либо нарушения месячного цикла? Нет? Это отличный признак. Очень хорошо. Свидетельство того, что тело тоже не желает принимать участия в драме. Ах, так ваш муж занимается геологией, а не антропологией. Это мы допустили небольшую ошибку. Мы должны отдохнуть еще в течение некоторого времени. Очень много отдыхать. Не напрягать свои мысли. Сон — вот лучшее лекарство. В определенном смысле, сон — он также наиболее естественное состояние для человека. Головные боли не должны пугать нас так сильно. Вооруженные аспирином, мы выйдем против мигрени. Мигрень ведь не болезнь сама по себе. И, кстати, человек не умирает столь быстро, как это порою нам кажется в экстремальном состоянии духа. Желаю полнейшего выздоровления.

Доктор Урбах ушел, а Симха, домработница Хадассы, появилась. Она, сняв пальто, склонилась над электропечкой, чтобы согреть руки. Она справилась о моем здоровье, а я спросила, что слышно у моей подруги Хадассы. Симха прочитала утром в газете «Херут», что арабы уже потерпели поражение, а мы победили. И вправду, поделом им, сколько можно молчать и терпеть?

Симха вышла на кухню. Вскипятила молоко. Затем открыла окно в рабочей комнате Михаэля, чтобы проветрить квартиру. Холодный, пощипывающий воздух ворвался в дом. Симха протерла оконные стекла старыми газетами, смахнула ветошкой пыль, спустилась в бакалейную лавочку. Вернувшись, она сообщила, со слов соседей, что арабский военный корабль «горит живьем» в море около Хайфы. Должна ли она приступить к глажке?

В сладкой истоме млеет сегодня каждая клеточка моего тела. Я больна. Я не обязана быть собранной. «Полыхает живьем в открытом море» — все это уже было в далеком прошлом, все это не в первый раз.

— Госпожа моя, вы сегодня необычайно бледны, — заметила озабоченно Симха. — Господин сказал мне перед уходом, что не стоит много разговаривать с госпожой, так как здоровье ее …

— Поговори со мной, Симха, — попросила я. — Говори без умолку. Не молчи …

Симха все еще не замужем, но уже помолвлена. Когда ее суженый Бхор вернется из армии, они купят квартиру в новом районе Бейт Мазмиль. Весной сыграют свадьбу. Бхор такой, у него есть сбережения. Он водитель такси в компании «Кешер». Бхор немного застенчив, но парень он культурный. Симха обратила внимание на тот факт, что большинство ее подружек вышли замуж; за парней, схожих на их отцов. И Бхор похож на ее отца. Есть такое правило, Симха читала об этом в женском еженедельнике, что жених обычно походит на отца. Если ты влюблена, то тебе хочется, чтобы он походил на того, кого ты любила прежде. Смешно, но она все ждала, пока нагреется утюг, начисто забыв, что в Иерусалиме бывают еребои с электричеством.

Я представляла себе.

Молодой человек из рассказа то ли Сомерсета Моэма, то ли Стефана Цвейга, молодой человек, прибывающий из маленького городка в казино международного класса, чтобы играть в рулетку. Поначалу он проигрывает две трети своих денег. Оставшихся денег, по осторожным подсчетам, едва хватит на уплату по счету в гостинице и покупку обратного билета, чтобы без унижений вернуться восвояси. Время — два часа ночи. В силах ли молодой человек немедленно встать и исчезнуть? Рулетка все еще крутится, и все люстры зажжены. Быть может, именно теперь, в конце этого круга его ждет необычный выигрыш? Десять тысяч сорвал в один миг сын шейха из какой-то восточной страны, сидящий напротив. Нет, он сможет тотчас же встать и уйти. И, главным образом, потому, что старая английская леди с самого начала вечер пялит на него свои совиные глаза, упрятанные за стеклами пенсне, и она может бросить в его сторону исполненный холодного презрения взгляд. А на улице падает снег заметая все в ночи. Приглушенный рокот бушующего моря. Нет, молодой человек не может просто так подняться и уйти. На оставшиеся деньги он купит последние жетоны. Зажмурит изо всех сил глаза, откроет их широко, откроет и заморгает, словно свет бьет слишком сильно. А снаружи в ночи бушует море, словно задыхается, и снег валит и валит в безмолвии.

Мы женаты уже более шести лет. Если тебе приходится по служебным делам уехать в Тель-Авив, ты обычно возвращаешься домой в тот же вечер. Со дня нашей свадьбы мы никогда не расставались более, чем на две ночи. Мы женаты шесть лет и живем в этой квартире, а я все еще не научилась открывать и закрывать жалюзи на балконе, потому что ты приставлен к этому делу. Теперь, когда ты мобилизован, жалюзи открыты и днем и ночью. Я думаю о тебе. Ты ведь заранее знал, что мобилизация — это война, а не призыв на ученья. Война в Египте, а не на востоке. Короткая война — не затяжная. Все это ты просчитал с помощью своего внутреннего, хорошо сбалансированного механизма, благодаря которому ты постоянно выдаешь результаты безостановочного мыслительного процесса. Я должна представить на твое рассмотрение уравнение, от решения которого я завишу, подобно тому, как устойчивость человека зависит от высоты перил, на которые он опирается.

Утром я сидела в кресле и переставляла пуговицы на рукавах твоего черного пиджака; я пришила их так, как то нынче принято в модных костюмах. За шитьем спрашивала себя: каким образом стеклянный непроницаемый колокол вдруг спускается на нас, отделяя нашу жизнь от вещей, мест, людей и мнений? Конечно же, Михаэль, существуют друзья, в наш дом приходят гости, есть коллеги по работе, соседи, родственники. Но когда они сидят у нас в гостиной и разговаривают с нами, их речи всегда звучат глухо — из-за того стеклянного колокола, чье стекло вовсе не прозрачно. Только по выражению их лиц я пытаюсь догадаться, о чем они мыслят. Иногда их облик как бы расплывается, превращаясь в нечто бесформенное. Предметы, места, люди и мнения необходимы мне, чтобы я смогла выстоять. Ну а ты, Михаэль, ты доволен или нет? Откуда мне знать… Временами ты грустен, не так ли? Доволен ли ты? А если я умру? А если ты умрешь? Я все еще бреду на ощупь. В преддверии, во введении, в предисловии. Все еще повторяю и заучиваю сложную роль, которую мне придется исполнить в будущем. Пакую чемоданы. Готовлюсь. Репетирую. Когда же мы тронемся в путь, Михаэль? Я устала все ждать да гадать. Ты кладешь свои руки на штурвал. Дремлешь или впал в задумчивость? Я не могу знать — ведь ты тих и ровен во все дни. Трогай, Михаэль, трогай, я уже давно готова и жду годами.