Глава 27

Порывы ветра обрушивались на окна зала суда; стекло дребезжало так, что казалось, еще немного и оно разобьется. Три дня и три ночи островитяне, сидя по домам, слушали завывания ветра; когда они с трудом добирались до суда и обратно, в ушах у них стоял яростный вой. За все это время они так и не привыкли к нему. Они сжились с морскими ветрами, дувшими над островом каждую весну, когда повсюду была хлябь и лил нескончаемый дождь. Однако этот ветер, такой буйный и леденящий, оставался для них чужим. Казалось невозможным, чтобы ветер дул с таким постоянством, днями, не стихая ни на минуту. Он раздражал островитян, испытывая их терпение. Одно дело снег, который падает себе и падает, и совсем другое — жалобные завывания ветра, колючками впивавшегося в лицо; каждый думал о том, чтобы он скорее прекратился. Все устали и хотели покоя.

В камеру подсудимого звуки ветра не проникали совсем. Кабуо даже не подозревал о разразившемся буране; только когда Абель Мартинсон повел его, закованного в наручники, вверх по лестнице в зал суда, Кабуо в сумрачном коридоре первого этажа почувствовал порывы ветра, сотрясающие здание. Поднимаясь, он видел в окне каждого пролета низко нависшее небо и густо сыпавший снег; хлопья его, швыряемые ветром, метались в воздухе. Просидев семьдесят семь дней в камере без окна, Кабуо радовался неяркому, мягкому свету. Ночью у бетонной стены стало особенно холодно, и продрогший Кабуо мерил камеру шагами, кутаясь в одеяла. Стеречь его в ночное время отрядили Уильяма Стенесена, распиловщика, вышедшего на пенсию; как раз после полуночи тот посветил фонарем в камеру и спросил у заключенного, не нужно ли тому чего. Кабуо попросил еще одеял и, если можно, стакан чаю.

— Ладно, сейчас принесу, — ответил Уильям Стенесен. — Ох, господи, и угораздило ж тебя, парень, заварить эту кашу. А то б не торчали здесь, ни ты, ни я.

И вот Кабуо думал, что ведь и впрямь нажил неприятности на свою голову. Потому как два с половиной месяца назад, когда Нельс Гудмундсон, сыграв с ним в шахматы, попросил рассказать, как было дело, Кабуо упрямо повторил то, что еще раньше рассказал шерифу, — что ничего не знает. Чем сделал себе только хуже. Да, он говорил с Карлом о семи акрах, да, они с Эттой Хайнэ не ладили, да, он приезжал к Уле Юргенсену. Нет, вечером пятнадцатого сентября он с Карлом на Судоходном канале не встречался. Он и понятия не имеет, что произошло с Карлом, у него нет никакого объяснения на этот счет, он ничего не знает об обстоятельствах его смерти. Он, Кабуо, всю ночь был в море, потом вернулся домой и лег спать. Больше ему прибавить нечего.

Поначалу Нельса удовлетворил его рассказ, он поверил Кабуо на слово. Но на следующее утро адвокат пришел с желтым блокнотом под мышкой, с сигарой в зубах и сел на койку. Пепел сигары осыпался ему на брюки, но старику, казалось, было все равно или он просто не замечал; Кабуо стало жаль его. Нельс сидел сгорбившись, и у него дрожали руки.

— Вот отчет шерифа, — вздохнув, произнес Нельс. — Я прочитал его, Кабуо. От начала до конца.

— И что там? — поинтересовался Кабуо.

— Меня беспокоят несколько фактов, — ответил Нельс, вытаскивая из кармана пиджака ручку. — Расскажи мне все, что было, еще раз. С самого начала. Начиная с семи акров и дальше.

Кабуо подошел к двери и приник глазом к окошку.

— Вы мне не верите? — тихо спросил он. — Думаете, я лгу?

— Кровь на твоем гафеле… — ответил Нельс. — В Анакортесе сделали анализы. Группа совпадает с группой Карла Хайнэ.

— Мне ничего об этом не известно, ничего, — возразил Кабуо. — Так я сказал шерифу, так говорю и вам.

— Потом вот еще что, — продолжал допытываться Нельс, наставив ручку на Кабуо. — У Карла нашли один из твоих причальных концов. Обернутым о стопор его «Сьюзен Мари». Причальный конец действительно твой, сомнений тут нет никаких. Такой же, как и остальные на твоей шхуне. За исключением одного. Все это тоже есть в отчете.

— Вот как, — только и сказал Кабуо.

— Послушай, Кабуо, — ответил ему Нельс. — Я ничем не смогу тебе помочь, если не буду знать правду. Не могу же я строить защиту, исходя из твоего «вот как». Нельзя, черт возьми, игнорировать такие веские доказательства, как причальный конец. Что мне делать с этим твоим «вот как»? Как защищать тебя? Будь со мной откровенным, у тебя нет иного выхода. Иначе я ничем не смогу помочь.

— Я уже сказал вам правду, — ответил Кабуо. Он повернулся к адвокату — старику с одним глазом и трясущимися руками, которого ему назначили для защиты. Прокурор советовал нанять платного адвоката, но Кабуо не внял его совету.

— Несколько лет назад у меня вышел разговор с матерью Карла об отнятой у нас земле. Мы поругались, я пошел к Уле Юргенсену, потом к Карлу. Вот и все. Больше мне нечего добавить.

— А причальный конец? — повторил Нельс. — Причальный конец и кровь на гафеле?

— Вот это я не знаю, — стоял Кабуо на своем. — Насчет этого я не в курсе.

Нельс кивнул, пристально глядя на Кабуо; тот выдержал взгляд.

— Тебя ведь могут повесить, — прямо сказал ему Нельс. — Ни один адвокат в мире не поможет тебе, если не расскажешь правду.

Нельс пришел и на следующее утро; с собой у него был конверт. Нельс расхаживал с ним по камере, держа под мышкой, и курил сигару.

— Я принес тебе отчет шерифа, — сказал он наконец, — чтобы ты представил, с чем нам придется иметь дело. Правда, прочитав, ты, возможно, решишь сочинить очередную историю, очередную ложь, но уже более правдоподобную, чтобы она сходилась с отчетом. И я стану работать с этой твоей версией, потому что другого выхода у меня нет. Но мне бы не хотелось, чтобы вышло так. Мне бы хотелось верить тебе. Так что прежде, чем прочитаешь, расскажи мне все начистоту. Оправдай себя в моих глазах. Расскажи то, что с самого начала должен был рассказать шерифу. Пока еще не слишком поздно, пока правда может спасти тебя от заключения. Пока может принести тебе какую-то пользу.

Поначалу Кабуо молчал. Но Нельс стоял над ним; конверт он положил на матрас.

— Это все потому, что ты японец, да? — мягко спросил он, скорее утверждая. — Думаешь, что раз ты японец, тебе никто не поверит?

— У меня есть основания так думать. Или вы забыли, как несколько лет назад правительство перестало нам доверять и выслало с острова?

— Это так, — ответил Нельс, — но ведь…

— Мы же хитры и коварны, — продолжал Кабуо. — Вы ведь не станете верить япошке, так? Наш остров переполнен эмоциями, мистер Гудмундсон, люди редко выговариваются, держат все в себе. Они не покупают клубнику с наших ферм, не хотят вести с нами дела. Помните, прошлым летом побили все стекла в теплице Сумида? А теперь этот рыбак, которого все так уважали, найден мертвым в собственной сети. Все, конечно же, решат, что его укокошил япошка. И потребуют для меня виселицы, на правду им плевать.

— Существует закон, — возразил Нельс, — который одинаков для всех. У тебя есть право на справедливый суд.

— Существуют люди, — ответил Кабуо, — которые ненавидят меня. Они ненавидят любого, кто похож на тех, с кем они воевали. Вот почему я здесь.

— Расскажи правду, — убеждал его Нельс. — Расскажи, пока еще не поздно.

Кабуо вытянулся на койке, заложив руки за голову. И вздохнул.

— Правду… — повторил он. — Правда — штука непростая.

— И все равно, — настаивал Нельс. — Что-то произошло на самом деле, а чего-то не было. Вот и поговорим.

Для Кабуо это было все равно что яркий, выпуклый сон, тихий и спокойный, застывший в тумане. Лежа в темной камере, он часто думал о нем, и мельчайшие детали вырастали до огромных размеров, а каждое слово отчетливо звучало в ушах.

В тот самый вечер он поднялся на «Островитянин» и проверил масло в двигателе. По-быстрому смазав привод вьюшки сетевого барабана, Кабуо отчалил уже в сумерках и направился к Судоходному каналу. Поговорив с Ларсом Хансеном и Яном Сёренсеном, он узнал, что вот уже два дня подряд там снимают большие уловы. Поэтому, положившись на сведения рыбаков, отправился туда. Ларе и Ян рассказывали, что кижуч там ходит огромными косяками, особенно во время прилива. При отливе рыба тоже есть, но ее гораздо меньше. Кабуо надеялся, что если никто не встанет поблизости, во время прилива удастся вытащить сотни две, а то и больше, а на отливе еще сотню, если повезет. А везение ему не помешает. Прошлой ночью у мыса Эллиот улов был совсем никакой. Поначалу он выловил жалких восемнадцать рыбешек, а потом в темноте поставил сеть рядом с огромным комом бурых водорослей. Шхуну отнесло прямо на водоросли, и Кабуо битых четыре часа выпутывал сеть, опасаясь порвать ее. На этот раз он решил быть осмотрительнее. И удача ему совсем не помешает.

В голубоватом свете сумерек Кабуо вышел из гавани и сделал поворот. Он стоял у штурвала и хорошо видел остров: мягкую зелень кедров, высокие, крутые холмы, длинные полосы низко стелющегося тумана на пляжах, волны с пенистыми гребнями, накатывающие на прибрежную полосу. За островом уже взошел узкий серпик луны и теперь висел как раз над высоким обрывом мыса Ялика — бледный и неясный, такой же воздушный и прозрачный, как клочки облаков, тенью проносившихся по небу. Кабуо включил радиосвязь и глянул на барометр; барометр все еще показывал «ясно». И это несмотря на то, что сообщали о холодном, шквалистом ветре с мокрым снегом, идущем с севера, со стороны пролива Джорджия. Кабуо снова глянул вверх и заметил стаю морских птиц — серые силуэты то взмывали высоко, то скользили над самой поверхностью воды, как турпаны. Хотя для турпанов птиц было слишком много, решил Кабуо. И подумал, что, может, это кайры, трудно было разобрать. Далеко огибая Бухтовые скалы, «Островитянин» пошел навстречу ветру со скоростью семь узлов, оставляя за собой бурлящие воды быстрого приливно-отливного течения. Догнав другие шхуны, он пристроился за ними. «Касилоф», «Антарктика» и «Провидение» направлялись туда же; половина всей рыбачьей флотилии двинула к Судоходному каналу. Шхуны растянулись далеко впереди «Островитянина»; в опустившихся сумерках они устремились к промысловым местам, рассекая воду и отваливая по обе стороны широкие серебристые гребни.

Кабуо отпил из термоса зеленый чай и покрутил приемник. Обычно он слушал переговоры рыбаков и по ним судил о том, где и как ловится рыба. Но сам в разговоры не вступал.

Когда уже совсем стемнело, он съел три рисовых колобка, кусок трески и два яблока; яблоки он подобрал по дороге из дому, возле яблони-дичка за Пьяными ключами. Ночная дымка уже нависла над водой, поэтому Кабуо выжал дроссельный рычаг назад и включил прожектор. Густой туман всегда тревожил его. Может выйти так, что поставишь сеть вокруг собственной шхуны. Или вообще окажешься на середине фарватера, по которому ходят большие суда. Вернее всего двигать к мысу Эллиот, подальше от фарватера, куда не доходит бриз с большой воды.

Однако в половине девятого Кабуо заглушил двигатель на отмели канала. Стоя в кубрике, рядом с сетевым барабаном, он прислушивался; шхуну тем временем окутывало ватой. С маяка далеко на востоке доносился низкий и ровный сигнал диафона, предупреждавший о тумане. Этот унылый, приглушенный звук, такой знакомый, всегда напоминал Кабуо об одиноких ночах в море, когда ничего не видно и внутри появляется пустота. На этот раз туман повис неподвижно, густой, как пахта; рыбаки бывалые называли такое время «призрачным». Можно раздвинуть туман руками, разделяя его на клочки и нити, которые потом вновь плавно соединялись, не оставляя ни единого следа, никакого места стыка. Шхуну сносило течением; рыбак плыл сквозь туман как через преисподнюю, соткавшуюся между воздухом и водой. В такую ночь можно было совсем сбиться с курса, все равно что в пещере без факела. Кабуо знал, что где-то неподалеку, на этой же самой отмели, находятся другие шхуны; они дрейфуют так же, как и его «Островитянин», а рыбаки вглядываются в туман, силясь разглядеть хоть какие-то ориентиры. Границы фарватера обозначали нумерованные буи, оставалось только надеяться, что по случайности наткнешься на него и тогда уже сориентируешься.

Отчаявшись наплыть на буй, Кабуо приспособил между кормовыми клюзами веху и, чиркнув спичкой, зажег керосиновый фонарь. Дождавшись, когда фитиль разгорится, Кабуо подкрутил пламя, осторожно поместил фонарь в середину спасательного круга и перегнулся через транец по корме, чтобы спустить веху на воду. Он свесился так низко, что почувствовал, как ему показалось, запах лосося. Кабуо закрыл глаза, сунул руку в воду и на свой лад помолился морским богам. Он попросил удачи и хотя бы временной передышки от тумана. И еще попросил отвести шхуну подальше от фарватера. Потом выпрямился; стоя на корме, он привязал веху к сети двойным узлом и отпустил тормоз сетевого барабана.

Кабуо вытравил сеть в направлении с севера на юг, отходя с включенным двигателем на самой малой скорости, двигаясь самым что ни на есть «слепым» курсом. Казалось, фарватер остался с северной стороны, хотя он не был уверен. Текущая на восток отливная вода будет поддерживать сеть в натянутом состоянии, но только в том случае, если сеть поставлена правильно. Ошибись он хотя бы в четверть румба, придется всю ночь буксировать, чтобы она не свернулась. Но в густом тумане невозможно было определить, удачно легла сеть или нет; Кабуо не видел ближайших двадцати поплавков и каждый час водил по сети прожектором. С бака, где находилась рубка со штурвалом, за которым он и стоял, поверхность воды просматривалась не дальше пяти ярдов. «Островитянин» рассекал носом туман, как бы вспарывая его. Густота была такой, что Кабуо всерьез задумался — не отправиться ли к мысу Эллиот. Пока не поздно; судя по всему, он расставил сеть как раз в фарватере, на пути судов, идущих в Сиэтл. К тому же кто-нибудь может двинуться в южном направлении; оставалось только надеяться, что он не напорется на сеть. В таком тумане ничего не стоит просмотреть лампочку, висящую на конце сети. А когда затянешь чужую сеть гребным винтом, будет уже не до лова. Да, в такой туман всякое может случиться.

На корме сеть наконец отмоталась и перевалилась через клюзы в воду — все триста морских саженей. Кабуо подошел и направил струю в шпигаты, вымывая всякий мусор. Потом заглушил двигатель и встал на крышку трюма, спиной к рубке, вслушиваясь — не раздастся ли гудок проходящего мимо грузового судна. Но не было слышно ничего; только легкий плеск воды да отдаленный сигнал с маяка. Течение мягко относило его на восток, как он и предполагал. Вытравив сеть, Кабуо даже приободрился. Хотя у него по-прежнему не было уверенности в том, что он не находится в фарватере, Кабуо теперь знал, что его относит на запад с той же скоростью, что и рыбаков вокруг. Кабуо представил себе, как тридцать, а то и больше шхун находятся где-то поблизости, невидимые, как их медленно относит в этом густом тумане, с той же скоростью, что и его шхуну, на одном расстоянии друг от друга. Кабуо зашел в рубку и включил мачтовые огни — красный над белым, — означавшие, что идет лов. Хотя пользы от них он не ждал, все же включил, для успокоения совести. Теперь оставалось только набраться терпения и ждать.

Кабуо принес в кубрик термос, сел на планшир по левому борту и, отпивая чай, тревожно вслушивался в туман. С южной стороны кто-то шел на холостом ходу, разматывая сеть; судно буквально ползло. Временами из радио раздавалось чуть слышное потрескивание. В остальном же было тихо. Кабуо отпивал чай и ждал, когда пойдет лосось. Он, как и раньше, представлял их в движении, стремительно плывущих к родной воде, в которой заключалось их прошлое и будущее, их дети и дети их детей, а еще смерть. Когда Кабуо поднимал сеть и видел застрявших жабрами рыб, в их молчании ему чудилась отчаянная устремленность домой. И его, рыбака, который все переживает молча, в себе, это трогало. Широкие, серебристые бока рыб приблизят его мечту; Кабуо преисполнялся к рыбинам чувством благодарности и одновременно жалости. Было что-то ужасное в стене из невидимых ячеек, поставленной им, чтобы задушить рыб, которых инстинкт гнал вперед, не давая свернуть с пути. Кабуо представил, как они, ничего не понимая, врезаются в смертоносную сеть, погибая, когда до конца стремительного путешествия остаются считанные дни. Иногда Кабуо выбирал из сети очень сильную рыбину — она так неистово билась на транце, что древесина под ней издавала легкий треск. Вместе с остальными рыбина попадала в трюм, где потом и умирала.

Завернув крышку термоса, Кабуо отнес его в рубку. Еще покрутив радио, он поймал голос Дейла Миддлтона, который болтал без умолку, растягивая слова на манер жителей Сан-Пьедро.

— Все, снимаюсь, — услышал Кабуо.

Кто-то отозвался:

— Чего ради?

Дейл ответил, что с него хватит уже валандаться вблизи фарватера, да еще в таком молоке. Дюжина кижучей, три-четыре катрана да пара хеков — вот и весь улов.

— Тут и рук-то своих не видать, — жаловался Дейл. — Да что там рук… носа не разглядишь!

Кто-то еще согласился с ним, подтвердив, что, мол, лов насмарку, вся рыба куда-то подевалась и он лично двигает в сторону мыса Эллиот, может, там дело пойдет лучше.

— Подальше бы от этих большегрузов, — отозвался Дейл. — Последний раз бросаю, и все, хватит с меня. Слышь, Леонард, как там у тебя с сетью? Моя — прямо тряпка половая, чернее подгоревшего тоста!

Рыбаки еще некоторое время обменивались мнениями на этот счет: Леонард отвечал, что его сеть в порядке, Дейл спрашивал, давно ли он ее смазывал, Леонард вдруг сказал, что видел буй номер пятьдесят семь, по левому борту. Но ни пятьдесят восьмой, ни пятьдесят шестой не обнаружил, так что неясно, где что. Но уходить Леонард не собирался, по крайней мере пока не выберет сеть. Дейл спросил, удалось ли ему что поймать, но Леонард что-то мрачно пробурчал. Дейл продолжал разоряться насчет тумана, жалуясь, что, мол, уж больно густой; Леонард с ним согласился, припомнив, как в прошлом году у мыса Эллиот попал в такой же, только вода была неспокойной.

— Ну, сейчас-то там вроде ничего, — ответил ему Дейл. — Давай выбираться из этого проклятого тумана.

Кабуо не стал выключать радиосвязь — вдруг проходящее мимо грузовое судно подаст сигнал на маяк. Он оставил дверь в рубку открытой, прислушиваясь. Через некоторое время раздались приглушенные, наводившие тоску гудки — сигналили шхуны, покидавшие промысловый район. Обозначая свое присутствие, рыбаки вслепую продвигались на восток; по мере их удаления гудки звучали все тише. Кабуо решил, что пора выбирать сеть, а там, может, и самому продвигаться к мысу Эллиот. Впрочем, идти туда он предпочитал в одиночку. Рыбаки вели шхуны вслепую, а Кабуо не очень-то верил в их сноровку. Он решил подождать около часа, выбрать сеть и, если рыбы окажется мало, идти вслед за остальными.

Было половина одиннадцатого, когда он начал выбирать сеть, то и дело останавливаясь, чтобы вытащить водоросли. На палубу стекала вода, сыпался мусор; Кабуо обрадовался, когда показалась рыба — большие кижучи по десять-одиннадцать фунтов, с полдюжины кеты, даже три окуня. Некоторые рыбины падали на палубу, других он ловко выпутывал из ячеек. Что-что, а это у Кабуо здорово получалось; он быстро добирался до застрявших в сети длинных плавников умиравшего или уже мертвого лосося. Кабуо перебросил рыбу в трюм; туда же попали три хека и три бледных катрана, которых он решил забрать домой. Насчитав после первой выемки сети пятьдесят восемь лососей, Кабуо проникся к рыбе признательностью. Склонившись над трюмом, он долго смотрел, прикидывая в уме, сколько выручит за рыбу на консервном заводе. Он думал о том путешествии, которое эти рыбины совершили к нему, о том, что ценой своих жизней они вернут ему ферму.

Кабуо еще немного посмотрел, как то одна, то другая рыбина вздымала жабры или вздрагивала в конвульсиях, а потом закрыл трюм и струей из шланга промыл шпигаты, вычищая слизь. Для первого раза улов был совсем неплохой, ради такого стоило остаться. И хотя в тумане можно было попасть в «мертвую точку», Кабуо надеялся наудачу. Пока все шло хорошо.

Было почти половина двенадцатого, если верить часам; остаточная волна отлива еще сносила шхуну на восток. Кабуо решил включить двигатель и пройти назад, чтобы поставить сеть. Тогда сотни рыб останутся на отмели, а другие косяки, уплывшие дальше, вернутся во время прилива — сеть наполнится с обеих сторон. Кабуо надеялся, и не без оснований, что во второй раз вытянет сотню рыбин. Он рад был, что застрял в этом тумане, — оно стоило того. В трюме рыба уже есть, в сети ее будет еще больше. К тому же никакой конкуренции — две трети рыбачьего флота снялись и ушли в сторону мыса Эллиот, подальше от тумана.

Кабуо зашел в рубку. Стоя у штурвала, он еще раз пощелкал переключателем, проверяя каналы радиосвязи; рядом на столе стояла кружка с зеленым чаем. Разговоров не было, видимо, любители поболтать уже ушли. Кабуо привычно глянул на указатель двигателя и сверился с компасом. Потом выжал дроссельный рычаг вперед и пошел к западу, забирая на пять градусов севернее в надежде встретить буй.

«Островитянин» вот уже с десять минут как вспарывал носом туман. Продвигаясь ощупью, Кабуо вел судно медленно, поглядывая то на компас, то на освещенную прожектором воду впереди. Он знал, что совсем рядом шхуны, дрейфующие вдоль отмели. В таком случае полагалось сигналить гудками, давая их с интервалом в одну минуту, и прислушиваться — не ответят ли из тумана. Кабуо, продвигаясь по течению, просигналил уже раз пять или шесть, обозначая свое присутствие, когда справа по борту услышал ответный гудок. Сигнал раздался совсем близко.

Кабуо с бьющимся сердцем перевел дроссельный рычаг на нейтральное положение, и судно задрейфовало. Другая шхуна, хотя и невидимая в тумане, была слишком близко, ярдах в семидесяти пяти, самое большее, ста, с выключенным двигателем. Кабуо снова подал сигнал. Повисла тишина. Потом справа по борту раздался спокойный голос; Кабуо узнал его:

— Я здесь. Двигатель заглох.

Так Кабуо повстречал Карла Хайнэ — у того сели аккумуляторы, и беспомощная шхуна дрейфовала в ночи. Прожектор «Островитянина» выхватил из тумана фигуру Карла в прорезиненной робе; тот возвышался на носу шхуны, сжимая в одной руке керосиновый фонарь, а в другой пневматический звуковой сигнал. Карл поднял фонарь и стоял с бесстрастным лицом, выставив вперед бородатый подбородок.

— Двигатель заглох, — повторил он, когда Кабуо подошел с правого борта и кинул ему причальный конец. — Аккумуляторы совсем сели. Оба.

— Ладно, — ответил Кабуо, — давай швартоваться. Мои еще долго протянут.

— Господи, вот хорошо-то! — обрадовался Карл.

— Выбрасывай кранцы, — сказал ему Кабуо. — Я подойду поближе.

В тумане, с одним только прожектором «Островитянина», они все же пришвартовались. Кабуо заглушил двигатель, а Карл тем временем шагнул через планширы обеих шхун, поднялся к нему на борт. Он остановился на пороге рубки и покачал головой:

— Да-а… все из своих выжал, вольтметр аж на девятке. Наверно, ремни генератора неплотно прилегали. Я их, конечно, подтянул, ну да что теперь.

— Хорошо бы в середину фарватера не угодить, — произнес Кабуо. И глянул на мачту «Сьюзен Мари». — А ты, я смотрю, фонарь вывесил.

— Ага, только что привязал, — ответил Карл. — А что еще оставалось? Питание село, связь вырубилась — и не позвать никого. Битый час уже дрейфую. Может, фонарь в таком тумане и без пользы, ну да я все равно вывесил. Только и освещения, что этот да еще один. Хотя… вряд ли кто их заметил бы.

— У меня два аккумулятора, — сказал Кабуо. — Могу дать один.

— Это все здорово, — ответил Карл, — да только я хожу на D-8. А у тебя? Случаем, не D-6?

— Он самый, — подтвердил Кабуо. — Но работать будет, главное, чтобы места хватило. Как-нибудь приспособим твое гнездо. Может, кабели удлинить? Вообще-то, должен войти.

— Сейчас померяю, — сказал Карл.

Он снова шагнул через планширы; Кабуо понадеялся, что, несмотря на маску непринужденности, которую Карл нацепил на себя, тот все же заведет разговор о деле. Ему придется что-нибудь сказать, потому что здесь, в открытом море, их не связывает ничто, кроме причальных концов и одних и тех же трудностей.

Кабуо знал Карла и понимал — тот постарается избежать обстоятельств, принуждающих к разговору. Карл если о чем и говорил, то большей частью о том, что относилось к миру орудий и инструментов, к вещественному миру. Кабуо вспомнил, как задолго до войны, когда им было по двенадцать, они с Карлом ловили на блесну форель. Они сидели в старой гребной лодке, позаимствовав ее у кого-то. Солнце тогда только село, и в воде, бурлящей вокруг весла Карла, вспыхивали фосфоресцирующие огоньки. Карл не удержался и восхищенно воскликнул: «Смотри, какие цвета!» Кабуо тогда удивился — Карлу несвойственны были такие проявления чувств. Обычно тот держал их при себе; так же поступал и он, Кабуо, только у его сдержанности была иная природа. По сути своей они с Карлом были гораздо ближе друг другу, чем Кабуо готов был допустить.

Вскрыв задвижку аккумуляторного гнезда, Кабуо отсоединил кабели от клемм. Аккумулятор был раза в два больше и тяжелее, чем автомобильный; Кабуо вытащил его и понес. Подойдя к борту, он положил его на планшир, чтобы передать Карлу. Оба находились теперь на своих шхунах; аккумулятор лежал между ними.

— Войдет, — решил Карл. — Фланец у меня мягкий. Если что, выбью.

Кабуо нагнулся, снимая с борта гафель:

— Ладно, пойдем, постучим.

Они вместе вошли в идеально прибранную рубку Карла: сначала шагнул Карл с аккумулятором, за ним — Кабуо с гафелем и фонарем. Рядом с нактоузом покачивался сигнальный буй в кожухе, подвешенный на проволоке; койка была тщательно заправлена. Кабуо во всем видел аккуратную руку Карла, его привычку к строгому порядку — даже инструмент в ящике был всегда разложен по отделениям, а одежда, пусть даже сильно поношенная, висела чистая и заштопанная.

— Давай гафель, — сказал Карл.

Опустившись рядом с аккумуляторным гнездом на колено, Карл стукнул по металлическому фланцу. Кабуо отметил про себя, каким сильным и ловким вышел удар — Карл не спеша примерялся, разворачивал плечи и ударял. Один раз у него соскользнула рука — гафель окрасился кровью, но Карл далее не остановился, только крепче сжал ручку. Уже потом, когда аккумулятор оказался в гнезде, он приложил руку к губам, отсасывая кровь.

— Попробуем завести, — сказал Карл.

— А ты хорошо подтянул ремни? — спросил Кабуо. — Иначе не заведется. Только аккумулятор посадим. А тогда совсем туго придется.

— Да нет, все нормально, — ответил Карл, занятый рукой. — Я как следует ключом подкрутил.

Он вытянул дроссельную заслонку и взялся за тумблеры. Двигатель «Сьюзен Мари» дважды чихнул под палубным настилом, закашлял, задрожал… Карл снова задвинул заслонку.

— Порядок, — сказал Кабуо. — Ты забирай аккумулятор, можешь с ним хоть всю ночь ходить. Я уж не стану ждать, пока закончится подзарядка, похожу на одном, а в доках свидимся.

Карл задвинул севший аккумулятор подальше, включил в рубке свет и, прижимая к руке платок, глянул на вольтметр.

— Да, пожалуй, — согласился он. — Потребуется время. Ладно, может, еще встретимся на воде.

— Не бери в голову, — ответил Кабуо. — Лучше рыбу лови, а вернешься — отдашь.

Кабуо задвинул крышку аккумуляторного гнезда, взял гафель и немного подождал.

— Ну, я пошел, — сказал он. — Увидимся.

— Погоди, — окликнул его Карл; занятый пораненной рукой, он даже не смотрел на Кабуо. — Сам знаешь — разговор есть.

— Ладно, — ответил Кабуо, все еще сжимая гафель в руке.

— Эти семь акров… — произнес Карл. — Сколько ты готов дать? Так… просто интересно…

— А за сколько продашь? — спросил Кабуо. — Может, сначала назовешь свою цену? Давай начнем с этого.

— Я разве говорил, что продаю? — ответил Карл. — Ничего такого я пока еще не говорил. Но если бы и решил… Это ведь моя земля, а тебе прямо-таки не терпится ее заполучить, а? Ну, я бы запросил кругленькую сумму… А вдруг ты заберешь аккумулятор, оставишь меня тут болтаться?

— Аккумулятор-то уже у тебя, — усмехнулся Кабуо. — И к делу не относится. Ты бы и сам так поступил.

— Может, и поступил бы, как знать, — ответил Карл. — Только, знаешь, приятель… я ведь уже не тот, каким был раньше. Ты имей это в виду.

— Ладно, как скажешь, — ответил Кабуо.

— Вот черт! — разозлился на себя Карл. — Слушай, я не хотел. Нет, правда, не хотел… Ты извини, а? Ладно? Был бы я тогда дома, ничего бы такого не вышло. Это все мать провернула… пока я был на войне… бил ваших япошек, этих сукиных детей…

— Я — американец, — оборвал его Кабуо. — Такой же, как ты или кто другой. Я разве зову тебя нацистом, фашистский ты ублюдок? Я убивал немецких тварей, свиноедов этих… А они были так похожи на тебя! Знаешь, Карл, у меня вся душа перемазана в их крови. И кровь эту так просто не смоешь. Так что не смей говорить со мной о япошках, нацистский ты ублюдок!

Он вдруг заметил, что все еще сжимает гафель в руке. Карл оперся одной ногой о планшир и сплюнул в воду.

— Я и есть ублюдок, — наконец произнес он, уставившись в туман. — Нацистский ублюдок, фриц, верзила… А только знаешь, Кабуо… та бамбуковая удочка… она все еще у меня. Все это время я хранил ее. Мать говорила, чтоб вернул, но я не стал, спрятал в амбаре. А потом тебя в лагерь увезли. А меня на посудину определили. Эта штуковина все еще стоит в кладовке.

— Ну, так и оставь ее себе, — сказал Кабуо. — Я о ней и думать позабыл. Оставь себе. Все, забыли.

— Да, забыли, — согласился Карл. — А только я все эти годы мучился. Открою кладовку, а она там, удочка эта твоя…

— Хочешь, отдай, если легче станет, — сказал Кабуо. — Но мне она не нужна, Карл, я ведь ее затем и отдал. Так что оставь себе.

— Ладно, — ответил Карл, — тогда вот что. По тысяче двести за акр, и по рукам. Столько я плачу Юргенсену. Столько сейчас стоят клубничные плантации, можешь проверить.

— Выходит, за все семь… восемь тысяч четыреста, — подсчитал Кабуо. — И какой задаток?

Карл снова сплюнул в воду. Потом повернулся и протянул руку. Кабуо положил гафель и протянул свою. Они не трясли друг другу руки, а сцепились в рукопожатии, как это делают рыбаки, сознавая, что словами они мало что скажут и надо общаться как-то иначе. Карл и Кабуо стояли посреди тумана, на дрейфующих шхунах и протягивали друг другу руки. После крепкого пожатия на руке Кабуо оказалась кровь Карла. Оба рыбака совсем не собирались откровенничать, но в то же время им хотелось высказать этим жестом все. Они разняли руки быстрее, чем хотели того, боясь испытать чувство неловкости.

— Тысяча, — сказал Карл. — Завтра подпишем бумаги.

— Ладно, восемьсот. И по рукам, — согласился Кабуо.