Глава 1

Ублюдок! Ублюдок! Ублюдок! Я наблюдала, как Мартин загружает в фургон последнюю картонную коробку, и представляла, как бы он сейчас смотрелся, возьми я и выстрели в него. Он сначала зашатается, воображала я, а потом, истекая кровью, рухнет на землю. Как раз на этом месте он с заискивающим видом улыбнулся шоферу и грустно взглянул на меня.

– Кэри, я… – начал было он, как будто играет роль в телесериале… или как будто он способен на человеческие чувства.

– Будь осторожен! – перебила я его, хотя меня вполне устроило бы, разбейся он в какой-нибудь автокатастрофе на двадцать пятом шоссе. – Как-нибудь созвонимся.

Я чмокнула его в щеку, со злорадством заметив, что при этом он чуть смутился, повернулась и, поднявшись по ступеням крыльца, вошла в нашу семейную нору с блестящей красной дверью.

Прислушавшись к себе, чтобы проверить – не раскисла ли я? – и убедившись, что странно, но нет, я подошла к окну и увидела: фургон уже тронулся в путь. Мартин бросил на дом последний, страдающий, весь-этакий-несправедливо-обиженный взгляд, сел за руль своего автомобиля с претенциозным номером и уехал.

Мартин бросил меня.

Сидя на скамье у окна – привычном месте, где я пережила не один эмоциональный кризис, – я ждала, когда на меня накатит чувство безотрадного одиночества. Но – никаких признаков.

Мартин покинул меня.

Я – брошенная.

Бывшая.

И – ничего!

Я попробовала для опыта всхлипнуть, надеясь, что выплакала еще не все слезы за вчерашний день, когда они лились из моих глаз неудержимым потоком. Однако все мои усилия выжать из себя хоть слезинку были тщетны. Улыбочка, которую я состроила, прощаясь с ним, оказалась вполне удобной. Не считая жуткого похмелья, с постоянными позывами к тошноте, я не испытывала почти никакой боли.

Как странно.

Хотя с чувствами всегда так… Мои всегда ведут себя совершенно не так, как я от них ожидаю. Я всегда винила в этом коварные гены (чего стоят метания моих папаши и мамаши). Однако в данном конкретном случае все дело было в моей неопытности. По всему, что я знала об Окончательном-Разрыве-Серьезных-Долговременных-Отношений, он должен был спровоцировать скачок на целых десять пунктов по шкале «Переживаете ли вы стресс?». Плюс нежелательное вмешательство родственников – во всех видах (еще десять пунктов).

Но, как говорится, теория – это одно, а практика – совсем другое дело. Чужой опыт не стоит принимать в расчет. Убежав от моего отца, моя мать закатила шикарную вечеринку, на которой подавали шампанское и пирожки с лососем. А вот тетушка Мод, узнав, что дядя Джеффри пакует свои чемоданы, вскрыла себе вены в ванне.

Людей с таким неустойчивым настроением, как я (даже в лучшие времена) поискать надо. Всю жизнь я вязла в заводях истерии, обжорства и пьянства, а рядом гудели мощные пароходы Позитивного Отношения к Жизни, на которых надеялась когда-нибудь обрести свое новое будущее. И, мысленно готовясь к этому черному дню, я собиралась провести его в беспрерывных рыданиях.

Но вот «это время пришло» (как там в припеве песни Фрэнка Синатры «Мой путь»), а у меня – ни слезинки. Жизнь постоянно сбивает нас с толку. Проанализировав ту странную смесь эмоций, которую я испытывала (нетерпеливое предвкушение чего-то нового, ощущение драматичности и значимости момента, сладкая острая жалость к себе), я бы сказала, что у всего этого есть какой-то радостный привкус. Конечно, никакой гарантии, что это продлится долго. Приподнятое настроение редко посещает меня, и не надо забывать: всю прошлую ночь я рыдала, выла и била посуду.

Мы хотели расстаться по-взрослому, выпить вина, вспомнить лучшие времена, обсудить кое-какие детали нашего дружественного расставания. Я положила записку в его чемодан, приготовила благожелательную прощальную речь, которую должна была произнести на пороге перед его уходом. Я решила держать себя в руках в его присутствии. Но алкоголь всегда был непреодолимым препятствием на пути осуществления моих самых благих намерений. И, конечно же, как только я выпила все вино, какое было в доме, и добралась до бутылки вишневого ликера, который тетя подарила моей матери на позапрошлое Рождество, я дала волю своему гневу. Я высказала Мартину все, что думаю о его новой пассии (этой Шэрон!!!), и велела ему забыть дорогу назад.

А потом пошло, поехало. Все старые обиды всплыли.

– Кэри, как ты можешь?! Вспомни о Найджеле!

Мило, не правда ли? Пьяная, я бормотала сама не помню что. Что я могла возразить человеку, который уехал в командировку, подцепил там какую-то секретаршу, три ночи подряд трахался с ней, а потом решил, что он, видите ли, хочет с ней жить, – и угадайте, кто кого обвиняет после этого в неверности?! Но к старым упрекам на этот раз прибавились новые, оскорбительные, которых я прежде не слышала (взять бы да ткнуть ему в лицо мою жирную задницу!), которые он таил в себе все десять лет нашей совместной жизни – практически со дня нашей свадьбы.

В конце концов в четыре часа утра, вспомнив, как я унизила его своей шуткой в присутствии босса в 1993 году и нарочно наступила на альбом его любимой группы «Винтидж дед», он швырнул настольную лампу в стену, и мы, тяжело дыша, долго молча смотрели на ее осколки. А потом он вдруг (раньше эти его неожиданные фуэте мне нравились, а теперь приводили в отчаяние) мягко и рассудительно произнес:

– Не надо так, Кэри.

И я разрыдалась, и мы – сама не знаю как – забрались в кровать, и я настояла на том, чтобы мы в последний раз перед закрытием занавеса исполнили свои роли.

Просто чтобы показать, что я еще имею какую-то власть над ним.

Потом он уснул беспокойным сном, а я долго лежала на спине, не смыкая глаз, и до самых предрассветных сумерек смотрела в темноту, слушая щебет скворцов за окном, и думала: могла бы я или нет, приложи я побольше усилий, удержать Мартина?

Думаю, был такой момент, когда – могла бы, если бы в самом деле хотела, но пока я все эти мучительные, лихорадочные недели раздумывала, вмешиваться ли мне в ход событий, применив все свое искусство манипуляции людьми, или смириться с судьбой, Мартин успел совсем потерять голову от любви к женщине, с которой познакомился всего лишь шесть недель назад и видел четыре раза, и найти себе новую работу в Брайтоне, где она живет.

Мне казалась спасительной мысль о том, что он будет жить за сотни миль от Истфорда. Мне было бы куда тяжелее, если бы Мартин находился где-то рядом. Знать, что он ходит по тем же улицам, но недосягаем для меня, что мы больше никак не связаны, было бы мукой. Я не могла представить, как Мартин будет без меня ходить по пивным и барам, посещать вечеринки наших друзей, принимать приглашения пообедать, стоять в очередях в кино вместе со своей крашеной блондинкой.

Она звонила ему три раза. Я слышала в трубке ее наигранный хрипловатый голос. У этой девицы нет никакого такта, она не могла дождаться, когда Мартин встанет наконец с брачного ложа и отправится к ней. После ее первого звонка я стала стараться первой подходить к телефону.

– Дорогой, это тебя! – звала я Мартина, смущая их обоих, и добавляла елейным голосом: – Твоя подружка.

Я хотела, чтобы это выглядело, как семейная шутка.

Теперь, сидя на скамье у окна и глядя туда, где пятнадцать минут назад скрылся автомобиль Мартина, я надеялась на то, что после бессонной ночи он забыл хорошенько помыться и мой запах испортит ему и Шэрон их первый день совместной жизни.

Чтобы мир казался совершенным, необходимо стирать с лица Земли бывших возлюбленных. В течение нескольких недель я мечтала только об одном – чтобы Мартин умер и я, таким образом, получила приличествующие вдове соболезнования, а не оскорбления, и была бы избавлена от жалости, с которой все относятся к брошенной жене.

Я хотела, чтобы он никому не достался. Или, вернее, чтобы ему никто не достался.

Нет, я не хотела Мартина (не хотела! не хотела!). Так почему же при мысли о том, что он сейчас находится на пути в Брайтон, где в квартире с синей дверью его ждет Шэрон, которая сказала ему, что он самый волнующий мужчина из всех, с кем она спала (ха!), что Шэрон встретит его у дверей без трусиков с большим мороженым в руках (моя страсть к деталям невыносима), – мне стало тошно, и не от похмелья?

Помню, как однажды Луиза, сидя на полу в моем доме, пила джин, рыдала в подушку и жаловалась на то, что не может быть вместе со Стюартом.

– Он женится, у них будет ребенок, – причитала она. – Ну почему он не женился на мне?

– Но ты же сама бросила его и переехала к Роберту, – возразила я, поскольку никогда не упускаю случая указать человеку на очевидное.

Моя подруга вновь разразилась горькими слезами.

– Но я тогда не понимала, что хочу его! – воскликнула она.

Запретив себе думать о Мартине, я стала размышлять о том, что мне делать дальше. Я намеревалась весь день провести в четырех стенах, погрузившись в скорбное бесчувствие и занимаясь чем угодно. Но я никак не могла решить, чем именно мне угодно заниматься. Поэтому я начинала первый день моей одинокой жизни после расставания по-дружески с того, что просто сидела на скамье у окна, поглядывая то на улицу, то на кухонную раковину и замечая, как дом становится совсем другим.

Это была старая церковная скамья с мягкими подушками в ярких цветных наволочках, сшитых из разных тканей – мексиканских накидок, индийского шелкового сари с синим узором, старой скатерти с вышитыми цветами, найденной среди хлама в кладовке моей матери. И еще здесь была мятая, уже разошедшаяся по швам старомодная наволочка ручной работы, взявшаяся бог весть откуда. Мартин всегда говорил, что это смотрится как какое-то бессмысленное месиво, а я любила все эти старые тряпки. (Вот вам, милорд, и повод для развода.)

Впрочем, причину разрыва отношений никогда нельзя сводить к чему-то одному. В нашем с Мартином случае дело было не в деньгах, не в его неверности и не в том, что я не слишком устраивала его в постели. Последнее обстоятельство стало мне известно лишь вчера, во время скандала, и вызвало у меня бурю эмоций. Я едва не высказала ему все, что думаю по этому поводу.

– К твоему сведению… – начала я, но тут же замолчала.

О чем это я? К концу дня мы уже забыли, о чем шла речь. Впрочем, речь о том, что был человек, с которым тебе хотелось, обнявшись, упасть на диван, а теперь его нет – о чем же еще?

Я сидела на скамье у окна, обхватив колени руками, все еще не готовая встать и обойти опустевший после его ухода дом, и смотрела на улицу сквозь грязное стекло (Мартин выгнал из дома мойщика окон, застав нас вместе на кухне. Его разозлило, что мы пили кофе и парень рассказывал мне о том, как ему во сне явился Бог. Я тогда расстроилась гораздо больше, чем сейчас).

В начале нашей совместной жизни я часто сидела здесь, на скамье, поджидая Мартина. Мне не терпелось увидеть его, я беспокоилась, когда он запаздывал, и боялась, что какая-нибудь девица может заманить его в свою постель. Когда он появлялся наконец на дорожке, ведущей к дому, у меня екало сердце. А под конец, как только я слышала, как он вставляет свой ключ в замок, оно у меня падало. В самое последнее время я просиживала здесь у окна, надеясь, что больше его не увижу, не в силах больше терпеть его упреки, выносить ту атмосферу разочарования друг в друге, которая царила в нашем доме, мечтая наконец-то собрать все свои силы в кулак, встать со скамейки и начать что-то делать.

И вот наконец в этот исторический день я сделала то, о чем так долго мечтала. Я встала со скамейки, достала из кухонного шкафа жестяную коробку с шоколадными пальчиками, взяла свой блокнот и села за стол.

И каждый раз, когда мне вновь становилось грустно, когда уныние поднималось из самого нутра, я брала в рот печенье и читала список, который я составила три недели назад, принимая решение о том, отпустить ли Мартина на все четыре стороны. Начинался список такими незначительными пунктами:

1. Больше места в сушильном шкафу.

2. Можно позволить себе есть больше вкусной высококалорийной пищи.

Однако начиная с пункта двадцать девять и дальше речь шла о более важных вещах. Я писала о том, что теперь обретаю свободу и могу пуститься на поиски мужчины своей мечты, которые у других женщин, я читала, бывают, но которого лично я пока не встречала (и с которым, надеюсь, разрешу свою Проблему), и намекала, что тогда наконец-то у меня появится возможность подумать о том, что, может быть, неплохо бы когда-нибудь завести ребенка. Мартин и слышать не хотел о детях, и сама я в двадцать два года, а именно в этом возрасте я вышла замуж, готова была с ним согласиться – но сейчас эта мысль свербила где-то в уголке моего мозга, особенно во время гормональных всплесков (главным образом в начале, середине и конце каждого месяца).

Список контраргументов, составленный тогда же, я сейчас разорвала не читая, чтобы слова, «одиночество» «разбитые надежды» и тому подобное не мозолили мне глаза, и пошла варить себе кофе. Моя сестра Джульетта часто говорила мне о тех преимуществах, которые есть у женщины за тридцать. И я искала утешение в ее словах, пытаясь забыть о том, что самой Джульетте всего двадцать восемь и у нее маниакально-депрессивный психоз. Пошарив в холодильнике, я нашла земляничный йогурт с истекшим сроком годности, съела его и пошла в ванную комнату, стараясь не думать о том, что с уходом Мартина в доме стало слишком пусто. Открыв кран, я легла в ванну и стала слушать, как не умолкая звонит телефон. Началось. Это были друзья и родственники, жаждавшие узнать, жива ли я еще.