Книга: Тимолеон Вьета. Сентиментальное путешествие
Назад: Серебристые шорты
Дальше: Обмороженный

Некрасивые женщины

В юности Босниец мечтал путешествовать по всему миру и заниматься любовью со шлюхами. Однако постепенно он понял: в какую бы страну ни заносила его судьба, проститутки везде примерно одинаковы — толстый слой косметики, короткая обтягивающая юбка и высокие каблуки. Снимет ли он проститутку в дешевом баре Бангкока, или отправится в квартал красных фонарей в Амстердаме, или приедет в Нью-Йорк, где проститутки, словно дантисты, принимают заказы по телефону и назначают точную дату и время свидания, — разницы никакой, почти наверняка перед ним предстанет все то же ярко раскрашенное существо в мини-юбке. Ну а раз все они мало чем отличаются друг от друга, то какой смысл далеко ходить, — и он стал пользоваться услугами девиц, живущих на соседних улицах. Это, как правило, были провинциалки, покинувшие свои деревни или небольшие городки, а иногда и родные страны, чтобы устроиться на работу, — во всяком случае, так они говорили родителям, которые были убеждены, что их дочери работают менеджерами в отелях, или секретаршами в приличных фирмах, или медсестрами в больницах.
У него был приятель, который никогда не встречался с красивыми проститутками, поскольку заранее знал, что непременно влюбится. В ранней молодости, когда он еще пользовался услугами красивых проституток, эти встречи превращались в настоящую трагедию: сердце приятеля разрывалось на части от одной мысли, что девушка не испытывает к нему ответных чувств, а лишь позволяет овладеть ее телом, потому что, заплатив деньги, он купил право на любовь. Иногда он тратил оплаченное время на то, что просто гладил девушку по волосам или, посадив ее у окна, в немом восторге смотрел на прекрасное лицо, словно перед ним была картина великого художника. Порой он так и не приступал к тому, ради чего, собственно, заплатил деньги. «Еще слишком рано, — говорил он, — нам надо привыкнуть и получше узнать друг друга». А затем, не в силах позабыть чудесный образ, он писал девице страстное письмо, на которое никогда не получал ответа. Пережив слишком много подобных трагедий, он решил, что отныне будет покупать только дешевых уличных потаскух, и всегда выбирал самую страшную: без передних зубов, или с синяком под глазом, или девицу, которую били так часто и сильно, что ее нос окончательно потерял форму и прилип к щеке. Таким образом он мог не только сэкономить деньги, но и оградить себя от очередной любовной драмы.
Босниец же, напротив, если позволяли средства, всегда старался выбирать самых привлекательных. Некоторые из проституток и вправду оказывались настоящими красавицами: с большими грустными глазами и нежной, как спелый персик, кожей. Но и с некрасивыми женщинами ему тоже приходилось иметь дело. Иногда, лет в семнадцать, отправляясь в путешествие по ночным барам и дискотекам, они с приятелями заключали пари: кто поцелует самую некрасивую женщину. Чтобы усложнить задачу, они ставили условие: это не должен быть оплаченный поцелуй проститутки. Так что им приходилось искать некрасивую и добропорядочную девушку. Пару раз Боснийцу удавалось выиграть пари. Но самую впечатляющую победу одержал его друг. Однажды он провел целый вечер с девушкой, которая, по мнению всей компании, была настоящей уродиной: прыщавое лицо и заплывшее жиром тело, похожее на кусок подтаявшего студня. Они издали наблюдали, как их отчаянный приятель болтает с этим чудовищем. После закрытия бара он привез девушку к себе и переспал с ней. В первую же ночь она забеременела. Вскоре новость дошла до друзей. Они знали, что у попавшего в беду приятеля нет денег, чтобы заплатить за аборт. Скинувшись, верные друзья собрали необходимую сумму. Однако когда они явились с деньгами, их приятель как-то странно замялся и покраснел:
— Мы тут подумали, — начал он, — я и эта девушка… — Он опустил голову и уставился на свои башмаки. — Ну, словом, мы решили пожениться и оставить ребенка.
Они не сразу поняли, о чем он говорит, и с изумлением смотрели на приятеля, пока тот пытался объяснить свой странный поступок.
— Она мне нравится, — бормотал он. — Знаю, это звучит глупо, но она мне действительно нравится. У нас очень много общего. И с ней так интересно разговаривать, ну, и все такое…
Они все равно отдали ему деньги — в качестве свадебного подарка, — а некоторые даже пришли на церемонию, состоявшуюся полтора месяца спустя. Со смешанным чувством удивления и отвращения смотрели они на своего друга и на его затянутую в белое платье невесту и думали, что где-то под этими пышным оборками и слоями жира, внутри ее уродливого тела зреет ребенок. Потом они пили пиво и говорили, что свадьба скорее напоминала похороны.
Иногда, сидя на улице за столиком кафе или расположившись на газоне с бутылкой пива в руке, они замечали своего бывшего приятеля. «Вот он идет, — говорили они. — Вот он идет со своей некрасивой женой». Их друг шел по дорожке парка, толкая перед собой коляску с ребенком. Он ненадолго останавливался возле их веселой компании. Они спрашивали, как дела, и он обычно начинал рассказывать о своем младенце: о том, какие звуки он умеет издавать, что он ест, как он спит. Если его жены не было поблизости, они приглашали бывшего приятеля пойти с ними в бар выпить по стаканчику. Но у него всегда находились отговорки. То ему надо сидеть с ребенком, то заниматься ремонтом в новой квартире, которую они недавно сняли. Выдав напоследок еще одну восторженную историю о том, что младенец понимает каждое слово, которое говорят ему родители, или еще какую-нибудь подобную чушь, он уходил.
Босниец представил, что он должен поцеловать уродливую женщину, и с этой мыслью отправился вносить причитающуюся с него арендную плату — ему казалось, разница будет невелика.

 

— Сейчас мы идти в дом, — сказал он Кокрофту.
Старик сидел в шезлонге на лужайке. Одной рукой он машинально гладил уши собаки, в другой держал раскрытую книгу. Босниец бросил взгляд на обложку — Уодхэм Кеннинг, «Шпион работает под чужим именем».
— Сейчас, — повторил он и направился к крыльцу. Кокрофт отложил книгу и пошел следом. — Сегодня среда. Семь часов. Дай мне твой член.
Кокрофт знал, что не должен показывать, насколько он удивлен этим неожиданным предложением. Обычно, знакомясь в барах и вручая свою визитку, он добавлял стандартную фразу: «Добро пожаловать. Арендная плата невысока: каждую среду в семь вечера немного пососать мой член — и можешь оставаться сколько пожелаешь». Кокрофт был уверен, что, несмотря на непроницаемо-серьезное выражение лица и деловой тон, с которым он произносил свою формулу, все понимали — это просто невинная шутка. Все, но не Босниец. Похоже, в Боснии договор есть договор и гость намерен сполна расплатиться с хозяином.
Кокрофт запер входную дверь. Он не хотел, чтобы Тимолеон Вьета видел то, что сейчас произойдет. Пес остался сидеть на лужайке возле пустого шезлонга.

 

Кокрофт давно потерял счет часам, дням и неделям, которые он потратил на размышления о различных способах самоубийства. Однажды он попытался произвести точные вычисления, но в результате пришел к какой-то несуразной цифре: выходило, что в течение ста двадцати лет он не спал, не ел и вообще ничего не делал, только сидел в кресле и думал, как лучше убить себя. Кокрофт решил, что где-то ошибся или не туда поставил запятую, но, удовлетворившись мыслью, что результат все равно не маленький, бросил эту затею.
Сообщения о самоубийствах всегда производили на Кокрофта неизгладимое впечатление. Он не мог понять, почему люди выбирают такие банальные способы ухода из жизни: забраться в ванну и вскрыть себе вены, или наглотаться снотворного и запить бутылкой чинзано, или тихо лежать на полу кухни, дожидаясь, когда газ заполнит легкие, или приехать в какое-нибудь живописное место и, закрывшись в машине, душить себя выхлопными газами, или сигануть с моста, а то еще можно застрелиться, причем в полном одиночестве, когда вокруг нет зрителей, которым было бы интересно посмотреть, как твоя голова взрывается, словно спелый арбуз, и кровавые ошметки разлетаются по всей комнате; или так, как поступила его дочь: забраться темной ноябрьской ночью на прибрежные скалы и сделать один аккуратный шажок в пропасть.
Нет, Кокрофт совершит самоубийство гораздо более эффектным способом, оно станет настоящей сенсацией, не похожей на те скучные истории, которые он читал в местных газетах. Например, он прячется за кулисами Альберт-холла, а затем, дождавшись, когда все уйдут домой, укрепляет веревку под самым потолком — как? — неважно, как-нибудь, — надевает петлю на шею и прыгает вниз. Его найдут утром. Все будут стоять, задрав голову, и гадать, как снять тело, болтающееся на высоте сорока футов. А потом в течение всего дня в специальных выпусках новостей взволнованной публике станут рассказывать все новые и новые подробности проводимой пожарниками сложной операции по спуску тела. Репетиции в тот злополучный день, естественно, будут сорваны. Иногда Кокрофт воображал иную сцену: с огромным револьвером в руке он врывается в шикарный особняк Монти Мавританца, выбегает в сад, где проходит одна из его знаменитых вечеринок, и, воскликнув: «Посмотрите, что вы со мной сделали!», — сносит себе полчерепа. Брызнувшая фонтаном кровь темными пятнами расползается по элегантным белым костюмам собравшихся в саду мужчин. В другом видении Кокрофту представлялось, как он совершает самоубийство в спальне еще одного бывшего любовника: он повесится на проволоке для нарезания сыра. Этот чертовски красивый, но ужасно ветреный и глупый мальчишка приводит в дом своего нового друга, распахивает дверь спальни и видит на своей постели обезглавленное тело старика. Срез на шее идеально ровный, такой же ровный, как ломтики сыра каерфилли, которым мальчик и Кокрофт так любили лакомиться во время их двухнедельной поездки в Уэльс. Помнится, они устроили пикник, чтобы отпраздновать годовщину знакомства.
В реальной жизни Кокрофт лишь единожды был по-настоящему близок к самоубийству. Во всяком случае, так ему казалось, когда он, лежа на рельсах неподалеку от Доулиша, ждал ночного поезда. Железная дорога шла по живописной песчаной косе вдоль берега моря. Кокрофт с наслаждением вдыхал свежий морской воздух и чувствовал, как металл приятно холодит шею. Он лежал, сложив руки на груди, и смотрел в высокое звездное небо. Кокрофт был сильно пьян, наверное поэтому звезды слегка расплывались и подрагивали. Прошло довольно много времени, прежде чем он почувствовал вибрацию. Кокрофт уже начал засыпать, но, услышав, как под головой у него вздрогнули и запели рельсы, моментально пришел в себя. Он рывком вскочил на ноги и отпрыгнул в сторону. Кокрофт стоял на насыпи и, не в силах шелохнуться, смотрел на проносящийся перед ним состав. Поезд появился гораздо быстрее, чем он думал, — секунд через тридцать после того, как его разбудило тяжелое гудение металла. Он представил, как его голова отскакивает и катится на одну сторону насыпи, а конвульсивно подрагивающее тело — на другую; внутри все похолодело, сердце подпрыгнуло и застряло в горле. Он поплелся домой. По дороге Кокрофт страшно переживал: он сказал квартирной хозяйке, что вернется к половине одиннадцатого, а уже первый час ночи. Хозяйка производила впечатление очень строгой дамы. «Теперь уж точно не удастся избежать неприятностей», — тоскливо вздохнул Кокрофт. Чем больше он думал о той ночи, тем яснее ему становилось, что, ложась на рельсы, он вполне искренне намеревался покончить с собой. «Может быть, — решил Кокрофт, — намерения были искренними, но настроение — недостаточно суицидным».
Подойдя почти вплотную к совершению самоубийства, причем столь банальным способом, который всегда вызывал у него презрение, Кокрофт решил, что, прежде чем свести счеты с жизнью, он непременно совершит какой-нибудь оригинальный поступок, чтобы сознание неординарности собственного мышления придало ему сил и заставило подождать со смертью — просто ради того, чтобы попытаться понять, в чем заключается смысл его жизни. Он составил длинный список поступков, над совершением которых стоит серьезно подумать, прежде чем принимать окончательное решение по поводу самоубийства. В этот список Кокрофт включил следующие пункты: покрыть татуировкой все тело и лицо, просверлить в черепе маленькую дырочку (тут, конечно, понадобится помощь опытного хирурга), обратиться в солидное брачное агентство и через них познакомиться с приличной женщиной, мечтающей найти верного спутника жизни, а напоследок залезть в крепкую бочку и попросить, чтобы ее столкнули в Ниагарский водопад. Был в его списке и еще один пункт: продать квартиру в Лондоне и купить дом в Италии, желательно где-нибудь в сельской местности.
Кокрофт часто с удивлением задавал самому себе вопрос: чего он ждет, почему много лет назад не воплотил в жизнь свой прекрасный план? Но сначала он подошел бы к театру, где в сотый раз дают «Мышеловку», и, стоя у главного входа, сообщил бы прибывающей публике, чем закончится этот старый детектив и как зовут убийцу, а после прошел бы пешком через весь город и, забравшись в Альберт-холле на самый верх, накинул бы петлю на шею. Но сейчас был один из тех редких моментов, когда Кокрофт искренне радовался, что так никогда и не решился совершить ничего подобного. Если бы он покончил с собой, то сейчас не лежал бы на кухонном столе в ожидании, когда его член окажется во рту Боснийца и этот молодой, сильный и красивый мужчина высосет его до последней капли.

 

Кокрофт расстегнул молнию на брюках. Босниец опустил глаза и взглянул на гордо стоявший член, который поглядывал на него снизу вверх своим одиноким глазом, похожим на раскосый глаз монгола-кочевника. Он наклонился, приблизил лицо к ширинке Кокрофта, но сразу же выпрямился и отступил на шаг назад.
— Душ, — сказал он. — Прежде чем я сделаю это, прими душ. — Нет, он не собирается брать в рот нечто, пахнущее застарелым потом и мочой.
Кокрофт послушно отправился в ванную. Минут через пять он снова вернулся на кухню и остановился на пороге, кутаясь в длинный махровый халат.
— Пойдем в спальню, — сказал Кокрофт.
Босниец никогда раньше не видел комнаты старика. У него не было ни малейшего желания оказаться там. Они поднялись по лестнице на второй этаж. Посреди комнаты стояла просторная двуспальная кровать. Среди скомканных простыней и мятых подушек были разбросаны фотографии обнаженных мужчин; на одной из них Босниец узнал мальчика в серебристых шортах — он лежал возле бассейна и, улыбаясь, смотрел в камеру, в руке у него был высокий бокал с коктейлем. Кокрофт лег на спину, распахнул халат и раздвинул ноги: его возбужденный член взметнулся вверх, словно маленькая антенна; на фоне черных с проседью волос он казался неестественно розовым. Босниец взял член в кулак и прижался губами к головке, затем осторожно приоткрыл рот и полностью затолкал его внутрь. Старик сдавленно застонал.
— Эй, — сказал он, — зубы, поаккуратней с зубами.
— Хорошо, — невнятно пробормотал Босниец, перекатив пенис за щеку.
Пытаясь половчее пристроиться на кровати, он на миг поднял голову и выпустил пенис изо рта.
— О, пожалуйста, не останавливайся, у тебя здорово получается.
— Не волнуйся, я сейчас продолжу, только сяду поудобнее.
Он снова полностью взял пенис в рот и начал активно работать языком, стараясь ровно держать голову и следовать за ритмичными движениями бедер старика. Кокрофт задыхался и стонал. Он нежно ерошил коротко стриженные волосы на затылке Боснийца и одновременно старался как можно ближе прижать голову молодого человека к своему животу.
Через некоторое время, показавшееся Боснийцу вечностью, пенис старика начал пульсировать, и он почувствовал, как струя отвратительной жидкости ударила ему в рот и тошнотворным теплом растеклась по нёбу. Пенис начал быстро уменьшаться в размерах. Босниец приподнял голову, но пальцы старика жестко надавили ему на затылок.
— Подожди, еще не всё, — задыхаясь, прошептал он. Брызнула еще одна слабая струйка.
Босниец выпустил член изо рта и судорожно сглотнул. Он спустился на кухню и выпил целую пинту воды, но по-прежнему чувствовал во рту омерзительный привкус. Он выпил еще пинту. Привкус остался. Тогда он пошел в ванную и почистил зубы.
Кокрофт лежал на кровати, в полном недоумении уставившись в потолок.
— О-ох, — произнес он, — а-а…
Назад: Серебристые шорты
Дальше: Обмороженный