После небольшой практики Босниец научился довольно сносно выполнять свои обязанности квартиросъемщика, который каждую среду добросовестно платит по счетам. Он поднимался в спальню хозяина, делал то, что от него требовалось, а затем быстро спускался на кухню. Там он выпивал пинту воды, съедал полпачки мятных пастилок, выпивал еще одну пинту воды, доедал пастилки и, хлебнув виски прямо из бутылки, закуривал сигарету. В прошлую среду вместо виски он выпил бутылку пива, но вскоре почувствовал, что вместе с отрыжкой во рту вновь появился тот мерзкий привкус, от которого он пытался избавиться при помощи спиртного. Естественно, этот еженедельный ритуал не доставлял Боснийцу особого удовольствия, но и сильного отвращения он тоже не испытывал. Он не видел большой разницы — ублажать старика или спать с некрасивой женщиной в благодарность за то, что она впустила к себе в дом понравившегося молодого человека. В иной ситуации он и близко бы к ней не подошел, но с тех пор как Босниец приехал в Италию, ему не раз приходилось жить у таких одиноких женщин. Это было несложно — и ужасно скучно.

Босниец сидел на кухне, дожидаясь, пока старик спустится вниз и начнет готовить ужин. Его взгляд упал на телефонный аппарат. Босниец подумал, что за тот месяц, который он провел в доме Кокрофта, телефон так ни разу и не зазвонил и почтальон не принес ни одного письма. И, кажется, никто из соседей ни разу не зашел проведать старика.

Однако два дня спустя на тропинке, ведущей к дому, появился почтальон. Кокрофту не нужно было читать адрес на конверте, чтобы понять, кто ему пишет. Письмо было от банковского поверенного. Иногда, наверное желая оправдать свое скромное жалованье, она любезно извещала Кокрофта о том, что его счет почти пуст, и с нескрываемым ликованием рассказывала о бурном росте некоторых компаний, чьи ценные бумаги он решил не покупать. Кокрофт являлся владельцем скромного пакета акций «Бритиш Телеком», «Маркс и Спенсер» и еще какого-то предприятия — кажется, что-то вроде небольшой шахты по добыче бокситов то ли в Полдерсе, то ли еще где-то. Как правило, в конце своих посланий она не забывала упомянуть, что эти компании пока тоже держатся на плаву.

Кокрофт открыл письмо за завтраком. Отодвинув в сторону чашку с кофе, он принялся читать вслух.

«С огромным прискорбием сообщаю, — прочел он, — что сотни тысяч сопливых юнцов, у которых в башке вместо мозгов пропитанная алкоголем и наркотиками куча тухлого дерьма, вдруг прониклись огромным интересом к твоему произведению под тошнотворным названием „Веселые приключения Биббли и Боббли“. Такие же безмозглые идиоты с Би-би-си дважды повторяют каждую серию по своему паршивому каналу — по вторникам в шесть вечера (когда наша молодежь — будущее нашей некогда прекрасной и гордой страны — должна смотреть политические и экономические новости) и по воскресеньям в десять тридцать утра (когда эти никчемные отбросы общества врубают ящик и утыкаются в экран; тупицы, одуревшие от кокаина и экстази, они даже не в состоянии понять, что уже видели эту серию в прошлый вторник, — да и какая разница, если каждая следующая серия является такой же вонючей блевотиной, как и предыдущая!). Но, так или иначе, в текущем году тебе, старый паразит, перепадет жирный кусок, которого ты совершенно не заслуживаешь. Деньжата потекут на твой жалкий счет месяца через полтора-два: первое поступление — шесть тысяч двести фунтов, остальная прибыль по мере раскрутки твоего дурацкого шоу. К Рождеству в магазинах должны появиться видеокассеты с этой пакостью. Твое имя у всех на слуху. Я не понимаю, куда катится наш свихнувшийся мир. С уважением…»

— О, — протянул Кокрофт, — отличная новость.

— Я ничего не понял, — сказал Босниец.

— Извини, — сказал Кокрофт, — я немного взволнован. Сейчас объясню. — И он пустился в подробные толкования, медленно и внятно произнося каждое слово: — Когда-то много лет назад, в начале семидесятых, я написал музыку для детской телепередачи. Она называлась «Веселые приключения Биббли и Боббли» — история о куклах, которые попали… не помню точно куда, кажется на Луну. Передача была сделана очень красочно, потому что в те времена цветное телевидение только начиналось и создатели программы, не зная меры, увлекались цветом и различными спецэффектами. Теперь же она приобрела популярность среди молодых людей, в основном студентов, которым нравится курить травку и одновременно смотреть на яркие цветовые пятна. А люди, работающие на английском телевидении — Англия — так называется моя страна, — решили возобновить показ программы. И за это я получу много денег.

Такого с Кокрофтом давно не случалось. Он привык к тому, что авторские гонорары поступали на его счет крайне нерегулярно, да и суммы, как правило, оказывались не очень значительными. Последний раз подобный золотой дождь обрушился на Кокрофта года четыре назад: сначала японская рок-группа под названием «Сердце моей любимой наполнено тенью чувств» взяла для своего нового альбома музыкальную тему из одной его композиции, а вскоре какой-то американский исполнитель, чье имя Кокрофт напрочь забыл, по совершенно непонятным для самого автора причинам использовал мелодию его старой песенки для создания тоскливого песнопения «И мы могли бы заключить священный брачный наш союз». Произведение получилось мрачным, как дурное предчувствие, и попало в список хитов, где заняло пятьдесят четвертое место. Этот успех принес Кокрофту несколько тысяч фунтов. На уплату налогов и комиссионных ушла почти вся сумма, а на сдачу Кокрофт побаловал пса вкусными лакомствами и сам пару раз весело провел выходные в окрестных барах. Новый неожиданный приток капитала особенно порадовал Кокрофта, потому что в свое время он пришел к созданию музыки для «Биббли и Боббли» случайным, но, можно сказать, новаторским способом. Кокрофт записал на пленку звук собственной отрыжки, потом долго и старательно пердел перед микрофоном, а затем добавил звук капели, вернее капель мочи, которые падали в унитаз, когда он стряхивал свой член. Он обработал получившиеся музыкальные фразы, сделал аранжировку для гобоя, бас-гитары и ксилофона и благополучно продал свое произведение телекомпании. Потом в течение многих месяцев на вопрос несведущих в музыке людей, чем он зарабатывает на жизнь, Кокрофт неизменно отвечал: «Я рыгаю, пукаю и писаю в унитаз». Обычно собеседники Кокрофта удивленно замолкали, не зная, как реагировать на это признание.

К хорошеньким девушкам, которые обзаводились старыми богатыми любовниками, Босниец всегда относился с пониманием и искренним восхищением; когда же девицы, не в силах устоять перед обаянием молодых боснийцев, у которых за душой не было ни гроша, не отказывали себе в удовольствии немного поразвлечься, он проникался к ним особой симпатией. С самим Боснийцем такие истории случались дважды. Он задумчиво посмотрел на своего старого любовника, прикидывая, сколько денег из него можно вытянуть.

— Итак, ты стал игрушкой в руках богача, — сказал Кокрофт, словно читая мысли молодого человека. — Ну и как тебе это нравится?

Босниец ничего не ответил. Он прекрасно помнил детскую развлекательную программу и самих героев — Биббли и Боббли, но что там была за музыка — этого Босниец припомнить не мог.

Кокрофт решил отметить возвращение былой популярности грандиозным набегом на ближайший супермаркет.

— Сегодняшний день должен быть особенным, — сказал Босниец, — не похожим на обычный поход в магазин. Поэтому мы оставлять собаку дома.

Старик, переполненный радостью, которая постепенно превратилась в эйфорию, согласился. Кокрофт сказал, что они уезжают совсем не надолго — максимум часа на два. Возможно, Тимолеон Вьета даже обрадуется: он сможет спокойно отдохнуть и собраться с мыслями. Итак, хозяин и гость уехали, а пес остался в доме один.

Казалось, старик был полон решимости доверху забить тележку и складывал в нее все, что попадалось на глаза: бутылки с экзотическими соусами, пакетики со специями, дезодоранты, упаковки с замороженным мясом, рыбой и овощами, свежие фрукты, спагетти, вино, бренди, виски, новую сковородку, жестянки с печеньем, семь бутылок шампанского и несколько блоков сигарет. Когда они забрели в отдел, где продавались товары для животных, Кокрофт несказанно обрадовался. Он купил дюжину искусственных костей, два мячика и резиновую мышку для кошек, чтобы посмотреть, какое впечатление игрушка произведет на собаку, а среди висевших на стенде кожаных аксессуаров выбрал самый дорогой поводок и широкий мягкий ошейник.

Вернувшись домой, Кокрофт преподнес Тимолеону Вьета подарок — большую кость — и взялся за приготовление праздничного обеда. Когда они с Боснийцем сели за стол, Кокрофт предложил после обеда всем вместе отправиться на прогулку. Хотя за последний месяц пес стал мрачным и замкнутым и, похоже, предпочитал проводить время в одиночестве, Кокрофту все же было неловко, что он бросил Тимолеона Вьета дома, а сам поехал в город за покупками. Кокрофт понимал: часть вины за возникшую в их отношениях отчужденность лежит на нем, и он должен попытаться всеми силами восстановить прежнюю дружбу.

— Как ты к этому отнесешься? — спросил он, обращаясь к Боснийцу. — Ты, я и Тимолеон Вьета. Три верных товарища, как три мушкетера.

Босниец пожал плечами:

— Мне все равно.

Они поднялись на холм, затем прошли по тропинке, пересекли шоссе и углубились в лес. Они почти не разговаривали. Время от времени Кокрофт принимался напевать вполголоса что-то невнятное, похожее на оперную арию или фрагмент из какой-то увертюры. Тимолеон Вьета, помахивая хвостом, бежал впереди, а Босниец, стараясь держаться на некотором расстоянии, шел сзади. Когда они вышли на красивую, поросшую высокой травой поляну, Кокрофт предложил немного передохнуть. Мужчины опустились на землю, а пес, принюхиваясь к острым лесным запахам, кружил неподалеку возле деревьев. После сытного обеда и выпитого шампанского их разморило. Босниец и Кокрофт прилегли на траву и вскоре оба заснули.

Кокрофт проснулся первым. Он вздрогнул, приподнял голову и сразу же почувствовал, что они одни. Кокрофт испугался.

— Проснись, — он тронул Боснийца за плечо. — Тимолеон Вьета пропал. Скорее, мы должны найти его. Вставай.

Босниец протер глаза и лениво поднялся на ноги. Он подумал, что без пса гораздо лучше. Старик, конечно, в панике, бегает и орет как сумасшедший, и все же мир вокруг казался удивительно спокойным. Он надеялся, что пес исчез и никогда больше не вернется.

— Тимолеон Вьета! Тимолеон Вьета, ко мне! — Старик сложил ладони рупором и закричал еще громче: — Тимолеон Вьета, вернись немедленно! О боже, — пробормотал он, — Тимолеон Вьета, ты где? Как, как я мог уснуть?! Это я виноват. Это я всегда во всем виноват.

Он даже не мог вспомнить, когда в последний раз видел Тимолеона Вьета. Кокрофт заспешил домой. Он шел обратно тем же путем, которым они вышли на поляну, и всю дорогу, не переставая, звал собаку. Тимолеон Вьета не появлялся.

Босниец ненавидел подобные ситуации. Он шел позади на приличном расстоянии, зевал и тер кулаком глаза.

Каждый раз, подбегая к очередному повороту, Кокрофт молился в надежде, что сейчас пес выскочит ему навстречу, вильнет хвостом и, свесив на сторону красный язык, «улыбнется» до ушей — и все будет как прежде, как в старые добрые времена, когда все у них было хорошо. Поворот следовал за поворотом, но пес так и не выбежал навстречу Кокрофту.

— Почему, Тимолеон Вьета? Почему, — плакал он, — почему ты ушел от меня?

Они почти добрались до дому. Пот градом катился по багровому лицу Кокрофта. Старик едва дышал, но продолжал снова и снова выкрикивать имя собаки. И вдруг его крик оборвался — он увидел Тимолеона Вьета, сидевшего на ступеньках крыльца. Кокрофт подбежал к нему и буквально обрушился на пса. Он схватил его в объятия и прижал к себе:

— О, Тимолеон Вьета, я думал, что никогда больше не увижу тебя! Почему ты так жестоко поступаешь, Тимолеон Вьета? Что я такого сделал? Разве я заслужил такое ужасное обращение?!

Босниец протиснулся мимо обнявшейся парочки и вошел в дом. Он страшно устал от этой трагикомедии, похожей на древнюю сагу о человеке и его собаке. Все, чего он хотел, — это покоя и возможности просто поскучать, ни о чем не думая. Старик и собака навевали ужасную, невыносимую скуку, почти тоску. Но это была не та скука. Боснийцу хотелось иной, томительно-сонной, как долгий летний полдень, скуки, где нет места драме, которая изо дня в день разворачивается на его глазах. Но, подумал он, если один из участников драмы уйдет со сцены, возможно, тогда ему наконец удастся поскучать вволю.

Вечером Кокрофт и Босниец сидели в шезлонгах, пили шампанское и смотрели на далекие домики, разбросанные по склонам окрестных холмов. Начинало темнеть. В некоторых окнах зажегся свет, и домики превратились в маленькие ярко освещенные точки. Другие же просто исчезли, растворившись в наступающих сумерках. Кокрофт давно не общался с соседями, хотя был знаком почти со всеми. Большинство обитателей этих маленьких домиков были англичанами, которые, как и он, приехали в Умбрию в надежде начать новую жизнь и попытаться забыть то, что случилось с ними в старой. Многие писали книги о себе и о своей новой жизни в тихой итальянской провинции. Поначалу, когда имя Кокрофта еще числилось где-то в самом конце списка гостей, которых можно пригласить на ужин, соседи давали ему рукописи с просьбой прочесть и высказать свое мнение. Кокрофт внимательно читал каждую рукопись. Все произведения были примерно одинаковы: одни и те же шутки о том, какие муки переживает бывший горожанин, которому приходится столкнуться с реалиями сельской жизни, и о том, какими растяпами выглядят они сами, а также какими смешными, нелепыми и, как правило, рябыми оказываются соседи-итальянцы. Возвращая рукопись, Кокрофт говорил просто и лаконично: «Очень хорошо написано. Потрясающая книга». Однако автору этого было недостаточно, он требовал детального комментария и настойчиво допытывался, получилась ли книга остроумной, удалось ли ему передать все многообразие красок и донести до читателя неповторимый аромат Италии. В конце концов Кокрофт вообще перестал читать произведения соседей-писателей. Он держал рукопись неделю-другую и возвращал начинающему автору со словами искреннего восторга: «Очень хорошо написано. Потрясающая книга, остроумная и глубокая. Вам так тонко удалось передать неповторимый аромат Италии!» Некоторое время он пользовался репутацией внимательного и строгого литературного критика. Приезжая в Англию, Кокрофт заглядывал в книжные магазины и каждый раз находил на полках все новые и новые книги о жизни своих соотечественников в Италии, причем имена многих авторов были ему хорошо знакомы. Они давали своим историям вычурные названия, вроде «Пейзаж с оливковым маслом», «Умбрийский Одиссей, или Любовник из Уффици», «Дневник путешественника, или Прогулки с Боттичелли», «Замшелая стена и бутылка кьянти», и непременно начинали роман с восторженного восклицания: «О, мы купили маленький симпатичный домик среди зеленых холмов Италии!» Кокрофт был уверен, что скоро этот мыльный пузырь лопнет, однако каждый раз, возвращаясь в Англию и заходя в книжный магазин, он обнаруживал, что литературный поток все увеличивается и, похоже, превращается в настоящее море.

После очередного визита на родину Кокрофт решил вскочить на подножку уходящего поезда. Он стал припоминать разные эпизоды из собственной итальянской жизни, которые можно было бы превратить в забавные истории, но тщетно: ничего особенного с ним не происходило. Следуя примеру обитающих по соседству литераторов, Кокрофт пытался создать красочную палитру и донести до читателя аромат Италии. Но вскоре ему наскучило принюхиваться к местным запахам, и, откровенно говоря, он не мог себе представить, что кому-нибудь вдруг захочется читать об этом. Прежде чем сдаться, Кокрофт написал одну-единственную главу — страниц сорок, где во всех подробностях и с мельчайшими деталями рассказал, как однажды отправился с собакой на прогулку и едва не наступил на змею. На этом с литературой было покончено.

Однако безуспешные попытки написать книгу хотя бы на некоторое время заставили Кокрофта оценить всю прелесть его скучной и однообразной жизни. Он был счастлив, что может спокойно наблюдать, как дни, недели и месяцы сменяют друг друга, не принося никаких существенных перемен. Каким бы серым и бесцельным ни было его теперешнее существование, оно, безусловно, казалось гораздо приятнее, чем жизнь, наполненная яркими событиями, о которых стоит писать, — ведь это не означает, что у романа будет счастливый финал.

Иногда, отправляясь в город за покупками, он сталкивался с обитателями маленьких симпатичных домиков. Если его приглашали, Кокрофт не отказывался зайти в бар пропустить по стаканчику Однако он никогда не стремился поддерживать с ними более тесные отношения. Его утомляли бесконечные разговоры о том, что Англию наводнили толпы иммигрантов или что власть в стране захватили проевропейски настроенные сталинисты, — это и заставило соотечественников покинуть Соединенное Королевство; далее соседи начинали возмущаться: «Жуликоватым итальянцам совершенно нельзя доверять!»; затем, печально вздыхая, они говорили, что Лондон — ужасно дорогой город, это выяснилось во время их последнего визита на родину, после чего доверительно сообщали Кокрофту, где можно купить дешевое оливковое масло.

— Однажды я попытался написать книгу об этих местах, — сказал Кокрофт.

Босниец ничего не ответил.

Небо потемнело. Вдалеке послышались слабые раскаты грома.

— Похоже, будет гроза, — сказал Кокрофт и добавил, поглядывая на сгустившиеся тучи: — Первая, летняя.

Тимолеон Вьета поднялся с травы и потрусил к дому. Начал накрапывать дождик. Мужчины, прихватив шезлонги, последовали за собакой. Кокрофт остался сидеть на кухне, а Босниец ушел к себе в комнату. Он достал свой старый швейцарский нож. Нож был завернут в носок и лежал на самом дне сумки. Там же был спрятан маленький точильный камень. Босниец стал точить и без того острое шестидюймовое лезвие. Нарастающие раскаты грома заглушали чирканье ножа по камню. Вслед за глухим ударом следовала вспышка света, а затем, как будто слегка запаздывая, небо вспарывала тонкая зигзагообразная линия.