Уихара давно уже ни с кем не разговаривал.

Когда он только-только поступил в младшую среднюю школу, мать отвела его к психиатру, но тот лишь посмеялся над мальчиком. Тогда Уихара замкнулся в себе, и даже родители больше не смогли выжать из него ни слова.

Семейство обитало в заштатном городишке, расположенном где-то между префектурами Токио и Сайтама. Всего пять человек — отец, мать, старший брат, сам Уихара и сестра. Это были ничтожные, посредственные люди. Отец работал бухгалтером в строительной конторе, мать не представляла собой ничего особенного и развлекалась сочинением трехстиший — хокку. Старший брат в свое время поступил в престижный институт в Сайтама (главным образом благодаря своим достижениям в бейсболе), но ни разу так и не участвовал ни в одном турнире, в связи с чем был благополучно отчислен. Отец нашел ему место при муниципалитете, и теперь братец сражался за местную команду. Сестра еще училась в институте. Уихара подозревал, что она до сих пор девственница. Каждая черточка ее лица, каждая складочка ее наряда выдавали в ней полную бездарность, а отсутствие интереса к мальчикам и манера безвкусно одеваться делали ее совершенно отвратной.

После двух лет обучения Уихара отказался ходить в школу. К тому времени ему исполнилось четырнадцать. Мать начала таскать его по врачам, но это мало помогало — Уихара окончательно ушел в себя. Когда терпение родителей наконец иссякло, ему сняли небольшую квартирку недалеко от дома и махнули на него рукой. Как выразился брат: «Наверное, для тебя просто нет места в этой жизни». Время от времени к нему заходила сестра, но, поскольку Уихара упорно не открывал рта, она ограничивалась тем, что приносила ему пиццу или пирожное и тотчас же выскакивала вон из квартиры. Отца он не видел уже года два. Раз в неделю приходила мать, кормила его и перемывала накопившуюся грязную посуду. Иногда она ни с того ни с сего начинала говорить о религии или о какой-нибудь только что прочитанной книге, но уходила ни с чем — Уихара молчал как рыба.

Его уже никто не звал по имени, даже мать и сестра. Нет, имя, конечно, у него было, но Уихара отказался от него, как только бросил учебу. В один прекрасный день он просто перестал отзываться на него, и это явилось первым знаком его ухода из этого мира. По степенно Уихара стал забывать всю свою прошлую жизнь. Еще в школе он решил выбросить из головы все, что успел узнать, и теперь не помнил почти ничего. В какой-то мере этому поспособствовали и препараты, прописанные ему психиатром.

Но три недели тому назад, к неописуемой радости матери, Уихара вдруг выказал желание иметь компьютер. Мать немедленно купила ему ноутбук, но попросила ничего не говорить отцу. «Пусть это будет нашей маленькой тайной», — нежно проворковала она ему на ухо. Уихара обратился в провайдерскую фирму, и вскоре у него появился выход в Интернет и электронный адрес.

Тогда-то ему на глаза попалось имя телеведущей Йосико Сакагами. Оно стояло под статьей на одном из сайтов в Сети. «Присылайте свои суждения и комментарии, и я обязательно свяжусь с вами», — гласило объявление.

Обычно Уихара проводил все свободное время с игровой приставкой. Но из-за антидепрессантов, что прописал врач, ему было трудно сконцентрировать взгляд на экране и игры пришлось бросить. Иногда Уихара становилось так плохо, что он даже не мог нажимать на клавиши. Зато теперь он был ошарашен осознанием того, до чего же глупо тратил свою жизнь.

Впрочем, о существовании Йосико Сакагами он знал и раньше. Однажды он совершенно случайно увидел ее лицо на телеэкране. Накачанный транквилизаторами, Уихара передвигался с огромным трудом, а в тот день его вообще хватило только на то, чтобы доползти до ванной. Он уже вытирался, когда раздался голос матери: «Смотри, вот Йосико Сакагами!» Это имя почему-то сразу закралось в его душу. «Она нравится тебе?» — не отставала мать. Уихара кивнул. На следующий день мать принесла ему книгу Сакагами. Текст был набран крупными литерами, но изобиловал непонятными иностранными словами, и Уихара забросил это занятие.

Как и многие другие персональные странички, сайт Йосико Сакагами по большей части представлял собой что-то вроде дневника. Правда, там имелся и форум, где посетители могли оставить свои толкования тех или иных вопросов. Темы обсуждений обычно касались серьезных проблем международного характера: ситуация на Ближнем Востоке, кризис в Юго-Восточной Азии, ирландская проблема, генная инженерия, экология и токсичные выбросы. На сайте был указан электронный адрес Йосико Сакагами, но Уихара полагал, что у нее должен быть еще один, не предназначенный для широкой публики. «Да и вряд ли можно ответить на все присылаемые письма», — думал Уихара. «Глубоко признательна Вам за Ваш отзыв» — вот и все. Уихара совсем не хотелось получить что-нибудь подобное, и он раздумал писать.

Йосико Сакагами прельщала его своим строгим выражением лица и раскосыми глазами. К тому же она постоянно появлялась в красном. Еще ребенком Уихара нравились курносые женщины с очень узкими глазами и выступающим подбородком. Возможно, дело было в том, что его собственная мать обладала невыразимо мягкими чертами лица. А с тех пор как он заперся от мира и людей в своей каморке, его влечение к противоположному полу почти исчезло. Разглядывал ли он фотографии обнаженных женщин, смотрел ли ночные программы для взрослых — он всегда видел только обнаженных женщин. Причины, по которым эти женщины раздевались и принимали соблазнительные позы, оставались для него неясными. Несомненно, это был побочный эффект от воздействия препаратов, которые его заставляли принимать. Лечащий врач даже опасался, что Уихара, к которому никто, кроме его домашних, не приходил, может потерять не только сексуальное желание, но и все остальные желания тоже.

Иногда с Уихара случалось нечто вроде приступа сексуального возбуждения. В такие минуты он походил на новорожденного ребенка, который посредине глубокого сна вдруг широко распахивает глаза и разражается диким ревом. Однако такие приступы никак не были связаны с эротическими картинками в журналах. Как правило, они случались перед самым пробуждением или в тот момент, когда заканчивалось действие снотворного. Впечатление было такое, словно стены его комнаты покрывались трещинами, из которых выползало некое существо, способное внушить Уихара столь сильное желание, что временами у него начинала кружиться голова. Как казалось самому Уихара, причиной этих приступов являлось не столько его либидо, сколько его отчаянное, дремучее одиночество. Уихара не стеснялся даже присутствия матери и мастурбировал так яростно, что иногда сдирал кожу на своем детородном органе. Раньше мать плакала и била его, а теперь просто смотрела на сына, уподобляясь натуралисту, рассматривающему какое-то диковинное насекомое. Но как бы то ни было, личность Йосико Сакагами не имела никакого отношения к этим приступам.

Серьезный интерес к Йосико Сакагами пробудился у него после передачи, в которой рассказывалось о колибациллозе толстой кишки. «Ученые пока не выяснили, что является причиной этого заболевания: вирус, бактерии или какой-то вид паразитов. Научные знания остаются крайне скудными, а болезнь тем временем продолжает распространяться. Небогатую информацию об этом феномене можно найти, в частности, в южнокорейской прессе, — вещал голос телеведущей. — В заключение я хочу отметить, что не было бы ничего удивительного, если бы при таких обстоятельствах данные виды патологий продолжали бы распространяться по всему миру… если уже не распространились».

Я не выхожу из дому и ни с кем не общаюсь без малого восемь лет. Вы, наверное, и не подозреваете, что существуют такие типы, как я. Это настоящие отшельники, никогда не выходящие на улицу. Впрочем, я сам о них ничего не знаю, да и не хочу знать вообще ни о ком. Поэтому-то я и сижу взаперти. Быть может, если бы среди вас нашелся кто-нибудь, кому это было бы интересно, то я, со своей стороны, мог бы много чего порассказать. Короче, я готов поговорить о себе, и желательно с женщиной. На фиг мне мужики, я ж не гомик. Кроме того, я был бы очень счастлив, если бы мне что-нибудь написала Йосико Сакагами. Вы уж извините меня за резкость этого письма, но иначе я не умею…

Такой текст он набрал, когда ему пришла в голову мысль засветиться на форуме у Йосико Сакагами. Поскольку Уихара еще не освоился с клавиатурой, на это письмо у него ушло около трех часов. Он подписался «Раздолбай», нажал на клавишу ввода, и сообщение ушло. От дьявольского коктейля из антидепрессантов сильно болела голова. К тому же Уихара пришлось немного помучиться, чтобы скрыть свой электронный адрес. Страшно было подумать, какую реакцию на форуме могло вызвать подобное письмецо… Когда он нажимал на клавишу «Отправить сообщение», сердце прыгало в груди, словно лягушка. Голова трещала невыносимо. Уихара это напомнило время его учебы в школе. Ему начало казаться, что воздух сгущается вокруг него и образует некое подобие стены из иголок. Он попытался поднять руку, и это ощущение усилилось. Страх и боль терзали его изнутри. И все же Уихара был рад, что смог отправить свое послание — он верил, что одна только Йосико Сакагами способна объяснить ему суть происходящего и лишь она одна сможет определить того зверя, который жил внутри него. Этого не сделал бы никто в мире, кроме нее.

Чуть погодя Уихара проверил, дошло ли его сообщение. Работая, он предпринимал поистине титанические усилия, чтобы не заорать от боли. «Компьютер — прекрасное средство общения», — думал он. Действительно, незачем скрывать свое лицо, да и физиономий читателей не видно… Когда-то ему никто не поверил, что главной причиной его ухода из школы был запах лосьона одного из учителей. Уихара не знал, как он назывался, но от свежевыбритой физиономии преподавателя несло какой-то тухлятиной, чем-то напоминавшей запах сгнившего апельсина. Тогда Уихара как-то не приходило в голову, что и другие ученики тоже могли страдать от этой вони. Обычно учитель останавливался около места, где сидел Уихара, и говорил ему всего три слова, которых тот не понимал. По утрам, лежа в постели, Уихара чувствовал страшную слабость во всем теле. От мысли, что опять придется выносить эту вонь, все его существо пронизывала боль… А вот на форуме не чувствуется никакого запаха. Авторы сообщений могли вонять как угодно — компьютер просто выводил на экран значки и буквы. Не нужно было напрягать слух, чтобы услышать голос собеседника, не нужно было говорить самому. Уихара было незачем проявлять свою индивидуальность — участники форума все равно ничего бы не увидели. Зато выражать свое мнение можно было любым способом.

Два дня на его сообщение не поступало никаких отзывов. Наконец на третий появился заголовок: «Это грешно!». Далее следовало:

У меня тоже есть приятель-отшельник. Вообще такой тип встречается довольно часто. В этом гнусном мире самоубийство — величайший грех, а отшельничество ничем не лучше самоубийства. Это абсолютное зло. Здесь, на этом форуме, больше в чести рассуждения о всяких там инспекциях в Ираке или споры о пересадке органов… Мне же кажется, что подобные проблемы должны скорее волновать государственных мужей, нежели простых смертных. Ну а твоя проблема?! Ну да, я думаю, что тебе паршиво. А кому сейчас легко? Мне тоже бывает хреново. Но боль бывает разной. Одно дело страдать оттого, что америкосы бомбят Сербию, а другое — когда кто-то из твоих близких находится в коме. Вот ты пишешь, что хочешь с кем-нибудь поговорить. Ну что ж, я дам тебе хороший совет: встань, оденься, выйди из своей каморки на улицу, познакомься с кем-нибудь и говори сколько влезет…

Неизвестный подписался «RNA». Грубоватый тон отзыва ничуть не обескуражил Уихара, и он решил ответить. Возможно, этот RNA что-нибудь знает о Йосико Сакагами. Уихара склонился над клавиатурой, и от неловкого движения боль иглой прошила его мозг. «Должно быть, — подумал он, — боль имеет свое материальное воплощение». Уихара представлял ее в виде какой-то мельчайшей частицы, которая вращается вокруг его головы и тела. Эта частица периодически жалила в самые неожиданные места, что напоминало боль от ожогов медузы или морского анемона. Уихара поморщился и принялся набирать ответ указательными пальцами.

Еще через два дня последовал ответ от RNA. Уихара чуть не подпрыгнул от радости — это было первое сообщение, адресованное лично ему. Кое-что из этого письма показалось ему немного странным.

Думаю, твоя просьба выполнима. Единственное условие — мы удаляем сообщения, содержащие прямую критику в адрес г-жи Сакагами. Иногда на форуме появляется какая-нибудь мерзость, а ведь ведущая тележурнала — очень уязвимая фигура для подобных вещей. Здесь не встречается ни политических левацких прокламаций, ни либерального бреда — вот и переходят на личности. Ты наверняка знаешь, что японские пресса и телевидение начисто лишены какой бы то ни было критики — как следствие все сводится к рассуждениям о личной жизни. С каким парнем ее видели в баре, как, кто, с кем и когда… Одним словом, гнусность. Малейшая неосторожность — и некоторые готовы делать из мухи слона. А наш сайт еще пуще распаляет этих господ, ведь г-жа Сакагами у всех на виду. Конечно, проще всего было бы просто закрыть нашу страничку, но, видишь ли, Йосико Сакагами не из тех, кто пасует перед трудностями. Мы восхищаемся этой замечательной женщиной и были очень рады, что и ты разделяешь нашу точку зрения. Кстати, нам удалось раскодировать твой электронный адрес… Понимаешь, у нас хорошо разбираются в программировании. Есть даже настоящие хакеры, для которых не составляет труда вычислять всяких шизиков и дурачков, которых в Сети не меньше, чем в жизни. Нет-нет, мы тебе не угрожаем! Просто я говорю так, как есть. Это не блеф. Короче, на основе своего горького опыта мы пришли к выводу, что другой возможности оградить Йосико Сакагами от несправедливых нападок просто не существует. Разумеется, это не означает, что мы читаем все сообщения, которые приходят на сайт. Но, как бы то ни было, мы не потерпим ни малейших оскорблений в адрес г-жи Сакагами.

Прочитав это послание, Уихара здорово струхнул. Ему стало казаться, что он находится под чьим-то неусыпным наблюдением, и от такой мысли по его телу прошла дрожь. «Надо немного обождать и не влезать в Сеть», — решил он.

На следующий день к нему пришла мать.

— Ты не забыл, что на следующей неделе мы идем к врачу? — спросила она.

Уихара ничего не ответил. Мать вывела его на балкон и принялась убираться в комнатах.

Прямо перед домом, где жил Уихара, протекала узенькая речка. За ней находилось игрушечных размеров кукурузное поле, стиснутое со всех сторон автостоянками. Вдали виднелись горы, начавшие обряжаться в осенние цвета. Но он не обращал на это великолепие никакого внимания — все время размышлял о Йосико Сакагами. Думал только о ней и о том, действительно ли эта необыкновенная женщина так сведуща в вопросах микробиологии.

Это снова я. Я понимаю, что г-жа Сакагами чрезвычайно занятой человек. Мне трудно даже представить, как ей удается прочитать все эти сообщения, но тем не менее все же попробую изложить мою проблему.

Я никуда не выхожу и живу затворником. Ко мне приходят лишь мать и сестра. Ну, еще меня возят к врачу. Но даже с этими людьми я не разговариваю. И вот сегодня я решился доверить мою тайну г-же Сакагами. Я еще никому не рассказывал об этом, разве что своему психиатру, который посмеялся надо мной и посоветовал перестать маяться дурью.

Г-жа Сакагами, вы когда-нибудь видели, как умирает человек? Я не спрашиваю вас, видели ли вы смертельно больных или уже умерших. Я имею в виду смерть, которая происходит у вас на глазах.

Я видел. Я ходил тогда в третий класс. Я пытался забыть, но, как понимаете, это мне не удалось. Это был мой дедушка. У него был рак. Сначала он долго лежал в больнице. Потом мне рассказывали, что у стариков раковые клетки развиваются гораздо медленнее, чем у молодых. Кто знает, может, это и так… Я любил деда больше всех. Можно сказать, что, кроме него, у меня никого и не было. Он часто брал меня с собой на рыбалку. До океана было слишком далеко, так что мы ездили на реку к плотине или в верховья реки Кита, где горячие источники. Там водилось много форели. Я прекрасно помню, как по полям пробегал ветер и сдувал семена одуванчиков. Вообще я равнодушен к растениям и цветам, но одуванчики мне нравятся.

Незадолго до смерти дедушка стал стремительно худеть. Я ходил к нему в больницу чуть ли не каждый день и отчетливо видел, как прогрессирует его худоба. Сначала он лежал в общей палате с другими больными. Потом его перевели в комнату, где стояли всего три койки. В нос ему вставили какие-то прозрачные трубочки, все тело истыкали катетерами, поставили и капельницу. Мой брат называл эту палату «комнатой для живых мертвецов». Он-то шутил, но на самом деле это было очень меткое определение того помещения. Каждый раз, когда я входил туда, у меня начиналось сильнейшее сердцебиение. Конечно, никто так не говорил, но все понимали, что отсюда живыми уже не выходили. В общих палатах, где пациенты (главным образом раковые больные) могли общаться друг с другом и куда, если болезнь отступала, допускались родные и близкие, была невыносимая атмосфера. Вы, наверное, знаете, что это действует не лучшим образом на больных (и не только раковых). Ведь пациент должен до конца верить, что выздоровеет. А если ваш сосед, с которым вы еще вчера премило болтали, вдруг умирает, то вряд ли такое сильно прибавит вам оптимизма. Именно поэтому особо тяжелых больных помещают в специализированные палаты. Вот и дедушку определили в точно такую же.

Там всегда царил полумрак. В любой комнате есть более или менее освещенные места: где-то темнее, а где-то светлее. Но в дедушкиной палате полумрак распространялся равномерно, даже в самых отдаленных уголках. Это ощущение усиливалось оттого, что во всей комнате не было ничего, кроме трех кроватей, штативов с капельницами и аппаратов искусственного дыхания. Это была комната без теней. Родители говорили мне, что наведываться каждый день в больницу необязательно, особенно теперь, когда дедушка лежит в отдельной палате. Но я все равно приходил. Дедушка все время лежал с закрытыми глазами и почти не просыпался. Он не разговаривал и, конечно, не вставал.

Больница была как раз посередине между моим домом и начальной школой. Хотя я был еще совсем маленьким, меня отпускали на улицу одного. Меня знали все медсестры и врачи — они и пускали меня в ту комнату. В муниципальных больницах вечно толчется масса народу. Дедушкина палата находилась на втором этаже, и лифт мне был ни к чему. Лестничные окна выходили в сад, и мне было прекрасно видно всех, кто там прогуливался. Я заметил, что в больницах люди ходят как будто по ковру из иголок. Они всегда чем-то обеспокоены, но на лицах никогда не увидишь высокомерного выражения. Никто не повышает голоса — люди приходят просить помощи. Все тихи и невозмутимы. Я поднимался по ступенькам и украдкой разглядывал идущих навстречу.

На втором этаже было три больших палаты и пять-шесть маленьких. Мне нравилось проходить мимо дверей общих палат, где лежало человек по пятнадцать. Все разговаривали очень тихо, почти шепотом. Глядя в раскрытые двери палат, я пришел к выводу, что болезнь — замечательная штука. Кто-то из родных гладил больного по спине, кто-то, с букетом цветов, склонялся над лежащим на постели и что-то тихо говорил ему на ухо. Я видел распростертых на койках страдальцев… В этих палатах царили покой и ясность… все казалось таким мирным. Поскольку телевизор смотреть было нельзя — это слишком утомляло глаза, — можно было различить слабый гул голосов, словно работал приглушенный радиоприемник. Везде чувствовался запах дезинфицирующего раствора. Пол был, кажется, светло-голубой, а стены выкрашены в металлический цвет. Дальше по коридору была дверь со светящейся надписью «Пожарный выход». А прямо напротив располагалась дедушкина палата. Я входил… и различал только дыхание трех донельзя исхудавших стариков. Мое сердце начинало колотиться часто-часто. Я смотрел на этих стариков, и простыни, что покрывали их до подбородка, чуть приподнимались в такт их дыханию. Иногда мне чудилось, будто это не люди, а только лишь белые покрывала. Я знал, что мой дедушка лежит на средней кровати, а иначе ни за что не отличил бы его от других — настолько все они были похожи. Их лица одинаково осунулись, глаза запали, и к тому же сходство усиливали торчащие из ноздрей трубки. Одно и то же лицо… В углу комнаты стоял букет цветов — с него даже не снимали обертки.

В детстве я очень любил праздник Хина-мацури — родители надо мной даже подсмеивались. Когда на свет появилась моя сестренка, отец принес домой алтарь с куклами в семь ступеней. И как только наступал праздник, я часами просиживал рядом с этой подставкой и смотрел на кукол. Больше всего меня привлекало то, как ровно они были расставлены. По-моему, это главное достоинство праздника Хина. Так вот, три старика напоминали мне этих деревянных кукол.

Уихара тяжело и часто дышал, правая половина его головы горела огнем. Но, несмотря на это, он продолжал стучать по клавиатуре так, что уже не чувствовал пальцев. «Н-да, а ручкой вышло бы дольше», — думал он. Его мозг отупел, голова склонялась все ниже и ниже над экраном ноутбука. Уихара сам удивлялся, как он до сих пор не упал без чувств. После основательного курса лечения стимуляторами он сильно ослаб и проводил дни и ночи в почти полном оцепенении, прерываемом иногда острыми мигренями. Он жил как бы в полусне.

Уихара нажимал на клавиши своего компьютера и старался вспомнить, как выглядела палата, где умирал его дед. Каждое слово он набирал латиницей, а потом щелкал пробелом, и буквы превращались в иероглиф. Складывалось впечатление, словно он играл в конструктор «Лего» или превратился в крестьянина, высаживающего рис. Уихара начал свое письмо что-то около часа дня, а теперь часы показывали два ночи. В комнате было холодно и пусто — ни стола, ни стульев, ничего, кроме кровати, магнитофона и телевизора. Уихара совсем позабыл, что на улице минусовая температура, и не включил обогрев, отчего в его клетушке в восемь татами смело можно было морозить волков. За весь день он съел только два бутерброда с арахисовым маслом и сейчас чувствовал адский голод. Он поежился, набросил на плечи одеяло, поправил компьютер и застучал дальше. Его губы посинели, колени тряслись, но Уихара уже ничего не замечал.

Люди, лежащие ровнехонько в ряд, и куклы-хина имеют много общего. Особенно это заметно в таких местах, как храмы, например в Киото или в Ангкоре, где многочисленные фигуры Будды выстроены друг напротив друга. То же самое и с куклами-хина. Когда смотришь на них, то обращаешь внимание не только на внешность трех фрейлин или императорских музыкантов. Значение имеет и их пол, и звание, и чин…

Именно поэтому эти куклы всегда притягивают взгляд. На них смотришь часами и вдруг начинаешь различать мельчайшие черточки их характеров, начинаешь понимать, что в них общего и что отличает одну куклу от другой. Те старики, как и куклы-хина, в конце концов стали мне понятны: я распознавал их по характерам и видел то, что их всех объединяло: они были наполовину мертвы. Я ходил к ним каждый день, садился на табурет и смотрел. И никто из них ни разу так и не открыл глаз. Вы, наверное, сочтете меня за какого-то извращенца… не знаю… но когда я выходил из больницы на улицу и ощущал, как легкий ветерок ласкает мне щеки, в те минуты я понимал, что действительно живу. Именно живу, а не существую, как те трое стариков. Конечно, сказать про них «наполовину мертвые» — значит ничего не сказать. Я ежедневно наблюдал за умирающими людьми, я слышал, как булькает жидкость в их капельницах. Это напоминало шум падающих дождевых капелек перед грозой. Старики были такими худыми, что временами казались одинаковыми. И лица их тоже почти не отличались: скулы едва не прорывали кожу, глаза запали. У одного из носа торчала тонкая прозрачная трубочка, второму на лицо была надета кислородная маска, похожая на клюв. У каждого в руку была воткнута тончайшая иголка, прикрепленная к длинной трубке от капельницы. Третьему вместо маски надели на шею бандаж, через который прямо в горло шла толстенная кишка, позволявшая ему дышать. Простыни, закрывавшие грудь, медленно приподнимались и опадали, и старики глухо кашляли… «Наполовину мертвые…» Точнее было бы считать всё это переплетение трубок и трубочек, кислородные маски, аппараты искусственного дыхания, экраны, мониторы, капельницы — всю эту хрень — единым новым живым организмом. Все трое были совершенно похожи, за исключением одного момента: способа дыхания. Впрочем, это пустяковая разница… Нет, они различались еще и по строению: у моего дедушки лицо выглядело более вытянутым, и шея была подлиннее. Зато у его соседа слева, с трубкой в горле, были черные волосы. Черные как уголь! Кроме того, иногда я замечал, что он слегка улыбается. Не знаю, может, ему что-нибудь снилось или он просто мечтал. Из всех троих он был самый тощий. Наверное, поэтому у него по всему лицу были рассыпаны маленькие пятнышки непонятного цвета. Они сползали на грудь и были заметны даже на внутренней стороне предплечий. Это были не пигментные пятна и не гематомы, которые часто можно видеть у пожилых. Размером пятнышки были от ноготка младенца до десятииеновой монеты.

Сосед справа ничем особо не выделялся, разве что молочно-белым цветом своей кожи. Разумеется, солнечный свет в палату почти не проникал, но все равно кожа третьего старика была настолько белой, что он напоминал китайскую фарфоровую вазу, которую я видел в Национальном музее в парке Уэно. Казалось, что несчастного старика кто-то аккуратно покрыл тонким слоем белил. Сквозь полупрозрачную кожу виднелись сине-красные вены, особенно хорошо заметные на подбородке и предплечьях. Время от времени я подсаживался поближе, чтобы полюбоваться этими венами. По цвету они напоминали растворенную в воде гуашь и образовывали на поверхности кожи причудливые узоры.

В тот день я в очередной раз подошел посмотреть на его вены и в ту же минуту увидел червя. Свет, падавший из окна, освещал только середину комнаты… Я стал разглядывать вену на шее старика — она пульсировала чаще остальных — и вдруг краем глаза заметил нечто. Сначала подумал, что это всего лишь тень от какой-нибудь трубочки. Но это была не тень… во всяком случае, я пригляделся получше, и тут мне стало не по себе. Я знал, что иногда легкие пластиковые трубки могут произвольно шевелиться, например, от вдоха или выдоха. Мне показалось, что я вижу покачивающегося на ниточке паука… Нечто вытекало из ноздри старика и извивалось, словно тонюсенькая змейка. «Может, сопля?» — подумал я. Сопля была похожа на тонкую серую нить, на какое-то длиннотелое животное… или насекомое… Оно вылезало из носа все больше и больше — его тело оказалось разделено на многочисленные сегменты, которые растягивались и сокращались. Я сидел как прикованный, я не мог ни выскочить из палаты, ни даже крикнуть — как будто кто-то зажал мне рот и с силой надавил при этом на плечи. Червяк все выползал и выползал и вился уже на губах старика.

Иногда он приподнимался над кожным покровом и тогда становился похож на змею или слизняка… хотя у него и не было головы. Он был не толще волоса, но тем не менее я отчетливо видел места его сочленений, похожие на складки между фалангами пальцев человека. Я был настолько поглощен разглядыванием диковинного червя, что даже не заметил, как старик перестал дышать. Червяк сполз по его губам, миновал возвышение, которое образовывал подбородок, и устремился вниз по шее. Потом я увидел, как он приподнял переднюю часть своего туловища и в мгновение ока оказался уже у меня на ладони! Он прополз по моей руке и стал подниматься к лицу. Я поразился длине этого чудовища: его задняя часть еще только вылезала из ноздри мертвого старика, а он уже миновал мой нос и стал проникать, втягиваясь, в меня через глазницу. Как ни странно, но я не почувствовал никакой боли… Я сидел и наблюдал, как эта серая нить переползает от трупа ко мне. Когда он коснулся моего глаза, я на какое-то время перестал видеть. Червяк висел в пространстве между нами, образуя некое подобие моста. Я несколько раз провел рукой по лицу, словно обрывая прилипшую паутину, но безрезультатно. Скорее я делал это инстинктивно… Вдруг червяк разделился надвое, и та его часть, что впивалась мне в глаз, секунду болталась в воздухе, а затем исчезла у меня под веком. Повторяю, у меня не было никаких неприятных ощущений. Вторая половина червя еще продолжала извиваться, хотя и не так резво, как раньше. В ту же минуту в палату вошли две медсестры, и я вылетел вон. А червяк так и остался извиваться на теле умершего старика.

После этого случая я больше не ходил в больницу. Я пришел туда только один раз — когда умер мой дедушка. Я так боялся, что и из его носа на меня прыгнет червяк… Вот, собственно, и весь мой секрет. Я рассказал об этом своему психиатру, но он рассмеялся и ответил, что это обычная галлюцинация, какая часто случается у маленьких детей. И еще он посоветовал мне поскорее забыть про этого червя… Больше я ни с кем не делился воспоминаниями.

Впрочем, мне не кажется, что именно из-за этого червяка я бросил школу и затворился от мира. Мало того, я даже думаю, что этот червяк не мог послужить непосредственной причиной смерти того старика. Старик достаточно пожил и был уже в весьма преклонном возрасте — вряд ли червяк убил его.

В школьной библиотеке я прочитал все, что возможно, о паразитах, но об этом черве нигде не было ни строчки. Ни в книгах, ни в фондах Музея естественных наук я не нашел ничего подобного.

Г-жа Сакагами, если вам что-то известно об этом феномене, я был бы бесконечно признателен, если бы вы сообщили мне хоть какую-нибудь информацию.

Когда Уихара закончил, за окном уже начало светать. Он почувствовал, что еще одна минута, и он откажется от этой затеи с письмом Йосико Сакагами. Поэтому он поскорее нажал на опцию «Прикрепить файл» и щелкнул по клавише ввода. Душа его была совершенно опустошена. Спать не хотелось. Уихара уже начал раскаиваться в своей поспешности: Йосико Сакагами наверняка сочтет его сумасшедшим и поднимет на смех. Но в то же время он ощущал некоторое удовлетворение — наконец-то ему удалось высказаться! Его трясло как в лихорадке. Уихара взялся за градусник и обомлел: тот показывал чуть выше тридцати восьми. Он быстренько проглотил несколько таблеток из тех, что прописал психиатр, но сон все равно не шел. «А не выйти ли на улицу? — вдруг подумал Уихара. — Да, на улицу. Наружу…» Эта мысль захватила его мгновенно, без предварительного обдумывания. Как будто она хранилась где-то глубоко в мозгу и дожидалась того часа, когда Уихара наконец выразит желание пойти прогуляться. Он не стал долго размышлять над этой загадкой — какая разница, внушила ли эту мысль чья-то неведомая воля и стоит ли сопротивляться ей?

Он выключил ноутбук, положил его на кровать и стал разыскивать свою одежду. Он уже забыл, где последний раз видел ее — обычно его одевала мать. Он нашел толстовку с надписью «Орландо Мэджикс» и натянул ее поверх пижамы. Оставалось найти ботинки.

Часы показывали начало шестого утра. Из приоткрытой форточки тянуло холодом. Уихара так и не включил обогреватель и теперь основательно замерз. Без обуви нечего было и думать тащиться на улицу. Он отворил шкаф и вывалил на пол все его содержимое — ничего, что напоминало бы пару ботинок. Из головы Уихара совершенно вытравилось всякое воспоминание о процессе одевания. Он не помнил даже, когда последний раз выходил из квартиры. Раз в две-три недели мать отвозила его в больницу, но он не помнил и этого. Ничего — ни мыслей, ни ощущений… Впрочем, это немудрено: в больницу его возили в почти бессознательном состоянии.

— А, к черту ботинки! — пробормотал Уихара и прошел в ванную.

Он поднял взгляд и уставился на свое изображение в зеркале: когда в последний раз он смотрел на себя? Должно быть, несколько лет тому назад. Зеркало висело прямо над раковиной, и не заметить своего отражения было невозможно. Перед зеркалом он ежедневно умывался и чистил зубы, но, вероятно, не осознавал этого. Нельзя сказать, что ему было противно собственное отражение или что он боялся смотреть себе в глаза — он просто не видел зеркала.

Некоторое время он разглядывал свою одутловатую физиономию. От лекарств и однообразной пищи его кожа приобрела гнусный мертвенно-бледный оттенок. Он вспомнил, что стоит босой, и вдруг прыснул:

— Нет, вы только посмотрите на эту рожу! Меня ж примут за дебила!

Он не смеялся с того самого момента, как поселился в этой квартире.

В прихожей он обнаружил кроссовки и несколько минут сосредоточенно пыхтел, пытаясь завязать шнурки.

— А куда же я пойду? — спросил он сам себя. — Ладно, на первый раз достаточно пройтись вокруг дома.

Он снял с гвоздика свою куртку и толкнул дверь.

Ночь отступала. Небо на востоке стремительно розовело, холодный воздух обжигал легкие. Уихара наслаждался, чувствуя его ледяное дыхание. Глядя на речную гладь, в которой уже играли светлые блики, он захотел выпить пива. В кармане его куртки звенело несколько монеток по сто иен, тех, что он подобрал в обувной коробке в коридоре. За последние восемь лет он ни разу не испытывал желания что-нибудь купить даже в уличном автомате. А уж о пиве или еще чем-нибудь подобном у него и мысли не возникало. Тем более что врач строго-настрого запретил ему алкоголь. Правда, в глубине души Уихара плевать хотел на врача со всеми его запретами и предписаниями.

Около автомата он столкнулся сразу с тремя людьми: с молочником на велосипеде и двумя молоденькими девушками. Девушки, судя по всему, спешили на работу. Уихара тотчас же опустил голову и отвел взгляд, но все же успел заметить выражение ужаса на их лицах. Девушки, наверное, приняли его за бродягу и чуть было не бросились бежать. Во всяком случае, они никак не выказали стремления поближе познакомиться с эдаким привидением с длиннющими спутанными волосами, которые закрывали плечи и обрамляли распухшую рожу. «Я б их всех поубивал, честное слово», — подумал Уихара, опуская монетки в щель автомата. Он попытался вообразить, как он убивает сначала молочника, а потом и этих девиц. Ему показалось, что сейчас как раз самое время испытать свой «стенган» и газовый баллончик, которые купил по случаю и хранил до сих пор под кроватью. Или нет, лучше бейсбольной битой, как в фильмах с Робертом Де Ниро. Правда, вот незадача — всю одежду изгадит кровью. Уихара явственно ощутил, как бита, чуть подрагивая в его руках, отскакивает от черепа одной из девушек и у него по спине бегут мурашки. Он вспомнил, как когда-то давно отец пару раз водил его в клуб единоборств. Если удар хорошо поставлен, то расколоть человеческую голову — раз плюнуть. Бейсбольные биты все-таки слабоваты для такого дела. Учитель в школе рассказывал, что человеческий мозг напоминает желе или заварной крем и поэтому надежно укрыт в костяном ящике. «А внутри черепа, — продолжал учитель, — он плавает, словно кусочек тофу на блюдце».

Уихара стоял перед автоматом с банкой пива в руке и все размышлял, сколько силы нужно приложить, чтобы разбить человеку голову. Интересно, а как из расколотого черепа вытекают мозги? И какой у них цвет?

Уихара открыл банку и глотнул от души. От пива у него немедленно закружилась голова, да так, что пришлось лечь. Снотворное никак не действовало на него. Уихара сел на краю постели и снова водрузил себе на колени ноутбук. Машина пискнула и показала новое сообщение.

Да, такой паразит действительно существует. Он называется хослокатерия. Его открыли два ученых-паразитолога во Франции и в Соединенных Штатах где-то в конце семидесятых. Однако их открытие было почти сразу же опровергнуто. Этого червя считали азиатской разновидностью бенкей-муси или энкейбенкей-муси. Научных данных почти нет.

Я один из тех, кто разбирает корреспонденцию, поступающую в адрес г-жи Сакагами. Пожалуйста, не думайте, что мы представляем собой некий цензурный комитет и у нас нет никаких систем фильтрации сообщений, и уж тем более никакого LD. Мы обращаем внимание только на оскорбительные послания или на те, что могут заинтересовать Йосико Сакагами. Меня зовут Ватанаби, и я состою в организации под названием «Интер-Био».

По неподтвержденным сведениям, экскременты этого червя (на самом деле это не червь, но для удобства я буду называть его именно так) представляют собой химическое соединение, способное провоцировать у носителя девиантное поведение. Может, это ваш случай? Не испытывали ли вы желания убить кого-нибудь, не случались ли с вами припадки немотивированной ярости? Нашу организацию весьма заинтересовало ваше письмо. Надеемся, что вы свяжетесь с нами по указанному адресу… если, конечно, вам будет угодно.

Кстати, Йосико Сакагами также является членом «Интер-Био».