День пятнадцатый
Утром я встала рано.
Как была, в ночнушке, прыгнула в бассейн и долго плескалась. Пока не вышла Анька.
– Привет, – сказала она.
Я что-то буркнула в ответ.
– Я всю ночь не спала. Все думала. Все-таки Инга нехороший человек. Она… – Анька пыталась подобрать нужное слово, но получилось так, что мы хором сказали:
– СУКА!
Потом засмеялись, и Анька, тоже в ночнушке, прыгнула в бассейн.
– Так что, никуда не едем? – спросила она.
– Почему это? Обязательно поедем. У нее неплохие идеи. Я прекрасно знаю, что мне надо похудеть, и я похудею. К тому же мне очень хочется получить твой гардероб.
Анька засмеялась.
– Если тебе нужны шмотки, я с удовольствием пройдусь по магазинам и куплю тебе, – тут она задумалась, – один костюмчик.
– Договорились. Только сначала я все-таки похудею.
Еще я решила постоянно носить с собой ежедневник и записывать, что я ела целый день.
Вот что я имела к вечеру в ежедневнике:
7 утра – стакан воды.
8 утра – яблоко (залетело в мой желудок со скоростью немецкого истребителя).
10.30 утра – в салоне красоты нам принесли завтрак: два яйца и чай без сахара (тот, кто придумал пить чай без сахара, – садист).
Полет нормальный.
12.00 – стакан воды (как мертвому припарка этот стакан воды). Я жрать хочу! Что такое два вареных яйца для огромной толстой тетки?
12.30 – съела банан и мандарин.
Чувствую себя ужасно. Но начала гордиться собой.
14.00 – йогурт с чаем (без сахара).
Полет отвратительный, но гордилка на взлете.
16.00 – салат из овощей.
Почему я не родилась в семье дистрофиков???
Надо быстренько почитать манифест. А еще лучше распечатать и почитать в 17.00, 18.00, 19.00, 20.00 и 21.00.
21.00 – что-то мне очень фигово, хочется спеть «Интернационал».
А теперь про наши дальнейшие приключения.
У Инги мы были ровно в девять, как она и сказала, чтобы не дразнить злую собаку.
Салон находился неподалеку.
Оформлен он был в греческом стиле, наверное потому, что греческие женщины когда-то считались эталоном красоты. Вручную расписанные стены, на которых изображена Афродита с подружками, предметы интерьера из резного дерева, белая плетеная мебель… На полочках красовались разнокалиберные бутылочки с кремами, шампунями и всякой другой косметической радостью.
Зал был круглый и очень большой, а посередине располагались большие, просторные кабинки с матовыми стеклами: маникюрная, педикюрная, помещение для массажа, солярий, салон тату, косметические кабинки и несколько парикмахерских комнат. В самом центре салона, за матовыми стеклами, был небольшой бассейн, окруженный искусственными пальмами, в котором бурлила вода.
Там Ингу все приветствовали, и было видно, что она частый гость.
– Значит так, как мы решили вчера, – сказала она и указала пальцем на меня, – тебе чистку лица и разные масочки. Да, Лара, на, почитай, выучи, что понравится. – И протянула мне тетрадку. – А тебе, – она обратилась к Аньке, – моднейшую стрижку, подкраситься в рыжий цвет и навестить визажиста. Себе я сделаю, как обычно: маникюр, педикюр, ну и все остальное.
Мне ужасно захотелось узнать про все остальное, но ко мне подошел косметолог, и мы удалились в другую комнату.
Когда мне на лицо положили очищающую маску, я достала тетрадку, которую дала Инга, и прочитала:
Идиосинкразия – непереносимость. Вообще термин медицинский, но употреблять можно везде и всюду. Например: «У меня к дуракам идиосинкразия!»
Да, полезное слово. Теперь я знаю, что у меня к Инге.
Трансцендентальный – отвлеченный, абстрактный, академический, мысленный, умозрительный, умственный, теоретический.
Метафизический – примерно то же самое, что и трансцендентальный.. Термин хорош для ответа на вопрос, суть которого ты не поняла. Например, так:
– «Как вы относитесь к схоластике?
– В метафизическом смысле?
Схоластика – средневековое философское течение.
Эзотерика – тайное учение.
Трюизм – общеизвестное мнение или высказывание. Типичный пример трюизма – «Волга впадает в Каспийское море».
И еще множество таких слов и их определения.
«Боже мой, какой бред», – почему-то сразу подумала я.
Какой нормальный человек будет изъясняться на таком языке?
Я убедилась, что Инга не просто дура, а полная дура, и закрыла тетрадку.
У косметолога я была впервые. Мне очень понравилось.
Потом, когда надо мной закончили колдовать, я перешла в зал, где Аньке делали супер причёску.
Часов в одиннадцать нам принесли завтрак: два яйца, бекон, два тоста с маслом, чай.
Я съела только два яйца и выпила кружку чая без сахара.
Все-таки новую жизнь начала!
К обеду Аньке наконец-то сделали новую стрижку и перекрасили в рыжий цвет, добавив темно-красных прядок.
– Слушай, Инга, а почему ты решила, что для Аньки рыжий цвет самый лучший? – спросила я.
– Может, он и не самый лучший, но, по крайней мере, редкий. Это у вас там, – сказала она с ударением на «там» и указала пальцем выше головы, – блондинки на вес золота, а у нас каждая первая блондинка. И причем натуральная.
– Значит, я тут буду в цене, – предположила я.
– Поживем-увидим, – ответила Инга и подула на ногти.
После салона мы поехали по магазинам покупать Аньке школьные платьица и заколочки «я у мамы дурочка».
Анька очень долго капризничала, примерила, наверное, с сотню разных глупых юбочек и топиков и, в конце концов, купила всего одну рыженькую юбочку в горошек и черную маечку с открытыми плечами.
– Ну а сейчас давайте пообедаем в каком-нибудь ресторане, – предложила Инга. – Может, с кем-нибудь и познакомимся.
Выбранный нами ресторан назывался «Хабор», а что означает этот хабор, я, к сожалению, сказать не могу.
Потому что я в английском ни бум-бум. Мы с Анькой в школе немецкий учили.
Но перспектива познакомиться с мужчиной, который говорит только на английском, лично меня совершенно не пугала.
Мы уселись за стол, и к нам подошел официант.
Что заказала себе Инга, я не поняла. Она много раз повторяла слово «паста». Мне оставалось только надеяться, что она не предложит эту пасту нам.
Поэтому, когда официант посмотрел на меня, а потом на ручку с блокнотом, которые находилась у него в руках, я смело сказала:
– Салат энд кофи.
– OK, сЭлад энд кофе. Вот абаут ю? – спросил он у Аньки.
Анька кивала и показывала пальцем на меня.
– Девочки, вы что, не знаете английского? – с ужасом в глазах спросила Инга.
– Почему не знаем? – возразила я. – Я очень хорошо знаю английский. Меня, видишь, официант понял. Я попросила салат и кофе, и он мне сейчас его принесет.
– Я тоже знаю, – сказала Анька, – йес, но, о’кей, плиз, бэби комон и ноу проблэм.
– И все? – опять спросила Инга, и ее глаза округлились, став размером с пятирублевые монетки советского образца.
– Этого достаточно, поверь мне, – ответила Анька, посмотрела на официанта и опять показала пальцем на меня.
– Сэлад энд кофе? – решил он поиграть в угадайку.
– Йеееесс, – громко сказала Анька, – и с оксфордским акцентом повторила: – Сэлад энд кофе, плиз. – И уже обращаясь к Инге: – Английский – очень простой язык!
Когда официант скрылся, Инга прикрылась салфеткой и шепотом спросила:
– И с таким английским вы собираетесь клеить местных мужиков?
– Чего ты шепчешь, – удивилась Анька, – тут же все равно по-русски никто не понимает.
– У любви свой язык, – решила соригинальничать я.
Инга взялась за голову.
– Нет никакого языка у любви! У вас ничего не получится, если вы в английском ни бельмеса.
– Как это не получится? Спорим? – сказала Анька и встала. – Вон там, видишь, сидят два мужика. Я сейчас пойду и как минимум проговорю с ними полчаса или до тех пор, пока нам не принесут еду.
– О чем ты с ними будешь говорить? Господи, я думала, что ты умней. – Инга театрально закрыла лицо руками, показывая, что она в полном шоке. – Мужчины не настолько глупы, как ты думаешь!
– Да, мы знаем! Они еще глупей, чем мы думаем, – вставила я свои пять копеек.
– Нет, дорогуша, ты ошибаешься. Для того чтобы понравиться мужчине, ты должна по крайней мере за полчаса общения хоть десять минут потратить на то, чтобы похвалить его, его маму, его одежду, его собаку…
– Так он ведь там без собаки сидит, – удивилась я и опять посмотрела в ту сторону, где сидели двое незнакомцев.
– У-у-у, – не выдержала Инга. – Идите, идите к ним. Я очень хочу посмотреть, что у вас получится.
Я резко встала, сказала «хык» и, взяв Аньку под руку, направилась к соседнему столику.
– Как будет «здрасьте» по-английски? – тихо спросила у меня Анька.
– Не помню, – так же тихо ответила я.
Когда мы подошли к столику, где сидели мужчины, Анька сделала лицо китайской фарфоровой куклы, подняла правую руку и помахала им. Я несколько раз кивнула и улыбнулась.
Мужчины ничего не понимали и только глупо улыбались.
– Туристо, – наконец вспомнила я английский.
– А-а-а, – обрадовался один из мужчин и, протянув мне руку, сказал: – Иво.
Второй тоже решил включиться в беседу:
– Алесандро.
– Лора, – ответила я, – а это Анна.
– О, Лора, Анна!
Они смотрели на нас и улыбались.
Но у меня почему-то было такое впечатление, как будто это не мы не понимаем по-английски, а они.
– Э-э… – попытался взять инициативу на себя Иво, но Алесандро его перебил и изрек:
– Che cosa?..
Мы с Анькой переглянулись.
– Чего? – спросила я. – Какая коза? Ты что-нибудь поняла?
Анька замотала головой:
– Мы русские. Ферштэйн?
В тот момент мужчины были похожи на небольшой вычислительный центр, который после нескольких алгебраических операций и обмена информацией запищал, задымился и выдал ошибку. Они опять посмотрели на нас и улыбнулись своей неповторимой наитупейшей улыбкой.
– Вод-ка. Прос-ти-тут-ки, – вдруг вспомнила Анька, чем славится наша родина.
– Руссо? – догадался Алесандро.
– Да, руссо, Путин, коммунизм, – обрадовалась Анька, что ее, наконец-то, поняли.
– Э-э… – опять что-то попытался сказать Иво, но этот гад Алесандро его опять перебил и громко сказал:
– Итальяно. – И слегка наклонил голову.
Я вздохнула, а Анька закатила глаза и сказала:
– Итальянцы, мать их!.. Бай-бай! – И, взяв меня за руку, повела к Инге.
– Ну как? Не получилось? – спросила Инга и хихикнула.
– Конечно не получилось. Они на английском совсем говорить не умеют, – возмущалась Анька.
– Они иностранцы, – добавила я.
– Да вы что? И откуда? – опять поинтересовалась Инга.
– Да итальянцы, блин.
– Шурик и Ваня, – уточнила я.
– Обожаю итальянцев, – сказала Инга и встала из-за стола. – Ждите меня здесь, никуда не уходите.
Она подошла к иностранцам, присела за их столик, они о чем-то болтали, что-то показывали на пальцах, смеялись. Потом она попросила официанта принести ее заказ за этот столик, затем начала что-то доставать из сумочки, и они смеялись, нет, они гоготали на весь ресторан.
Мы с Анькой ели свой салат, пили кофе и исподлобья следили за Ингой и ее новыми товарищами.
– Вот как это у нее получается? – спросила Анька.
– Это врожденное, – ответила я и вздохнула.
– Знаешь, мне кажется, если мы во всем будем ее слушаться, то через пару месяцев точно будем носить колечко на безымянном пальце.
– Я готова не только ее слушаться. Я готова быть ее рабыней, только чтоб в ближайшее время услышать марш Мендельсона.
– Я тоже, – ответила Анька.
Инга еще немного посидела с иностранцами, потом они обменялись телефонами, и подруга вернулась к нашему столику.
– Вы уже рассчитались?
– Нет, – промямлили мы.
Она попросила счет и так, совсем невзначай сказала:
– Заплатите только за себя. За меня уже заплачено, – она еще раз бросила взгляд на итальяшек и улыбнулась.
После ресторана мы поехали к Инге.
– Расскажи, что мы станем делать дальше, – попросила Анька.
– Значит так. Пока вы будете учить английский, я познакомлю вас с русскими мужчинами. Чтобы время зря не тратить.
– А где ты нас познакомишь?
– У нас есть русское сообщество. Раз в неделю мы встречаемся в одном клубе. Там только русские. Если не напиваться до усрачки, то это довольно скучная компания, а если прийти и тяпнуть пару стопочек водки, то все будут казаться милашками.
– А свободные мужики там есть?
– Есть. Целых три штуки! Одного зовут Геннадий. Раньше работал переводчиком, сейчас перебирает бумажки в каком-то офисе. Сразу говорю: даже не подходите. С виду очень приятный и симпатичный, на самом деле тоже вполне безобидный, но НИ-КА-КОЙ, – произнесла она по слогам.
– В каком смысле? Импотент? – спросила я.
– Почему сразу импотент? Нет, с этим у него все о’кей. Просто он балбес. Ничего не имеет и не хочет иметь в жизни. Или ждет, что все это упадет с неба. А такого не бывает.
– Понятно, – кивнула Анька, – давай дальше.
– Второй – Сергей. Ну что я могу о нем сказать? Умный он. Очень. И дом имеет, и тачка классная. И работа супер. За таким не пропадешь. Но у него есть один маленький недостаток.
– Наверное, он гей. Потому что у нормального человека не может быть столько положительных качеств, – предположила я.
– Нет, никакой он не гей. Он – еврей. Вы антисемитки?
– Нет, – ответили мы с Анькой хором.
– Ну и отлично. Он вообще-то не обрезанный, насколько я знаю.
– Ты с ним спала? – спросила я.
– Нет, конечно, бог с тобой. Запомните одно правило: нельзя спасть с мужиком, который знаком с твоим мужем.
– Нам еще до этого правила ехать и ехать, – вздохнула Анька.
– Да, это точно, – согласилась Инга. – Итак, на чем мы там остановились… да, Сергей.
– А почему это недостаток? – не поняла Анька.
– Потому что. Вот скажи мне, кто жена у бегемота?
Анька задумалась.
– Бегемотиха, наверное.
– Правильно, а крокодил кого себе выберет?
– Крокодилиху.
– Правильно. А еврей женится только на еврейке. Понятно?
– Так мы не еврейки с Анькой, – тихо сказала я и скосила глаза на свой нос, – хотя нос у меня жидовский!
– Твой нос тебе не поможет.
– Понятно, этот экземпляр нам не по зубам. И что, нет совсем никаких шансов?
– Ну почему нет? История знает несколько случаев спаривания еврея и не еврейки. Шанс всегда есть. Правда, мизерный.
– Ладно, третий кто? – спросила Анька.
– Третий – Альберт.
– О, нет. Только не Альберт, – простонала Анька.
– В чем дело? Вы знакомы? – удивилась Инга.
– У Аньки аллергия на Альбертов, – объяснила я. – Нельзя ли этого Альберта сразу задушить?
– Зачем? Он самый классный. Спокойный, уравновешенный, обеспеченный. И работа у него отличная: он почти всегда в командировках.
– Чем же это так здорово? – спросила я.
– Вот выйдешь замуж – поймешь, – ответила Инга. – Он, между прочим, доктор наук. И как раз в таком возрасте, что готов жениться хоть завтра. Время поджимает. Он постоянно ищет кого-то. Хочет иметь детей. Но он…
– Гей? – опять попыталась угадать я.
– Нет, – уже крикнула Инга. – Не гей он. Что у тебя за манечка такая?
– Она просто мечтает иметь друга-гея, – объяснила Анька.
– Зачем тебе это?
– Да что ты слушаешь ее! – обиделась я.
На самом деле это была правда.
Я всегда мечтала иметь друга-гея, чтобы он жил со своим бойфрендом по соседству. Утром он бы заезжал ко мне на своей машине, обязательно подправлял мне прическу и ругал, если бы я была без макияжа.
Потом мы бы мчались на его «BMW-Z3» за покупками. По дороге болтали бы о всякой чепухе, сигналили проезжающим машинам и во всю глотку распевали песни Элтона Джона и Принца.
Он бы мне говорил: «Выглядишь сегодня чудесно», я бы, не смущаясь, отвечала: «Спасибо». Или: «Что-то мне сегодня, подружка, не нравится, как ты выглядишь. Давай я тебе помассирую плечи» – и делал бы мне легкий массаж…
Он бы слушал со мной Колю Баскова. Он бы не курил в моем присутствии, а когда я просила бы его помочь мне приготовить ужин, он бы говорил: «Ну конечно, сядь, отдохни, я все сделаю сам», бежал на кухню и жарил рыбку в божественном соусе. Я совсем не против, чтоб он был итальянцем. Тогда бы мы с ним часами упражнялись в итальянском, он бы пел мне голосом Тото Катунью «Donna, donna mia» и вместо рыбы готовил спагетти с сыром.
– Все это враки! Так что там с ним не так? – я попыталась сменить тему.
– Он – еврей! – решила угадать Анька.
– И не еврей, и не гей. Он нормальный мужик, только он… большой ребенок. Рассеянный с улицы Бассеяной. Про него столько анекдотов ходит! – ответила Инга и закатила глаза.
– Расскажи хоть один, – попросила я.
– Один раз он проверял уровень масла в своей старенькой машинке и забыл закрыть капот. Так и поехал на работу.
– Ну и что тут такого? – удивилась Анька. – Я даже не знаю, где этот капот открывается и закрывается.
– Нет, ты не поняла. Он его полностью открыл, понимаешь? Поднял к лобовому стеклу и так и поехал.
– Как же он дорогу видел?
– Он смотрел в щель между капотом и корпусом и только минут через пять понял, что ему не очень удобно ехать. Остановился, вышел из машины и лишь тогда увидел, что капот открыт.
– Ну, это не смертельно, – вынесла свой приговор Анька.
– А если бы тебе пришлось выбирать, когo из этих троих ты бы выбрала? – спросила я у Инги.
– Альберта, конечно.
– Из-за командировок? – поинтересовалась выбором я.
– В большей части да.
– Все понятно. И когда мы их увидим?
– Послезавтра. В понедельник.
Вечером мы с Анькой сидели, опустив ноги в бассейн, и болтали о кандидатах.
– Значит так, – сказала Анька, – давай сразу договоримся, что к Альберту я даже не подхожу. Вообще. Потому что я точно знаю, что если я подойду, меня сразу на него стошнит.
– Ага, и притянет, как к магниту.
– Тоже вполне вероятно.
– А может, это твоя судьба?
– Что «это»?
– Имя Альберт. Скажу честно, меня от самого имени уже коробит.
– Ладно, тебе и от Эдуарда было плохо. Целых три года.
– И два месяца…
– Все, хватит хандрить. У нас послезавтра очень ответственный день. Пойду поработаю немного. Я за роман уже неделю не садилась. Может, хоть что-нибудь напишу… Вдруг меня посетит вдохновение?
Мы разошлись по своим комнатам.
Я подумала, что надо бы позвонить родителям, рассказать, что я неплохо устроилась, что у меня очень хороший и заботливый брат (кто бы сомневался); но потом решила отложить этот звонок до завтра, потому что если мама начнет говорить, она не остановится до утра.
Я очень люблю свою маму, но она часами может рассказывать по телефону о том, как соседка тетя Люся подвернула ногу, к ней приехала «скорая помощь», и медсестра, которая делала перевязку, рассказала, какие пряники она умеет печь, и дала ей шикарнейший рецепт. Я давно привыкла, что у нас в семье очень развит культ еды. И живут мои родители от праздника до праздника, вернее, от одного праздничного стола до другого. День космонавтики, День энергетика, Первомай и День седьмого ноября автоматически считаются праздничными, не говоря уже про Новый год, Рождество, дни рождения всех наших родственников. Сейчас еще прибавились День всех влюбленных и День матери.
Накануне каждого мероприятия, недели за три, всегда составляется список блюд, который занимает как минимум две страницы. Это все обсуждается по телефону с сестрой мамы, с женой папиного брата, естественно, с соседкой тетей Люсей и со всеми мамиными сотрудницами. Потом этот список дорабатывается, к нему прибавляется еще как минимум страница мелким убористым почерком, а то, не дай бог, получится, что «за столом нечего было есть».
После этих воспоминаний очень захотелось кушать, но я взяла себя в руки и удержалась от похода на кухню.
ПальЧики оближешь!
Я – повар.
Не простой повар, который стоит на кухне и, читая поваренную книгу, варит борщ, а самый настоящий, с большой буквы. Я готовлю не просто вкусно. Я – мастер своего дела!
Своего мужа я поймала на простой украинский борщ.
Трех порций было достаточно: очень скоро он уже стоял за моей дверью с букетом роз, свадебным колечком и вопросом «Что сегодня на обед?».
Наша семейная жизнь текла, как кисель: не спеша, гладко, не булькая. Утрам я кормила его пирожками с капустой; чтобы он пообедал на работе, давала ему с собой суп в литровой банке; а на ужин он ел гуляш из говядины.
Первый раз я почуяла что-то неладное, когда он оставил свой обед дома. Литровая банка с грибным супом сиротливо стояла на столе. Я позвонила мужу на работу и в трубке услышала: «Лапушка, я стал такой рассеянный! Да, я забыл свой обед на столе». На вопрос «Что же ты ел?» он ответил, что перекусил в столовке.
То же самое повторилось через неделю. Он опять нашел какое-то глупое оправдание, но когда я третий раз увидела на столе литровую банку с его любимым гороховым супом, я поняла, что надо принимать экстренные меры.
Не медля ни минуты, я надела свой самый красивый фартук и поехала к нему на работу.
Он сидел за столом, напротив него сидела какая-то костлявая копченая селедка, видимо секретарша. На столе, как на разделочной доске, сверкали улики: два бокала, вино и конфеты. На глаз, как опытный повар, я сразу прикинула, что их отношения еще не шагнули далеко в лес, а находятся только на опушке. Может, побаиваются охотников, а может, просто растягивают удовольствие. Второй вариант был хуже, чем первый, но тоже не смертельный.
Как только я вошла в кабинет, селедка схватила какую-то папку со стола и со словами «Андрей Михайлович, эту смету мы обсудим с вами позже» направилась к выходу. На ее пути появилась моя широкая грудь. Секретарша попробовала махнуть хвостом сначала влево, потом вправо, но когда я произнесла «Стоять», она опустила голову и из рыбьих глаз полились слезы.
Взяв ее за кофточку двумя пальцами, как грязную тряпку из раковины с немытой посудой, я подвела ее к мужу.
Муж, как хамелеон, на глазах менял окраску. Сначала он побледнел, как сыворотка для оладий, потом его кинуло в жар, и он стал красный, как свекольник, потом позеленел, как рассольник, и нервно сглотнул.
– Что, гурманище, не наелся еще? – спросила я.
Он попытался что-то сказать, но, кроме «Женечка», «лапушка» и «а мы тут проект готовим», я ничего не поняла.
– Тебе захотелось новой соляночки попробовать? Пробуй! Лимончика только не забудь добавить, а то рожа у тебя слишком счастливая. И давай сделаем так. Я даю тебе месяц. Распробуй ее, добавь соли и перчика по вкусу. Я тебя не тороплю. Но если, когда я вернусь через месяц, ты все еще будешь увлечен этой селедкой, – тут я ткнула девице в живот указательным пальцем, сделала страшную гримасу и подняла руки над головой, – пеняй на себя! Пеняй на себя, Андрюша!!! – я помахала перед его носом кулаком и пошла к выходу. Потом опять обернулась и добавила: – И чтоб к моему приезду она здесь не работала!
Закрыв за собой дверь, я услышала, как он крикнул:
– Вера, вы уволены, пишите заявление сейчас же!
Чемодан я собрала за десять минут. Деньги, которые мы копили на поездку в Америку, я положила в свой кошелек. «Ты свое уже отгондурасил, Андрюша», – написала я на разделочной доске и поехала в аэропорт.
Отдохнула я на славу. Загорела, похудела на пять кило!
Но самое главное!
Если бы вы знали, какую солянку готовят на Кипре!
Пальчики оближешь!
