Кто мог знать, что счастье, о котором я грезил, ждет меня на африканском континенте? Когда ноги мои коснулись пыльной земли Хартума, я был десятилетним ребенком, а вскоре мне исполнилось одиннадцать. Отец встретил нас в аэропорту в окружении целой свиты, что было вполне привычно. Я заметил, что среди сопровождавших отца много солдат-моджахедов, сражавшихся в былые времена в Афганистане. Другие были преданными последователями отцовских убеждений. Так что все, кто его окружал, относились к нему с безмерным почтением.

К счастью для сыновей Усамы бен Ладена, уважение к нему распространялось и на нас. Для суданцев он был принцем — так они говорили. За пределами нашей части мира мало кто способен понять всю безмерность благоговейной любви, которую простые арабы испытывали к нашему отцу. И хотя ему пришлось уехать из Саудовской Аравии, это случилось из-за разногласий с королевской семьей Саудов, а не с народом страны.

Мы поселились в районе под названием Аль-Рияд, в светло-бежевом доме, который окружала такого же цвета стена из бетонных блоков, очень похожая на ту, что возвышалась вокруг нас в Саудовской Аравии. Большие металлические ворота тоже были бежевыми. Люди отца бросились к ним, чтобы открыть и впустить многочисденных жен и детей отца на территорию наших новых владений.

Я обменялся взглядами с братьями и понял, что мы думаем об одном и том же. Перед нами была новая тюрьма для нашей матери. За всю ее долгую замужнюю жизнь мать покидала дом, только когда мы ехали навестить родственников или отправлялись в другие владения, принадлежащие нашей семье, например на ферму в окрестностях Джидды. Я боялся, что этот большой дом станет тюрьмой и для меня. Дети Усамы бен Ладена очень редко наслаждались свободой, хотя по сравнению с женщинами семьи мы были вольными пташками.

Изучая снаружи наш новый дом, я осознал, что семья Усамы бен Ладена несколько утратила свою значимость в этом мире. Этот дом был определенно меньше и скромнее, чем просторные особняки, оставшиеся в прошлом — в Саудовской Аравии. Правда, этот дом был больше всех остальных, которые я видел по дороге из аэропорта. В доме имелось три этажа, и я надеялся, что там хватит места для четырех жен и всех детей.

Отец пошел вперед, показывая нам дорогу.

Мы со старшими братьями последовали за ним, зная, что он терпеть не может, когда его дети не ведут себя как взрослые. Даже малыши молча шагали за ним. Мать и другие жены, скрытые от внешнего мира чадрой, шли следом за нами, потому что такова традиция: женщины должны идти позади мужчин.

Пройдя через двор, отец распахнул двустворчатые деревянные двери, выкрашенные в скучный коричневый цвет. Конечно, он уже принял решение, кто где будет жить. Нам сказали, что комната справа — для гостей семьи, для родственников, которые захотят нас навестить. Слева — апартаменты тети Харийи, матери малыша Хамзы. Они были самыми маленькими, ведь у нее только один ребенок, но все же места хватало: просторная гостиная, ванная, кухня и две спальни. Оставшуюся часть первого этажа занимали кабинет отца и его личный офис.

Мраморная лестница вела на второй этаж. Там располагались апартаменты тети Хадиджи и тети Сихам.

Забравшись выше еще на один этаж, самый верхний — именно эту часть дома всегда предпочитала моя мать, — мы попали в комнаты, предназначенные для нашей семьи. Там были четыре спальни, гостиная, несколько ванных, третья кухня и лестница на крышу. Как и в Саудовской Аравии, дома в Судане строили с плоской крышей, так что крыша служила дополнительным жилым пространством.

Дом нас разочаровал — он не отвечал нашим вкусам. Но делать нечего, оставалось лишь поселиться здесь и надеяться на лучшее. Без сомнения, мы были озорными мальчишками, и в тот самый момент, как родители заперли двери в свои личные комнаты, мы проявили бурную активность — стали изучать другие помещения и ссориться по поводу того, кто где будет спать, но были при этом достаточно осторожны и не повышали голос, чтобы не спровоцировать одну из знаменитых отцовских вспышек гнева.

Дом был весьма скромно обставлен, что нас нисколько не удивило. Отец всегда презирал вычурность и всякие изыски, по крайней мере, в том, что касалось его семьи. Он часто говорил, что мы не должны быть избалованными — мы такими и не были. На полу лежали дешевые персидские ковры, на окнах висели простые бежевые занавески. Вдоль стен были разложены синие подушки для сидения — так принято в арабских домах. И все: никаких украшений интерьера, даже ни одной картины. Правда, мы заметили свидетельства деловой деятельности отца на стенах его кабинета на первом этаже. Мы пытались разобраться в висевших там картах и планах — на них изображались дороги и фабрики, которые он строил, — но мы не поняли их смысла. Как всегда, кабинет отца был доверху забит сотнями книг на английском и арабском, в основном по религии и военному делу. Отец научился бегло говорить и писать по-английски, потому что его собственный отец считал, что детям необходимо хорошее образование.

Когда мы наконец вернулись к себе, выяснилось, что в комнатах не хватило места, чтобы поставить обычную кровать каждому из нас. Поэтому мы спали на матрасах, брошенных прямо на пол. С утра, чтобы передвигаться по комнате, матрасы приходилось скатывать.

Сад возле дома был весьма обширным — места для мальчишечьих игр предостаточно. И в отличие от сада в Саудовской Аравии, где почти не имелось растительности, здесь зеленели деревья и пышные кусты, а по краям сад обрамляли цветочные клумбы. Всё, что находилось рядом с домом в Аль-Рияд Вилладж, нам понравилось, включая большой кусок земли, где ничего не росло — мы надеялись сделать из него футбольное поле.

Жизнь постепенно налаживалась.

Но, несмотря на первые положительные моменты, у меня в голове продолжали тесниться беспокойные мысли. Что будет с кобылицами, которые остались в Саудовской Аравии? Когда в Хартум привезут наших жеребцов? Купит ли отец других лошадей здесь, в Судане? Найду ли я друзей на новом месте? Придется ли мне ходить в государственную школу?

Основным источником моих тревог была школа. А вдруг школьный опыт, который мне предстоит получить в Судане, превзойдет в своей чудовищности всё, что довелось пережить в Саудовской Аравии? Я молился о том, чтобы наш отец, занятый своими делами, забыл подыскать для нас школу.

Но не прошло и нескольких дней, как мы с братьями получили удручающее известие от одного из наших шоферов: отец уже определил нас в местную школу. Однако, узнав, что будем ходить в лучшую частную школу в этой стране, мы воспряли духом.

Вскоре нас облачили в новую школьную форму, и я заметил, что она здорово напоминает форму суданских военных. Позже мне объяснили, что политика суданского правительства состояла в том, чтобы мальчиков с детства учили быть солдатами.

Мы были в восторге, узнав, что нас будет забирать у дома школьный автобус. Вместе со мной ходить в эту школу предстояло еще шестерым счастливцам. Прежде всего моим родным братьям Абдулле, Абдул-Рахману, Сааду, Осману и Мухаммеду — ему, младшему из нас, исполнилось семь. И еще в ту же школу определили восьмилетнего Али, первенца тети Хадиджи и нашего сводного брата.

В первый день занятий мы волновались, но волнение было радостным. После молитвы помчались домой, чтобы скинуть с себя тобы и надеть школьную форму. Одевшись, мы не стали терять ни секунды и тут же бросились к автобусной остановке, где нам велели ждать. Ровно в 6:30 утра появился большой белый автобус. В жарких странах занятия начинаются и заканчиваются рано: учатся обычно с семи утра до часу дня. Мы шумно затолкались в автобус, и тут нас ожидало самое большое потрясение в жизни. В автобусе сидели девочки!

Мы с братьями подумали сперва, что по ошибке забрались не в тот транспорт. Но через секунду заметили, что там находятся и мальчики, одетые в такую же форму, как и мы. Не зная, что делать, мы протиснулись вперед, отметив, что мальчики и девочки сидят не вместе.

И все же подобное было бы немыслимо в Саудовской Аравии, где вся общественная жизнь строго разделена по признаку пола, включая свадьбы, вечеринки, ужины в ресторанах и учебу. В Саудовской Аравии девочки ходят в одни школы, а мальчики в другие. Если девочка хочет изучать предмет, который преподает мужчина, единственный способ это сделать — с помощью видеозаписей или телевидения. Мне рассказывали, что некоторые наиболее консервативные женщины закрывают лицо, даже когда видят мужчину на экране телевизора.

Многие мусульмане верят, что если не связанные родственными узами мужчина и женщина находятся в одной комнате, то на самом деле в комнате не двое, а трое — и третий сам дьявол. Из подобного смешения полов ничего хорошего не выйдет — по крайней мере, так нас учили в Саудовской Аравии.

В Судане девочки-ученицы должны были сидеть с левой стороны автобуса, а мальчики с правой. Мы с братьями торопливо отыскали себе места и уселись, молча оглядывая автобус. Признаюсь, мои глаза не раз поворачивались в сторону девочек, но я заметил, что большинство из них скромно отводили взгляд и старались не смотреть на мальчиков. Время от времени самые дерзкие девочки поднимали глаза, и на их лицах мелькала застенчивая улыбка, но бо́льшую часть времени они разговаривали друг с другом и весело смеялись. Я так и не осмелился с кем-нибудь заговорить. Вскоре я заметил, что у водителя автобуса, похоже, были глаза на затылке: он мгновенно делал выговор ученику, если тот пытался пообщаться с противоположным полом. В моем воображении всплыло строгое лицо отца. Я подумал: если только он узнает, что в новой школе его сыновья будут учиться в непосредственной близости от девочек, он без всяких церемоний заберет нас оттуда.

Неужели первый день занятий станет для нас последним?

Отец всегда скептически относился к учебным заведениям для женщин. Его дочерям не разрешалось посещать школу. Необходимые знания им давала дома тетя Харийя — она была образованной женщиной.

Интересно, будем ли мы и в классе сидеть рядом с девочками? — подумал я. Если да, то наши дни в этой школе сочтены. К счастью, это оказалось не так, хотя нам и удавалось иногда заметить торопливые фигурки девочек, когда они переходили из класса в класс. Зато на игровой площадке царила полная безмятежность, так что порой девочки набирались смелости и нарушали границы выделенной им территории, пробираясь к нам. Как ни странно, никто из учителей не отсылал их обратно — туда, где им следовало находиться. Если же кто-то из мальчиков прокрадывался на площадку, где играли девочки, его строго отчитывали и тотчас отправляли в нашу часть двора.

Этот новый для нас мир был, право же, весьма странным.

Зато, к нашему огромному облегчению, и учителя, и ученики оказались равным образом дружелюбными и вежливыми. Будни в суданской школе были просты, но приятны. Поскольку занятия начинались рано, все ученики завтракали уже там, сразу по приезде. Завтрак был скромным: вареные яйца, сыр и хлеб. После завтрака мы еще раз шли на молитву, ведь в Судане — исламское правительство и исламский режим. Потом начинались занятия. Учителя были строги, но учтивы и добры. Никто не ставил нам плохих оценок, когда мы заслуживали хороших. Никто не угрожал поколотить нас палкой. Никто не подстрекал других мальчишек издеваться над нами.

Каждое утро, чуть позже девяти, у нас был перерыв, во время которого можно пообщаться друг с другом, купить что-нибудь съестное в школьной столовой. Поскольку отец запрещал нам американские напитки и еду, мы с братьями почти всегда брали банку холодной «Пепси» и пакетик картофельных чипсов.

Наша школа была одной из самых дорогих частных школ в городе, и большинство учеников имели богатых родителей. Но попадались и ученики, принадлежавшие к среднему классу, а некоторые и из рабочей среды. Даже если приходилось экономить каждую копейку и до предела урезать скромный семейный бюджет, суданские родители шли на любые жертвы, лишь бы дать детям хорошее образование. И то, что в нашей школе учились ребята из разных слоев общества, давало нам возможность получить более разнообразный жизненный опыт — по крайней мере, я в этом убежден.

Мы также занимались спортом и играли в разные игры в течение дня. По большей части, мы с братьями с удовольствием проводили время вместе с суданскими ребятами — они были вполне миролюбивыми. Но я никогда не забуду одну школьную игру, которая требовала определенной жестокости.

Мальчики делились на две команды. Выделялась определенная территория, считавшаяся безопасной зоной — команды выстраивались в линию на некотором расстоянии. Цель игроков заключалась в том, чтобы добежать до этой территории, обогнав участников другой команды. Если кому-то не везло и его ловили, то неудачника избивали. Эти побои не были чем-то вроде обычных тумаков, которыми мальчишки часто угощают друг друга на школьном дворе. Они были весьма чувствительны, причиняли нешуточную боль. Тот, кто не умел быстро бегать, уходил домой с подбитым глазом, окровавленным носом и распухшими губами.

С тех самых дней, когда я поставил себе целью обогнать своего длинноногого отца в игре со шляпой, а также с тех пор, как в саудовской школе за мной гонялись местные хулиганы, я научился летать быстрее ветра. Когда я увидел всю жестокость новой игры и оценил расстояние, которое нужно пробежать, чтобы оказаться в безопасности, то понял, что должен бежать быстрее, чем когда-либо в жизни. Когда наступил мой черед, я мог бы легко посостязаться со спортсменами-олимпийцами. Мои ноги почти не касались земли, и я обошел всех соперников.

Я часто спрашивал местных мальчиков, зачем они участвуют в такой жестокой игре, но в ответ получал только вежливые усмешки и уверенные заявления, что эта игра традиционна для их культуры. Суданцы полагают, что мальчики должны не просто получать в школе знания, они должны становиться сильными и выносливыми, а ничто так не закаляет тело, как хорошие побои. Очевидно, учителя разделяли это мнение, потому что спокойно наблюдали за игрой, не вмешиваясь, даже если кого-то из ребят избивали до крови. И никто из родителей не приходил в школу жаловаться на нанесенные детям травмы. Годы спустя, узнав о жестоких войнах в Судане и о борьбе между разными племенами, я понял, что суданским мальчикам действительно необходимо учиться физической выносливости. В реальной жизни взрослые суданские бойцы бросаются друг на друга с яростью голодных львов.

После всех этих утомительных занятий мы снова забирались в школьный автобус в час пополудни, чтобы совершить приятную поездку домой. Те же мальчишки, что колотили друг друга на школьном дворе, вели себя как ни в чем не бывало. Меня это поражало. В арабском мире подобных побоев не забывают, они могут привести к многолетней вражде между семьями, а иногда между целыми племенами. В стране, где я родился, куда менее серьезные обиды порождали жестокие межплеменные распри.

Эта новая страна, которую мы теперь называли своим домом, была поистине прелестной. Мне нравилось, прильнув к окну автобуса, рассматривать оживленные, шумные улицы. Ярко одетые суданцы, казалось, собирались на какой-то праздник. И разница между Суданом и Саудовской Аравией заключалась не только в том, что мужчины и женщины могли находиться вместе — в Саудовской Аравии даже среди мужчин не приняты столь шумные публичные сборища. В стране, где я родился, вся жизнь человека спрятана за высокими стенами, окружающими его жилище.

Помимо школьных занятий, старшие мальчики, включая меня, получали дополнительные знания дома. Отец нанял нам трех репетиторов, и каждый из них был весьма компетентен в таких областях, как международная политика, математика, география, история и арабский язык. Один из учителей был марокканцем и экспертом в религиозных вопросах. Все трое оказались терпеливы и добры, и мы их очень уважали.

Занятия проходили в гостевом доме — на одной из вилл отца, которая использовалась в основном для проживания многочисленных посетителей, приезжавших к отцу из мусульманских стран или из Европы. Гостевой дом имел три этажа и двадцать две комнаты, а его общая площадь значительно превосходила площадь дома, где жила наша семья. Дом был выкрашен в бледно-розовый цвет, на фоне которого ярко выделялись блестящие черные ворота.

В гостевом доме была специальная комната для занятий, где мы с братьями проводили по три часа каждый день. Слишком устав после школы, я мало запоминал из прочитанного на этих занятиях, мечтая о свободе, прогулках на закате и игре в футбол.

Кроме жилища нашей семьи и гостевого дома, отец имел в Аль-Рияд Вилладж еще два здания, находившиеся неподалеку. Эти две виллы тоже были большими и служили пристанищем для многочисленных служащих отца, управляющих, шоферов и охранников, большинство из которых являлись бывшими моджахедами — ветеранами русско-афганской войны. Отец не только оставил на службе всех, кто жил на нашей ферме в Джидде, он привез сюда новых. Те, кого не поселили рядом с нами, обитали в других домах, разбросанных по всей стране.

Не считая немногих мужчин, которые работали на семейной ферме возле Джидды, мы редко общались с подчиненными отца. Кроме того, когда мы жили в Саудовской Аравии, я был еще слишком мал, чтобы полностью постичь значение того, что видел. Но внезапно я начал лучше понимать, что представляет собой мир отца с его важными деловыми и политическими интересами, в котором люди из разных стран оказывали ему огромное почтение. Думаю, именно в Судане отец начал смотреть на своих сыновей как на будущих соратников в делах, и тогда он впервые пригласил нас одним глазком взглянуть на запутанный мир политики и коммерческой деятельности, в котором существовал.

Проведя какое-то время с отцом в его офисах, мы затем начали встречаться с моджахедами и понемногу узнавать кое-что об их жизни. Тогда-то нам стало известно, что очень немногим из бывших солдат разрешили вернуться к себе на родину.

У каждого из этих солдат — своя интересная история.

Пока война между Советским Союзом и Афганистаном была в разгаре, правительства стран региона помогали отцу и другим активистам, посылая группы молодых бойцов сражаться с русскими. Эти юные солдаты верили в идеалы и имели все основания полагать: их вознаградят за то, что они бросили учебу, карьеру, отказались от возможных браков — всё ради того, чтобы участвовать в священном джихаде, помочь мусульманским братьям, оказавшимся в беде. В годы сражений их осыпали обещаниями славы и почета, но после победы в войне, одержать которую, по мнению многих, было невозможно, правительства их стран отказались от них. Одним солдатам не продлили паспорта, а других бойцов, пытавшихся вернуться домой, просто развернули на границе.

Очевидно, лидеры их стран опасались, что моджахеды стали слишком сведущи в искусстве сопротивления и ведения военных действий. И если они вернутся, это может создать опасность для действующих режимов.

Так эти храбрые воины внезапно обнаружили, что стали изгнанниками. Отчаянно нуждаясь в заработке, они обратились к отцу. И хотя в его собственной жизни всё так запуталось, что ему в конце концов пришлось бежать из родной страны, те, кто просил его о помощи, получили работу с хорошей зарплатой и жилье. Многие ветераны говорили мне и братьям, что наш отец — единственный, кто не забыл данные им обещания.

Многие закаленные в той войне солдаты стали охранниками отца, ревностно защищавшими его и его семью. Эти мощные бойцы выглядели так устрашающе, что, казалось, могли голыми руками расправиться с моим худосочным отцом, но они относились к нему с безмерным почтением и уважением и всегда держались в тени, не открывая рта, пока он с ними не заговорит. Хотя отец не требовал от них подобного благоговения, они всем сердцем преклонялись перед ним и были движимы единственным желанием — ему угодить.

Как сыновья Усамы бен Ладена мы чувствовали на себе все выгоды такого преклонения. Каждый из солдат пожертвовал бы жизнью, чтобы нас защитить.

Сначала мы остерегались этих охранников, думая, что преданность отцу превращала их в лишнюю пару глаз, что они следили за нами и немедленно докладывали обо всем отцу. Мы были слишком молоды и не понимали: в мире немало людей, которые желают смерти отцу, и мы можем от них тоже пострадать. Мы верили, что все на свете — за исключением разве что тех мерзких учителей из Саудовской Аравии — преклоняются перед отцом, ведь мы сами почти боготворили его. «Ваш отец — принц», — то и дело говорили нам.

Но хотя не один десяток солдат отца следил за его сыновьями, мы жили в таком оживленном районе, что нам было не слишком сложно избавиться от охраны. Обычно жизнь возле нашего дома била ключом, и мы потихоньку искали способы раствориться в толпе и улизнуть, когда наши охранники были заняты каким-то делом.

Со временем у нас появилось больше свободы. Постепенно кандалы, сковывавшие нас, ослабли. Стал ли отец больше нам доверять? Или был так занят своими проектами, что на какое-то время просто забыл о нас? Я никогда не узнаю ответа на этот вопрос.

Но я точно знаю, что отец занимался многими деловыми проектами в годы пребывания в Судане. Однажды он несказанно удивил меня, заявив:

— Судан теперь наша родина. Я проживу на этой земле остаток жизни.

Помню, как странно мне было слышать эти слова. Я не верил, что он с такой легкостью может навеки порвать связь со страной, в которой родился.

Поскольку его верность и преданность теперь предназначались Судану, отца захватила идея обеспечить этой бедной стране современные условия жизни. Со времен Саудовской Аравии он знал, что такое экономическое процветание, и хотел, чтобы Судан достиг подобного благосостояния. Но у этой страны не было нефтяных ресурсов Саудовской Аравии, поэтому отец высказал идею, что ключом к преодолению бедности этой африканской нации могут стать плодородные почвы страны. Регион к югу от Хартума и до границ с Эфиопией был известен в народе как житница Судана. Там отец приобрел многочисленные фермы, где выращивал разные виды овощей и подсолнечник. Он также занимался строительством и разведением лошадей.

Вскоре по приезде в Хартум отец сообщил нам, что уже купил лошадиную ферму. Она не шла ни в какое сравнение с нашей прежней фермой около Джидды, зато находилась всего в пятнадцати минутах езды на машине от Аль-Рияд Вилладж, так что мы не реже раза в неделю посещали конюшни. Еще до нашего приезда отец приобрел несколько лошадей, и вместе с жеребцами, привезенными из Саудовской Аравии, их число выросло до семи. Я был в восторге от каждой лошади, но моим любимцем оставался жеребец Лазаз, один из тех, кого отцу удалось привезти из Саудовской Аравии. Красавец Адхам тоже прибыл в Хартум.

Лазаз — большинство мусульман знает, что это имя носил конь пророка Мухаммеда — был чистокровным арабским жеребцом с гнедой гривой и такого же цвета хвостом, составлявшими яркий цветовой контраст с белым пятном на лбу и тремя белыми носочками, на передней левой ноге и обеих задних. Лазаз был гордым жеребцом и не поощрял фамильярного отношения. Он любил носиться по полю вместе с гаремом кобылиц, и прервать его занятия с трудом мог даже самый опытный укротитель.

Помню, однажды Лазаза чуть не убили за то, что он поставил под угрозу жизнь отца. Лазаз тогда только что прибыл транспортом из Джидды. Он впал в игривое настроение, ведь уже несколько месяцев никто не ездил на нем. Конь нетерпеливо переминался и взбрыкивал, стоя в круглом загоне, — ему хотелось поскорее заняться своими собственными делами. Отец же решил, что пора совершить быструю прогулку верхом. У Лазаза имелось на этот счет другое мнение. Когда отец попытался оседлать жеребца, Лазаз встал на дыбы, пританцовывая на задних ногах, и злобно фыркал, всем видом показывая, что не намерен подчиняться. Но мой отец был превосходным наездником — и вдобавок большим упрямцем — и не собирался отказываться от своих притязаний на Лазаза.

И они стали бороться друг с другом: исполненный решимости наездник и не менее серьезно настроенный жеребец. Сердце выскакивало у меня из груди, ведь Лазаз и отец столько времени были дружны, а сейчас вдруг стали противниками, с неравными силами, но одинаково железной волей.

Что только не делал отец, но ему не удавалось успокоить Лазаза. Тот несколько раз нападал на отца, и ярость в его глазах говорила, что отцу угрожает нешуточная опасность. Вдруг я заметил, как один из друзей отца зарядил оружие и направил ствол прямо в голову Лазазу. Этот верный соратник отца не мог допустить, чтобы лошадь затоптала Усаму бен Ладена, пусть даже такой ценный и красивый жеребец, как Лазаз. К счастью, отец краем глаза увидел это, хотя всё его внимание и было сосредоточено на том, чтобы вовремя уворачиваться от резвых копыт Лазаза. Отец, любивший лошадей больше, чем людей, закричал:

— Нет! Беги и приведи сюда еще кого-нибудь!

Тот побежал позвать на помощь, и вскоре в загон вошли еще пятеро или шестеро мужчин, правда, в отличие от отца, они не знали, как укрощать лошадей.

Однако в конце концов бедного Лазаза загнали в угол и обезвредили. В тот день отец приказал, чтобы Лазазу закрутили ухо — короткую веревку прикрепляют к куску дерева, обвязывают вокруг морды лошади и затягивают, пока лошадь не почувствует боль. Арабы верят, что при таком воздействии выделяется химическое вещество, успокаивающее непослушное животное.

Прошло еще немало времени, прежде чем отец вновь смог оседлать Лазаза, но с того дня конь стал более смирным.

Мне жаль, что помимо всех этих полезных дел отец продолжал, как мне теперь известно, свою вооруженную деятельность. Тогда я был слишком юн, и меня не посвящали в детали.

Отец придерживался убеждения, что как истинные мусульмане мы должны жить по возможности просто и презирать современные технические достижения. И хотя нам разрешалось включать электрическое освещение, но запрещалось пользоваться холодильниками, электрическими плитами и системами охлаждения или обогрева воздуха. Снова наша мать и тети были вынуждены готовить еду для своей большой семьи на переносных газовых плитках. И все мы страдали без кондиционеров в жарком климате Судана.

Никто из детей не был согласен с этими убеждениями отца, но его жены боялись высказывать свое мнение по таким вопросам. Когда отец уезжал из Хартума, мы со старшими братьями несколько раз потихоньку включали холодильники и даже кондиционеры. Но наши матери приходили в ужас от одной мысли, что отец может узнать о нашем непослушании, и мы в конце концов вернулись к соблюдению его дурацких правил.

Я не раз слышал, как верные моджахеды отца тоже потихоньку жаловались на то, что им не разрешают пользоваться современной техникой. Они много лет вели суровую жизнь воинов и теперь не видели причин продолжать страдать, когда вокруг было столько достижений технического прогресса.

Даже когда у нас останавливались гости из богатых стран Залива, отец не делал никаких послаблений. Много раз я видел, как влиятельные бизнесмены и члены королевских семей обливались потом и почти одуревали от невыносимой жары. Устав от многочисленных жалоб, отец в конце концов купил несколько маленьких ручных вееров, сплетенных из травы, которые в изобилии продаются на всех суданских рынках. Я едва сдерживал смех, когда высокопоставленные гости яростно обмахивались веерами, стараясь хоть немного охладить воздух вокруг себя.

Мы с братьями проводили немало времени, строя разные планы, как улизнуть из дома в окрестные районы Аль-Рияда, чтобы хоть ненадолго сбежать от сумасшедшей жизни, созданной для нас отцом. Мы слишком долго были узниками в собственном доме, и теперь нам хотелось узнать, где пролегают границы нашей новой свободы. Будучи весьма подвижными и энергичными мальчиками, мы все больше и больше времени проводили вне стен нашего семейного жилища.

Вначале у нас хватало храбрости только на то, чтобы слоняться по саду возле дома. Пытаясь чем-то занять часы досуга, мы попросили работников отца достать нам строительные материалы, чтобы соорудить дома на деревьях, росших в саду. Эти милые люди принесли нам всё, что было нужно. И дома на деревьях получились весьма недурными: у каждого из нас там имелось свое личное пространство.

Неожиданно свалившаяся на нас свобода была для нас слаще меда! У нас вдруг появилась возможность играть в разные игры и даже слоняться по окрестностям, как у нормальных детей из Джидды и Медины, «вольных ребятишек», которых мы видели столько раз и которым так завидовали.

У нас даже завелись деньги на карманные расходы. И это нововведение стало для нас большим искушением, хотя, по правде, мы получали деньги не совсем честным путем. Наш отец придерживался мнения, что детям никогда не следует давать деньги, даже на еду в школьной столовой. Карманные деньги нужны были нам на покупку самого необходимого, но отец говорил:

— Нет. Вам следует страдать. Муки голода вас не убьют.

Отец кардинально отличался от большинства отцов, которые хотят для своих детей только самого лучшего. Ему, похоже, доставляло удовольствие видеть наши страдания: он постоянно напоминал, что нам полезно знать, каково испытывать голод или жажду и обходиться без самых насущных вещей, когда у других они есть в изобилии. Почему? Он говорил, что это сделает нас сильными. А те, у кого всего вдоволь, вырастают слабыми и неспособными себя защитить.

Его сыновья не разделяли этого мнения, но, разумеется, нам не дозволялось перечить отцу. Если мы выражали свое несогласие, он не обсуждал с нами причины, не разговаривал спокойно, как отец с детьми, он просто приказывал стоять смирно и избивал нас за непослушание деревянной тростью. Временами он настолько входил в раж, поколачивая ею сыновей, что трость разламывалась на две части. Когда она ломалась, отец хватал один из наших башмаков, стоявших у дверей, и бил нас, этим башмаком.

Так что у сыновей Усамы бен Ладена на ногах и спинах часто краснели рубцы и ссадины.

Раньше, в Саудовской Аравии, наши шоферы жалели нас, видя, с какой жестокостью обращается с нами отец. Они пытались как-то утешить нас и были всегда добры и учтивы. Они даже давали нам немного мелочи, хотя были не так богаты, чтобы разбрасываться деньгами. Но в Судане нам в этом смысле не повезло. Люди, работавшие на отца, не жили в непосредственной близости от нас и не знали о нашем плачевном положении.

Однако мы были умными мальчиками и нашли способ добыть себе мелочи на карманные расходы.

В те дни наша мать получала от отца денежное содержание, так что у нее всегда имелись средства на личные расходы. И с первых дней своего замужества она привыкла прятать деньги у себя в спальне. Она засовывала купюры в журналы, книги или ящики комода. Мы знали все ее тайники. И по очереди стояли на стреме, пока один из нас отважно устремлялся в ее комнату и устраивал небольшой обыск.

Поскольку мать ни разу не заговорила о пропавших деньгах, мы сделали вывод, что она с пониманием относилась к нашим нуждам, хоть и не посмела бы открыто идти против отца, давая нам деньги. Мать просто оставляла деньги там, где мы без труда могли их найти. Не будь она на нашей стороне, то подняла бы тревогу, обнаружив, что у нее пропадают деньги.

Опустошив один из ее тайников, мы выскальзывали из дома и мчались на какой-нибудь маленький рынок, которыми изобиловали окрестности. Там мы набрасывались на разную снедь и газированные напитки. Нас ни разу не застукали, к нашей огромной радости, ведь мы понимали, какое суровое наказание ждет нас за откровенное непослушание.

Благодаря открытому нами источнику средств мы даже завели себе новое хобби: увлеклись голубями — это довольно популярное времяпрепровождение в Судане. Мы слышали, что в деревушке неподалеку от нашего дома продают самых лучших голубей. К счастью, у нас был свой персональный транспорт: отец распорядился, чтобы старшим сыновьям купили по велосипеду. Это случилось еще в Саудовской Аравии, незадолго до нашего отъезда — мне было тогда девять лет. До этого нам не разрешали иметь велосипед или иное механическое средство передвижения. Помню, как я умолял отца купить мне велосипед или мотоцикл, объясняя, что он необходим мне, чтобы совершать небольшие поездки. Никогда не забуду его слова.

— Если хочешь путешествовать, Омар, — сказал он мне, — путешествуй на осле.

Но по какой-то причине в один прекрасный день он изменил свое решение и велел одному из наших шоферов купить Абдулле мотоцикл, а остальным мальчикам по велосипеду — по самому лучшему и дорогому, какие только можно найти. Это был один из счастливейших дней в нашей жизни. Мы так полюбили свои велосипеды, что привезли их с собой из Саудовской Аравии. В Хартуме они нам здорово пригодились. И мы собирались использовать их для поездки в соседнюю деревню, где можно было купить голубей.

Мы со старшими братьями совещались, словно заговорщики, как нам действовать, чтобы завести голубиную семью. Составляли такие хитроумные планы, будто готовились к военной кампании. Мы знали, что следует дождаться, когда отца не будет в городе — он не любил, когда мы уходили далеко от дома. Стали следить за охраной, выясняя, когда у них перерыв. Вскоре заметили, что большинство охранников надолго уходят со своего поста в самое жаркое время суток. Мы дождались момента, когда отец отправился в очередную поездку, приготовили свои велосипеды и нетерпеливо наблюдали за охранниками, пока солнце наконец не достигло зенита, раскалив воздух. И конечно, вскоре охранники один за другим отправились по своим домам, чтобы попить чего-нибудь холодненького и вздремнуть. Тогда мы запрыгнули на свои велики и вырвались через никем не охраняемые ворота на свободу.

Мы яростно крутили педали и мчались по шоссе, а ветер ударял нам в лицо и трепал волосы. Никогда еще свобода не была такой упоительно сладкой. Мы успешно завершили свою миссию, найдя в соседней деревне то, что искали. Местные голуби были знамениты, и мы с серьезным видом рассматривали их, выбирая свою первую пару на развод. Эта пара стоила очень дорого — 5000 суданских фунтов. Но мы постепенно становились все смелее и начали со временем брать довольно крупные суммы денег из тайников матери. Она так ни разу и не спросила нас о пропавших деньгах, но мы знали, что ей известна правда.

Хотя мать вела крайне уединенную жизнь и оставалась послушной женой, исполнявшей каждое желание мужа, но когда дело касалось ее детей, она была весьма изобретательной, чтобы находить способы, позволяющие нам обойти слишком строгие отцовские правила. Мы ни разу не говорили с ней о таких вещах, но хотя она никогда и не выступила бы против отца открыто, мать всячески помогала нам скрасить наше безрадостное существование. В этом отношении она была очень мудрой женщиной.

Наше увлечение голубями захватывало нас все сильнее. Вскоре к одной маленькой клетке присоединилась вторая, побольше, с новыми парами на развод. Самый старший из нас, Абдулла, меньше других интересовался голубями, зато Абдул-Рахман, Саад, Осман и ваш покорный слуга стали просто одержимы ими. Мы сами смастерили им клетки. Потом помогли Мухаммеду сделать клетку для его голубей — он сам был еще слишком мал. Вскоре весь сад заполнили клетки с голубями. Мы обожали своих голубей, часами ухаживали за ними, радовались, когда вылуплялись маленькие птенчики. Нас не беспокоило, как отнесется к нашему увлечению отец. Впрочем, мы были уверены, что он не станет возражать — многие мусульмане любят голубей. Кроме того, когда наше увлечение еще только разрасталось, отец однажды пришел навестить нашу мать и случайно увидел одну из маленьких клеток с первой парой голубей. Выражение его лица не изменилось. Он просто прошел мимо них, а мы вздохнули с облегчением.

Затем какое-то время спустя он вошел в сад и остолбенел. Удивление светилось в его глазах. Его лицо стало ярко-пунцовым, пока он внимательно разглядывал массивные клетки, в которых сидело не менее сотни голубей. Отец был заметно потрясен.

Понимая, что нас ждут большие неприятности, мы с братьями попытались спрятаться, но он заметил наши робкие фигурки, притаившиеся вдалеке.

Метая глазами молнии, отец сурово произнес:

— Подойдите сюда.

Мы двигались медленно, уверенные, что нам сейчас придется подставлять спину под тяжелые удары трости.

Отец не кричал, но ярость, звучавшая в его тихом голосе, пугала.

— Что это? — спросил он, жестом указав на клетки.

Ответ застрял у меня в горле, а отец, не дав нам ни секунды прийти в себя, приказал:

— Избавьтесь от этих голубей. Если вы не уберете их отсюда к вечеру, я лично перережу горло каждому из них.

Бросив сердитый взгляд на сыновей, он повернулся и ушел — и даже его прямая, как палка, спина выражала гнев.

Мы с братьями знали, что он способен выполнить угрозу, и бросились со всех ног подыскивать голубям новый дом. Нам удалось уговорить кого-то из шоферов семьи помочь нам и отвезти их на одну из ферм отца. Так что к ночи голуби исчезли из сада. Но мы так и не узнали, что произошло с ними потом.

Конечно, мы грустили, потеряв своих питомцев, ведь мы полюбили каждого из наших пернатых друзей.

Некоторые люди тоже оказались для нас под запретом, как и те голуби. Рядом жили суданцы, с которыми отец не позволял нам общаться. Мы не знали, что одно из его правил: никогда не иметь дела с христианами, — пока не попали в неприятности, пытаясь познакомиться с этими людьми.

Мы впервые заметили детей-христиан вскоре после нашего приезда в Хартум. Христианская семья — мать, отец и несколько сыновей и дочерей — жила в доме напротив. Трудно было не обратить внимания на их светлую кожу. К тому же они и вели себя по-другому: дети гуляли с беспечным видом. Дети мусульман живут в постоянном страхе, они все время боятся совершить что-то недозволенное.

Какое-то время мы наблюдали за христианами, но не отважились познакомиться с ними. Затем как-то вечером мы с братьями испытали настоящее потрясение, увидев, что христианские дети вышли из дома, одетые в забавные костюмы. Они выглядели как призраки, чудовища и другие странные существа. Одетые таким необычным образом ребятишки несли на палках маленькие оранжевые тыквы. В каждой тыкве были сделаны прорези так, что они напоминали человеческие лица. Внутри каждой тыквы горела свеча. Мы заметили, что некоторые из детей-мусульман, жившие по соседству, тоже присоединились к шествию и вместе с христианами отправились на футбольное поле, где состоялся веселый праздник. Раньше мы никогда не видели ничего подобного. В Саудовской Аравии человек, появившийся в общественном месте одетым как призрак или чародей, был бы тут же арестован. Его допросили бы и посадили в тюрьму за колдовство, а возможно, приговорили бы к смерти. Мы с завистью смотрели, как эти ребятишки идут по улице в смешных костюмах и несут тыквы с зажженными в них свечками. Они смеялись, резвились и шумели (только став взрослым, я узнал, что христианские малыши отмечали тогда праздник, который называется Хэллоуин). Мы с братьями мечтали присоединиться к общему веселью, но знали, что отец никогда не одобрит тех, кто разгуливает по улице, вырядившись обезьяной или чудищем. Не стоило и надеяться, что он разрешит нам участвовать в празднике.

Но мы подумали, что нам, возможно, удастся позже улизнуть из дома и познакомиться с этими забавными ребятами. Мы не знали, что отец дал особые указания охране, чтобы нас и близко к ним не подпускали.

Как-то днем, спустя несколько недель после Хэллоуина, мы увидели, как христианские дети вышли поиграть на улицу. Мы решили, что момент настал. И помчались на улицу в надежде познакомиться с ними. Но как только приблизились к ним, один из вооруженных охранников отца побежал в нашу сторону с таким враждебным видом, что мы в страхе ретировались. Охранник орал на нас таким злобным и жутким голосом, какого мы еще ни разу не слышали:

— Сейчас же вернитесь в дом! Вам запрещено это делать! Вернитесь в дом немедленно!

Он так разъярился, что, казалось, готов был выстрелить в нас. Люди отца вели себя как сумасшедшие, когда речь шла о том, чтобы угодить их «принцу». Так что я не удивился бы, начни он палить.

Нам не удалось воспользоваться случаем. Мы помчались к себе домой, а христиане к себе. Позже нам сказали, что мы чуть не совершили двойное нарушение строжайшего запрета, ведь нам не разрешалось играть ни с девочками, ни с христианами — никогда и ни за что.

Вот так-то!

Вскоре после нашего переезда в Судан семью ожидало настоящее потрясение. Тетя Хадиджа уехала из Хартума и вернулась в Саудовскую Аравию. Она всегда была доброй по отношению ко всем детям мужа. Но самым большим разочарованием для меня стало то, что ее сын Али уехал вместе с ней. Зная традиционалистские взгляды отца, я этому весьма удивился, ведь многие верующие настаивают на том, чтобы дети оставались с ними после развода, независимо от того, сколько им лет. Тете Хадидже повезло, что она получила опекунство над своими детьми, в особенности над сыновьями — Али и Амером.

Я был всего лишь ребенком и не знал, каковы их личные причины для развода, хотя много над этим размышлял. Возможно, взгляды отца стали чересчур радикальными для тети Хадиджи. Я был слишком юн, чтобы в полной мере осознавать опасности, связанные с его бескомпромиссностью и воинственной манерой поведения, но уверен, что взрослые жены отца понимали это куда лучше, в особенности тетя Хадиджа, она ведь была образованной женщиной.

Вероятно, она ушла потому, что ей не доставляли удовольствия поездки в пустыню и ночи, проведенные в яме, вырытой в земле — тем более что она не видела в этом смысла. Или она устала от заточения в собственном доме, не имея возможности поехать за покупками и навестить подруг. Ее единственными собеседницами были моя мать и другие жены отца. В общем, много имелось причин, которые могли побудить ее просить развода и уехать из Судана.

После ее отъезда отец стал вести себя так, словно ее никогда не существовало, хотя многое изменилось с ее исчезновением. Нам, детям, конечно, было проще свыкнуться с отсутствием тети Хадиджи, но мы очень скучали по Али. Мы ведь играли вместе много лет, и нас всегда учили быть преданными друзьями своим сводным братьям.

Али был старшим сыном тети Хадиджи и считался достаточно взрослым, чтобы навещать своего отца. Но он приехал в Судан всего один раз — примерно через год после развода, — и его визит был очень коротким. Мы все чувствовали какую-то неловкость. Больше он не приезжал. И ни разу не навестил нас в Афганистане.

Но мы были жизнерадостными мальчиками, энергия в нас била ключом, так что вскоре мы привыкли к переменам. После того как отец запретил нам возиться с голубями, мы непрерывно искали, чем себя занять. Всего в нескольких минутах ходьбы от нашего дома протекал Нил, и нам отчаянно хотелось сходить на реку поплавать. К нашему удивлению и радости, отцу понравилась эта идея — он даже решил нас сопровождать. Кто мог подумать, что он тоже любил плавать!

Извиваясь, словно змейка, Нил протекал через весь Хартум и всю страну. Он казался совсем узким, но впечатление было обманчивым. Мы с братьями наперегонки бежали к реке и ныряли в темные воды, а потом плыли на другой берег.

Течение было сильным, а расстояние оказывалось куда больше, чем представлялось издалека.

Но никто из нас не признавался, что нам страшно, так что постепенно мы стали превосходными пловцами и, к счастью, избежали серьезных проблем. Однако же один из друзей отца чуть не утонул в этой реке. В тот день мы все пошли поплавать, и вдруг этот глупец со всего маху прыгнул в воду, словно подросток. Пока мы поняли, что произошло, сильное течение уже подхватило его и стало уносить все дальше от берега. Мы стали кричать и звать на помощь отца. Никто из нас не смог догнать несчастного. Последнее, что мы видели, — как он бьется в панике: его голова болталась вверх-вниз, а руки бессильно молотили по воде. Когда он исчез из виду, мы подумали, что Нил станет его могилой. Но нас ожидало вскоре радостное известие: какие-то местные рыбаки подобрали беднягу ниже по течению, заметив, как отчаянно он бултыхался в воде и звал на помощь. Они были так добры, что привезли его назад. Мы счастливо улыбались, увидев его живым и невредимым. А мой суровый отец сказал, что он вел себя как дурак, и посоветовал:

— Держись подальше от Нила.

Уверен, что тот последовал совету.

Отец даже позволял нам брать с собой наших лошадей и купать их в Ниле, помогая им спастись от невыносимой жары. Друзья отца любили цепляться за хвосты лошадей и вместе с ними переплывать Нил. А иногда отец приказывал отводить скот на берег для купания, и мы совершали прогулку на спинах быков и плескались с ними в прохладной воде. Похоже, наши коровы любили Нил так же сильно, как мы.

Один забавный случай произошел, когда отец велел своему работнику-египтянину смастерить лодку. Навыки строительства лодок оказались у этого бедняги куда хуже того, что ожидал отец, и сделанная им лодка была сплошным разочарованием. Лодочник заявлял, что покрыл корпус лодки специальным составом, который позволит ей двигаться быстрее, и, похоже, он не соврал. В тот же день, как ее спустили на воду, выяснилось, что ею невозможно управлять — она крутилась сначала в одну сторону, потом в другую, пока наконец с дикой скоростью не устремилась вперед, накренившись на нос.

Мой отец настоял на том, чтобы управлять лодкой самостоятельно. И мы изумленно наблюдали, как она со страшной скоростью уносит отца вниз по течению. Обеспокоенные люди отца стали отчаянно хлопать ладонями по воде и кричать:

— Принц в беде! Принц в беде!

Кто-то из людей отца побежал к соседу, которого звали Усама Дауд — у него был очень быстрый катер. К счастью, тот находился дома и быстро пустился в погоню. Вскоре он поравнялся с лодкой отца и привязал ее к своей, чтобы отбуксировать назад. Помню, я стоял на берегу, ожидая их возвращения, и был сильно удивлен, увидев, что отец, сгоравший от стыда из-за утраты контроля над лодкой, спрыгнул с лодки в воду, чтобы спрятаться. Он держался за борт и плыл, скрывая лицо от окружающих — не хотел, чтобы кто-нибудь видел его унижение. При всем своем влиянии и богатстве отец был зачастую чрезмерно чувствителен.

Он привык быть номером один во всем, что делал. Отец был самым искусным наездником, самым лучшим водителем, самым выносливым гребцом, самым быстрым бегуном, самым метким стрелком. И он не мог вынести мысли, что выглядит глупо. С того дня он запретил своим сыновьям и служащим вспоминать случай с лодкой. Мне сказали, что он подарил ее какому-то суданцу, который просто оказался поблизости. Боюсь, этот бедняга совершил на ней немало диких гонок.

Иногда мы возвращались к берегам Нила после наступления темноты. Плавать в реке при свете звезд было просто волшебным ощущением. Доведя себя до изнеможения, мы переворачивались на спину и восхищенно смотрели в небо, наблюдая, как сияющая луна медленно ползет по его темной глади. Отблески луны в древних водах Нила были одним из самых прекрасных зрелищ, которые мне довелось увидеть в жизни.

Абдулла любил Нил сильнее всех своих братьев. Много раз я видел, как он сидит на берегу и взгляд его мечтательно устремлен вдаль.

Абдулла на пять лет меня старше, и мы совсем не похожи внешне. Он ростом около шести футов, стройный, с темными непослушными волосами и смуглой кожей. Как и его братья, он всегда был очень серьезным. В любом деле никто не мог состязаться с ним в выносливости. В первое время нашего пребывания в Хартуме Абдулла, первенец моих родителей, должен был нести ответственность за поведение младших братьев и сестер. Так принято в исламском мире: старшего сына все уважают, он считается главой семьи, когда отец в отъезде. Конечно, пока Абдулла был еще маленьким — в те годы, когда мы жили в Саудовской Аравии — если отец находился вдали от дома, сражаясь за свободу Афганистана, то о нас заботились его шоферы и служащие. Но к моменту нашего переезда в Судан Абдулле уже исполнилось пятнадцать, он был почти мужчиной. И хотя отец держал большое количество охранников, присматривавших за нашим домом и владениями в Аль-Рияд Вилладж, родители поручили Абдулле следить за нашим поведением. Однако если отец ждал, что Абдулла станет подражать его действиям, то был жестоко разочарован. Из Абдуллы вышел слишком мягкий надзиратель, ведь он был полной противоположностью отца. Наш отец вел себя спокойно и говорил тихим голосом, но его терпение держалось на тоненьком волоске. Его легко было разозлить, и в одно мгновение он мог впасть в неистовство. Абдулла же был терпеливым и добрым и своим спокойствием поощрял своих братьев на самые безрассудные поступки. Уверен, что мы часто вызывали у него раздражение, но какие бы глупости ни совершали, не помню, чтобы Абдулла хоть раз выразил недовольство младшими братьями.

Я часто думал, какой могла бы стать наша жизнь, если бы отец поучился у Абдуллы, как быть хорошим родителем. Я убежден, что мой брат обладал всеми качествами, присущими доброму и понимающему отцу.