Глава 32
КОМИССАР МУЛЬТИКУЛЬТУРНЫХ ДЕЛ
Назавтра я рано проснулся и начал втискивать свое тело в халат отеля «Хайатт». Сначала дело шло туго (халат был слишком маленьким), но в конце концов по крайней мере половина моего тела была прикрыта мягкой пушистой тканью. Я заказал в номер большие блюда с фруктами и выпечкой и горячие чай и кофе — от чайника и кофейника шел пар.
Приближалось время моих посиделок с мистером Нанабраговым и Паркой Муком.
В назначенный час (вернее, на час позже) они вошли в мою гостиную и заняли места на противоположных диванах: драматург угнездился рядом со мной, беспокойно поглядывая на свои сжатые в кулаки руки, а мистер Нанабрагов раскинулся на другом диване, весело подергиваясь под лучами утреннего солнца.
— Мы принесли чудесные новости, — объявил мистер Нанабрагов. Он сунул руку под рубашку и энергично дернулся. — Мы только что вернулись с пленарного заседания Государственного комитета по восстановлению порядка и демократии. Вы произвели на всех нас такое сильное впечатление за обедом на прошлой неделе! Вы такой же космополит, как ваш отец. В чем-то вы даже современнее его, а он был очень оригинальным мыслителем. А в один прекрасный день вы, быть может, еще и женитесь на моей дочери, и она будет рожать вам детей. Итак, мы единогласно решили предложить вам пост на министерском уровне. Не хотели бы вы стать министром ГКВПД по сево-израильским делам?
— Э-э, — произнес я. — Вы знаете, друзья мои, я всего лишь бельгиец, который пытается выжить. Что я знаю о работе в правительстве? Мое дело в руках других.
— Какое дело? — спросил мистер Нанабрагов. — Наше дело — демократия, так же как и ваше. Вы забыли о вашем демократе-мученике Сакхе? Это то, чего хотел покойный Сакха. Разве вы так не думаете. Парка?
Драматург уставился в потолок, методично прочищая свое ухо палочкой для ушей.
— Парка!
— О чем вы спросили? — осведомился Парка, вытирая воск из ушей о шов брюк. — Сейчас раннее утро, джентльмены. Я устал и болен.
— Его замученный друг Сакха. Демократ…
— По правде говоря, мы не были такими уж друзьями, — сказал Парка. — Я встретил его на свадьбе, а потом его кто-то застрелил. Я знал его, пожалуй, часа два.
— Мы собираемся поставить памятник Сакхе Демократу, — сообщил мистер Нанабрагов. — И использовать его в наших материалах. Видите ли, Миша, вы подали нам много идей касательно маркетинга. Вы действительно умеете вдохновить. Есть еще один аспект назначения вас на пост министра ГКВПД. Все знают, как вы любите Нью-Йорк. Может быть, после того, как страна будет у нас полностью под контролем, мы сможем назначить вас нашим послом в ООН в Нью-Йорке. Тогда вы сможете там жить с Наной. Как вам нравится эта идея?
Я раскрыл рот. Прохладный воздух «Хайатта» пощекотал мне горло, и у меня пересохло во рту.
— Вы сделаете это для меня? — спросил я.
Мистер Нанабрагов улыбнулся. Парка Мук начал с закрытыми глазами насвистывать: «Нью-Йорк, Нью-Йорк». Свист перешел в храп, и драматург грациозно повалился на бок, положив мне на плечо теплую седую голову.
— Вы ему нравитесь, — прошептал мистер Нанабрагов. — Мы всегда должны почитать старость.
Я склонил голову набок, чтобы не оцарапать Парку Мука своим небритым нижним подбородком. Посол в ООН? Неужели сево действительно завладеют всей страной? Они казались гораздо более подходящими для руководства, нежели эти овцеводы свани. Или это всего лишь пропаганда, которой я набрался за обеденным столом?
— Вы знаете, что американцы наложили мораторий на визы для всей семьи Вайнбергов, — заметил я. — Они меня не впустят.
— Мы можем получить для вас дипломатическую неприкосновенность, — сказал мистер Нанабрагов. — А после того как вы поговорите с Израилем в вашем новом качестве министра сево-израильских дел, американцы станут с вами носиться. Они сделают для Израиля что угодно.
Меня все еще смущала эта «беседа с Израилем». Как я мог с кем-нибудь говорить, когда даже не мог со своего мобильника ни с кем связаться вне Абсурдистана?
— Знаете ли, мистер Нанабрагов, — начал я, — на самом деле Израиль — не моя страна. Нью-Йорк — да. Я очень горжусь, что я еврей, но я нецерковный еврей, как Барух Спиноза, Альберт Эйнштейн или Зигмунд Фрейд. Самые лучшие евреи всегда ассимилировались и свободно мыслили. Те бородатые евреи, которые раскачиваются у Стены Плача, съеживаясь от страха перед своим богом, — евреи второго сорта.
Мистер Нанабрагов принял этот факт с невозмутимостью взрослого человека.
— Прекрасно, — сказал он. — Вы гордитесь тем, что у вас нет бога. Но тогда скажите мне, Миша, кем бы вы хотели быть?
Кем бы я хотел быть, когда вырасту? Этот вопрос преследовал людей моего поколения, и когда им было за сорок. Я моментально вспомнил о дочери мистера Нанабрагова, о ее коричневых грудях, щекотавших мне нос.
— Как насчет министра мультикультурных дел? — спросил я.
— Что это такое?
— Я занимался бы отношениями меньшинств. Я объединил бы всех различных людей, живущих в Абсурдсвани. И мы бы вместе проводили фестивали и конференции почти что каждый день. Мы бы праздновали свою тождественность. Это выглядело бы очень хорошо в глазах мира. Я был бы объединителем.
— Эй, Парка, проснитесь! — воскликнул мистер Нанабрагов. — Мы здесь беседуем о будущем.
Парка зашевелился, вытирая рот. Он посмотрел на гладкие серые поверхности вокруг себя и вжался в кожу дивана.
— Где я? — спросил он.
— Мы в стране молодых и модных, — ответил мистер Нанабрагов. — А теперь послушайте, кем собирается быть наш Миша. Он собирается быть комиссаром по национальному вопросу.
— Министром мультикультурных дел, — поправил я его.
— Муль-ти-куль-тур-ные. Какое славное слово, Парка, вы должны внести его в ваш новый словарь сево.
— Я включаю только настоящие слова, — ответил Парка, потирая нос.
— Ш-ш-ш, старик, — сказал мистер Нанабрагов. — Кстати, о молодых и модных. Миша, вы знаете, что у нас, сево, есть своя собственная группа рэпа? Пригодится ли рэп в вашей новой работе?
— Рэп дает широкие возможности, — сказал я по-английски. — Расскажите мне об этой группе.
— Они называются «Отряд истинной перекладины креста». Даже мне нравятся их песни. Может быть, я тоже мультикультурен!
— Легко быть… — начал я, но моя фраза осталась незаконченной. Пентхауз содрогнулся от странного шума, — казалось, у меня над головой выстрелили из ружья. Раздался еще один выстрел, еще, еще, еще, еще, еще, еще, еще, еще, еще. Окна вибрировали, плоский экран телевизора бился о стенку, и само солнце померкло из-за десяти промелькнувших один за другим клубов пара, каждый из которых сопровождался отдаленными раскатами грома. Наш небоскреб издал слабый раздраженный вздох, когда тяжелая дымовая завеса затуманила цветные стекла окон.
Вскоре включилась противопожарная система, и ее пронзительные трели меня успокоили. Где-то полилась вода — возможно, над нами. Хороший признак. В конце концов, подумалось мне, победит цивилизация.
— Ну, как вам это? — спросил мистер Нанабрагов, покачав головой и улыбнувшись. — Это ракеты «Град». Украинские парни бомбят Горбиград!
— Ракеты «Град»? — переспросил я. — Их запустили с крыши? Мы бомбим свой собственный город?
Изумленные и взволнованные, мы прошли мимо соседнего пентхауза, который занимал дипломат из Малайзии — сейчас он что-то гортанно выкрикивал на своем языке. Мы вызвали лифт и нажали на кнопку террасы на крыше. Все надлежащим образом работало, в духе отеля «Хайатт»: зазвонил колокольчик в знак того, что дверь закрылась, и на табло обозначился подъем с сорокового этажа на террасу на крыше.
Мы очутились во влажной атмосфере. Пары рассеялись, и остался великолепный жаркий летний день. Разбрызгиватели освежили нас холодным душем, заставив вспомнить о парках аттракционов с фонтанами. Все признаки того, что вчера здесь была вечеринка «Холлибертон», исчезли без следа. Ряд опаленных спутниковых тарелок, обвиняя, указывал на какую-то далекую мекку.
Они издавали едкий запах жженой резины. Израсходованное топливо пахло так, как любое топливо, — это был сладкий, тошнотворный, мужской запах. Ракетная пусковая установка смахивала на дешевую железную кровать. Вокруг нее валялось с полдюжины ракет, походивших на цветные мелки в американском детском саду. Вдали мы увидели дым, поднимавшийся над Горбиградом. Трудно было различить пламя пожаров, которые, несомненно, бушевали там: само солнце окрасило Горбиград в огненные оттенки оранжевого и красного.
Трое высоких красивых парней в камуфляже возились с переносным генератором. Во мне вдруг проснулось что-то по-детски алчное. Несмотря на то что тут сотворили насилие, мне захотелось побеседовать с этими молодыми украинскими наемниками, познакомиться с ними и понравиться им. Все мы, выросшие в тени Красной Армии, на всю жизнь влюбились в разрушение, нас завораживает все, что может принести быструю гибель врагу. Как любая империя, пришедшая в упадок, наша стала блистательно все рушить, поднимая столбы дыма над воронками в школьных дворах и над обуглившимися рыночными палатками.
— Что это тут у вас? — обратился я к парням. — Если это ракетная система «БМ-21», то почему она не установлена на уральское шасси?
Крепкий голубоглазый юноша, у которого был почти такой же широкий торс, как у меня — только вместо жира там были мускулы, — с умеренным удивлением взглянул на меня.
— Это наша собственная модификация «Град», — пояснил он. — Это не совсем «БМ-21». Мы не могли затащить на крышу целый уральский грузовик, поэтому собрали основное шасси. Вместо четырех рядов из десяти ракет у нас получилось два ряда. Но основные характеристики при стрельбе те же — с фиксированным интервалом в полминуты. И нам требуется команда из трех человек вместо пяти.
— Вы доставили все это на крышу сами? — продолжал я расспросы, содрогаясь от волнения. — За один день? — Как компетентны эти ребята! Как хорошо со всем справляются — и когда пытаются прокормить семью из четырех человек на восемьдесят долларов в месяц, и когда запускают ракеты «Град» с крыши отеля «Хайатт». — Как это умно с вашей стороны! А раз у вас нет уральского грузовика, откуда вы запускаете ракеты? Расскажите мне все!
Парень эротично почесал под мышками и нахлобучил бейсболку «КБР» цвета хаки.
— У нас есть устройство для дистанционной стрельбы, прикрепленное к кабелю длиной шестьдесят четыре метра, — ответил он. — Мы можем вести стрельбу снизу, с тридцать девятого этажа. А время перезарядки составляет менее пяти минут даже при команде из трех человек. Откуда вы так много знаете о ракетах «Град»? Вы служили в армии?
— О нет, — сказал я. И инстинктивно похлопал себя по еврейскому «рулю», чтобы показать, что меня вряд ли взяли бы в армию. — Как ни печально, не тот случай. Я просто энтузиаст.
— Наш Миша знает все обо всем, — вклинился в беседу мистер Нанабрагов. — Пылкий ум.
— Меня зовут Вячеслав, — представился наемник. Мы пожали руки. Его запястье было упругим и узким, как лук-порей.
— Как чудесно работать с этими ребятами, — заметил мистер Нанабрагов, когда солдат вернулся к своему генератору. — Вы только посмотрите на дым над Горбиградом! Теперь у нас идет настоящая война! Дым над городом! Вот тебе, Генуя!
Я заслонил глаза от солнца, чтобы получше рассмотреть дым, медленно поднимавшийся над городом и движущийся вглубь Абсурдистана, от моря.
— О господи! — воскликнул я. — Неужели вы начали бомбить Горбиград, потому что я сказал, что ваша война недостаточно волнует?
— Нет, — рассмеялся мистер Нанабрагов и даже задергался от моей глупости. — А впрочем, пожалуй, да, — поправился он. — Но это безобидная операция. Мы эвакуировали население из тех районов, которые должны были бомбить, так что они просто взрывают пустые дома. Их вряд ли можно назвать домами. Вы же знаете, как там ужасно. Весь этот город — просто бедствие. В некоторых районах даже нет водопровода…
— Да, но…
— Никто не должен так жить, — перебил меня Нанабрагов. — Таким образом мы взрываем несколько районов, привлекаем внимание к нашей войне, и тогда Европейскому банку реконструкции и развития, а может быть, даже японцам придется платить за новый Горбиград. У нас уже есть все строительные фирмы, которые нам нужны, — все эти «Бехтель» и другие. Все только выиграют от этого. Вы должны сказать об этом Израилю.
— Но эта акция выставляет сево в ужасном виде, — возразил я. — Как будто вы агрессоры.
— Вы думаете, что у нас вместо мозгов дерьмо? — окрысился на меня мистер Нанабрагов. — С федеральными войсками все сработало. Утром наши украинские друзья бомбят часть Горбиграда свани, а днем принимаются за районы сево. По очереди, понятно? Но для посторонних это выглядит как настоящая война. Словно мы рвем друг друга на куски. Помогите, помогите нам, США! Спасите нашу нефть.
— Чудесно, — сказал я. — Но что будет со всеми этими людьми, у которых разрушены квартиры? Куда им идти, пока американцы не отстроят их дома?
Мистер Нанабрагов пожал плечами.
— Мы на Кавказе, — сказал он. — У всех есть родственники в сельской местности. Они могут поехать к своим родственникам.
Я повернулся к Парке Муку, который стоял с невозмутимым видом, скрестив на груди руки.
— Это правда? — обратился я к нему.
— Откуда я знаю? — ответил он. — Я не интеллектуал и не городской архитектор.
Я подошел к краю крыши и обозрел красные равнины Горбиграда, простиравшиеся до самого моря и окруженные старыми нефтяными вышками. Эта картина напомнила мне убитого мохнатого мамонта, окруженного пещерными людьми с копьями. Жизнь может сделаться только лучше для этих людей, подумал я. Как она может стать еще хуже? Существовал бодренький американский афоризм на эту тему: «Без труда — ни черта!» Я вздохнул, внезапно соскучившись по американскому телевидению. Какая ностальгия!
— Итак, Мишенька? — обратился ко мне Нанабрагов, усмехаясь и поглаживая мой горб. — Что вы думаете? Ты хочешь присоединиться к ГКВПД, сынок? У нас для вас полностью готов офис. И секретарша ползает вокруг на полусогнутых.
— Позвольте мне подумать, — попросил я, широко зевнув.
Пришла пора моего полуденного сна.
Мне снился приятный сон про египетские пирамиды (по какой-то причине они ассоциировались у меня с кувалдой), когда меня разбудил Ларри Зартарьян. Он стоял надо мной, тряся за плечо и роняя на лицо крошечные бархатные волоски.
Он указывал своей маленькой ручкой на цветное окно. За ним простиралась Интернациональная Терраса, и небоскребы безмолвно отражали холмы и море.
— Что? — спросил я его. — Как же вы сюда вошли? И как насчет нарушения моего покоя?
— Посмотрите на Горбиград.
Я перевел взгляд на залив.
— Да, — сказал я. — У Горбиграда много проблем.
— Приглядитесь внимательнее. На Синий мост, который соединяет Горбиград с Интернациональной Террасой. Там солдаты на блокпостах, так что никто не может пройти.
— Совершенно справедливо, — ответил я. — Нам нужны блокпосты. Мы же находимся в состоянии войны.
— Вы видите ту серую скалу? Взгляните на то, что находится рядом. Это ущелье Александра Дюма. А видите те черные фигурки, которые медленно спускаются в ущелье? Как муравьи? Это люди. Они пытаются уйти из Горбиграда. Пытаются попасть на террасы. Многие из них, несомненно, срываются и разбиваются насмерть.
Я смотрел на этих муравьев, о которых он говорил, но едва их видел, поскольку солнце слепило мне глаза. О чем он говорит? Дюма был плохим французским писателем. Ущелье — это ущелье. Сево и свани — не муравьи. Горбиград разрушат, потом отстроят.
— Зачем же людям разбиваться насмерть, пытаясь выбраться из Горбиграда? — спросил я.
— Потому что Нанабрагов и Дебил Канук обстреливают их ракетами. С крыши моего гребаного отеля. Вы знаете, что это сделает с репутацией отеля «Хайатт»?
— Я думал, что эти разбомбленные люди будут жить у своих родственников в сельской местности.
— Она полностью в осаде. Границы закрыты федеральными силами и войсками ГКВПД. Ваши так называемые разбомбленные люди умрут от голода.
— Откуда вы про это знаете? — спросил я.
Зартарьян отвернулся от меня. Я сосредоточился на всех его недостатках: ранней лысине, тесных брюках, облегавших обезьяний зад, и изгибах небольших бедер. Под таким углом, сутулый, с узкими плечиками, он выглядел еще менее приспособленным для физического существования, чем я.
— Алеша-Боб рассказал мне о вас, Миша, — сказал он. — Рассказал о вашем детстве. И о вашем отце.
Я презрительно фыркнул.
— У меня было чудесное детство. Мой папа делал кораблики из туфель. Мы мочились на собаку. Оставьте в покое мое детство.
— Вам нужно остановиться, Миша, — сказал он. — Вам нужно прекратить попытки улучшить здесь жизнь. Вам нужно забыть о ГКВПД.
— Убирайтесь отсюда к чертовой матери, Зартарьян, — ответил я. Но после его ухода достал свой мобильник и нацелил его в небо. Мне нужно было поговорить с Алешей-Бобом. «Уважаемый владелец мобильного телефона, — хрипло произнес по-русски женский голос, — ваша попытка соединиться была безуспешной. Больше ничего нельзя сделать. Пожалуйста, отключитесь». Я начал дрожать и икать. Мир «Парк Хайатт» города Свани плыл вокруг меня: «крылышки бизона» барабанили по бутылкам с виски, цветастые покрывала отражали лунное сияние Си-эн-эн, а где-то вдали бедно одетые, изнемогающие от жары люди разыгрывали свои незначительные драмы.
Мне нужен был Алеша-Боб. Я хотел, чтобы мы взялись за руки, как арабы, — так мы делали, когда шли по бульвару Национального Единства, мимо парфюмерных магазинов и ирландских пабов, пустых грузовиков «КБР» и бронетранспортеров.
Но хриплая русская женщина была неправа. Определенно еще можно что-то сделать.
