Глава 17
БЕЛЬГИЙСКОЕ КОНГО КОРОЛЯ ЛЕОПОЛЬДА

Мы выехали с бульвара Национального Единства с небоскребами и сетью магазинов и попали на широкую плоскую возвышенность, откуда открывался вид на город. Сакха Демократ, сияя от гордости — ведь он интеллектуал, который все тут знает! — попросил меня выйти из машины и полюбоваться вместе с ним пейзажем. Мой слуга Тимофей тут же ринулся ко мне и раскрыл пляжный зонтик над моей тушей, как будто я был каким-то африканским правителем, прибывшим в аэропорт. Однако зонтик не помог. Пот с меня катился градом и испарялся, и скоро я стал пахнуть, как гамбургер.

Мы смотрели вниз, на город.

— Посмотрите, мистер Вайнберг! — воскликнул Сакха. — Вы когда-нибудь видели такую красоту? Возможно, это не может сравниться с вашим родным Петербургом или — поскольку вы еврей — с вашим любимым Иерусалимом, но все равно — горы, море, архитектурный ансамбль, создававшийся веками… Разве ваше сердце не трепещет?

Но оно не трепетало. Столица Абсурдистана походила на миниатюрный Каир, как бы разбившийся о скалу. Из этой скалистой горы выступали три населенные террасы, связанные петлявшей дорогой. На вершине находилась Интернациональная Терраса с многонациональными небоскребами, посольствами и филиалами крупных фирм (например, «Стэплз», «Хьюго Босс», «Парфюмерия 718»). Ниже, на Террасе Свани, где проживало большинство народа свани, имелся знаменитый рынок с подержанными пультами дистанционного управления, а также мусульманский квартал, где за древней крепостной стеной высились минареты.

— Я так и знал, что здесь есть мусульмане! — воскликнул я, обращаясь к Сакхе. — Мусульмане живут на Востоке. Это факт.

И наконец. Терраса Сево, традиционное обиталище народа сево, которого меньшинство, — здесь особняки в стиле модерн, построенные нефтяными баронами в конце века, образовали нечто вроде решетки вокруг того, что, как я узнал позднее, называлось Ватикан Сево.

— О, да это похоже на осьминога! — сказал я Сакхе. Огромный белый купол с восемью арками, вытянувшимися во все стороны, напомнил мне это бледное морское существо с щупальцами, которое выбросило волной на берег. На голове осьминога сверкал крест сево высотой в шесть метров, и его нижняя перекладина была повернута не в ту сторону.

Рядом с Ватиканом Сево была эспланада, спускавшаяся к маленькому контейнерному порту, а дальше располагался главный бизнес города. И вот тут становилось очевидно, что этот город — всего лишь сноска к тому, что на самом деле превратило этих сево и свани сначала в советскую республику, а затем в неуживчивое современное государство. Абсурдистан — это Каспийское море, а Каспий — это нефть, которой в нем полным-полно. Нефтяные вышки начинались там, где кончались приметы человеческого жилья. Нефть отказывала городу даже в краткой передышке; она не давала жителям ни малейшего шанса взглянуть на воду и увидеть свое отражение. Смиренные вышки советской конструкции, похожие на дешевые ржавые ведра в измученном море, быстро сменялись чудовищными западными нефтяными платформами, которые по высоте соперничали с небоскребами Интернациональной Террасы. Город Свани с тремя своими террасами устремлялся к Каспийскому морю, а оно отвергало его, ударяя волнами, пропахшими нефтью.

— Не смотрите так долго на нефтяной промысел, — посоветовал мне Сакха, заметив направление моего взгляда. — Взгляните на город. Попытайтесь вообразить море, в котором совсем нет нефти, и город, гордо возвышающийся над ним.

Я перевел взгляд с нефтяных вышек на Террасы Сево и Свани подо мной. При этом я мурлыкал песню Джона Леннона «Вообрази». Я вообразил, как пролетаю над городом на вертолете, любуясь его архитектурными красотами, но вертолет упорно летел в северо-западном направлении, пока не добрался до южной оконечности острова Манхэттен, и тень его упала на асфальт деловой части, а потом показались коньки крыш и окна мансард «Дакота Апартментс» у Центрального парка Нью-Йорка, где когда-то жил и умер мистер Леннон.

А потом я очутился в поезде метро, направлявшемся в Бронкс, на Ист-Тремонт-авеню. Была зима, отопление уже включили, и я чувствовал, как пот скапливается между второй и третьей складками моей шеи. Я чувствовал, как холодная вода струится по моей груди и орошает курчавые волосы в паху. Мне было и жарко, и холодно, я был взволнован и влюблен. Горожане в поездах, направлявшихся в дальние районы Нью-Йорка, были весьма упитанные толстяки, одетые в плотные куртки, которые могли бы спасти астронавта от удушья в космосе. Прислонившись к дверям для равновесия, они обгладывали куриные крылышки, выплевывая косточки в полиэтиленовые сумки. Кем были эти атланты Амстердам-авеню? Эти Калигулы Сайпресс-Хиллз? Если б я так не боялся испачкать руки, то присоединился бы к их трапезе.

А девушки! О, как они меня волновали! В каждой было что-то от моей Руанны — плюшевый нос, подбритая бровь, полная нижняя губа, — и все они перекрикивались и пересмеивались со своими подружками на местном наречии Бронкса, которое я только начинал понимать. Был февраль, и хотя на этих юных леди были теплые куртки, они каким-то образом ухитрялись в то же время быть полураздетыми. И время от времени, как бы в ответ на мои мечтания, они демонстрировали свои подмышки со следами выбритых волос — дело в том, что я принадлежу к той школе, которая связывает волосы под мышкой с необузданной сексуальностью.

У Третьей авеню — остановка «149-я улица» — я уже вижу проблеск зимнего солнца, его лучи скользят вниз, по лестницам станции. Через секунду мы вырываемся из туннеля, и вот уже вокруг нас Бронкс, и вагон метро весь залит солнечным светом.

Я с волнением смотрю на прямоугольные дымоходы, увенчанные круглыми цистернами для воды; на высокие здания жилмассивов: на странные дома в стиле поздней английской готики, словно перенесенные сюда из английских пригородов; на старика в солнечных очках и наушниках, который стоит на Фримен-стрит и поет (главным образом ради собственного удовольствия): «Нет никакого смысла. / Ничего не поделаешь»; на мусульманских девушек в переливчатых желтых юбках и серых шарфах на голове, которые сбились кучкой из соображений безопасности возле будки кондуктора; на жизнь тысяч людей, квартиры которых находятся на уровне проезжающего поезда метро: на социального работника, который безрадостно листает учебник под названием «Но все они возвращаются: проблемы, связанные с возвращением заключенных из тюрьмы»: на свежевыкрашенные лазурные пожарные лестницы, выделяющиеся на фоне кирпичной кладки; на женщину весом в 350 фунтов (моя давно утраченная половина), которая входит на станции «149-я улица»; на любознательного ребенка (он никак не может оторвать взгляд от книжки у меня на коленях: Уильям Дин Хоуэлле, «Превратности погони за богатством», который спрашивает меня: «Что это ты читаешь?»

Я выпал из моих грез о Нью-Йорке так же быстро, как когда-то впал в «погоню за богатством» Любимого Папы. Сакха все еще пространно разглагольствовал и жестикулировал. Я попытался следовать за ходом его мыслей, вернуться в окружающий меня мир, установить связь со страной, в которой сейчас находился и не мог дождаться, когда покину. Я ощутил необходимость сказать что-то умное, как это часто бывает, когда находишься в обществе интеллектуалов.

— Значит, сево живут на Террасе Сево, а свани — на своей собственной террасе? — спросил я.

— Первоначально так и было. Из-за географического положения города мы были разделены во время Трехсотлетней войны из-за Раскола Креста, и благодаря этой же географии нас не могли захватить турецкие, персидские и русские завоеватели. Но последние два столетия люди живут, где им нравится. В советские времена половина населения заключала браки с представителями другой народности. Сейчас различия между нами практически стерлись.

— А вы живете на Террасе Сево? — задал я вопрос. Вообще-то мысли мои все еще были там, в нью-йоркской подземке, с той толстухой.

— О, нет, — рассмеялся Сакха. — Я очень бедный демократ. Я не могу себе позволить селиться на террасах. Я живу в Горбиграде. — Он сделал жест в сторону оранжевой скалы, видневшейся вдали, — я полагал, что она не населена. Цвет этой скалы напомнил мне о широко известном Большом каньоне в Аризоне.

— Вы живете на голой скале? — удивился я.

— Присмотритесь повнимательнее, — посоветовал Сакха. Я прищурился и, заслонив лицо от солнца, различил муравейник, состоявший из тысяч домов с «хрущобами». — Это Горбиград, — пояснил Сакха. — Здесь живет свыше половины населения города. Горбиград назван в честь Горбачева — местные жители все еще обвиняют этого человека во всем, что случилось.

— Погодите-ка, значит, это не богатая страна? — спросил я. — А как же насчет всей этой нефти?

— Согласно данным ООН, мы занимаем следующее место после Бангладеш. Что касается детской смертности…

— Ах вы, бедный народ! — воскликнул я. — Я понятия не имел.

— Добро пожаловать в каспийскую Норвегию.

— Мне бы хотелось открыть здесь аванпост «Мишиных детей», мистер Сакха. Хотелось бы мне иметь больше денег и времени.

— Вы очень добрый человек, — сказал Сакха. — Вам с Джошем Вайнером дали действительно бесценное образование в Эксидентал-колледже.

— «Вы думаете, что один человек может изменить мир?» — произнес я по-английски. — «Мы тоже так думаем».

— Что это такое?

— Девиз фонда «Мишины дети».

— Хотелось бы мне, чтобы это было и моим девизом, — вздохнул Сакха. Неожиданно он подбоченился. — Я не могу пожаловаться, мистер Вайнберг, — сказал он. — Американцы нам действительно помогают. Ксероксы, бесплатное пользование факсом после девяти часов вечера, майонез «Хеллман» со скидкой с американского склада продовольствия, пять тысяч бесплатных экземпляров «Американской жизни» Рональда Рейгана. Мы знаем, что такое демократия. Читали о ней. Мы были в «Веке 21». Но как же нам сделать, чтобы и у нас была демократия? Здесь? Потому что, честно говоря, мистер Вайнберг, как только иссякнет нефть, кого в мире будет интересовать, существуем ли мы еще?

Я чуть не сказал ему, что в любом случае никого не интересует, существуют ли они, но счел это бестактным.

— Может быть, вам стоит отправить дочерей в Бельгию, — предложил я. — Я заплачу за их билеты на самолет.

— Вы такой внимательный и искренний, — расчувствовался Сакха и, в нарушение всех правил поведения мужественного кавказца, отвернулся и всхлипнул.

— Мы же не выбираем, где родиться, — заметил я и тотчас же почувствовал, что ляпнул глупость.

Сакха перевел взгляд с горизонта, пестревшего нефтяными вышками, на мою изнемогавшую от зноя тушу.

— Вам жарко, мистер Вайнберг? — спросил он, положив руку на мое потное плечо. — Давайте вернемся в машину. Месье Лефевр ждет нас возле «Макдоналдса».

Я кивнул в знак согласия. Но когда мы повернули к машине, Сакха снова оглянулся на город, лежавший у нас под ногами.

— Я упоминал, что Ватикан Сево был первоначально покрыт шестиугольными плитками из золота, которые отдал нам в качестве дани бухарский хан? А также что мотив шестиугольника отображает шесть великих городов древнего периода сево?

— Да, мне кажется, упомянули, — подтвердил я.

— И я сказал вам названия всех шести городов? — не унимался Сакха. — Может быть, я забыл их упомянуть?

— Нет, вы их назвали, мистер Сакха, — сказал я. — Ваша страна может гордиться своей историей. Я это понимаю.

Сакха кивнул и поправил узел своего оранжевого галстука.

— Ну что же, тогда идемте, — предложил он.

Перебравшись с Интернациональной Террасы на Террасу Свани, мы как будто покинули Портленд, штат Орегон, и прибыли в Кабул. Тут не было ни «Хайатта», ни ирландских баров. Местный бизнес был представлен мужчинами средних лет, которые курили сигареты и сплетничали возле праздно стоявших такси. Юноши и подростки бегали с ведрами, полными семечек, которые насыпали в бумажные кульки и продавали по пять тысяч абсурди за порцию (как я узнал позже, это составляло 0,05 доллара США).

«Макдоналдс» располагался позади площади, на которой, должно быть, когда-то проводились первомайские парады. Сейчас она была превращена в специальный рынок для торговли бывшими в употреблении пультами дистанционного управления. Мы прошли мимо орд потенциальных покупателей, которые нацеливали эти приборы в небо, словно хотели отключить палящее солнце. Над сверкающими грудами пультов высилась огромная фреска, на которой были изображены Георгий Канук и его сын, Дебил, танцующие друг с другом на площадке для вертолетов, устроенной на нефтяной платформе «Шеврон». Крупный мужчина во фраке, при «бабочке», записывал что-то гусиным пером на древнем свитке в сторонке от вертолетной площадки. У него были такие же аккуратные усики, как у диктатора и его сына, и совершенно не сочетающиеся с ними курчавые африканские волосы.

— Кто это? — спросил я.

— Александр Дюма, — ответил мне торговец устаревшими пультами. — Он приезжал в нашу страну в 1858 году. Назвал народ свани «жемчужиной Каспия». Ему понравилось сушеное мясо и влажные женщины. Когда он пришел на Террасу Сево, его ограбили негодяи и обманули местные торговцы. Он их возненавидел.

Я взглянул на Сакху, который лишь пожал плечами.

— Это старая легенда свани, — пояснил он.

— А кто вы по национальности? — спросил было торговец, но Сакха увлек меня в ту сторону, где нас ждали.

Мы вошли в «Макдоналдс», пропитанный запахом говядины, и голодные посетители посмотрели на меня так, как будто я был воплощением жизненного стиля «фаст фуд».

— Лично я предпочитаю «слоу фуд», то есть медленную еду, — громко заявил я, обращаясь к семье, делившей самый маленький гамбургер на шесть частей, чтобы все члены семьи смогли его попробовать. Бедняги! Они живут у Каспийского моря, вокруг полно вкусной свежей осетрины и помидоров, а они ходят в «Макдоналдс». Я сделал мысленную заметку насчет контроля над меню «Мишиных детей». Надеюсь, прогрессивные социальные работники из Парк-Слоуп уже прилетели в Санкт-Петербург и занялись малышами.

— А, вон тот демократ! — закричал кто-то при виде Сакхи. — Эй, демократ, купи-ка мне молочный коктейль! Тогда я поверю всему, что ты говоришь.

Высокий молодой человек со славянской внешностью, лет двадцати, в форменной одежде «Макдоналдса», приблизился к нам. У него был чопорный и официальный вид, но, судя по улыбке гомосексуалиста, он мог бы сделать себе имя в петербургском «Клубе 69». На лацкане был ярлычок с надписью кириллицей: «Младший менеджер».

— Сэр, — обратился он ко мне, — вы пришли сюда повидаться с месье Лефевром?

— Уж конечно, я пришел сюда не для того, чтобы есть вашу вредную пищу, — ответил я.

— Пожалуйста, идите за мной, — предложил младший менеджер. — А мистер Сакха и ваш слуга могут пока что съесть бесплатный чизбургер. Нет, мистер Сакха, вы можете разделить один чизбургер, вот и все.

Он провел меня мимо туалетов, откуда ужасающе пахло каким-то дезинфицирующим средством, мимо эстампа в рамке, на котором было изображено шоссе на тихоокеанском побережье в Калифорнии, и наконец мы добрались до двери, за которой был тупик, где в огромных пластиковых контейнерах был мусор из «Макдоналдса». Я не сразу разглядел Жан-Мишеля Лефевра из бельгийского консульства, который лежал на грязном матрасе, вцепившись обеими руками в его края, словно он был Ионой, только что выбравшимся из чрева кита.

— Месье Лефевр неважно себя чувствует, — пояснил мне стройный русский юноша. — Я собираюсь принести ему что-нибудь выпить.

— Миша, — простонал бельгиец. — Принесите водки, — сказал он по-русски.

— Вы обращаетесь ко мне? — спросил я.

— Меня тоже зовут Миша, — сказал юноша и оставил нас наедине.

Бельгиец приподнялся на локтях и перекатился на спину, чтобы получше меня рассмотреть.

— Матерь Божия, — произнес он по-английски. — Какой вы большой! Даже больше, чем на фотографии капитана Белугина. Таких огромных мне не приходилось видеть.

— Да, я крупный мужчина, — ответил я.

Лефевр был блондин средних лет с красными глазами, заросший щетиной. Несмотря на приятный загар, приобретенный в Абсурдистане, где сочетались солнце, вода и песок, вид у него был изнуренный. То ужасное, что когда-то с ним произошло, случилось быстро, и последствия были необратимы.

— Итак, — ухмыльнулся Лефевр, — кто у нас хочет быть бельгийцем?

— Я. — Это он так пытается шутить? — Я заплатил капитану Белугину двести сорок тысяч долларов. Этого должно хватить на гражданство для меня и на рабочую визу для моего слуги. Все должно быть в порядке.

— Гм-м, — вымолвил бельгиец, подняв руку, которая сразу же бессильно упала. — Все хотят быть бельгийцами. А вот я не хочу быть бельгийцем — нет, сэр. Я хочу быть мексиканским сторонником Сапаты или черногорцем — в общем, кем-нибудь диким. — Зевнув, он почесал идеально белую переносицу. Я заметил, что у его ног лежат разбитые солнечные очки.

Миша, младший менеджер «Макдоналдса», вернулся с бутылкой водки «Флагман» и бумажным стаканчиком. Наполнив стаканчик, он осторожно наклонил Лефевру голову и влил дипломату в рот водку. Тот слегка захлебнулся, но основная часть алкоголя попала в организм, отчего загар быстро сделался красноватым.

— Кто вы такой? — спросил меня Лефевр, позволяя Мише вытереть себе лицо бумажной салфеткой с логотипом «Макдоналдса». — Что вы делаете?

— Я филантроп, — ответил я. — Занимаюсь благотворительным фондом под названием «Мишины дети».

— Вы что-то вроде педофила?

— Что? — вскричал я. — Как вы можете! Это просто ужасно! Всю свою жизнь я хотел помогать детям.

— Я просто подумал, потому что вы такой толстый…

— Прекратите меня оскорблять. Я знаю свои права.

— Вы еще не бельгиец, мой друг, — заметил он. — Я просто шучу. У нас в Бельгии проблема с педофилией. Большой скандал. Подразумеваются даже люди из правительства и полиции.

— Подозреваются, — поправил я его.

— Я подумал, вам нужно знать побольше о вашей новой стране, прежде чем вы примете гражданство. Вы хотите что-нибудь еще узнать?

Я поразмыслил над теми вещами, которые мне хотелось бы узнать о Бельгии. Их было немного.

— У вас эта королева Беатрикс, да? — спросил я.

— Нет, это в Голландии.

— И у вас постыдная история в Конго. Ваш Леопольд был чудовищем.

— Теперь он и ваш Леопольд, Вайнберг. Наш Леопольд. — Лефевр достал из-под матраса официальный конверт и попытался бросить в мою сторону, но конверт полетел в противоположном направлении и приземлился на контейнер для мусора. Миша номер два подобрал его и отдал мне.

Я попытался засунуть внутрь свою ручищу, но тщетно. Разорвав конверт, я извлек темно-красный бельгийский паспорт.

Я раскрыл его. Под бледной голограммой, изображавшей, как мне представилось, бельгийский королевский дворец, я увидел копию своей фотографии из ежегодника Эксидентал-колледжа. На ней я был двадцатидвухлетним толстяком, уже с двойным подбородком.

— За дальнейшей информацией о Бельгии обратитесь на сайт www.belgium.be, — посоветовал Лефевр. — У них есть также информация на английском. Вам нужно хотя бы знать фамилию нынешнего премьер-министра. Иногда об этом спрашивают в Иммиграционной службе.

— Он выглядит таким настоящим, — заметил я.

— Он и есть настоящий, — сказал дипломат. — Согласно официальным документам, вы стали гражданином Бельгии в Шарлеруа прошлым летом. Вам, иммигранту из России, было предоставлено политическое убежище. Вы были сторонником чеченцев или что-то в этом роде. Еврейский сторонник чеченцев — вот вы кто.

Я прижал паспорт к носу, надеясь почувствовать запах Европы — вино, сыр, шоколад, мидии, — запах Бельгии, столь отличный от запаха картошки фри в «Макдоналдсе». Но я ощущал лишь свое собственное благоухание — жаркий день, усталое тело, надежда, смешанная с осетриной.

— Он очень хороший, — сказал я.

— Нет, он не очень хороший, — возразил Лефевр.

— Ну что же, он очень хороший для меня. — Я пытался сохранять позитивный настрой, как это все время делают в Штатах.

Дипломат улыбнулся. Он сделал жест Мише номер два, чтобы тот опрокинул ему в рот водку из бумажного стаканчика. Между глотками он начал петь гимн моей новой родины:

При каждом французском слове он, пристально глядя прямо в мои красивые голубые глаза, гримасничал, гоготал и заставлял меня почувствовать все мои ошибки, которые, как мне было известно, я мог совершить. Я стоял и слушал. Затем сказал:

— Знаете ли, мистер Лефевр…

— Гм-м, — произнес он. — Что я знаю?

— Все причиняют боль.

Дипломат скривил свои красивые губы, впервые за все время удивившись.

— Кто причиняет боль? — осведомился он. — О чем вы говорите?

— Все причиняют боль, — ответил я. Несмотря на проблемы, связанные с моим весом, я опустился на землю и протянул руку, чтобы взять из его руки стаканчик с водкой. Наши руки соприкоснулись, и рука у него была такой же потной и вульгарной, как и моя. Я взял стаканчик и вылил немного водки на мой новый паспорт.

— Что вы делаете? — закричал дипломат — Это же паспорт Евросоюза!

— Когда в России заканчивают университет то льют водку на диплом — на счастье.

— Да, но это же паспорт Европейского Союза! — повторил дипломат, снова опрокидываясь на матрас. — Вы заплатили за него сотни тысяч долларов. Вы же не хотите, чтобы от него пахло водкой.

— Я могу поступать, как мне угодно! — заорал я в гневе, и словно в ответ у меня за спиной послышался звон бьющейся посуды и лязганье ножей и вилок. Мы взглянули в сторону «Макдоналдса» в недоумении: ведь в ресторане была только пластмассовая посуда и бумажные стаканчики.

— Что там делают эти идиоты? — спросил Лефевр.

В «Макдоналдсе» вопили несколько женщин с очень пронзительными голосами. Почти сразу же к ним присоединился какой-то странный шум, доносившийся, по-видимому, снизу, с Террасы Сево. Казалось, вокруг нас зазвучал сам жаркий летний воздух.

— Дерьмо, — выругался Лефевр, когда бешено задрожали пластиковые цистерны с мусором — насколько я мог судить, на них вряд ли могли так воздействовать женские крики. — О, мать мою так!

Из «Макдоналдса» выбежал Сакха, который держал в трясущихся руках остатки чизбургера: его оранжевый галстук был испачкан кетчупом. Он попытался заговорить, но мог лишь бессвязно что-то лепетать, брызгая слюной. Мише, младшему менеджеру «Макдоналдса», пришлось прояснить для нас ситуацию.

— Самолет Георгия Канука только что сбили повстанцы сево, — сказал он.