Глава 12
ВСЕМУ ЕСТЬ ПРЕДЕЛ

Два часа спустя Любины слуги уснули, совсем как их хозяйка, — только за дверью ее спальни. Их уши были прижаты к двери, даже в своем вечернем оцепенении они прислушивались к тому, как скрипит наша кровать.

— Мерзавцы! — прошипел я, стоя над ними, спящими вповалку. — Вам нравится слушать, как трахается ваша хозяйка? Черт бы вас побрал! Итак, довольно. Всему есть предел, разве вы не знаете?

На Английской набережной Тимофей и мой шофер, Мамудов, сидели на капоте «лендровера», попивая водку, слушая по радио матч «Зенит» — «Спартак» и стискивая друг друга в пьяных объятиях.

— Хелло, джентльмены! — закричал я им по-английски. — Хотите кое-что услышать? Тогда я вам скажу! Всему есть предел!

И я пошел по набережной, как надменная трансвеститская сука, размахивая руками и покачивая бедрами. Я прошел мимо Медного всадника — статуи кудрявого Петра Великого, взбирающегося на крутую скалу, мчащегося галопом на север, покидая разрушенный город, который он основал на финских берегах, и оставляя тем из нас, у кого нет визы Евросоюза, только кончик хвоста своей толстой бронзовой кобылы.

— Всему есть предел! — заорал я свадьбе, позировавшей у подножия памятника Петру. Это были двадцатилетние ребята с тощими задами, которые не могли осознать ужас и пустоту своей дальнейшей жизни.

— Ура, незнакомец! — закричали мне в ответ, подняв вверх бутылки с водкой, новобрачные — такие же пьяные, как все гости и родня.

Одна из их бабушек караулила свадебную машину — помятую «Ладу» с голубыми и белыми лентами.

— Я тоже всегда так думала, — поведала она мне со счастливым видом, демонстрируя в улыбке свои два зуба. — Что всему есть предел. Но каждый новый год показывает, что я была не права.

— Возрадуйтесь, бабушка! — воскликнул я. — Вскоре все изменится. Предел будет! Всему!

— Да, предел — или лагеря, — сказала бабушка. — Но в любом случае я счастлива.

Тимофей и Мамудов уже следовали за мной в «лендровере», и Тимофей, высунувшись в окошко, вопил:

— Вернитесь, молодой хозяин! Все будет хорошо! Мы поедем в Американскую клинику. Сегодня дежурит ваш любимый доктор Егоров. Только что поступила новая партия «Селекса».

Я повернулся, подняв в воздух гигантский кулак.

— Разве ты не признаешь, дорогой Тимофей, что всему есть предел? — закричал я. — Что я не просто какое-то образованное, европеизированное животное, которое можно пинать ногами?

— Признаю! — заорал в ответ Тимофей. — Признаю! Чего еще вы хотите?

Но я хотел еще. О, я всегда хотел еще чего-то. Я шагал по набережной, пока не добрался до зеленого Зимнего дворца, разукрашенного, как торт. Тут я остановился и вдохнул запах дешевого бензина и горячего гудрона — этот тяжелый запах метрополиса третьего мира, который занесло на пять тысяч километров к северу. Однако тут не хватало густого аромата жареной козлятины и медовых пирожков.

Даже зловоние бедности у нас не такое, как надо.

Свернув на Дворцовый мост, я отсчитал три фонарных столба до того места, где был убит мой отец. Там ничего не было. Просто пробка, в которой застряли старые «Лады»; в хвосте стоял одинокий «лендровер».

— Батюшка, вернитесь! — доносился до меня призыв Тимофея. — Вам незачем волноваться! У нас в машине «Ативан». «Ативан»!

Я уселся на асфальт возле третьего фонарного столба. Крепости, купола и шпили города предназначались либо для кого-то меньше меня, либо для кого-то больше меня. Но поймите меня: я искал что-то среднее. Я искал нормальную жизнь.

— Всему есть предел, — сказал я проезжавшим мимо «Ладам» и их изможденным пассажирам. — Всему есть предел, — прошептал я подростку, корчившемуся в карете «скорой помощи», неисправная сирена которой издавала какой-то пронзительный птичий крик — она звучала скорее похоронно, нежели предостерегающе.

Тимофей вышел из машины и теперь бежал ко мне с пузырьком лекарства в каждой руке. Я вынул мобильник и набрал номер Алеши-Боба. Был вечер понедельника, и я знал, что услышу на другом конце мешанину звуков «Клуба 69».

— Да! — закричал Алеша, перекрывая шум.

«Клуб 69» — это клуб геев, однако все, кто может себе позволить входную плату три доллара, появляются там в течение недели. Если отставить в сторону гомосексуализм, то это самое нормальное место в России — здесь не встретишь ни дебильных головорезов в кожаных прикидах, ни скинхедов в черном — только дружелюбные геи и богатые домохозяйки, которые их любят. Этот клуб заставляет вспомнить популярную фразу, которой обмениваются американские эмигранты: «цивилизованное общество».

Алеша-Боб и его Светлана сидели под статуей Адониса, наблюдая, как капитан подводной лодки пытается продать свою молодую команду группе немецких туристов-геев. Семнадцатилетние мальчишки неловко старались прикрыть свою наготу, в то время как пьяный капитан рычал на них, приказывая показать свой драгоценный товар и «встряхнуть его, как мокрая собака». Полагаю, и цивилизованному обществу есть свой предел.

— Мне нужно уехать из России, — сказал я Алеше-Бобу. — Всему есть предел.

— Да, чудесно, — ответил Алеша-Боб. — Но почему именно сейчас?

Я представил свое будущее с Любой. Покупка мебели в Москве, в ИКЕА. Любовь под оранжевым одеялом, когда она будет называть меня «папочкой». Ужин под огромным портретом моего отца, написанным маслом; обед под осуждающим взглядом Папы, глядящим на меня с черно-белой фотографии. И наконец, двое богатых и несчастных детей: пятилетний мальчик в гангстерском костюме от «Дольче и Габбана» и его младшая сестричка в прикиде из кожи аллигатора. А вокруг нас — хихикающие слуги, распадающаяся инфраструктура, хнычущие бабушки… Россия, Россия, Россия…

Но как же мне все это объяснить Алеше-Бобу? Санкт-Ленинбург — его площадка для игр. Его сбывшаяся пьяная мечта.

— Ты удираешь, потому что сегодня трахнул Любу? — спросила Светлана.

— Это правда? — заинтересовался Алеша-Боб. — Ты поимел старушку Бориса Вайнберга?

— Нет, ты видишь, в каком городе мы живем? — воскликнул я. — Я поимел ее всего три часа назад. Нам не следует давать слугам мобильники. Вероятно, сейчас об этом уже сплетничают в Интернете.

— Я согласна с тобой, Миша, — заявила Светлана. — Тебе следует уехать. Я все время твержу этому идиоту, — она указала на Алешу-Боба, — что нам тоже нужно отсюда выбираться. В Бостонском университете есть годичная программа по пиару на степень магистра. У них есть лаборатория, где можно пройти практику в качестве администратора местных неприбыльных предприятий. Я могла бы поработать с Бостонским балетом! Я могла бы продемонстрировать свое образование и ум и заработать на жизнь респектабельным способом. Я бы показала этим американцам, что не все русские женщины — шлюхи.

— Ты только ее послушай, — обратился ко мне Алеша-Боб. — Бостонский балет. А чем тебе нехорош наш Кировский театр? Он был достаточно хорош для Барышникова, нет?

— Ты просто хочешь прожить здесь всю жизнь, Алеша, — сказала Света, — потому что в Америке ты — никто.

— Шш-ш! Смотрите-ка, кто здесь, — прервал ее Алеша-Боб. — Убийца.

Капитан Белугин, отирая вспотевшее лицо рукавом зеленой рубашки от «Армани», трусцой направился к нашему столику. Он выглядел старше, чем на похоронах Папы, и уши его свисали как капустные листья.

— Алле, братья, — сказал он, рухнув на стул. — Света, как вы поживаете, красотка? Ну, мы все, как я вину, любители «Клуба 69». И что с того? Нет ничего плохого в том, чтобы быть голубым. Иногда мне нравится какой-нибудь мальчик. Они менее волосатые, чем моя жена. И более женственные. Эй, Сережа! — Он помахал юному херувиму, наливавшему водку из какого-то помойного ведра. — Неси-ка его сюда, дружок.

— Ну, мой Алеша не педераст, — заявила Светлана. — Он просто ходит в «Клуб 69» из-за здешней атмосферы. И ради контактов.

— Привет, Сережа, — приветствовал я дружелюбного парня. — Как жизнь?

— Сережа — номер один, настоящая любовь навеки, я создан для тебя, — сказал Сережа по-английски, профессиональным жестом послав мне воздушный поцелуй.

— Сережа уезжает в Таиланд с богатым шведом, — сообщил капитан Белугин, а Сережа застенчиво нам улыбнулся, как мартышка-альбинос. Он налил нам водки с помощью мензурки — по сто грамм каждому. — Остерегайся там тараканов, — посоветовал ему Белугин. — Они вот такие… — Он раскинул руки, продемонстрировав нам пятна пота под мышками.

Вильнув на прощанье задом, Сережа нас покинул.

— Хороший мальчик, — заметил Белугин. — Мы могли бы использовать его в органах. Они тут такие чистенькие. Гигиена. Мораль начинается с гигиены. Вы только посмотрите на немцев. — Мы взглянули на группу немецких туристов, которые были средних лет. Они швыряли немецкие марки в наших юных соотечественников, приобщая нас к цивилизации. Снизу донеслись оглушительные приветственные возгласы: на первом этаже начиналось шоу. Педики при всех советских регалиях орали пионерские песни нашей юности. Я нашел, что это шоу определенно ностальгическое.

— Хотелось бы мне покинуть эту глупую страну, как Сережа, — сказал я.

— А почему вы не можете это сделать? — спросил Белугин.

— Американцы не дадут мне визу, потому что, как они говорят, мой папа убил того парня из Оклахомы. А Евросоюз тоже не впустит никого из Вайнбергов.

— Ах! — воскликнул Белугин. — Почему вы хотите уехать на Запад, молодой человек? Все изменится для нашего народа, вы только подождите.

Через каких-нибудь пятьдесят лет, уверяю вас, жизнь здесь станет даже лучше, чем в Югославии. Вы знаете, Миша, я был в Европе. Улицы там чище, но нет русской души. Вы знаете, о чем я говорю? Вы можете просто сидеть с человеком в Копенгагене и смотреть ему в глаза над стаканом с выпивкой, и вдруг — раз! — вы уже братья навек.

— Пожалуйста, — сказал я. — Я хочу… я хочу…

— Ну конечно вы хотите, — согласился капитан. — Что за молодой человек вы были бы, если б не хотели? Я вас вполне понимаю. Мы, старики, тоже когда-то были молодыми, не забывайте!

— Да, — подтвердил я, следуя его логике. — Я молод. Поэтому я хочу.

— Тогда позвольте мне вам помочь, Миша. Видите ли, я родом из Республики Абсурдсвани, страны масла и винограда. Абсурдистан, как нам нравится называть наш край. Во мне русская кровь, но я также знаю обычаи бесчестного народа свани — этих южных черножопых, этих кавказских кретинов. Итак, один из моих друзей в городе Свани — советник бельгийского посольства. Весьма образованный и благопристойный европеец. Вот я и подумал: а не мог бы он за небольшую сумму устроить вам гражданство во фламандском королевстве?..

— Похоже, это разумная идея, — одобрил Алеша-Боб. — Как ты считаешь, Миша? Если ты получишь бельгийский паспорт, то сможешь путешествовать по всему континенту.

— Может быть, Руанна приедет ко мне жить, — сказал я. — Может быть, я смогу увести ее у Джерри Штейнфарба. В Бельгии полно шоколада, верно?

— Мы могли бы полететь в Абсурдистан на следующей неделе, — предложил Алеша-Боб. — Мне принадлежит там филиал «Эксесс Голливуд». В понедельник есть прямой рейс «Аэрофлота» в Абсурдистан.

— Я не летаю «Аэрофлотом», — возразил я своему другу. — Я пока что не хочу умирать. Мы полетим самолетом Австрийских авиалиний через Вену. Я заплачу за все.

Я уже представлял себе, как сижу в шикарном бельгийском кафе, наблюдая, как мультикультурная женщина ест сосиску. Случается ли такое в Брюсселе? В Нью-Йорке такое частенько случалось.

— Итак, Белугин, — обратился Алеша-Боб к капитану. — Во сколько обойдется Мише бельгийский паспорт?

— Сколько это будет стоить? Нисколько, нисколько. — Капитан Белугин отмахнулся от этого вопроса рукой. — Ну, почти нисколько. Сто тысяч долларов для моего бельгийского друга и сто тысяч для меня — в качестве комиссионных.

— Я хочу взять с собой слугу, — сказал я. — Мне нужна бельгийская рабочая виза для Тимофея.

— Ты берешь своего слугу? — переспросил Алеша-Боб. — Ты настоящий европеец, граф Вайнберг.

— Иди на khui, — ответил я. — Мне бы хотелось увидеть, как ты стираешь свои собственные носки, — как я когда-то стирал свои в Нью-Йорке вместе с моей любимой девушкой из рабочего класса.

— Мальчики, — остановил нас капитан Белугин, — нет ничего проще рабочей визы. Еще двадцать тысяч мне и двадцать тысяч месье Лефевру из бельгийского посольства. Вы сразу же подружитесь с Жан-Мишелем. Он любит сбивать местных жителей своим «пежо».

— Переведены ли деньги Олега Лося на Мишины офшорные счета? — спросил Алеша-Боб.

— У Миши около тридцати пяти миллионов долларов на Кипре, — ответил Белугин, разглядывая свои желтые ногти. Очевидно, его не слишком впечатлили остатки тщательно сбереженного состояния Любимого Папы — заброшенные фабрики, незаконно присвоенные концессии на добычу природного газа, пресловутая «ВайнБорг Эйр» (авиалиния без единого самолета, но со множеством стюардесс) и, конечно, имеющее дурную репутацию кладбище для новых русских евреев.

Честно говоря, на мой взгляд, это были небольшие деньги. Давайте-ка подсчитаем. Мне было тридцать, а, согласно официальной статистике, продолжительность жизни мужчины-россиянина составляет в среднем пятьдесят шесть лет, так что мне, вероятно, предстояло прожить еще около двадцати шести лет. Делим тридцать пять миллионов на двадцать шесть лет и получаем примерно 350 000 долларов в год. Для Европы это не так уж много, но я бы мог существовать на эти деньги. Черт побери, я жил в Нью-Йорке всего на 200 000 долларов в год, когда был молод, — правда, тогда мне не нужно было кормить слугу и я часто отказывал себе в некоторых удовольствиях (к примеру, у меня никогда не было воздушного шара с горячим воздухом или бунгало на Лонг-Айленде).

Но кого беспокоит моя бедность! Впервые за целую вечность я ощутил, как поток чистой радости омывает мою изнуренную печень и прокопченные легкие. Передо мной маячила свобода.

Я вспомнил, как вырывался в детстве из Ленинграда, каждый год отправляясь на поезде в летнюю поездку в Крым. О, благословенные воспоминания о маленьком Мише, высунувшемся из вагонного окна! Мимо проползает русский пейзаж, природа подступает к железнодорожным путям, и одинокая осина вдруг хлещет Мишу веткой по любопытной мордашке. Я всегда знал, что скоро лето, когда мама вынимала мою измятую панамку и пела мне импровизированную песенку:

Да, я устал от нее, мамочка! Я улыбнулся и икнул в стакан с водкой. Как чудесно было жить, зная, что на следующей неделе я последую в том направлении, куда скачет бронзовая кобыла Петра Великого. Я осуществлю мечту каждого образованного молодого русского. Я уеду за кордон.

— Я хочу, чтобы вы сделали вот что, — сказал капитан Белугин. — Как только вы приземлитесь в Абсурдистане, отправляйтесь в «Парк Хайятт» города Свани и поговорите с Ларри Зартарьяном, менеджером. Он все организует. Вы и оглянуться не успеете, как станете бельгийцем.

— Бельгия, — задумчиво произнесла Света. — Ты счастливый человек.

— Ты — большая космополитическая шлюха, — сказал Алеша-Боб, — но я тебя люблю.

— Вы предаете свою страну, но что поделаешь? — заметил капитан Белугин.

Я задумался над их словами и поднял тост за себя.

— Да, что тут поделаешь? — сказал я. — Всему есть предел.

Зазвенели стаканы. Мое будущее определилось. Я выпил водки и почувствовал себя облагороженным. Конечно, бросая ретроспективный взгляд, я могу сейчас сказать: я заблуждался относительно всего. Семья, дружба, совокупление, будущее, прошлое, даже настоящее, моя главная опора… даже тут я ухитрился впасть в ошибку.