Было время, когда глазеть на людей, которым при раздаче достались негодные карты-гены, считалось нормальным и социально приемлемым. Такие «капризы природы» (а именно так к ним и относились) могли быть самых разных сортов, форм и размеров. Все это были жертвы генетических отклонений, в том числе карлики и гиганты, люди, лишенные конечностей, бородатые женщины, альбиносы. Самым известным из таких людей, пожалуй, был Джозеф Меррик, получивший прозвище Человек-слон из-за массивных опухолей, обезобразивших его лицо и тело. Меррик стал знаменитостью и жил в достатке, но большинство таких людей заканчивали жизнь в фургоне странствующего цирка или ярмарочного балагана, где публика готова была платить только за то, чтобы поглазеть на них.

Люди, естественно, всегда пытались понять причины подобных несчастий. В те времена считалось, что дефекты рождения вызываются каким-то ужасным событием, из-за которого мать ребенка пострадала во время беременности. Вере в это явление, известное как материнский отпечаток (maternal impression), тысячи лет, и она отражает общее представление о том, что существует непосредственная связь между характером врожденного дефекта и характером предполагаемого потрясения у матери. Если мать случайно обожглась во время беременности, у ребенка на этом же месте может оказаться пятнышко. Волчья пасть или заячья губа возникают потому, что мать испугал прыгнувший заяц. Или беременную женщину ужаснул вид какого-нибудь калеки, и у еще не рожденного ребенка появилось то же уродство. В случае Джозефа Меррика утверждалось, что его мать напугал взбесившийся ярмарочный слон. Такие нелепые представления связаны с магическим мышлением, то есть представлением о том, что два внешне похожих явления вовсе не случайное совпадение, что между ними обязательно существует причинная связь.

Хотя на Западе от магического мышления почти полностью отказались еще в XIX в., вера в материнский отпечаток по-прежнему широко распространена во многих частях мира. В некоторых странах есть особые ритуалы, талисманы и обычаи, призванные отогнать зло и защитить ребенка в утробе. В Индии беременная женщина должна избегать общения с некоторыми людьми, к примеру с бесплодными женщинами, которые могут сглазить ее малыша. Современному человеку предположение о том, что испуг беременной женщины может навсегда оставить на ребенке какой-то след, может показаться абсурдным, но недавние результаты исследований наводят на мысль, что мы, возможно, немного поспешили отказаться от концепции материнского отпечатка — или по крайней мере от представления о чувствительности ребенка в утробе матери к травматическим внешним событиям.

В этой главе мы рассмотрим возможность того, что раннее домашнее окружение формирует не только наши знания, но и наши эмоциональные реакции, то есть темперамент. Темперамент говорит об индивидуальных различиях между людьми в эмоциональной реакции на внешние события. Одни из нас отличаются тревожностью, другие — общительностью. Некоторые более агрессивны, а другие — более робки. С самого начала дети различаются по темпераменту: одни часто плачут или легко пугаются, тогда как другие ведут себя более спокойно и незлобиво. Вообще-то по эмоциональному строю мы, как правило, похожи на родителей, что указывает на генетический вклад в это измерение личности. Однако раннее окружение тоже может повлиять на развитие темперамента — точно так же, как влияет оно на будущий выбор жизненного пути и на то, насколько хорошо человек потом адаптируется к одомашниванию.

День, когда мир замер

Я до сих пор живо помню все, как будто это было вчера. Люди, достигшие определенного возраста, наверняка вспомнят точно, где были в тот судьбоносный день 2001 г. В Великобритании сентябрьский день уже клонился к вечеру, но в Нью-Йорке стояло яркое солнечное утро. Коллеги знали, что в моем в кабинете есть телевизор, и собрались у меня следить за развитием ужасающих событий. Два самолета врезались в башни Всемирного торгового центра, и теперь из обоих небоскребов валил густой дым. Люди выпрыгивали из окон навстречу смерти. Если вы видели эти кадры, они, вероятно, навсегда запечатлелись в вашей памяти, как и в моей. На наших глазах мир необратимо менялся.

Для некоторых эти картины превратились в так называемые вспышки воспоминания — фотографические изображения сцен, залитых безжалостным светом и очень подробных — там присутствуют даже тривиальные детали, не имеющие особого смысла. Порой, когда мы переживаем что-то по-настоящему ужасное, наша память перегружается деталями. Происходит это потому, что мы настораживаемся и переходим в режим повышенного внимания, отслеживая опасность, когда гиппокамп (это хранилище для долговременных воспоминаний в форме морского конька имеется в каждой височной доле) получает сигнал от мозжечковой миндалины (структура размером с миндальный орешек, также есть в каждой височной доле, она активна, когда вы смеетесь, плачете и кричите от ужаса). Кроме того, эти структуры не позволяют вам забывать.

Переживания, которые со временем становятся воспоминаниями, зарождаются как паттерны нейронных срабатываний или следов, которые наводняют мозг. Необработанная сенсорная информация интерпретируется, представляется и наделяется смыслом. Это, в свою очередь, дополняет и изменяет уже имеющиеся у нас знания о мире, формируя воспоминания. Будут ли подробности включены в воспоминание и уложены в гиппокамп на хранение, зависит от фильтрующих механизмов, которые регулируются действием нейротрансмиттеров, вырабатываемых мозжечковой миндалиной в моменты удивления, возбуждения или радости. Нейротрансмиттеры — это молекулы, помогающие сигналу преодолеть синапсы, то есть промежутки в местах контакта нейронов. Вспышки воспоминания стимулируют мозжечковую миндалину на активизацию гиппокампа, усиливая таким образом след в памяти тех событий, которые нас сильнее всего трогают. Мир наблюдал за происходящим в бессильном шоке, и наше поколение никогда не забудет увиденного. Но даже некоторые представители следующего поколения, еще не рожденные на тот момент, получили в наследство воспоминания этого ужасного дня.

Посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР) — состояние тревожности, которое проявляется через несколько недель после травматических событий, таких как изнасилование, военное сражение или другие проявления насилия. ПТСР характеризуется неотступными снами и вспышками памяти; создается впечатление, что человека преследует прошлое. После 11 сентября 2001 г. каждый пятый житель ближайших к башням кварталов Нью-Йорка, ставший свидетелем трагедии, страдал от ПТСР. Нью-йоркский психиатр Рэчел Йегуда проследила судьбу нескольких беременных женщин из этой группы. Выяснилось, что в слюне этих женщин наблюдался ненормальный уровень кортизола — гормона, который вырабатывается организмом в виде естественной реакции на стресс. Уровень кортизола у человека, страдающего ПТСР, снижен. Гормоны и нейротрансмиттеры являются частью хитроумной сигнальной системы, при помощи которой мозг запускает различные функции. Некоторые из них имеют общее действие, другие, судя по всему, играют более специфические роли.

Сниженный уровень кортизола у матерей в состоянии хронического стресса никого не удивил; этого следовало ожидать. Неожиданным было другое: состояние их детей в утробе. Через год после теракта у младенцев, рожденных матерями с ПТСР, тоже наблюдался ненормальный уровень кортизола в сравнении с отпрысками других матерей, не видевших трагедии и не страдавших после этого данным расстройством. Пострадавшие матери передали что-то своим детям. Как сказала об этом Йегуда, детям жертв ПТСР достались «шрамы без ран».

Из опыта хорошо известно, что события раннего детства могут вызвать самые серьезные последствия на более поздних этапах жизни. Существует целая категория веществ, известных как тератогены (буквально «делатели уродов»); если мать во время беременности подвергнется их действию, у плода могут возникнуть врожденные дефекты. Различные лекарственные вещества (как запрещенные, так и разрешенные) и токсины, связанные с загрязнением окружающей среды (к примеру, радиация или ртуть), могут повредить еще не родившемуся ребенку. При этом некоторые болезни, возникающие в результате воздействия тератогенов, проявляются не сразу, а через несколько десятков лет. Мой собственный тесть умер от мезотелиомы — редкой формы рака легких, вызванной, вероятно, воздействием асбеста, имевшим место, когда ребенком он жил в Южной Африке. Токсины, проникающие в наше тело, могут воздействовать на функции клеток, но при этом никак себя не проявлять. За жизнь наши клетки успевают смениться много раз, но каждое новое их поколение может нести в себе генетическую бомбу с часовым механизмом, которая ждет лишь подходящих условий, чтобы убить нас. Физические вещества вроде асбеста из окружающей среды — очевидные кандидаты на роль ядовитых агентов, но что вы скажете о воздействии психологических токсинов? Как может реакция нашего сознания на нефизические события (скажем, на случившуюся на наших глазах трагедию) вызвать долгосрочные последствия? Как мог стресс матери после теракта 11 сентября передаться следующему поколению? Что именно могла женщина передать ребенку, которого она носила?

Джерри Каган, специалист по психологии развития из Гарварда, считает, что примерно каждый восьмой младенец рождается с темпераментом, который делает его очень раздражительным, а причиной тому — сверхреактивность его лимбической системы в ответ на раздражение. Такие дети легко пугаются и излишне бурно реагируют на внезапный шум. В состав лимбической системы, мобилизующей тело на действия, входит мозжечковая миндалина. Она запускает производство целого каскада гормонов и нейротрансмиттеров, задача которых — подготовить тело к реакции на угрозу. Реактивность лимбической системы — наследуемая черта; это значит, что она может быть передана ребенку с генами, которые он получает от родителей. В результате получаются нервные, всегда напряженные дети, которых пугает неопределенность и незнакомые ситуации. В зависимости от того, как ребенок в четырехмесячном возрасте реагирует на резкий звук, можно даже предсказать, какой характер у него будет много лет спустя. Реактивность — это как бы предрасположенность, которая делает некоторых из нас нервными и дергаными; другие же рождаются более спокойными и невозмутимыми. Так может быть, дети матерей, страдавших после 11 сентября ПТСР, родились нервными по генетическим причинам?

Йегуда считает, что нет. Она выяснила, что уровень кортизола был снижен только у тех матерей, которые на момент трагедии были на третьем триместре беременности, так что причина не может заключаться только в генах. Судя по всему, существует критический период, когда подверженность матери стрессу изменяет характер развития ребенка. Чтобы начать разбираться в том, как вообще может так быть, что материнский отпечаток ограничен некоторым окном уязвимости, нам необходимо взглянуть на примеры трудного детства и на то, как детство определяет нашу реакцию на стресс во взрослом состоянии.

Ребенок войны

Вторая мировая война разрушила мирную жизнь тысяч семей. В Европе множество детей лишились родителей и воспитывались в результате в различных учреждениях. Конечно, в целом о них заботились, тем не менее многие из них выросли социально ущербными и делинквентными подростками. Пытаясь объяснить этот факт, британский психиатр Джон Боулби выдвинул гипотезу о том, что эти дети в критической фазе развития упустили то, что он назвал привязанностью. Боулби считал, что привязанность — эволюционная адаптивная стратегия формирования надежной подпитывающей связи между матерью и ее младенцем. Этот ранний опыт не только защищает беспомощное дитя, но и обеспечивает необходимый фундамент для механизмов психологической адаптации, которые в будущем станут справляться с проблемами. Без этой надежной привязанности в самом начале жизни ребенок вырастет психологически ущербным.

Боулби вдохновила орнитологическая работа Конрада Лоренца, который показал, что у многих видов птиц между матерью и птенцами формируются тесные и прочные узы. Эта привязанность начинается с импринтинга, при котором маленькие птенцы обращают особое внимание на первый движущийся объект, который они видят в жизни, и неотступно следуют за ним. Как известно, Лоренц наглядно продемонстрировал, что можно организовать импринтинг маленьких гусят на себя, если высидеть яйца в инкубаторе и «принять» вылупившихся птенцов. В дикой природе импринтинг принципиально важен для выживания, потому что обеспечивает постоянную близость птенцов к матери-наседке; именно поэтому импринтинг происходит на первый попавшийся движущийся объект — обычно им оказывается мать. Исследование мозга гусенка выявило, что он изначально настроен следовать за объектом, имеющим определенные формы, больше, чем за остальными, и что птенцы быстро усваивают конкретные черты своей матери и научаются отличать ее от других.

Человеческие младенцы при рождении тоже обращают особое внимание на черты лиц окружающих его людей и очень быстро запоминают лицо матери. Однако у приматов, в особенности у человека, ранняя социальная привязанность оказывается не такой жесткой, как импринтинг у птиц. Если у пернатых импринтинг должен осуществляться очень быстро, то приматы могут себе позволить потратить немного больше времени на знакомство друг с другом. Еще одно важное различие между птицами и человеческими малышами состоит в том, что ребенок не начнет бегать самостоятельно по крайней мере в течение года. Если младенцу нужна мать, ему достаточно просто заплакать, и большинство матерей тут же поспешат на зов. Младенческий крик очень тяжело слышать — это один из самых мощных раздражителей для человека (именно поэтому плачущий малыш в самолете может превратить перелет в мучение для всех остальных пассажиров). Эта «биологическая сирена» гарантирует, что младенцы и матери никогда не окажутся слишком далеко друг от друга. Примерно с шестимесячного возраста малыши выказывают сильное беспокойство при физической разлуке с матерью; это состояние характеризуется слезами и стрессом, о чем свидетельствует рост уровня кортизола и у младенца, и у матери. Позже, когда они вновь соединяются, этот уровень возвращается к норме.

Со временем и мать, и дитя научаются терпимее относиться к моментам расставания, но мать тем не менее остается надежным причалом, от которого карапуз может безопасно исследовать окружающий мир. Представьте себе надежно привязанных (по Боулби) карапузов в виде игроков в бейсбол или крикет: они чувствуют себя в безопасности, когда касаются базы или находятся позади своей площадки, но испытывают все более сильную тревогу по мере того, как отходят от них дальше и дальше. Без надежной ранней привязанности, утверждал Боулби, дети никогда не научатся исследовать новые ситуации и вырабатывать соответствующие стратегии решения проблем. Они также не смогут стать в полной мере одомашненными; именно поэтому, считал он, дети, лишившиеся во время войны попечения своих родителей, выросли делинквентными подростками.

Потерянные дети

Вдохновившись работой Боулби на тему социальной привязанности и позднейших психологических нарушений, Гарри Харлоу в США решил проверить альтернативное объяснение долгосрочных последствий трудного детства. Может быть, за детьми в сиротских заведениях просто плохо смотрели или недостаточно кормили их. Если обеспечить их пищей и теплом, все будет в порядке. Чтобы проверить это предположение, он провел печально знаменитую серию исследований, в ходе которых выращивал макак-резусов в изоляции в течение разных промежутков времени. Обезьяньих малышей хорошо кормили и содержали в теплых безопасных условиях, но в одиночестве. Такая социальная изоляция имела глубочайшие последствия для их развития. Обезьяны, у которых в младенчестве не было никаких социальных контактов, во взрослом возрасте демонстрировали различные варианты ненормального поведения. Они непроизвольно раскачивались вперед и назад, кусали себя, а когда их наконец знакомили с другими обезьянами, всячески избегали общения с ними. Когда самки из этой группы достигли половой зрелости, они подверглись искусственному оплодотворению и стали мамами, но это не помогло: они игнорировали, отвергали, а иногда даже убивали своих малышей.

Харлоу выяснил, что главное здесь даже не количество времени, которое животные провели в одиночестве, а возраст, в котором это происходило. Те, кто родился в изоляции, подвергались серьезной опасности, если проводили больше шести первых месяцев без общества матери. В отличие от них обезьяны, которые подверглись изоляции лишь после полугода нормального материнского воспитания, не переходили к ненормальному поведению. Это указывало на то, что первые шесть месяцев жизни обезьяны представляют собой особенно чувствительный период. Боулби первоначально считал, что главной причиной привязанности было обеспечить удовлетворение биологических потребностей в пище, безопасности и тепле, но Харлоу доказал, что Боулби был прав лишь отчасти: помимо всего прочего, обезьяны с самого начала нуждались в социальном взаимодействии.

Оказывается, социальное развитие человека, как и обезьяны, определяется аналогичным чувствительным периодом социализации. Еще в 1990 г., вслед за падением диктаторского режима Николае Чаушеску, мир узнал о тысячах брошенных в приютах румынских детей. Чаушеску запретил аборты в надежде принудить женщин больше рожать, увеличивая тем самым сокращающееся население Румынии. Проблема в том, что семьи, будучи не в состоянии воспитывать этих детей, отдавали их в приюты.

В среднем в приюте один воспитатель приходился на 30 малышей, так что социальных контактов там было немного, а объятий и близости, которые можно увидеть в любой нормальной любящей семье, не было вовсе. Младенцев кормили из бутылочек, привязанных к люлькам, они лежали в собственных экскрементах, а когда запах становился невыносимым, их просто поливали холодной водой из шланга. Детей спасли, и многие из них попали в хорошие приемные семьи на Западе. Британский психиатр сэр Майкл Руттер исследовал чуть больше ста таких сирот в возрасте до двух лет, чтобы посмотреть, как ранние переживания повлияли на их развитие.

По прибытии в новые семьи все малыши были истощены и показывали плохие результаты в психологических тестах на ментальное благополучие и социальные навыки. Этого следовало ожидать. Со временем они в основном нагнали других приемных детей того же возраста, не имевших за плечами опыта румынских приютов. К четырем годам отставание было практически ликвидировано. Коэффициент интеллекта у них по-прежнему был ниже среднего по сравнению с другими четырехлетками, но, как и следовало ожидать, находился в пределах нормы. Однако вскоре стало очевидно, что не все вернулось на круги своя.

Дети, проведшие в приютах больше шести месяцев, никак не могли догнать своих сверстников. Полностью восстановились только те, кто был спасен в возрасте до полугода. Всех детей проверили еще несколько раз, в возрасте шести, одиннадцати и пятнадцати лет. Опять же, в целом они показали результат лучше ожидаемого с учетом ужасного начала жизни, которое выпало на их долю, но со временем стали появляться и проблемы. Те, кто пробыл в приюте дольше всего, начинали проявлять тревожность и гиперактивность и испытывали сложности с выстраиванием отношений. В точности как у обезьян Харлоу, социальные взаимодействия в течение первого года жизни оказались принципиально важны для нормального развития. Чтобы понять, что такого значимого в том, чтобы в это время рядом был кто-то, кто заботился бы о тебе, а не просто обеспечивал пищу и тепло, нам придется разобраться в том, что, собственно, расстраивает младенцев.

Почему незнание вызывает стресс

Приходилось ли вам когда-нибудь ждать важного звонка? Это может быть результат экзамена, решение о приеме на работу или, куда хуже, новости из больницы. Причина того, что ожидание важных сведений порождает тревогу, заключается в том, что мозг — это детектор паттернов, настроенный в процессе эволюции на поиск жизненных закономерностей; поэтому ситуация, когда он не в состоянии предсказать ближайшие события, сильно его расстраивает. Мы можем собраться и внутренне подготовиться к важным событиям, но ждать и поддерживать себя в состоянии готовности длительное время очень тяжело. Высокий уровень возбуждения порождает стресс. Так армия, оказавшись перед лицом угрозы, переходит в состояние боевой готовности. Когда угроза максимальна, уровень готовности тоже максимален. Именно поэтому мы вздрагиваем от малейшего звука — мы предельно сконцентрированы. И пока мы не опустим свои щиты, расслабиться не получится.

С одной стороны, мы, как правило, не имеем дела с реальной угрозой; тем не менее неопределенность и наличие потенциальной опасности делает ситуацию напряженной. По существу, человеческий мозг не слишком хорош в работе со случайными событиями, и мы стараемся всюду видеть структуру и порядок. Именно поэтому, оказавшись поздно вечером в лесу или в старом пустом доме, мы каждый случайный звук воспринимаем как угрозу. Взрослые люди начинают различать закономерности в фоновом шуме, если лишить их способности контролировать результат или напомнить о временах, когда они были беспомощными.

Вообще, недостаток контроля над ситуацией не только сложно переносится психологически, но и влияет на телесные реакции. Снижается даже болевая выносливость. Взрослый человек способен выдержать гораздо более болезненный электрический удар, если будет думать, что может остановить испытание в любой момент, по сравнению с тем, кто считает, что от него ничего не зависит. Вера в то, что при желании боль можно прекратить в любой момент, гарантирует, что вы сможете вытерпеть больше. А вот при столкновении с непредсказуемым и неподконтрольным шоком и животные, и люди заболевают — и психологически, и физиологически.

Потребность в контроле и определенности присутствует в человеке с самого начала. Младенцы предпочитают регулярность и предсказуемость — и вздрагивают от внезапных звуков, световых вспышек или движений. Существует даже рефлекс, управляемый стволовой частью мозга — самой примитивной его частью, контролирующей жизненные функции, — и известный как рефлекс испуга, резко, одним толчком переводящий ребенка в состояние повышенного внимания. Если новорожденный не вздрагивает, то может оказаться, что его нервная система не в порядке. Потребность в предсказуемости образует основу обусловленного поведения, в процессе которого младенец начинает узнавать, как он синхронизирован с окружающими. Подобная чувствительность к внешним событиям означает, что домашняя обстановка вокруг младенца должна быть предсказуемой и безопасной — об этом следует позаботиться близким.

Младенцы счастливы, когда все вокруг ожидаемо и обусловлено, но у этого есть и отрицательная сторона: встреча с непредсказуемыми или необусловленными событиями для них стресс, особенно если эти события связаны с мамой. Если мама подавлена, то эмоции у нее нередко притупляются, а взаимодействие с малышом качественно ухудшается. Иногда подавленная мать, наоборот, компенсирует свою грусть и тоску излишне оживленным общением; для младенца это тоже может стать стрессом, поскольку такая форма общения не обусловлена собственными усилиями малыша к коммуникации. Ранний опыт такого рода, когда не удовлетворяются потребности младенца в обусловленных реакциях, может привести много лет спустя к социальным и когнитивным проблемам.

Другие люди рядом обеспечивают уверенность в этом нестабильном мире. Стресс от неопределенности снижается, если рядом есть взрослый, так что нашему мозгу идет на пользу не только мудрость окружающих, но и само их присутствие. Как говорится, беду можно разделить с другом, а две головы лучше, чем одна. Если вдуматься, мир полон сюрпризов для малыша, и развитие обязательно должно включать в себя умение определить, что произойдет дальше. С накоплением знаний и опыта мир становится более предсказуемым. Это понимание приходит не сразу, а до того защиту и надежность обеспечивают взрослые. Именно поэтому любая неопределенность вызывает громкий плач младенца: так он сигнализирует взрослому, что требуется его вмешательство.

В комплексе все эти исследования указывают на то, что самое раннее окружение очень много значит для развития детеныша обезьяны или человека и может иметь долговременные последствия. Судя по всему, приматы с самого начала нуждаются в какой-то форме контактов, особенно находясь в угрожающей или социально бедной среде. Однако речь идет о депривации от отсутствия вокруг не просто других людей, а надежных других людей. Но каким образом подобная психотравмирующая среда формирует нас будущих и какую роль окружающие играют в нашей реакции на стресс?

Учимся драться или убегать

Чтобы понять, как ужасная непредсказуемая среда действует на растущий мозг, нам необходимо понять механизм нормальной реакции на стресс. Оказавшись перед лицом угрозы, мы можем встретить ее — или убежать. Это быстрый ответ типа бей-или-беги, когда мы имеем тот самый внезапный прилив эмоций, который требует максимально быстрой мобилизации и запускается деятельностью лимбической системы мозга. Такая готовность достигается с помощью так называемой гипоталамо-гипофизарно-надпочечниковой системы.

После воздействия стресса гипоталамус выпускает два гормона — кортикотропин-рилизинг-гормон (КРГ) и аргинин-вазопрессин (АДГ), стимулирующие расположенный неподалеку гипофиз на выработку адренокортикотропного гормона (АКТГ) и высвобождение его в кровоток. АКТГ действует на надпочечники — железы, расположенные далеко внизу, в брюшной полости, — и заставляет их вырабатывать адреналин, норадреналин и кортизон. Баланс адреналина и норадреналина регулирует вегетативную нервную систему (ВНС), которая, в свою очередь, повышает частоту дыхания, усиливает сердцебиение и потливость, расширяет зрачки и временно прекращает пищеварение. В конце концов, некогда жевать жвачку, если собираешься идти в бой. Если вам случалось когда-нибудь чувствовать холод и пустоту в желудке, знайте: это работала ваша ВНС. Кортизон повышает концентрацию глюкозы в крови, получая таким образом больше топлива для мышц. Все это прекрасно, если существует реальная угроза, на которую нужно немедленно реагировать. Однако реакцией типа бей-или-беги нужно пользоваться только в соответствующих ситуациях и то в меру.

Поддержание высокого уровня стресса в течение долгого времени ведет к хронической неспособности человека справляться с различными превратностями жизни. Так, если все время держать педаль газа полностью нажатой, гоняя двигатель на максимальной скорости, то рано или поздно гипоталамо-гипофизарно-надпочечниковая система не выдержит и сломается, что неизбежно повлечет за собой болезнь и повреждения вашей иммунной системы. Кроме того, хронический стресс удалось связать с такими психиатрическими расстройствами, как депрессия, причем у большинства людей, страдающих серьезной депрессией, активность гипоталамо-гипофизарно-надпочечниковой системы повышена. Так что, человек, если он хочет сохранить тело и сознание здоровыми, должен научиться регулировать свою реакцию на стресс. Частично такую регуляцию обеспечивает гиппокамп, в котором есть глюкокортикоидные рецепторы (ГР), призванные следить за уровнем глюкозы и кортизона в крови. Когда концентрация глюкозы и кортизона достигает критического уровня, гиппокамп дает сигнал гипоталамусу перекрыть гипоталамо-гипофизарно-надпочечниковый процесс — точно так же, как термостат на батарее регулирует температуру. Если термостат неисправен, дом промерзает или перегревается. Если гипоталамо-гипофизарно-надпочечниковый (ГГН) процесс нарушен, вы реагируете на стресс либо слишком вяло, либо слишком резко.

Дети, выросшие в атмосфере оскорблений и насилия, страдают не только от проявлений жестокости, но и от невозможности предсказать, когда следует ждать очередной атаки. Непредсказуемость разъедает способность преодолевать стресс, поскольку человек не в состоянии расслабиться, но должен поддерживать в себе готовность в любой момент отразить удар. Это вызывает долговременные нарушения в работе ГГН-системы и может иметь отложенные последствия, которые проявятся много лет спустя. Возможно, поэтому у людей, страдающих ПТСР, циркуляция кортизола носит ненормальный характер — их ГГН всегда настороже и не может расслабиться. В ходе исследования, напоминающего первоначальные опыты Боулби, финские ученые проследили судьбу 282 детей, эвакуированных во время Второй мировой войны, с целью проверить, как повлияла изоляция от родителей на характер их реакции на стресс несколько десятилетий спустя. У тех, кто в раннем детстве вынужден был расстаться с родителями, 60 лет спустя наблюдалась повышенная кортизоловая реактивность в стресс-тестах. Результат указывает на то, что пережитое в детстве навсегда изменило физиологию их ГГН-системы. Чем старше был ребенок на момент эвакуации, тем более устойчивой была его психика и тем меньше нарушений в работе ГГН-системы у него наблюдалось во взрослом возрасте.

Еще до рождения человека стресс может изменить функционирование его ГГН-оси. Самок макак-резусов на поздних стадиях беременности вынимали из клетки и подвергали действию непредсказуемого, громкого, вызывающего стресс шума. После рождения маленьких обезьянок оказывалось, что функция ГГН-системы нарушена не только у матери, но и у ребенка; сравнение проводилось с другими самками, не пережившими стресса во время беременности, и их детенышами. Точно так же беременные женщины, пережившие ужасное непредсказуемое событие вроде атаки на Всемирный торговый центр, когда никто не знал, что происходит, могли, сами того не желая, передать страх по наследству своим находившимся на тот момент в утробе детям.

Установлено, что после рождения долговременные последствия раннего знакомства с психотравматической домашней обстановкой изменяют реакцию ребенка на агрессию, даже когда он спит. Ученые просканировали мозг нескольких спящих младенцев в возрасте от полугода до года в аппарате фМРТ. Одновременно им проигрывали аудиозапись бессмысленных фраз, произнесенных взрослым мужчиной очень сердитым, слегка сердитым, радостным и нейтральным тоном. Несмотря на сон, дети из конфликтных семей демонстрировали более высокую реактивность на сердитый голос в передней поясной коре, хвостатом ядре, таламусе и гипоталамусе — всех участках мозга, относящихся к ГГН-системе. Их реакция на стресс уже сенсибилизирована к присутствию агрессии.

Гипоталамо-гипофизарно-надпочечниковая система изменена также у одомашненных животных. Как мы уже видели, одомашнивание изменяет и поведение, и мозг. Домашние животные менее агрессивны и реже испытывают страх, у них повышен уровень серотонина — нейротрансмиттера, связанного с просоциальной деятельностью. В нормальных условиях дикие лисята начинают бояться человека в возрасте примерно 45 дней; у них включается природный рефлекс бей-или-беги, и они уже с меньшим энтузиазмом исследуют окружающий мир. У домашних же лисят того же возраста такого страха не наблюдается, и они продолжают исследовательскую деятельность. Период социализации у прирученных лис существенно длиннее, а игровая активность затягивается до взрослого возраста.

Не надо нервничать, лучше радуйтесь!

Чтобы понять эмоции, нужно обязательно разобраться во взаимоотношениях между телом и сознанием. Одной из первых попыток сделать это стало предположение Уильяма Джеймса: эмоции возникают в результате реакции организма на неожиданный стресс. Если человек встречает медведя, у него тут же включается реакция бей-или-беги, призванная разобраться с угрозой, а страх он почувствует позже. Так и должно быть, это хорошая эволюционная стратегия — ведь в ситуации потенциальной опасности лучше сначала действовать, а потом уже задавать вопросы. Джеймс считал, что отреагировать человек должен раньше, чем у него появится время как следует обдумать ситуацию. Не стоит сидеть на месте и размышлять о том, какие чувства вы испытываете по отношению к медведю.

В современном мире большинству из нас редко приходится встречаться с медведями, но у каждого бывают ситуации, когда нужно действовать сейчас, а думать потом. Это может быть внезапный испуг, когда кто-то неожиданно выскакивает на вас из-за угла, или неожиданная угроза. Мгновенно начинается подготовка: в кровь впрыскивается адреналин, подскакивают пульс и частота дыхания. Хамское поведение на дороге — классический пример агрессии, которую предполагаемая угроза порождает прежде, чем мы успеваем оценить угрозу реальную.

Гипотеза Джеймса об эмоциях, следующих за реакцией, не учитывала ситуации, в которых тело реагирует на стрессовую ситуацию медленнее, чем идет мыслительный процесс. Кроме того, люди не всегда чувствуют изменения в организме в стрессовой ситуации. Иногда эмоции предшествуют телесным изменениям; именно поэтому мы, прежде чем покраснеть, испытываем смущение. Может быть, вы прилюдно рыгнули, огляделись вокруг — и чувствуете, как ваши щеки теплеют и наливаются краской, когда до вас доходит эмоциональный смысл произошедшего. Мысль возникла практически мгновенно, а вот на изменения в токе крови потребовалось больше времени. Так что же здесь является причиной? Бегство вызывает страх или мы убегаем именно потому, что испугались?

Верно и то и другое. В некоторых ситуациях необходимость максимально быстрой реакции перевешивает необходимость подумать (к примеру, в случае внезапного появления медведя), тогда как в других лучше обдумать ситуацию, а реагировать потом (к примеру, покраснеть). Однако в обеих ситуациях играют роль опыт и ожидания. Если нам известно, что медведь на самом деле — чучело, мы вряд ли испугаемся. Если мы опростоволосились (рыгнули) в кругу семьи, нам не так неловко.

Как явствует из приведенных примеров, существуют быстрые и медленные пути к эмоциям; какой путь мы выберем, зависит от обстоятельств и от того, как мы интерпретируем ситуацию. Кроме того, на наши эмоции сильно влияют окружающие нас люди. В классическом исследовании на тему важности социального контекста наивным испытуемым делали укол адреналина, сказав им, что это витамины, которые должны повысить качество прохождения некоего визуального теста. Все это было лишь дымовой завесой для реальной цели исследования — посмотреть, как влияют окружающие на наши эмоциональные переживания. Некоторым участникам говорили правду: что от инъекции у них будут дрожать руки, пылать лицо и участится сердцебиение. Другим называли не те симптомы: говорили, что будет слегка болеть голова и чесаться кожа.

Пока участники эксперимента сидели и ждали, их попросили заполнить анкету о настроении. Среди них сидел и экспериментатор, действовавший одним из двух способов. Он не получал инъекции адреналина, но вел себя либо негативно, жалуясь на исследование и ученых, либо позитивно, говоря, что все очень интересно и они прекрасно проводят время.

Тем временем у настоящих испытуемых адреналин активировал ГГН-систему и вызывал проявление телесных признаков, характерных для реакции бей-или-беги. Внезапно у человека появлялись соответствующие ощущения, но как он мог их интерпретировать? Те, кто был предупрежден о реальном действии адреналина, понимали все правильно («Я чувствую себя немного на взводе из-за укола»). Но те, кто не ожидал сердцебиения и дрожания рук, должны были как-то интерпретировать сигналы своего организма. Именно в этот момент поведение окружающих играло принципиальную роль. Эмоции, которые испытывал наивный участник эксперимента, зависели от поведения подсадной утки. Те, кто сидел в одной комнате с воодушевленным экспериментатором, оценивали свое настроение гораздо более позитивно по сравнению с теми, кто делил комнату с экспериментатором раздраженным. Оба участника для интерпретации собственных телесных ощущений использовали социальный контекст, то есть поведение окружающих. Так что, как бы нам ни нравился рок-концерт, футбол или отдых в парке аттракционов, наш эмоциональный опыт сильно зависит от реакции остальных.

Значение интерпретации объясняет, почему в определенных ситуациях одни из нас чувствуют тревогу, а другие — радостное возбуждение. По ходу жизни мы постепенно учимся интерпретировать ситуации на основании накапливаемого опыта. Вот почему дети, выросшие в обстановке постоянных конфликтов и проявлений агрессии, начинают воспринимать это как норму и всегда ждать чего-то подобного. Единственное, что можно наверняка предсказать в любом домашнем конфликте, — это злость. Там, где злость, там скоро будет насилие, поэтому дети, подвергавшиеся насилию в семье, как правило, раньше других замечают злость на лицах и вообще определяют лица в среднем как более злые, хотя к другим эмоциям никакой особой чувствительности не проявляют. Такая тенденция показывает, что эти дети всегда готовы к реакции бей-или-беги.

Эти знания позволяют нам менять поведение проблемных подростков. Мои коллеги по департаменту в Бристоле подготовили серию компьютерных изображений лиц, полученных путем трансформирования лиц реальных, с гаммой чувств, постепенно переходящих от радостного через нейтральное к злому. Подростки, многие из которых имели криминальный опыт и находились под наблюдением как потенциальные рецидивисты, воспринимали промежуточные эмоции как более агрессивные. Однако путем хитроумных махинаций и ложных обратных связей у половины из них экспериментаторам удалось немного снизить предрасположенность к повсеместному обнаружению злости. Иными словами, после тренинга они с гораздо большей вероятностью воспринимали промежуточные лица как радостные, а радостные как еще более радостные.

Психологам удалось сдвинуть восприятие подростков в сторону более позитивной интерпретации. Замечательно, что эффект этот оказался долгоиграющим и заметно изменил их поведение в целом. Подростки вели дневники, а оценивали их исследователи, которые ничего не знали о состоянии каждого подростка. После всего двух недель занятий те подростки, отношение которых к миру удалось изменить, были, по оценке наблюдателей, более жизнерадостными, менее агрессивными и меньше конфликтовали с окружающими.

Домашнее насилие

Нам всем с самого начала нужен рядом кто-то близкий. Именно этим императивом — иметь в жизни близкого человека — объясняется парадоксальная привязанность детей к жестоким родителям и тот факт, что насилие в семье может продолжаться очень долго. Согласно статистическим данным Британского национального общества по предотвращению жестокости к детям, опубликованным в 2012 г., каждый четвертый из нынешних молодых людей в детстве подвергался жестокому обращению. Казалось бы, человек получил в процессе эволюции мозги, чтобы избегать опасности, но, когда социальные работники, врачи или полицейские пытаются спасти жертву домашнего насилия, удалив ее из опасной среды, ребенок часто готов солгать, чтобы защитить родителей. Гарри Харлоу в своих исследованиях по воспитанию демонстрировал аналогичное явление: напуганный малыш макаки-резуса готов цепляться даже за искусственную «мать», сделанную из проволоки, тряпок и пластмассовой головы. Если экспериментатор наказывал его за привязанность неприятным дуновением ветра, малыш продолжал висеть на «маме», вцепившись изо всех сил. Как понять подобную странную любовь?

Нейробиолог Регина Салливан, изучающая нейробиологическую основу привязанности, считает, что ответ можно получить из наблюдений за крысятами. Крысы — умные животные и быстро усваивают, что может стать источником боли. Они умеют связать запах с болезненным ударом. Удивительно, но область мозга, отвечающая за страх и бегство от опасности, в присутствии матери отключается. Крысята могут связать определенный запах с опасностью, но не станут избегать его, если мать рядом; более того, они подойдут к источнику запаха, связанного с наказанием. Почему-то присутствие матери в опасных ситуациях меняет поведение, переключая его с режима бегства на режим приближения к источнику боли. Подобное мазохистское поведение объясняется тем, что узнавание чреватых болью ситуаций требует активности того, что служит у крыс аналогом гормона стресса кортикостерона, но присутствие матери отключает у маленьких крысят в гнезде этот механизм.

Вне гнезда любопытные крысята, став старше, будут проявлять осторожность и избегать опасностей, но за спокойствием и безопасностью они всегда будут возвращаться в гнездо. Эта реакция называется социальным буфером, мы наблюдаем ее и у людей, столкнувшихся со стрессовой ситуацией; присутствие близкого человека облегчает переживания. Даже фотографии любимого человека достаточно, чтобы смягчить боль. Проблема возникает, когда любимый человек одновременно является источником боли и опасности. Когда крысы возвращаются в гнездо, их кортикостероновые механизмы выключаются, и они забывают, каким чудовищем может быть их мать. Поэтому непредсказуемая обстановка вызывает стресс, но еще хуже в этом смысле перманентно вредная обстановка. Для некоторых неопределенность будущего страшнее, чем предсказуемость нынешней ситуации, даже если в ней царит жестокость; не зря говорят, что знакомый дьявол лучше незнакомого.

Ясно, что раннее столкновение с домашним насилием может оставить долгий отпечаток, но не все переносят превратности судьбы одинаково, и не у каждого в результате стресса развивается болезнь. Не каждый будет терпеть обстановку насилия. Если вспомнить представление о стрессе как о биологическом явлении, возникает вопрос: почему люди реагируют на него настолько по-разному?

Неразлучные

У меня есть набор редких открыток эры ярмарочных балаганов, которую я описывал в начале этой главы. Они завораживают меня и наглядно напоминают о том, как резко могут меняться социальные отношения и история. Одна из открыток представляет собой фотографию Дейзи и Вайолет Хилтон в детстве. Дейзи и Вайолет — две сестры-близняшки, сросшиеся бедрами. Они родились в 1908 г. в Брайтоне и сразу же были оставлены своей матерью; она решила, что такое проклятие выпало ей за то, что родила вне брака. Принимавшая сестричек акушерка удочерила Дейзи и Вайолет и вырастила их. Девушки оказались талантливыми музыкантами; они прославились и даже снялись в нескольких фильмах, самый известный из которых — печально знаменитая кинокартина «Уродцы» Тода Броунинга (1932 г.).

Идентичные (однояйцевые) близнецы получаются, когда оплодотворенная яйцеклетка вскоре после зачатия делится на две. В редких случаях соединенных близнецов процесс деления остается незавершенным. Однояйцевые близнецы имеют одинаковый набор генов, тогда как разнояйцевые близнецы развиваются из двух отдельно оплодотворенных яйцеклеток, так что генотип у них совпадает только наполовину. Как Траляля и Труляля в «Алисе в Зазеркалье», однояйцевые близнецы выглядят одинаково, ведут себя одинаково, и нередко им даже приходят в голову одинаковые мысли. Существует поверье, что такие близнецы телепатически связаны между собой и читают мысли друг друга.

Исследование близнецов важно для понимания роли генов и среды в формировании пути развития человека. Подобно Дейзи и Вайолет, близнецов иногда воспитывают в приемных семьях, но, в отличие от сиамских близнецов, их можно поместить в разные семьи и воспитывать раздельно. Сравнивая близнецов, одно- или разнояйцевых, воспитанных вместе или в разных семьях, можно посмотреть, насколько они похожи, а затем разобраться, какую роль в этом сыграли гены, а какую — среда.

Исследования усыновленных близнецов показывают, что однояйцевые близнецы, воспитанные по отдельности, больше похожи между собой, чем разнояйцевые близнецы, выросшие в разных семьях. Это доказывает, что некоторые аспекты личности и интеллекта наследуются. Но однояйцевые близнецы не идентичны. Дейзи и Вайолет имели заметные различия в характере и даже, как утверждается, разную сексуальную ориентацию. Одной личностью они в любом случае не были. Когда речь идет о личности и интеллекте, наследственность отвечает за сходство близнецов в лучшем случае наполовину. К этому важному моменту Джудит Рич Харрис привлекает наше внимание в книге No Two Alike. Мы настолько привыкли думать об однояйцевых близнецах как об одинаковых, что нам трудно понять, насколько разными они могут на самом деле быть. Если подумать, у Дейзи и Вайолет одинаковыми были не только гены, но и вообще все, вплоть до общего тела. Как могли они быть такими разными?

Большинство людей уверены, что главная причина различий между людьми заключается в том, что растут они в разных семьях. Несть числа советам о том, как лучше воспитывать детей, а в книжных магазинах книги на эту тему занимают целые секции. Истоком всего этого служит понятное желание каждого позаботиться о своих отпрысках и наилучшим образом подготовить их к самостоятельной жизни, а также глубоко укоренившееся представление о том, что развитием личности можно управлять. Мы все выросли в разных семьях и сформированы разным опытом; отсюда и общая вера в то, что такими, как есть, нас сделало воспитание. Обвиняя делинквентного ребенка, мы, как правило, обращаемся к его родителям. Однако Харрис много лет изучала все нюансы психологии развития и пришла к выводу: там, где речь идет о психологических результатах вроде интеллекта и личности, ни гены, ни домашнее окружение ничего не гарантируют.

По иронии судьбы большинство родителей, вероятно, не захотят этого слышать, но они должны первыми согласиться с Харрис. Любой родитель знает: как бы вы ни старались относиться к своим детям одинаково, вырастают они очень разными. Если разобраться, двое детей одних родителей, выросшие в одном доме, не намного более похожи друг на друга, чем двое случайно выбранных в той же популяции людей того же возраста. Как бы ни хотелось родителям в это верить и что бы ни писали книги по воспитанию, домашняя среда играет в развитии ребенка относительно скромную роль.

Но если среда здесь почти ни при чем, да и гены не могут отвечать за все, то чем же определяется личность? Харрис утверждает, что главной детерминантой интеллекта и характера ребенка служит влияние сверстников. Дома ребенок может вести себя так, как хочется родителям, но на площадке или в торговом центре он будет совсем другим. В разных ситуациях дети действуют и реагируют на окружающих по-разному. Вот почему дети иммигрантов, разговаривая по-английски, усваивают не акцент своих родителей, а местный диалект и говор окрестных подростков.

Теория Харрис считается спорной, поскольку идет вразрез с современными тенденциями семейного воспитания. Кроме того, она оставляет за скобками экстремальные условия румынских приютов и подавленных матерей, которые, как уже показано, влияют на развитие ребенка в долгосрочной перспективе. Более того, родители косвенно влияют на то, в какой группе сверстников окажется их ребенок, поскольку именно они выбирают место жительства и школу, которую он будет посещать. При всем том правила игры, вероятно, вновь изменятся, когда общество осознает роль вездесущих социальных сетей вроде «Фейсбука» и «Твиттера» в жизни подростков. Однако, даже если реалии жизни за сто лет изменились, это не объясняет, почему Дейзи и Вайолет, у которых были общие гены, общее тело и один круг общения, все-таки так отличались друг от друга. Возможно, дело в том, что окружающие стараются относиться к однояйцевым близнецам, даже соединенным бедрами, по-разному, чтобы различать их. Звучит правдоподобно, но самое вероятное объяснение само по себе невероятно — и здесь речь идет о роли случайных событий в развитии личности. Эта область исследований получила название эпигенетика.

Эпигенетика

Что общего имеют между собой пол рыбы-клоуна и распространение обычной простуды? Вопрос может показаться странным, но то и другое представляет собой примеры эпигенетического явления, запускаемого социальным поведением. То и другое определяется одновременно биологией и влиянием окружающих. Эпигенетика занимается изучением механизмов взаимодействия среды и генов — того, как сотрудничают природа и воспитание.

Эпигенетика дает ответы на обычные вопросы, которые время от времени возникают у каждого из нас. Рождаемся ли мы безумными, дурными или унылыми — или нашу личность определяют жизненные события? Почему наши дети такие разные, если мы стараемся относиться к ним одинаково? Без ответов на эти вопросы невозможно понять, как лучше всего строить общество, в котором мы хотели бы жить. Часто его формируют и управляют им законы и политика правительства. Ответы, которые люди предпочитают давать на эти вопросы, исходят из глубоких личных убеждений и отражают политические воззрения человека на роль личности в обществе. Однако эпигенетика предлагает новый взгляд на развитие человека, в котором биология сочетается с личным опытом.

Как мы уже отмечали, гены представляют собой цепочки ДНК-молекул, которые можно найти в каждой живой клетке; именно они командуют клетке, чем ей нужно стать. Делают они это посредством сборки белков из аминокислот, которые, в свою очередь, представляют собой комбинацию атомов углерода, водорода, кислорода и азота. В каждой клетке тела есть тысячи белков, а ДНК, регулируя производство белков, определяет, к какому типу принадлежит клетка и как она работает. Гены подобны книгам в библиотеке; они содержат информацию, которую, чтобы строить белки, необходимо прочесть или расшифровать. Белки командуют клетке стать какой-то конкретной клеткой, к примеру волосяной луковицей или нейроном. Это, конечно, очень упрощенное описание, и генетические механизмы этим не ограничиваются, но для нашего рассказа достаточно знать, что гены подобны последовательностям компьютерного кода в клетке и управляют ее деятельностью.

Гены строят человеческий организм, а человек — очень сложное животное. Каждое тело состоит из триллионов клеток, и первоначально считалось, что у человека должно быть значительное число генов, в которых могла бы храниться информация обо всех различных вариантах организации клеток тела. В 1990 г. ученые, работавшие над расшифровкой человеческого генома, начали наносить всю последовательность генов нашего вида на единую схему при помощи сложных технологий, позволяющих компьютерам читать генетические последовательности как строки кода. Очень скоро выяснилось, что первоначальные оценки в 100 тыс. генов были ошибочными. Хотя работы по проекту продолжаются до сих пор, окончательный подсчет дает для человека всего лишь 20,5 тыс. генов. Это число тоже может показаться немаленьким, но если вспомнить, что скромная плодовая мушка дрозофила имеет 15 тыс. генов, то генетическая оснащенность человека будет выглядеть даже не скромной, а попросту ничтожной. Мало того, у куда более простых созданий вроде банана или довольно-таки неприятного круглого глиста генов больше, чем у человека; наконец, наибольшее и наименьшее количество генов мы находим у возбудителей болезней, передаваемых половым путем, — у trichomonas vaginalis их 60 тыс., а у mycoplasma genitalis — 517.

Так что число генов не отражает реальной сложности организма. Причина, по которой мы настолько переоценивали количество генов в организме человека, заключается в том, что тогда роль эпигенетики еще не была до конца осознана. Более того, оказывается, что в тех немногих генах, что у нас имеются, зашифровано больше информации, чем нам может понадобиться. Судя по всему, лишь 2% генов связаны со строительством белков. Эта информация активируется только тогда, когда происходит экспрессия гена, и генетики теперь понимают, что экспрессируется лишь небольшая часть генов. Можно сказать, что экспрессия гена — исключение, а не правило. Причина в том, что гены представляют собой последовательность команд «если — то», а активирует их опыт человека. Опыт действует через множество механизмов, но, как правило, выключается ген при помощи генетического метилирования; считается, что оно играет также решающую роль в долговременных изменениях, определяющих наше развитие. Представьте себе гены как книги в библиотеке, где библиотека — это весь геном. Каждый ген можно прочесть и построить на его основе белок. Метилирование немного похоже на убирание книги в библиотеке из пределов досягаемости, чтобы инструкции по производству белков невозможно было прочесть, или на блокирование доступа к книжному шкафу.

Возможно, ДНК указывает клеткам, как они должны формироваться и организовываться, чтобы построить человеческое тело, но эти инструкции «звучат» в среде, которая производит настройку и регулирует их исполнение. К примеру, африканская бабочка bicyclus anyana бывает двух видов — яркая цветная или серая, в зависимости от того, когда она выходит из куколки, в сухой сезон или в дождливый. Гены заранее этого не знают, поэтому среда попросту включает нужные.

Иногда переключение генов происходит по социальным причинам. У многих рыб социальная среда может играть фундаментальную роль в определении того, как должны действовать гены, вплоть до изменения пола. Рыба-клоун живет социальными группами, возглавляемыми одной из самок. В мультфильме «В поисках Немо» компания Pixar не стала рассказывать зрителям, что рыба-клоун способна на транссексуальность. Когда доминантная самка в косяке умирает, главный самец меняет пол и занимает вакантное место. Или возьмем скромного кузнечика. Когда численность популяции кузнечиков достигает критической отметки, они меняют цвет, увеличиваются в размерах, собираются в стаи и становятся социально чувствительными к другим видам саранчи. Трансформация каждого отдельного кузнечика запускается количеством физических контактов с себе подобными.

Социальная среда запускает метаморфозы у множества разных видов, но есть ли доказательства того, что социальная среда аналогичным образом регулирует экспрессию генов и у человека? Разобраться в этом вопросе помогает обычная простуда. Социальная среда не только повышает нашу восприимчивость к простуде, но и влияет на то, как мы с ней боремся. Простуда чаще встречается в зимние месяцы не потому, что на улице холодно (как обычно считается), а благодаря передаче вируса от человека к человеку. Одной из причин широкого распространения вируса в зимнее время может служить тот факт, что зимой, когда на улице рано темнеет, мы чаще собираемся тесными группами, и вирус получает возможность переходить от человека к человеку. Вирусы — это маленькие кусочки ДНК, включающие 10–100 генов; они проникают в клетки и перехватывают управление производством белков, заставляя клетку выпускать копии вируса в больших количествах. По мере размножения вируса нормальное функционирование клеток, а затем и всего организма оказывается под угрозой. Однако способность вируса экспрессировать и копировать собственную ДНК регулируется реакцией нашего организма на социальный стресс.

Давно известно, что социальный стресс и изоляция действует на вирусные инфекции; именно поэтому при простуде наряду с куриным бульоном так полезны внимание и забота близких. Все это звучит как банальные доводы здравого смысла, но на самом деле эта народная мудрость отражает растущее понимание роли социальных факторов в развитии болезни. Анализ ДНК лейкоцитов, или белых кровяных телец, одиноких взрослых показал другой уровень экспрессии генов, чем в клетках неодиноких людей. Так, гены одиночек, ответственные за производство антител к инфекциям, были подавлены, а иммунный ответ, соответственно, снижен и менее эффективен. Возможно, именно этим объясняется тот факт, что одинокие люди чаще болеют. Замечательно при этом, что разница в экспрессии генов обнаруживается только у тех, кто сам ощущает себя одиноким, и не имеет отношения к реальному количеству социальных контактов. Даже самый популярный человек может чувствовать себя абсолютно одиноким в толпе, и в данном случае его ощущения важнее, чем размер круга социальных контактов.

Если социальные факторы способны регулировать экспрессию вирусных генов, то наш собственный набор из примерно 20 тыс. генов, скорее всего, тоже регулируется социальными факторами в биологически значимых масштабах. А значит, способность человека справиться с болезнью определяется не только биологическими, но и психологическими факторами.

Безумная идея Ламарка

Каковы же свидетельства эпигенетических процессов в организме человека? В конце концов, человек не может спонтанно поменять пол, когда группа остается без доминантной самки, однако критические события могут вызвать изменения в работе генов, а иногда возникшие в результате этого изменения в поведении даже передаются детям. Это поразительная, но не новая мысль. В начале XIX в. скромный французский дворянин Жан-Батист Ламарк предположил, что приобретенные в течение жизни свойства могут передаваться следующему поколению.

В поддержку этой идеи он указал на то, что сыновья кузнецов могут похвастать более крупными мышцами рук, чем сыновья ткачей, даже прежде, чем начинают принимать участие в семейном деле; Ламарк интерпретировал это как наследуемое свойство. В другом примере он предположил, что шея жирафа стала такой длинной потому, что эти животные постоянно тянутся к высоким ветвям за листьями; здесь речь идет о физическом свойстве, которое передается детенышам.

Сравните представления Ламарка с естественным отбором по Дарвину. В теории Дарвина существует два механизма изменений. Первый — это спонтанные мутации, порождающие вариативность среди членов группы. Сегодня мы понимаем, что варианты возникают благодаря генетическим процессам. Второй — действие среды, направленное на отбор тех вариантов, которые наделяют особь конкурентным преимуществом, позволяют ей оставить потомство и передать свой вариант по наследству. Постепенно, со сменой поколений, этот вариант в популяции обретает стабильность. В случае жирафов те, кто родился с мутацией, обеспечивающей шею подлиннее, более успешны в деле продолжения рода. При этом отпрыскам передается не личный опыт дотягивания до верхних листьев, а гены, увеличивающие длину шеи.

Первоначально Дарвин предположил, что длинная шея дает преимущество в смысле возможности съесть больше листьев, но оказывается, существует множество конкурирующих гипотез. Известно, однако, что механизм наследования построен не по Ламарку. Скорее длинная шея возникла как генетическая мутация, которая передавалась по наследству, тогда как жирафы с короткой шеей по какой-то причине не получали равной возможности продолжения рода. В определенный момент теория Ламарка в научных кругах была объявлена безумной, но сегодня эпигенетика проливает новый свет на его идеи. Может быть, жизненный опыт все же может повлиять на биологию следующего поколения.

В доказательствах Ламарка так много противоречий и проблем, что проще всего было бы отправить его теорию на свалку неудачных идей. Более того, теория Дарвина, утверждающая эволюцию путем естественного отбора, попросту лучше объясняет и предсказывает экспериментальные данные. И все же некоторые аспекты безумной теории Ламарка воскресли с появлением эпигенетики. Иногда события, произошедшие при жизни одного поколения, действительно могут повлиять на следующее. Эпигенетика объясняет, как сигналы внешней среды меняют активность (экспрессию) генов, не меняя при этом самой структуры ДНК. Со временем процесс естественного отбора сглаживает любое эпигенетическое влияние среды. Скорее такие эффекты связаны с переключателями, на которые «нажимают» эпигенетические процессы. Так что Ламарк, возможно, одержал победу в небольшом сражении, но Дарвин выиграл войну, объяснив, как мы передаем характеристики из поколения в поколение. Эпигенетика может даже дать ответ, почему люди, пережившие в раннем детстве травму, вырастая, сохраняют в себе эмоциональное наследие этой травмы, иногда на всю жизнь. Опять же, исследование процесса выращивания детенышей у многих поколений лабораторных крыс показало, как ранние переживания формируют связь между матерью и дочерьми.

Лизнуть крысу

Что может быть отвратительнее, чем лизнуть крысу? Для многих людей крысы — мерзкие вредители, прочно ассоциирующиеся с бедностью, болезнью и смертью. В общем-то, это несправедливо, ведь самка крысы — умное и общительное животное с сильным материнским инстинктом. Воспитывая в гнезде крысят, крыса не забывает вылизывать и ласкать их, как подобает внимательной и любящей матери. Некоторые крысы-мамы особенно сознательны и уделяют вылизыванию много времени, тогда как другие занимаются этим меньше. Согласитесь, что такую разницу в отношении к воспитанию можно найти и у любых других матерей.

Замечательно, что если забрать маленьких самочек у матери, которая не увлекается вылизыванием, и вырастить их в помете другой, более заботливой крысы, то они тоже усвоят такое отношение и в будущем станут внимательными матерями. Если сделать наоборот и вырастить самочек из помета заботливой матери в помете равнодушной, они усвоят качество приемной матери. Но, может быть, этот пример с крысами — всего лишь образец того, как крысята перенимают искусство воспитания потомства? Нет, дело не только в этом. Судя по всему, груминг и вылизывание регулируют реакцию маленьких крысят на стресс. Матери, которые не ленятся подолгу вылизывать своих малышей, растят отпрысков, которые намного лучше справляются со стрессом, чем дети не слишком усердствующих мам. Кроме того, из них вырастают намного более жизнеспособные взрослые крысы, а самочки к тому же передают эту поведенческую черту следующему поколению. Они лучше приспособлены к продолжению рода.

Этот эффект можно воспроизвести, если крысят будут выращивать люди и если в первые дни жизни они будут получать разную степень заботы. Таким образом можно будет изменить реакцию ГГН-системы малышей и, соответственно, их сопротивляемость стрессу. Груминг и вылизывание высвобождает «нейротрансмиттер благополучия» серотонин, который регулирует деятельность гена, управляющего глюкокортикоидными рецепторами (ГР) гиппокампа. Если у недополучающих заботы крысят этот ген попросту выключается, то у крысят заботливых матерей он почти никогда не метилируется. При более высоких уровнях ГР в гиппокампе крыса способна более эффективно регулировать ГГН-систему. Процесс метилирования ДНК, как правило, идет равномерно, но, если в критический период поменять местами крысят заботливых и ленивых матерей, можно обратить процесс метилирования этого гена в гиппокампе вспять. Короче говоря, груминг в самом раннем возрасте может включать и выключать гены.

Может быть, у крыс все это замечательно работает, но как насчет людей? Есть ли какие-нибудь свидетельства того, что ранние переживания внедряются в человека на биологическом уровне и сохраняются в более позднем возрасте? Вскрытие тел самоубийц показывает, что у тех, кто в раннем возрасте подвергался насилию, экспрессия ГР в гиппокампе снижена по сравнению с теми, у кого не было подобной детской травмы. Особенно невероятным это открытие делает тот факт, что такая генетическая разница возникла у этих людей не в результате последних событий, приведших в конце концов к трагедии, а в результате событий детства, которые, собственно, и заставили эти гены замолчать.

Следует отметить, что не существует одного-единственного гена, отвечающего за реакцию на стресс, да и типов стресса множество, и действуют они на разных людей по-разному. В одном исследовании подростков, родители которых жаловались на стресс в период взросления детей, изучалось метилирование генов реакции на стресс-факторы среды. Эффект материнского стресса был заметен только в том случае, если этот стресс имел место, когда ребенок был младенцем. Отцы тоже давали метилирование генов, связанных со стрессом, но только если ребенок был в этот момент постарше, в дошкольном возрасте. Гораздо загадочнее то, что этот эффект ограничивался только девочками. Уже появлялись свидетельства того, что отсутствие отца сильнее сказывается на дочерях, чем на сыновьях, но это исследование дало, по сути, первые свидетельства того, что все дело здесь в эпигенетике.

Ген воина

16 октября 2006 г. Брэдли Уолдруп сидел в своем трейлере, пил и читал Библию. Он ждал свою бывшую жену, которая должна была привезти их четверых детей к отцу на уик-энд. Когда появилась Пенни со своим нынешним приятелем Лесли Брэдшоу, между мужчинами вспыхнула ссора, и Уолдруп впал в бешенство. Он восемь раз выстрелил в Брэдшоу, а затем погнался за бывшей женой и зарубил ее мачете. Это была одна из самых кровавых сцен, какие только доводилось видеть полицейским Теннесси. Но не этот факт выделяет сие ужасное преступление из числа других, помимо чистой жестокости: это был один из первых случаев, когда адвокату преступника удалось убедить суд в том, что Уолдрупа не следует приговаривать к высшей мере из-за генетического устройства обвиняемого. Адвокат утверждал, что Брэдли Уолдруп биологически предрасположен к крайней жестокости и насилию, потому что является носителем гена воина.

Этот ген открыл в Нидерландах в 1993 г. генетик Ханс Брюннер, к которому обратилась группа голландских женщин, встревоженных тем, что мужчины в их семье склонны к вспышкам ярости и к криминальной деятельности, включая поджог, попытку изнасилования и убийство.

Женщины хотели знать, нет ли тому какого-нибудь биологического объяснения. Брюннер быстро обнаружил, что все эти люди обладают вариантом моноаминоксидазы A, или геном МАО А, расположенным в X-хромосоме. В последующие годы появилось еще немало доказательств в поддержку связи между склонностью к агрессии и низкоактивной МАО А. Этот случай так и остался бы неопределенным «синдромом Брюннера», если бы не колумнист Энн Гиббонс, окрестившая этот ген «геном воина». Название, конечно, весьма эмоциональное, но неверное, поскольку это больше ленивый ген, не способный делать свою основную работу, которая состоит в гашении активности нейротрансмиттеров.

Вскоре после открытия гена воина ученые уже искали этот биологический маркер среди отбросов общества. Наибольшими шансами на его обладание были мужчины-бандиты, носившие ножи. В одном особенно зажигательном докладе, основанном на крохотной выборке мужчин, говорилось, что у маори — аборигенов Новой Зеландии, известных своим воинственным прошлым, — этот ген имеется. Неудивительно, что такая информация вызвала бурную реакцию общества.

Одна из проблем, связанных с подобными исследованиями, состоит в том, что их основой обычно служит собственноручно заполняемая анкета, а такие анкеты редко бывают точными. В одном весьма изобретательном исследовании проверялась связь между геном воина и агрессивным поведением: мужчинам предлагалось играть в онлайн-игру, где они могли назначать другому анонимному игроку наказание (тот должен был съесть острый соус чили). На самом деле они играли против компьютера, который был запрограммирован на то, чтобы всегда выигрывать, какие бы усилия ни прилагали мужчины-участники. Те, у кого ген МАО А был малоактивен, жаждали мщения и с гораздо большей частотой назначали наказание.

Ген воина можно связать с агрессивным поведением, но, как пишет автор научно-популярных книг Эд Йонг, «ген МАО А, конечно, может влиять на наше поведение, но это вовсе не кукловод». Конечно, можно попытаться объяснить агрессивное поведение таких людей, как Брэдли Уолдруп, геном воина, но проблема в том, что его носителем является примерно каждый третий мужчина европейского происхождения, а уровень преступности и конкретно убийств в этой категории населения не так высок. Почему же остальные обладатели этого гена не устраивают на улицах кровавую баню?

Ответ может дать эпигенетика. Гены действуют не в вакууме, а в определенной среде. Человек имеет максимальные шансы на развитие антисоциальности, если он является носителем малоактивного гена МАО А и пережил в детстве насилие. Исследователи проверили более 440 новозеландцев с низкоактивным геном МАО А и выяснили, что более чем у 80% из них проявлялось антисоциальное поведение, но только в том случае, если в детстве они подвергались жестокому обращению. Только у двоих из десяти мужчин с одинаковой аномалией развивалось антисоциальное поведение, и только в том случае, если в детстве с ними плохо обращались. Лишь у двоих из десяти мужчин с одинаковой аномалией развилось антисоциальное поведение, если воспитывались дети в нормальных семьях, где редко прибегают к насилию. Это объясняет, почему не все жертвы дурного обращения начинают, повзрослев, издеваться над другими. Судя по всему, среда имеет решающее значение, когда речь идет о том, станут ли эти люди антисоциальными.

Что касается Брэдли Уолдрупа, стоило ли проявлять к нему снисходительность? Конечно, в детстве его обижали, но, вероятно, не больше, чем других мальчишек в том парке трейлеров в неблагополучном районе Теннесси. Скорее всего, примерно треть из них тоже является носителями гена. Во время преступления Уолдруп был пьян, а мы знаем, что алкоголь снижает способность человека сдерживать ярость и гнев, обусловленные лимбической системой. Но кто же должен отвечать за его действия?

Ясно одно: именно данные о гене воина убедили членов жюри признать Уолдрупа невиновным в убийстве, хотя очевидно, что они не до конца понимали природу взаимодействия гена со средой. После процесса казалось, что достаточно упомянуть присутствие гена воина и тяжелое детство, чтобы получилась хорошая защитная стратегия для суда. Однако на данные можно посмотреть и с другой стороны. Возможно, тех, кто генетически предрасположен к жестоким преступлениям, следует наказывать суровее, а не избавлять от наказания. Дело в том, что они, скорее всего, на этом не закончат и вернутся на скамью подсудимых, поэтому и средства сдерживания следует применять еще более жесткие. Ген воина и детство в обстановке насилия — факторы риска, делающие некоторых людей более склонными к агрессии, но, с другой стороны, заслуженное наказание — фактор, снижающий вероятность совершения преступления. Решения, которые мы принимаем в жизни, рождаются в результате совместного действия биологии, среды и случайных событий. Решать, что важнее, — задача общества в лице его законов и полиции, но было бы неверно считать, что на эти вопросы есть простые ответы.

Жизненный ландшафт

Конечно, это банальность, но мы часто представляем себе жизнь как путешествие по дороге с множеством развилок и поворотов. Просто задумайтесь, где вы находитесь сегодня и как туда попали. Знали ли вы десять лет назад, что окажетесь в этом месте? Хотя некоторые вещи в жизни неизменны (смерть и налоги), а некоторые весьма вероятны, многие события в ней непредсказуемы. А некоторые надолго оставляют след.

Процесс развития человека от простого многоклеточного шарика до животного, состоящего из триллионов клеток, проходит под управлением инструкций, сформированных естественным отбором в ходе эволюции и записанных в наших генах. Однако геном — не чертеж готового организма, а скорее сценарий, который может меняться в зависимости от сопутствующих событий. И это не только события вне матки, но и события, происходящие внутри разворачивающейся последовательности строительных операций; именно поэтому однояйцевые близнецы получаются разными, несмотря на одинаковый набор генов. Начинают они, возможно, с одного и того же генома, но случайные события в ходе строительства тела направляют их на разные пути. Поэтому чем старше становятся однояйцевые близнецы, тем большие различия фиксируются у них в процессе метилирования генов. Даже клонированные дрозофилы, выращенные в одной пробирке, имеют в мозгу различия, хотя и должны вроде бы быть абсолютно идентичными. Если представить себе сложность нейронных сетей и массу синапсов с гуголами связей, представляется очевидным, что никакие два мозга ни при каких обстоятельствах не могут быть совершенно одинаковыми.

Несмотря на уникальность каждого мозга, неизбежно возникающую в процессе развития, детеныши всегда больше похожи на своих родителей, чем на представителей другого вида. Значит, большая часть генетической информации должна сохраняться, но оставаться при этом достаточно гибкой, чтобы допускать индивидуальные вариации, обусловленные происходящим в ходе развития. Один из способов наглядно представить себе одновременно влияние генов и среды — подумать о жизненном путешествии в эпигенетическом ландшафте.

В 1940 г. блестящий британский энциклопедист Конрад Уоддингтон использовал метафору шарика, катящегося по долине, испещренной каналами различной глубины. На представленной далее диаграмме показаны пути развития двух индивидов (A и B), начинавших с одного и того же стартового генотипа, как в случае однояйцевых близнецов. Таким образом, эти два человека наследуют равную вероятность развития определенного фенотипа — проявления этих генов в характеристиках, которые появляются у человека в течение жизни. Однако на самом деле фенотипический результат у них может получиться разный, в зависимости от случайных событий и воздействия среды, особенно в критических точках. На каждой развилке дело может обернуться по-разному, а продолжится ли развитие, зависит от глубины долины. Некоторые каньоны, или каналы, очень глубоки, и у шарика нет иных вариантов, чем следовать по предписанной траектории; потребуются серьезные потрясения, чтобы направить его на другой путь. Это генетические характеристики, которые почти не дают вариантов в пределах вида. Другие каналы мельче, и, чтобы изменить путь шарика, достаточно небольшого возмущения. Это те аспекты развития, в которых, может быть, и есть генетический компонент, но их результат может легко измениться под действием внешних событий.

Метафора каналов Уоддингтона помогает понять, что развитие — вероятностный, а не детерминистский процесс. Большинство из нас имеет по две руки и две ноги, но это не единственный вариант. Иногда какое-нибудь драматическое событие, случившееся во время развития зародыша, приводит к появлению на свет ребенка с неполным набором конечностей (именно так происходило в 1960-х, когда беременным женщинам от утренней тошноты прописывали препарат талидомид). Другие индивидуальные различия гораздо более подвержены влиянию случайных жизненных событий, способных направить нас по иному пути. Это может происходить на любом уровне, от случайной встречи с вирусом в детстве до жизни в семье, где царит насилие.

Развернуть и полностью расшифровать сложный узор человеческого развития — устрашающая задача, и маловероятно, что ученые когда-либо смогут сделать это хотя бы для одного человека, поскольку взаимодействие биологии и среды не точно определенный, а вероятностный процесс. Попросту говоря, расклад может быть слишком уж разным. Гораздо важнее, что, как говорится, «бывают в жизни огорчения». Это достаточно лаконичный и по-научному точный способ сказать, что случайные события в период развития могут изменить результат развития непредсказуемым образом.