«Зачем нужен мозг?» На первый взгляд, глупый вопрос. Ответ очевиден. «Мозг нужен, чтобы жить», — очевидный же ответ на него, и это правда. Без мозга вы были бы мертвы. Если у кого-то «умер мозг», у него пропадают и признаки жизни (дыхание и сердцебиение) — функции, которые автоматически управляются структурами, расположенными в глубине мозга. Однако поддержание жизни — не только не единственная функция, но и не сфера единоличной ответственности мозга. Чтобы жить, вам необходимы и многие другие органы. Кроме того, существует множество безмозглых (в буквальном смысле) живых организмов, например бактерии, растения и грибы.

Если взглянуть на нашу планету поближе и внимательно рассмотреть все различные формы жизни на ней, то очень скоро станет ясно, что первоначально живые существа обзавелись в процессе эволюции мозгом ради движения, а не по какой-то другой причине. Формам жизни, которые не двигаются самостоятельно — стоят на месте, перемещаются с ветром или с океанскими течениями или даже переносятся на телах других животных или внутри них, — мозг не нужен. Более того, некоторые из них когда-то имели мозг, но позже отказались от него.

Лучшим примером такого существа может служить асцидия. В начале жизни юная асцидия — существо, похожее на головастика, — свободно плавает в океане в поисках подходящего камня, к которому можно было бы прикрепиться. У нее есть рудиментарный мозг для координации движений и даже примитивное светочувствительное пятнышко, чтобы «видеть», однако стоит ей прочно осесть на камне, как необходимость в этих сложных приспособлениях исчезает; не нужно больше никуда плыть, не нужно искать себе дом, поэтому асцидия избавляется от мозга. Зачем сохранять мозг, если он больше не нужен, — ведь пользование им обходится очень дорого?

По одной из версий, главной причиной эволюционного развития мозга была необходимость ориентироваться в окружающем мире — определять, где ты в настоящий момент находишься, помнить, где уже побывал, и решать, куда направиться далее. Мозг интерпретирует мир как энергетические паттерны, воздействующие на органы чувств; те, в свою очередь, генерируют сигналы, которые поступают в мозг, там анализируются и закладываются на хранение. По мере накопления опыта эти паттерны усваиваются, и мозг учится реагировать на раздражители более корректно, готовя себя к будущим встречам. Поднимаясь по древу жизни к животным — обладателям все более сложного мозга, мы обнаруживаем, что у них имеется значительно более обширная библиотека паттернов, что обеспечивает системе большую гибкость. У таких животных больше навыков и знаний; у них не столь ограничен выбор возможных действий, им проще справляться с потенциальными проблемами. Организмы же, лишенные способности действовать, совершенно беззащитны перед средой. Они — легкая добыча для любого хищника, они не в состоянии добывать себе пищу и уязвимы перед стихией. Некоторые существа так и проживают свою жизнь — пищей для других, но многие развили себе мозг, чтобы отвечать миру той же монетой или хотя бы иметь возможность убежать, если угроза станет слишком серьезной.

С другой стороны, человеческий мозг служит не только для решения практических проблем вроде поиска пищи или избегания опасности; кроме того, это мозг, тонко настроенный на взаимодействие с мозгами других людей. Он позволяет человеку искать себе подобных и формировать с ними социальные отношения. Многие из его специализированных операций обусловлены сложностями социальной сферы, в которой мы живем. Нам нужен мозг, «заточенный» на взаимодействие с самыми разными людьми: родными, друзьями, коллегами или случайными незнакомцами, — с которыми мы встречаемся в обычных бытовых ситуациях.

Наши предки в далеком прошлом сталкивались со случайными людьми лишь изредка, но мы в современном мире должны быть настоящими экспертами по общению. При каждой такой встрече нам нужно понять, кто этот человек, что он думает, что ему надо и как с ним сотрудничать — или не сотрудничать. Чтобы понимать других людей, нам приходится «читать» их. Эти социальные навыки многим из нас кажутся тривиальными, но именно для их реализации мозг выполняет самые сложные свои вычисления, буквально на пределе возможностей. Некоторым эти навыки вообще не даются (вспомним людей, страдающих аутизмом). Иногда их теряют в результате травмы или болезни мозга. Может быть, первоначально человеческий мозг эволюционировал, чтобы обеспечить своему носителю жизнь в потенциально опасном мире хищников, плохой погоды и ограниченных запасов пищи, но сегодня мы используем его для ориентирования в другом, столь же непредсказуемом социальном ландшафте. Человеческий мозг позволяет каждому из нас изучать других людей и учиться у них — то есть одомашниваться.

Наш мозг снабжен всеми ментальными средствами, необходимыми для совместной жизни, рождения и воспитания детей и передачи по эстафете информации о том, как стать уважаемым членом общества. Многие животные живут группами, но только человек обладает мозгом, который позволяет ему передавать знания из поколения в поколение способом, не имеющим аналогов в царстве животных. Мы можем усвоить правила поведения, необходимого, чтобы быть принятым группой. Мы можем принять моральный кодекс и определить, что такое хорошо и что такое плохо. Мы воспитываем своих детей не только для того, чтобы они дожили до половой зрелости и оставили потомство, но и для того, чтобы они могли воспользоваться коллективной мудростью предков, переданной нам в виде культуры.

Некоторые ученые считают, что наша человеческая культура — явление не уникальное. Приматолог Франс де Вааль утверждает, что другие животные тоже обладают культурой, поскольку могут учиться у других и умеют передавать свои знания следующему поколению. Среди знаменитых примеров наличия культуры у животных — африканские шимпанзе, научившиеся колоть орехи, и японские макаки, отмывающие от песка сладкие бататы, полученные от исследователей. В том и другом случае молодняк научился копировать действия старших. Совсем недавно три соседние стаи шимпанзе, живущие в одном и том же заповеднике Кот д’Ивуара, продемонстрировали уверенное применение инструментов для колки прочных орехов кула. В начале сезона, когда скорлупа орехов очень прочна, все пользуются каменными «молотками»; позже, когда орехи становятся мягче и податливее, одна из групп переходит на использование деревянных «молотков» или деревьев в качестве «наковален». Третья группа совершает этот переход быстрее. Все эти варианты поведения можно объяснить только обучением, поскольку каждой группе потенциально доступны все «орудия».

Спорить здесь, в общем-то, не о чем, животные определенно пользуются орудиями труда, но такая имитация — совсем не то же самое, что культурное наследование, которое имеет место, когда мы учим своих детей. Нет серьезных свидетельств того, что культурное обучение у животных привело к возникновению каких-то технологий, которые от поколения к поколению улучшаются, модифицируются и развиваются. Мы вернемся к этому вопросу позже, когда будем изучать, как человеческие дети не только копируют действия взрослых с орудиями при решении задачи, но и тщательно подражают ритуалам, не имеющим объективной цели; у животных ничего подобного не замечено.

Споры о наличии культуры у животных не имеют смысла, и нас скорее интересует, что может рассказать нам исследование о различиях между животными и людьми. Обратившись к социальным механизмам, которые большинство из нас воспринимают как нечто само собой разумеющееся, настолько естественными и непринужденными они кажутся, мы посмотрим, как наш мозг одомашнился в процессе эволюции; при этом мы сосредоточимся на детстве, поскольку именно в этот период закладывается фундамент одомашнивания. Но сначала нам следует рассмотреть некоторые базовые процессы, сформировавшие человеческий мозг таким, какой он есть, и обеспечившие ему способность к социализации.

Эволюция в двух словах

Единственный разумный ответ на вопрос, откуда взялся наш мозг, состоит в том, что произошло это путем эволюции при помощи естественного отбора, как описал еще в XIX в. Чарльз Дарвин. Вслед за Дарвином большинство ученых сегодня считает, что жизнь зародилась миллиарды лет назад, когда простые химические соединения в первичном бульоне каким-то образом (мы пока не знаем в точности каким) выработали у себя способность к воспроизводству. Эти первые репликаторы, из которых со временем развились более сложные структуры, и стали предшественниками жизни. Через какое-то время кластеры этих структур собрались вместе и эволюционировали в древние формы жизни — бактерии и по сей день существующие рядом с нами.

Куда ни посмотри — от океанских глубин до высочайших гор, от промерзшей тундры до раскаленной пустыни, — даже в кислотных вулканических озерах, в которых большинство животных быстро лишились бы шкуры, можно обнаружить бактерии, сумевшие приспособиться к самым экстремальным условиям, какие только можно найти на нашей планете. На протяжении всей эволюции формы жизни менялись и развивались, получая возможность выживать в самых разных условиях. Но зачем эволюционировать?

Ответ заключается в том, что эволюции не нужны причины; она просто происходит. Организмы развиваются, приспосабливаясь к тем аспектам окружающей среды, которые представляют опасность для жизни или, что еще важнее, для продолжения рода. Когда живые организмы воспроизводят себя, их отпрыски несут копии родительских генов. Гены — это химические молекулы дезоксирибонуклеиновой кислоты (ДНК); они располагаются внутри каждой живой клетки и несут закодированную информацию о том, как строить тело. Биолог Ричард Докинз в известной книге сравнил тело с простым средством передвижения для генов. С течением времени в генах спонтанно возникают мутации, в результате чего тела получаются немного разными и в репертуаре адаптационных возможностей возникают вариации. При некоторых вариациях потомство оказывается лучше приспособленным к меняющимся условиям среды. Выживший отпрыск оставляет после себя потомство, которое наследует оказавшиеся успешными характеристики; таким образом адаптация закрепляется в генетическом коде и передается будущим поколениям.

Благодаря безжалостной отбраковке наименее приспособленных особей, которую диктовал естественный отбор, древо жизни со временем разветвилось на множество побегов — расходящихся видов, число которых постоянно росло; все они постепенно эволюционировали, нарабатывая адаптационные механизмы и повышая тем самым шансы на продолжение рода. Непрерывный процесс отсева породил разнообразие сложных форм жизни, заполняющих сегодня различные экологические ниши нашей планеты — даже самые безжалостные по условиям.

Возможно, способность целенаправленно передвигать свое тело в пространстве и была первоначальной причиной появления мозга, но человек, очевидно, сложнее асцидии.

Сложность наводит на мысль о цели и задачах, тогда как эволюция — слепой процесс, движимый автоматической селекцией, то есть выбором лучших вариантов из всех, спонтанно возникающих в процессе копирования. Именно поэтому Докинз называет эволюцию «слепым часовщиком». Степень сложности, с которой устроено каждое конкретное животное, как правило, достаточна для решения проблем, с которыми ему приходится сталкиваться. Однако окружающая среда непрерывно меняется, и, чтобы не вымереть — а именно эта судьба, если разобраться, постигла большинство животных Земли, — им необходимо продолжать развиваться. По некоторым оценкам, из всех видов, существовавших на Земле с момента возникновения на ней жизни (около 3 млрд лет назад), сегодня сохранился примерно один из тысячи, или всего лишь 0,1%.

Можно спорить о конкретных подробностях и датах этой краткой истории эволюции, но с точки зрения науки происхождение видов путем естественного отбора — единственное возможное объяснение разнообразия и сложности жизни на Земле. Нравится нам это или нет, но мы связаны родственными узами со всеми остальными формами жизни — включая и обладателей мозга, и безмозглых. Однако человеческий мозг позволяет нам, как никакому другому животному на планете, обходить законы естественного отбора путем изменения окружающей среды. Эта манипуляция — продукт в основном одомашнивания человека как вида.

Цена большого мозга

Если подумать о том, что человек способен выжить во враждебных условиях открытого космоса, где присутствует смертельное излучение, но нет атмосферы, становится ясно, что мы обладаем значительным адаптивным потенциалом. Когда наши далекие предки-гоминиды только появились на планете (4–5 млн лет назад), в окружающей среде происходили стремительные перемены, поэтому для того, чтобы справиться со сложными ситуациями, требовалась немалая гибкость мозга. Наш мозг способен находить решения, позволяющие преодолеть физические ограничения наших тел; мы научились жить под водой, летать по небу, выходить в открытый космос и даже прыгать по поверхности другой планеты, не имеющей пригодной для жизни атмосферы. Однако вычислительная мощность, необходимая для решения сложных задач, дорого нам обходится.

Мозг современного взрослого человека составляет всего лишь 1/50 от полной массы тела, но потребляет до 1/5 всей его энергии. Эксплуатационные затраты на мозг в пересчете на единицу массы в восемь-десять раз выше, чем затраты на мышцы; и примерно 3/4 всей этой энергии тратится на работу специализированных клеток мозга, которые обеспечивают связи в сложнейших сетях, генерируя наши мысли и определяя поведение. Речь идет о нейронах, которые мы опишем подробнее в следующей главе. Отдельный нейрон, посылающий сигнал, потребляет столько же энергии, сколько «съедает» клетка икроножной мышцы бегуна во время марафона. Конечно, в целом во время бега мы потребляем больше энергии, но мы же не можем бегать непрерывно — а мозг не выключается никогда. Причем, несмотря на метаболическую жадность мозга, он все равно превосходит любой персональный компьютер как по сложности доступных вычислений, так и по их эффективности. Может, мы и построили вычислительную машину, способную обыграть любого чемпиона по шахматам, но нам пока далеко до разработки компьютера, который способен был бы распознать и выбрать любую из шахматных фигурок с такой же легкостью, с какой это делает обычный трехлетний ребенок. В некоторых умениях, которые представляются нам естественными, задействованы обманчиво сложные вычисления и механизмы, устройство которых на данный момент ставит наших инженеров в тупик.

Каждый вид животных на планете вырастил себе эффективно использующий энергию мозг, пригодный для решения задач в той конкретной нише окружающей среды, которую занимает данное животное. Мы, люди, развили у себя особенно крупный (по отношению к размерам нашего тела) мозг, но у нас далеко не самый крупный мозг на планете. За этим лучше обратиться к слонам. Собственно, у нас даже не самое большое отношение размеров мозга к размерам тела. У рыбы-слона (и вправду похожей на морского слоника) это отношение много больше, чем у человека. Тем не менее, несмотря на недавнее уменьшение в размерах, человеческий мозг по-прежнему в пять-семь раз крупнее, чем можно было бы ожидать для млекопитающего наших габаритов. Но почему у человека такой большой мозг? В конце концов, он не только метаболически дорог в эксплуатации, но и представляет собой значительный риск для здоровья женщины. Достаточно прогуляться по любому викторианскому кладбищу и посмотреть на количество матерей, умерших при родах в результате кровотечения или инфекции, чтобы понять, что деторождение может быть весьма опасным делом. У младенца с большим мозгом и голова большая, потому родить его сложнее. Надо сказать, что эта проблема приобрела особенно острый характер в ходе эволюции нашего вида в тот момент, когда мы начали передвигаться на двух ногах. Когда мы перешли к прямохождению и стали высоко держать головы, опасность деторождения увеличилась, но, как ни странно, эта самая опасность, возможно, привела к значительным изменениям в нашем отношении друг к другу: мы стали намного заботливее. Не исключено, что она внесла свою лепту в начало одомашнивания человека как вида.

Детеныши большинства млекопитающих встают на ноги и начинают бегать вскоре после рождения, но человеческие дети требуют постоянной заботы и внимания взрослых в течение по крайней мере пары первых лет. Мозг новорожденного тоже еще должен значительно вырасти. При рождении наш мозг вдвое больше, чем мозг шимпанзе, если учесть габариты матери, но при этом размер мозга по-прежнему составляет всего 25–30% от размеров мозга взрослого человека; большая часть этой разницы компенсируется в течение первого года жизни. Большой растущий мозг и незрелость новорожденного дали некоторым антропологам основание утверждать, что человек рождается слишком рано. По оценкам, вместо стандартных девяти месяцев человеческий зародыш должен был бы провести в утробе матери от восемнадцати до двадцати одного месяца, чтобы родиться на той же стадии зрелости мозга и поведения, что новорожденный шимпанзе. Почему человек покидает чрево так рано?

Мы не можем изучить мозг наших древних предков непосредственно, поскольку мягкие ткани мозга в земле быстро разрушаются; с другой стороны, кости черепа окаменевают, и можно оценить, какого размера мозг они когда-то вмещали. Один из первых наших предков в эволюционной ветви гоминидов появился на планете около 4 млн лет назад. Australopitecus, или «южная человекообразная обезьяна», сильно отличался от всех остальных видов человекообразных обезьян, поскольку способен был ходить прямо, на двух ногах. Мы знаем это благодаря костной структуре их окаменевших скелетов и анализу отпечатков, оставленных этими существами в мягкой глине. Самые знаменитые окаменевшие останки австралопитека получили ласковое имя Люси в честь песни «Битлз» «Люси в небе с алмазами», которую передавали по радио в тот момент, когда кости были обнаружены в Эфиопии в 1974 г. В момент смерти Люси была молодой женщиной, но ростом с современного трех- или четырехлетнего ребенка, а мозг имела как у современного новорожденного. У нее были длинные руки и загнутые пальцы, так что она, вероятно, как раз переходила от жизни на деревьях к жизни на земле. Одной из причин того, что Люси спустилась с деревьев, было изменение климата, из-за которого в Африке стало меньше джунглей и больше травянистых саванн. В саванне вы более уязвимы для хищников, да и двигаться по плоской земле легче и быстрее на двух ногах, чем на четырех, как это делают остальные приматы.

Большинству из нас кажется, что ходить на двух ногах естественно, но на самом деле это очень сложный процесс. Если хотите убедиться в этом, поговорите с любым инженером, который пробовал построить ходячего робота. В фантастических книгах и фильмах мы часто встречаем двуногих роботов, но в реальности такой способ передвижения чрезвычайно сложен и требует хитрого программирования, а также очень ровной поверхности. Дело в том, что две ноги — это всего две точки соприкосновения с землей, а это очень нестабильное положение. Попробуйте поставить рядом два карандаша, уперев их друг в друга, и вы получите некоторое представление о том, насколько это сложно. Даже большие ступни не слишком облегчают задачу. Добавьте к этому проблему координации переноса центра тяжести, необходимого, чтобы поднять одну ногу и шагнуть, а затем перенести вес обратно на нее. И так каждый раз. Неудивительно, что ходьба рассматривается как форма контролируемого непрерывного падения вперед.

Ходьба и бег — два варианта приспособления к меняющейся среде плоских травянистых равнин, но они тоже имеют свою цену. Во-первых, даже подвижный первый гоминид никак не мог обогнать саблезубого тигра или медведя; он мог только взять хищника умом, перехитрить зверя, который намного крупнее, сильнее и быстрее него. Гоминидам пришлось развить у себя мозг, не только способный координировать прямохождение, но и достаточно стратегически мыслящий, чтобы избежать опасности. Во-вторых, когда наши предки-женщины начали ходить прямо, их анатомия изменилась. Для эффективного передвижения на двух ногах расстояние между бедрами должно находиться в определенных пределах; в противном случае мы ковыляли бы как утки, а это не лучший способ догонять добычу или убегать от хищника. Так что наши предки испытывали адаптивное давление, не позволявшее их бедрам стать слишком широкими, — а это, в свою очередь, означало, что тазовая полость, то есть пространство между бедрами, не могло увеличиваться. Тазовая полость определяет размеры родового канала — а значит, и размеры головы младенца, которого может родить мать.

До 2 млн лет назад относительный размер мозга наших предков-гоминидов был приблизительно таким же, как сегодня у высших приматов. Однако в ходе эволюции произошло нечто, изменившее направление развития мозга, и он существенно увеличился. Размер мозга у человека стал в 3–4 раза больше, чем был у предков-приматов. Голова начала увеличиваться в размерах, чтобы вместить увеличивающийся мозг, и это заставило матерей-гоминидов рожать детенышей прежде, чем их головы становились слишком крупными. Однако для наших ближайших родичей среди животных — шимпанзе — это не проблема. Если говорить о движении, то шимпанзе в естественной обстановке не ходят вертикально, и потому у них не сформировался узкий таз. Их родовые каналы достаточно велики, чтобы относительно легко рожать маленьких шимпанзе; именно поэтому, кстати говоря, шимпанзе, пытаясь идти вертикально, переваливаются с ноги на ногу. Они обычно рожают самостоятельно, меньше чем за 30 минут, тогда как у человека роды занимают значительно больше времени, и чаще всего роженице требуется посторонняя помощь.

Проблема рождения узкобедрыми матерями младенцев с большим мозгом известна как «акушерская дилемма»; до недавнего времени именно ею объясняли тот факт, что человеческие дети рождаются намного раньше, чем детеныши других приматов. Однако антрополог Холли Дансворт из Университета Род-Айленда считает, что у раннего рождения человеческих детей есть еще одна причина: если бы их вынашивали дольше, матерям пришлось бы голодать. Беременность чрезвычайно требовательна к матери в отношении энергии, необходимой для поддержки как ее самой, так и быстро растущего зародыша. У приматов и других млекопитающих существует жесткое соотношение между размером новорожденного по отношению к размеру матери; именно это соотношение указывает на то, что срок беременности у вида соответствует тому моменту, когда энергетические требования зародыша начинают превышать объем, который мать может предоставить ему без вреда для себя. Чем крупнее зародыш, тем больше энергии он требует. Дансворт утверждает, что размер тазовой полости — не единственная проблема. По ее мнению, раннее рождение ребенка объясняется тем, что только так можно прокормить младенца и не уморить при этом голодом мать.

Неоспоримо одно: роды у людей проходят нелегко. Одна из самых загадочных гипотез относительно эволюции человека и его растущего мозга состоит в том, что трудности и опасности деторождения, возможно, привели к изобретению родовспоможения и в конечном итоге внесли вклад в постепенное одомашнивание человека. Женщина при родах нуждается в помощи, а это значит, что появление повивальных бабок как категории, возможно, способствовало общественному развитию нашего вида. Ни у одного другого вида нет помощи роженице со стороны других особей, и не исключено, что эта уникальная особенность, появившаяся в нашей истории довольно рано, подтолкнула наш вид к более серьезным способам просоциального взаимодействия. Другие приматы рожают относительно быстро и совершенно самостоятельно в зарослях деревьев или кустов. Конечно, человеческие женщины тоже способны родить в одиночестве, некоторые так и делают, но это не норма, особенно для первородящих матерей, у которых, как правило, родовой акт продолжается дольше и бывает более болезненным. Помощь при родах — часть нашего одомашнивания. Присутствие остальных членов группы рядом с роженицей помогало, вероятно, защитить ее и малыша от хищников и снизить напряженность ситуации — ведь ободрение иногда не менее важно, чем физическая помощь в родах.

Вполне возможно, что родовспоможение стало именно тем первым вариантом поведения, который способствовал возникновению подходящих условий для проявлений сочувствия, альтруизма, доверия и других социальных взаимодействий, которым суждено было стать поведенческой базой нашего культурного одомашнивания. Даже если помощь роженице-матери ограничивалась всего лишь присутствием и иногда попыткой запутать, отвлечь или отогнать случайного хищника, такие варианты поведения вполне могли стать фундаментом для взаимно обязывающих отношений с другими членами группы. Более того, стресс и облегчение, связанные с потенциально опасным процессом деторождения, могли породить эмоции, способствующие появлению мотиваций, формирующих поведение. Те, кто нуждался в помощи, и те, кто ее оказывал, могли передать соответствующие качества своим потомкам, повышая таким образом вероятность того, что кооперативное поведение станет для вида социальной нормой.

Так же точно, как домашняя собака, столкнувшись с проблемой, ищет помощи, наши ранние предки начали обращаться за подмогой друг к другу. Роль деторождения как совместного эмоционального переживания в эволюции социального поведения может показаться весьма спорной, но для всякого, кто в первый раз присутствует при рождении ребенка, впечатление оказывается неожиданно сильным и удивительно эмоциональным; нередко человек не может совладать с собой. Такая реакция позволяет предположить, что это событие запускает поведенческие механизмы, лежащие глубоко в истории нашего вида и связанные с обычаем помогать другим.

Размер мозга и поведение

Рассматривая проблемы, порождаемые, судя по всему, необходимостью рожать малышей с большим мозгом, мы оставили в стороне вопрос о том, почему наши предки около 2 млн лет назад развили у себя значительно более крупный, чем у остальных, мозг. Один из вариантов ответа на этот вопрос — мы с него начали — состоит в том, что крупный мозг позволяет животным свободно двигаться и запоминать те места, где они уже побывали. Если взглянуть на животное царство внимательнее, можно заметить, что размеры мозга связаны с режимом питания. У приматов, которые едят в основном фрукты и орехи, мозг крупнее, чем у тех, кто ест только листья. Листья всегда есть в предсказуемых местах, и искать их особенно не нужно. Приматы, питающиеся в основном листьями, должны съедать гораздо больше этой не слишком калорийной пищи, которую еще придется расщеплять в желудке при помощи ферментов. Именно поэтому у приматов-листоедов гораздо длиннее кишечник — ведь в нем проходит ферментация жесткой пищи. Этим объясняется также, почему эти животные целыми днями сидят на одном месте, едят и переваривают пищу.

С другой стороны, фрукты и орехи более питательны, но их меньше, и потому их труднее найти; они сезонны и непредсказуемы. Тот факт, что наши предки спустились с деревьев и научились ходить на двух ногах, означал, что далекие путешествия в поисках пищи стали у них типичным вариантом поведения. Без крупного мозга теперь трудно было бы отыскать ценные питательные виды пищи, необходимые, в свою очередь, для поддержания работы крупного мозга.

Именно поэтому приматам — любителям фруктов приходится преодолевать гораздо большие расстояния, чтобы удовлетворить свои пищевые потребности. Кроме того, кишечник у них меньше, а мозг, соответственно, больше, чем у листоедов. Ареал обитания у них шире и требует более серьезных навыков ориентирования, так что в целом они более активны. Возьмите, к примеру, паукообразную обезьяну и обезьяну-ревуна — два близкородственных вида, обитающих в тропических дождевых лесах Южной Америки. Рацион паукообразных обезьян на 90% состоит из фруктов и орехов, тогда как обезьяны-ревуны питаются в основном листвой лесного полога. Разница в рационе и необходимость рыскать в поисках еды объясняют, скорее всего, тот факт, что мозг паукообразной обезьяны примерно вдвое крупнее мозга ревуна; уровень способностей к решению задач у нее тоже пропорционально выше.

Но наши далекие предки не просто бродили в поисках орехов и ягод — они уже начинали перерабатывать растительное сырье и туши зверей при помощи примитивных каменных орудий. Животные с большим мозгом лучше пользуются орудиями, а человек — и вовсе эксперт, намного превосходящий в этом отношении всех прочих животных. Даже изготовление самых ранних примитивных каменных орудий требовало особых навыков, доступных исключительно человеку. Анатомия человеческой руки и мыслительные механизмы, отвечающие за ловкость и мелкую моторику, позволили нашим предкам зажать в руке кремневую гальку и оббить ее другим камнем — искусство, которого до сих пор не наблюдалось у других приматов. Кроме того, животные обычно сооружают инструменты из того, что найдется рядом, и очень скоро бросают их, тогда как наши предки ценили собственноручно изготовленные приспособления и носили их с собой для дальнейшего использования. Развитие технологий, не имеющих себе равных в царстве животных, требовало определенного уровня знаний, опыта и разумного планирования. Единственное достойное упоминания исключение — морская выдра калан, которая, как утверждают, носит в своем кармане (образованном складкой шкуры под лапой) камень и разбивает с его помощью раковины!

Способность человека пользоваться орудиями уникальна, но существенное увеличение размеров мозга произошло между 2 и 1,5 млн лет назад, а древнейшие каменные орудия датируются временем между 3 и 2 млн лет назад, то есть они были изготовлены раньше, чем увеличился мозг гоминидов. После увеличения мозга наблюдалось существенное развитие и усложнение орудий, но само их изобретение и начало использования, похоже, не связаны с серьезным ростом размеров мозга.

Вообще для объяснения нужды в наличии большого мозга требуется дополнительное объяснение, помимо того, в котором динамика размера мозга связывается с изменением схем поиска пищи и охоты. Древние люди не только добывали пищу, но и всё больше охотились; это значит, что им приходилось, во-первых, уходить все дальше от жилья и, во-вторых, сотрудничать. Охотникам необходимо было понимать друг друга и действовать согласованно, чтобы добиться общих целей. Люди вынуждены были ориентироваться в социальном ландшафте не меньше, чем в физическом, и в их социальном окружении очень скоро стало тесно.

Одно большое фамильное древо

Судя по окаменелостям, современный человек — последний уцелевший вид из целой ветви эволюционного древа рода высших приматов Homo. Род Homo появился в плейстоцене — периоде, начавшемся около 2,5 млн лет назад. Недавние открытия в Кении показывают, что это было густонаселенное время, когда одновременно существовало множество видов гоминид. Среди других, более поздних членов этой эволюционной ветви — Homo habilis, Homo erectus, Homo heidelbergensis, Homo neanderthalensis и Homo floresiensis, которого иногда называют «хоббит» за небольшой рост и мелкое телосложение. Все они вымерли, причем последним исчез Homo floresiensis; возможно, он ходил по земле еще 12–15 тыс. лет назад. Сами мы — Homo sapiens (человек разумный), впервые появившийся в Африке около 200 тыс. лет назад.

Помимо свидетельств, основанных на находках окаменелых останков, ученые используют для реконструкции прошлого анализ генома человека. Они исследуют ДНК человека и ищут в ней общие последовательности, по которым можно судить о родственных связях. Статистические методы помогают определить, как долго формировались те или иные отклонения от общих последовательностей, — и тем самым восстановить ход эволюции наших предков. Особенно полезным для ученых оказалась ДНК особого типа, существующая в клетке вне ядра, — так называемая митохондриальная ДНК (мтДНК). Дело в том, что именно с ее помощью можно проследить историю нашего вида и его расселения по земному шару. МтДНК передается по женской линии, через яйцеклетку, и мутирует с частотой, отличной от частоты мутаций ядерной ДНК. Разница в частоте мутаций позволяет ученым проследить различные наследственные линии в далекие доисторические времена. В 1987 г. были опубликованы результаты анализа мтДНК, свидетельствующие о том, что примерно 200 тыс. лет назад в Африке жила общая праматерь всех современных людей. Поскольку все это основано на данных женской мтДНК, унаследованной от нее тысячами внуков, эта гипотетическая общая праматерь получила название «митохондриальная Ева». Совсем недавно ученым удалось получить ДНК Homo neanderthalensis и определить, что мы связаны с этим вымершим подвидом родственными узами, одновременно предав гласности по крайней мере один доисторический скандал.

Давно известно, что примерно 40 тыс. лет назад Homo sapiens и Homo neanderthalensis жили рядом в одних и тех же районах Европы. Время шло, и в какой-то момент мы остались последними представителями рода. Более древние неандертальцы, появившиеся на сцене 700 тыс. лет назад, в Европе исчезли, и считалось, что их победили в конкурентной борьбе или просто перебили пришедшие из Африки Homo sapiens. Однако сейчас получается, что имело место некоторое «плейстоценовое надувательство», как охарактеризовал происходящее палеоантрополог Иэн Таттерсол, говоря о генетических свидетельствах перекрестного скрещивания. Судя по проведенному в 2011 г. анализу, у миллиардов людей вне Африки в геноме присутствует около 2,5% неандертальской ДНК. Разумеется, мы не можем знать, был ли то результат насилия или добровольного партнерства, но наш биологический вид в этом свете выглядит уже совсем иначе.

Homo psychologicus — гипотеза социального мозга

Робин Данбар, специалист по эволюционной психологии из Оксфордского университета, утверждает, что человек развил у себя крупный мозг, чтобы иметь возможность жить большими социальными группами. Хотя в последние 20 тыс. лет из-за одомашнивания человека его мозг уменьшился в размерах, вначале, на протяжении гораздо более длительного периода эволюции гоминидов — в течение примерно 2,5 млн лет, он должен был сильно вырасти, чтобы люди могли объединяться в большие племена. Эта идея, известная как гипотеза социального мозга, утверждает, что коммунальная жизнь требует развития крупного мозга, который позволил бы ориентироваться в социальном ландшафте; проблема в том, что не все животные, живущие большими группами, могут похвастать действительно объемным мозгом. Если бы это было так, то можно было бы ожидать, что чемпионами по размеру мозга окажутся антилопы гну, мигрирующие огромными стадами по равнинам Африки. Антилопы образуют большие стада, но они не организованы и не управляются сложными социальными отношениями. Так что простая жизнь в большой группе не позволяет адекватно объяснить увеличение размеров мозга. Скорее, следует, наверное, посмотреть на природу социальных взаимоотношений животных, живущих группами; тогда, может быть, нам удастся понять, почему большой мозг говорит о хорошо развитой социальной адаптации.

Антрополог из Университета Калифорнии в Лос-Анджелесе Джоан Силк изучила социальную организацию различных видов человекообразных и обычных обезьян и считает, что принципиально важным для жизни в социальных группах является способность распознавать отношения между другими членами группы, или так называемое «стороннее знание» — что-то вроде «он знает, что она знает» и тому подобное. Услышав жалобный крик маленькой обезьянки, дикая зеленая мартышка, спрятавшись в кустах, несколько раз переведет взгляд с матери на младенца и обратно, что показывает, что мартышки понимают отношения мать–младенец. У шимпанзе самцы образуют строгую иерархию, свидетельствующую, что многочисленное потомство считается преимуществом. Группы у шимпанзе основаны на альянсах, которые образуют претенденты на трон и их сторонники, завербованные через социальные взаимоотношения примерно так же, как школьные лидеры вербуют себе сторонников с целью первенствовать на территории школы. Захватив лидерство, новый босс, или альфа-самец, может выбирать себе любых самок, но будет при этом терпимо относиться к попыткам спаривания с ними со стороны тех, кто помогал ему воцариться.

Если сегодняшние приматы применяют свои социальные навыки в борьбе за власть, то и ранние гоминиды, вероятно, делали то же самое. В поддержку гипотезы социального мозга Данбар проанализировал относительный размер мозга множества различных животных и обнаружил, что чем крупнее у животного мозг по отношению к размерам тела, тем более крупными структурированными группами оно живет и тем более значительными социальными навыками обладает. Приматы в этих группах располагают большим репертуаром звуковых сигналов, что позволяет им обмениваться более сложной информацией, — а это тоже требует крупного мозга.

Связь между размером мозга и социальным поведением обнаруживается всюду в животном мире. Это верно не только для сухопутных животных, таких как слоны, но и для морских млекопитающих, таких как дельфины и киты. Верно это и в мире птиц. В качестве примера можно привести семейство Corvidae, куда входят вороны, сойки и сороки. Мозг каледонского ворона больше, чем мозг крупной курицы, и неудивительно при этом, что вороны к тому же значительно умнее. Более того, в решении задач (которые подходят как для птиц, так и для обезьян) каледонский ворон превосходит многих приматов, чем заслужил себе прозвище «обезьяна в перьях».

Долгое детство — еще одна черта социальных животных, готовых тратить свое время на воспитание молодняка. Цыпленок независим через четыре месяца после рождения и достигает зрелости через шесть, тогда как каледонские воронята и в двухлетнем возрасте птенцы и требуют от родителей постоянной заботы и пищи. Вот почему врановые образуют семьи на всю жизнь; это эволюционная стратегия разделения ответственности за воспитание отпрысков, которые так долго взрослеют. Крупный мозг может дать подобным животным большую гибкость в решении проблем, но взамен они должны долгое время заботиться о своих требовательных детях.

Культурный взрыв

Когда около 200 тыс. лет назад наш вид в Африке вышел на авансцену, Homo sapiens жили организованными социальными группами, а общались жестами и простым языком, что позволяло им сотрудничать и координировать свои действия. Мы знаем это, потому что Homo heidelbergensis — общий предок Homo sapiens и Homo neanderthalensis, живший на Земле на протяжении не менее 1,3 млн лет, уже был искусным охотником. В местечке Шёнинген в Германии в период с 1994 по 1998 г. среди скелетов 20 лошадей было найдено восемь метательных копий искусной работы длиной по два метра. Они были вырезаны таким образом, что центр тяжести оказывался в передней части копья, как у современных дротиков. В свое время я, будучи бойскаутом, безуспешно пытался делать метательные копья, и я сомневаюсь, что многие из нас сегодня представляют себе, каким должно быть хорошее копье и как его изготовить. Копья из Шёнингена были сделаны примерно 400 тыс. лет назад; ясно, что гейдельбергский человек уже достаточно умел и мог изготовить оружие настолько мощное, чтобы свалить им крупное животное. Такое технологическое достижение не могло появиться в один день и на пустом месте; скорее всего, соответствующее умение передавалось из поколения в поколение через социальное обучение. Лошадей трудно загнать в угол, поэтому охотники должны были четко координировать нападение; из этого явствует, что они умели обмениваться информацией. Искусство Homo heidelbergensis в охоте на лошадей доказывает, что культура существовала еще до появления Homo sapiens 200 тыс. лет назад.

Вскоре после выхода на сцену человека разумного в окаменелостях начинают появляться и другие примеры социального обучения и культуры. На раскопках стоянок в Замбии, возраст которых составляет около 160 тыс. лет, были обнаружены образцы гематита — красного оксида железа, который можно использовать как краску для нанесения рисунков на тело. Обрядовые захоронения, в том числе мужчины, сжимавшего в руке челюсть дикого кабана, датируются примерно 115 тыс. лет назад. В других могилах того же периода находят бусины. Зачем проявлять такую заботу о покойных, если погребению не придается какое-то символическое значение?

Homo sapiens географически распространились по планете очень быстро; вероятно, их мозг был способен на невиданный прежде уровень культуры. Статистический анализ глобальной базы данных генетических последовательностей мтДНК показал, что около 100 тыс. лет назад произошел резкий скачок численности человека разумного, в результате которого возникла демографическая ситуация, готовая к расцвету культуры за счет обмена идеями и миграций отдельных людей.

Со 100 тыс. до 45 тыс. лет назад в мире наблюдались спорадические примеры культурной практики: отдельные культовые погребения и символическое поведение, такое как занятия искусством и украшение тела. Примерно 45 тыс. лет назад в Европе человек разумный анатомически стал таким же, как его современный собрат, и с этого времени на его стоянках наблюдаются все признаки примитивной цивилизации. Телесно они были неотличимы от нас сегодняшних. Их образ действий куда более похож на наш, чем у кого бы то ни было из наших более ранних предков. Примерно в это время произошел культурный скачок, о чем свидетельствует прогресс в технологии изготовления орудий труда, сложных украшений, символических фигурок, рисунков на стенах пещер, музыкальных инструментов, талисманов и повсеместное распространение культовых церемоний и погребений. Каждый из этих видов деятельности предпринимался с целью, которая сама по себе требовала гораздо более высокого уровня социального взаимодействия, чем наблюдался у людей прежде (и чем уровень, нужный для любого «социального взаимодействия», которое можно хотя бы с натяжкой найти в животном царстве). Ясно, что люди начали торговать, поскольку сырье для артефактов зачастую привозилось издалека. Иными словами, люди уже испытывали тщеславие. Произведения искусства и украшения делаются в первую очередь затем, чтобы их могли увидеть и оценить другие. Изготовление украшений и творчество требовали много времени и усилий; оправданием таких затрат мог быть только социальный вес, который придавали владельцу соответствующие предметы. Погребения и религиозные церемонии отражают осознание смертности и размышления о загробной жизни и творцах всего сущего. Возможно, некоторые высшие приматы тоже демонстрируют поведенческие признаки скорби по мертвым, но современный человек — единственный вид, который проводит особые ритуалы, связанные со смертью.

Психолог Ник Хамфри предположил, что было бы уместнее называть наш вид Homo psychologicus (человек психологический), учитывая способность человека читать мысли — не каким-то сверхъестественным телепатическим способом, а просто представляя себе, что думает другой, и предсказывая, что этот другой будет дальше делать. Человеку необходимо уметь читать окружающих — ведь он принадлежит к виду, который обрел в ходе эволюции способность сосуществовать и, что еще важнее, сотрудничать. Эти навыки также пригодятся вам, если вы производите на свет беспомощных детенышей, которые нуждаются в заботе и внимании старших. Если вы хотите добиться, чтобы ресурсов вам хватило на вас самих и на малыша, вы должны уметь разбираться в чужих мотивах и предвидеть действия и цели других членов группы.

Это особенно верно в отношении тех приматов, которые активно занимаются политикой, интригами и созданием коалиций; иногда это называют «макиавеллиевым сознанием» — в честь ученого периода итальянского Возрождения, писавшего о том, как управлять при помощи хитрости и стратегии. Эта способность требует набора социальных навыков, известного в психологической литературе как «теория сознания» и представляющего собой мощный компонент социального интеллекта. Если у вас есть теория сознания, вы можете мысленно поставить себя на место другого и посмотреть на ситуацию его глазами. Это позволяет вам следить за действиями других, угадывать их намерения, переигрывать их и обмениваться идеями. Как мы узнаем из глав, повествующих о развитии ребенка, теория сознания развивается у человека достаточно поздно, а у некоторых невезучих так и остается несформированной, и это создает значительные препятствия в общении с окружающими.

Болтающий мозг

Язык — один из присущих только человеку социальных навыков, и мы регулярно пользуемся им для разрешения проблем. Иногда человек разговаривает сам с собой, но основная задача языка — общение с окружающими. Мы учимся говорить, слушая других, и если некто вырастает в среде, где не звучит никакой язык, позже он, как свидетельствуют все данные, уже не может научиться разговаривать нормально, как бы мы ни старались. Что-то в нашей биологии определяет тот факт, что для овладения языком человек должен слышать его начиная с самого раннего детства. Даже изучение второго языка с возрастом становится все более проблематичным; это указывает, что для овладения языком существует некое окно возможностей.

Практически ни одна сфера человеческой деятельности, будь то работа, отдых или игра, не обходится без языка. Ни одно другое животное на планете не общается так, как мы. Животные могут издавать самые разные звуки: они пищат, лают, свистят, хрюкают, верещат, ухают и издают всевозможные другие звуки, но информация, которой они при этом обмениваются, остается очень ограниченной и жестко заданной. Что бы ни показывали на экране Уолт Дисней и другие мультипликаторы, общение животных ограничивается набором, иногда достаточно сложным, сигналов для передачи следующих четырех простых сообщений:

«Внимание, опасность»;
«Держись подальше, чувак, серьезно тебе говорю»;
«Приходите и берите, здесь еда»

или (наверное, даже чаще):

«Приходите и берите, дамы, я здесь».

Общение животных связано преимущественно с четырьмя темами: бегством, дракой, едой и совокуплением; это фундаментальные движущие силы, помогающие нам продержаться достаточно долго, чтобы передать гены потомкам. Люди тоже тратят немало времени на обсуждение этих тем, но больше всего на свете мы любим поговорить о других. Анализ типичных разговоров, подслушанных в торговом центре, показал, что две трети их содержания посвящено какой-нибудь социальной активности — кто, что и с кем делает. Общение людей не ограничивается биологическими движущими силами, необходимыми для выживания и размножения. Мы можем говорить о погоде, о политике, о религии и даже о науке. Мы можем высказывать свое мнение, давать советы и сообщать сколько угодно высокоуровневую сложную информацию — хотя вначале, когда язык только появился, наши разговоры, скорее всего, сводились все к тем же четырем насущным вопросам выживания. В конце концов, человеческое общение — сложная штука; оно не могло появиться в ходе эволюции просто так, без всякой серьезной цели.

Почему мы не можем разговаривать с животными? Во-первых, мы — единственные приматы, чей голосовой аппарат позволяет издавать контролируемые звуки, из которых складывается речь. Главное — у нас, в отличие от других приматов, низко расположена гортань. Гортань, или «голосовой аппарат», играет сразу несколько ролей. При выдохе воздух проходит через голосовые связки, которые, вибрируя, издают звуки, точно так, как издает звук травинка, натянутая между губами. Меняя форму рта, языка и губ, контролируя дыхание, мы можем дополнительно менять эти звуковые сегменты и получать различные вокализации. Еще одна важная роль гортани заключается в том, что она перекрывает дыхательные пути, защищая их от вдыхания пищи. У младенца гортань начинает опускаться в возрасте примерно трех месяцев, чем объясняется тот факт, что малыши могут одновременно глотать и дышать, когда сосут грудь.

Низкое положение гортани делает наш головой тракт намного длиннее и позволяет произносить гораздо более разнообразные звуки. Помимо особенно длинной звуковой трубки, у нас по сравнению с прочими приматами намного лучше развит мышечный контроль губ и языка, поэтому другие животные физически не в состоянии воспроизвести человеческую речь. Но физические ограничения — не единственная причина, по которой животные не разговаривают. Их мозг попросту к этому не приспособлен. Американский психолог Карл Лэшли еще в 1951 г. предположил, что уникальной основой человеческой речи могут служить отделы мозга, ответственные за последовательные движения, то есть движения, проделываемые одно за другим, в определенном порядке. В последние годы эта гипотеза получила поддержку: был открыт ген FOXP2, управляющий зародышевым развитием структур мозга, обеспечивающих процесс речи. Но даже если бы животные могли производить все необходимые движения, лингвист Ноам Хомски подчеркивает, что только у человека в процессе эволюции появились специализированные мозговые механизмы, необходимые для расшифровки базовой структуры самого языка. Главная разница между нашим языком и социальными взаимодействиями других животных состоит в том, что у нас есть система грамматики — слова и правила, которые позволяют сложить неограниченное количество новых предложений о чем угодно. Большинство из нас даже не сознает, что мы пользуемся этими правилами. Человек замечает неправильно составленную фразу на родном языке, потому что в ней нарушены правила, но мало кто знает, в чем, собственно, эти правила состоят. Люди взяли на вооружение грамматику задолго до того, как лингвисты начали формулировать законы языка.

Кроме того, язык — символьная система; это означает, что мы используем звуки как замену чему-то. Прежде чем в речи возникли слова, в ней должны были появиться особые звуки, которые человек научился связывать с определенными значениями. Известно несколько случаев, когда шимпанзе освоили язык жестов, но они не в состоянии сделать это спонтанно. Обучение потребовало больших усилий и множества подкреплений, и все равно обезьяны не могут составлять новые предложения с той же легкостью, с какой это делают дети.

В человеческом языке — и в говорении, и в понимании — есть нечто особенное, что делает его недоступным для других животных просто потому, что это не было частью их эволюции. Существует мнение, что наша способность к языку — главная отличительная черта вида, которая резко вывела современного человека на беспрецедентный уровень социального взаимодействия. Так было не всегда. Не нужно думать, что первобытный охотник-собиратель просыпался в одно прекрасное утро и говорил племени: «Идем на охоту». Язык прошел длительную эволюцию, прежде чем стал той сложной системой, которой мы все с удовольствием пользуемся сегодня. Некоторые утверждают, что эволюция не в состоянии объяснить такое сложное явление, как язык, но на самом деле именно сложность языка говорит о том, что он должен был развиваться поэтапно, путем естественного отбора. Известно, что глаз — сложное биологическое приспособление, которое не могло появиться в результате одной-единственной мутации; то же можно сказать и о языке.

Малышей не нужно специально учить говорить; большинство детей к трем годам хорошо говорят, независимо от того, где и в каких условиях они родились и живут; достаточно, чтобы рядом были люди и чтобы эти люди разговаривали с ребенком. Грамматика языков индустриальных обществ не сложнее грамматики языков так называемых примитивных племен, а недавно открытым базовым лингвистическим правилам подчиняются вообще все языки. Кроме того, есть неоспоримые свидетельства в пользу биологической природы языка. Так, человек, получивший определенную травму головы, может лишиться речи; язык активирует в мозгу вполне определенные нервные связи; некоторые языковые расстройства передаются генетическим путем. Именно поэтому язык иногда называют инстинктом. Язык не только дал людям возможность передавать информацию, но и позволил нам одомашнивать своих детей при помощи наставлений, замечаний, а также поощрения тех идей и вариантов поведения, которые лучше всего подходят для налаживания мирных отношений с окружающими.

Архитектура сознания

Многие ученые считают, что язык не появился внезапно и одномоментно, а развился в несколько этапов из различных поднавыков — подобно машине, собранной из бывших в употреблении деталей других автомобилей. Эволюционные психологи Леда Космидес и Джон Туби предполагают, что разум можно рассматривать как этакий инструментальный ящик, где за тысячи лет накопилось множество специализированных умений, которые используются для решения конкретных возникающих задач. Они утверждают, что мозг, как любая другая составляющая человеческого тела, эволюционировал, сталкиваясь с проблемами, путем постепенной адаптации. Как замечают Космидес и Туби, «человеческий мозг не свалился с неба» в современном виде и в полной готовности справляться с любыми проблемами. Он, скорее всего, развивался поэтапно, решая всякий раз один очередной комплект проблем. По мере усложнения человеческой жизни нам всем приходилось искать новые варианты поведения, обеспечивавшие наилучшие возможности для продолжения рода. Нам нужно было найти подходящую пару, отточить социальные навыки ухаживания и понять, как действовать, чтобы не встретить отказ.

Поскольку с подобными проблемами человеку приходилось сталкиваться постоянно, мы выработали целый репертуар навыков, позволяющих с ними справиться; теперь эти навыки передаются из поколения в поколение в генах. Наша способность ориентироваться, считать, общаться, рассуждать о физических свойствах объектов и читать между строк — всего лишь некоторые кандидаты на роль функций, которые могут быть частью поведенческих схем, выработанных в процессе эволюции. Все их можно найти у любого человека, живущего на нашей планете. Поскольку эти функции универсальны и почти не зависят от культуры или общества, возникает сильное подозрение, что они биологически обусловлены и передаются через гены. Однако здесь возникают вопросы. В какой именно степени какое-то конкретное человеческое качество представляет собой результат эволюционной адаптации, а в какой — создано и передается в недавней эволюционной истории человека посредством культуры? Скажем, что такое ревность — культурный артефакт преобладающего вида сексуальных отношений или результат адаптационных процессов нашего эволюционного прошлого? Мы, конечно, не в состоянии вернуться назад во времени и посмотреть, как эволюционировали наши древние предки, но можем поискать вокруг косвенные указания на то, что качества, которыми мы обладаем, представляют собой наследие естественного отбора.

Эволюция человека продолжалась миллионы лет и должна была быть постепенной по многим причинам. Во-первых, раз организм эволюционирует от простых действий к более сложным, то и типы проблем, с которыми он сталкивается, со временем усложняются, что явствует хотя бы из необходимости дальнейших адаптаций. Сложность мозга не могла возникнуть в результате одной массивной мутации нашей ДНК. Скорее, можно представить, что сложность эта нарастала постепенно, по мере того как каждый последовательно возникающий вариант мозга справлялся с новым набором проблем. Во-вторых, адаптация происходит при решении конкретных проблем, так что мозг, не приспособленный к решению данной проблемы, не прошел бы отбора. В сущности, современный мозг — скорее обладатель целой коллекции специализированных решений, чем хороший универсал. Последний никогда не стал бы столь эффективным, как мозг, составленный из множества конкретных умений. Разные проблемы требуют разных решений с применением механизмов, «заточенных» под конкретную проблему. Иными словами, универсал не может быть настоящим мастером ни в одной области.

Представьте себе швейцарский армейский нож с множеством лезвий и инструментов, выполняющих различные функции. Там могут быть устройства для вынимания камней из лошадиных копыт (кто сегодня такими пользуется?), штопоры, ножнички и множество других специализированных приспособлений. Подобно этому ножу, мозг обладает такими специфическими функциями, как язык, пространственное ориентирование, распознавание лиц, способность к счету и т.п. Если бы наш мозг был подобен ножу, имеющему только одно универсальное лезвие, которым хорошо резать, но плохо открывать бутылки, мы были бы ограничены в работе с конкретными проблемами. К примеру, зеленые мартышки получили в ходе эволюции сигнальную систему, позволяющую сообщить о трех типах хищников: змеях, орлах и леопардах. При этом для каждого из них предусмотрены разные варианты действий: можно встать на задние лапы и осматривать траву под ногами (змеи), можно посмотреть вверх и нырнуть в кусты (орлы), а можно залезть на дерево (леопарды). Если мартышка ошибется, то угодит на обед хищнику, так что обезьянки реагируют на разные сигналы совершенно инстинктивно. Универсальный сигнал «Внимание!» не был бы столь же хорошей альтернативой.

В результате такого эволюционного подхода сложилась точка зрения, согласно которой разум не универсален, а представляет собой набор систем, настроенных на решение конкретных задач. Точно так же, как механизмы для решения постоянно возникающих в ходе эволюции человека задач могли сформироваться путем естественного отбора, культурно-генетический подход к эволюции человека предполагает, что наш вид обладает специфическими механизмами, которые точно настроены на поиск культурных сигналов. Иными словами, существует генетическая предрасположенность к эффективному обучению. Дело в том, что культура меняется быстрее, чем гены. В отличие от отдельных примеров культурного обучения у животных, человек непрерывно улучшает, развивает и расширяет знания, передаваемые из поколения в поколение. Это возможно потому, что наш мозг эволюционно настроен на получение информации от других. Наша эффективность в усвоении знаний обусловлена не только нашей способностью к общению, но и склонностью видеть в других специфические черты, демонстрирующие ценность их обладателя как учителя. Как мы узнаем в следующих главах, младенец с самого начала настраивается на взаимоотношения с матерью. Но, помимо этого, он обращает большое внимание на других — тех, кто старше него, одного с ним пола, ведет себя дружелюбно и говорит на том же языке. Младенцы с рождения расположены учиться у тех, кто в будущем станет особенно им полезен в плане принятия группой.

Познание, сотрудничество и культура

Психолог Майк Томазелло из Института эволюционной антропологии имени Макса Планка в Лейпциге — один из ведущих мировых специалистов по всему тому, что делает нас людьми. Он изучает развитие ребенка в сравнении с тем, как это происходит у других приматов. Майк считает, что чертой, отличающей человека от его ближайших родичей, является способность думать о других, сотрудничать с ними и делиться мыслями и вариантами поведения. Все это необходимо для расцвета культуры. Человеческая культура отличается от любых социальных структур животного царства тем, что в ней идет кумулятивное накопление знаний и технологий, передаваемых из поколения в поколение. С каждым поколением наш мир становится более сложным, поскольку мы обучаем детей и передаем информацию через совместную деятельность. Таким образом, знания и представления накапливаются, с каждым последующим поколением расширяя и улучшая коллективное знание группы и повышая его сложность.

Другие животные тоже живут группами и демонстрируют немало социальных навыков из области совместного труда и обмена знаниями, но эти способности в основном ограничены ситуациями потенциальной схватки или конфликта. Большинство высших приматов — оппортунисты; они только и ждут возможности обойти других членов группы в конкуренции за пищу или секс или добиться лучшего положения в иерархии группы. Бывает, что шимпанзе помогают сородичам, но по большей части это происходит в ситуациях, где можно рассчитывать на какую-то личную выгоду. Люди же, напротив, готовы жертвовать личной выгодой ради других. Они даже спонтанно помогают незнакомцам, с которыми никогда больше в жизни не встретятся. Судя по всему, способность к альтруизму — исключительно человеческое качество. Примеры альтруизма у животных редки и ограничиваются видами, у которых сильна взаимозависимость, такими как мартышки. В этом случае беспорядочная просоциальность соответствует стратегическим интересам и повышает вероятность продолжения рода.

Люди тоже могут быть оппортунистами. Однако любое общество скрепляется неписаными законами взаимодействия и моральным кодексом, осуждающим получение выгоды за счет других. Именно по таким правилам мы живем. Некоторые из пунктов морального кодекса становятся законами. Мы вступаем в социальный договор, когда подчиняемся авторитету государства, считая, что законопослушные граждане получат преимущества, тогда как нарушители понесут наказание. Не обязательно даже, чтобы преимущества от социальных договоренностей получали родные конкретного человека. В самом деле, если подумать, большая часть системы распределения ресурсов альтруистична — мы делаем добро неким людям, которые остаются для нас анонимными, и не обязательно получаем какую-то выгоду для себя.

Ни одно животное на планете не проявляет такого альтруизма, как человек. Конечно, существуют виды (вспомним хотя бы рабочих муравьев и пчел), которые в минуты опасности жертвуют всем ради блага гнезда или улья, но они делают это потому, что генетически тесно связаны с теми, кто выиграет в результате их жертвы. Эволюция запрограммировала их мозги на самопожертвование. У людей все иначе. Мы сотрудничаем с другими потому, что нам это приятно. Сама мысль об оказанной помощи — награда для нас, поскольку при этом мы чувствуем себя связанными с группой. Именно эти эмоции мотивируют нас быть просоциальными по отношению к ближнему и подталкивают к альтруистическому сотрудничеству, кооперации и в конечном итоге к человеческой культуре. Однако мы не роботы, автоматически спешащие на помощь кому попало; мы всегда внимательно следим за теми, кто пытается нарушить принцип взаимности. Мы склонны протянуть руку помощи, но требуем ответа, если считаем, что с нами поступили несправедливо. Но для принятия подобных решений мы должны иметь мозг достаточно сложный, чтобы интерпретировать намерения, цели и социальные связи других.

Что отличает человеческий мозг?

Для многих животных решение проблемы, как прожить достаточно долго и оставить потомство, связано с простыми базовыми вещами — как сориентироваться в окружающем мире и найти пищу, как избежать опасности и т.п. Животные, живущие поодиночке, решают эти задачи самостоятельно, потому что к этому подготовила их эволюция. Те, кто живет группами, получили в процессе эволюции способность координировать действия и сотрудничать для общей пользы. Они должны были адаптироваться не только к физическому, географическому или климатическому, но и социальному давлению среды. В группе у каждого ее члена найдется несколько конкурентов, с которыми ему придется состязаться за право передать потомству свои гены. Результат — эволюция социального поведения, повышающего шансы на успешное продолжение рода в пределах группы.

Развитие социальных навыков считается одной из причин увеличения мозга приматов и того, что наш вид стал особо искусным во взаимодействии и получении информации от других. Но затем, с появлением крупных цивилизаций и переходом к более мирной жизни большими группами, человеческий мозг вновь начал уменьшаться. Возможно, дело в том, что человек зашел дальше других социальных животных и создал культуру — развил способность общаться, делиться мыслями и знаниями, вести ритуальную символическую деятельность и устанавливать правила, как следует вести себя для блага группы. Численность людей начала расти, и нам пришлось научиться жить вместе в определенной гармонии. Мы овладели искусством дипломатии. Если физическая среда склонна оставаться неизменной, то среда социальная, напротив, постоянно меняется и при этом обеспечивает огромное количество обратных связей, которые, в свою очередь, меняют динамику взаимодействия. Короче говоря, компетентность в вопросе социальных взаимодействий требует от мозга значительной вычислительной мощности и гибкости.

Чтобы дать человеку возможность обрести эту компетентность, в процессе эволюции мы получили долгое детство, дающее нам достаточно времени и ресурсов, чтобы гарантировать обучение отпрысков навыкам, необходимым для гармоничной общественной жизни. А иначе зачем человечество эволюционировало в вид, представители которого значительную часть своей жизни зависят от взрослых? Это время — эволюционная нагрузка и для родителей, и для отпрыска. С одомашниванием пришла мудрость, которую необходимо передавать каждому следующему поколению. Сами мы можем научить своих детей каким-то основам, но еще большему они должны научиться у группы. Способность человека к общению означала, что наши дети могли больше узнать о мире, в котором им предстоит жить, слушая других, и им не приходилось заново открывать все «с нуля». Но, чтобы из всего этого вышел толк, главное, чему должен научиться ребенок, это умение завоевать любовь и уважение окружающих, то есть умение вести себя.