Я вижу его сейчас как живого — пьяного капитана, пьяного, как и все офицеры, и усатого хозяина соседнего судна с кисло- хмурым выражением на лице — вино оказалось невкусным. И слышу раскатистый хохот всех присутствующих, слушавших рассказ о нашей одиссее. «Настоящие звери, уж ты поверь. И они теперь точно на твоем судне, сам увидишь, когда выйдешь в открытое море». Это или что-то в этом роде мимоходом сказал капитан своему коллеге и другу. Но мы и знать ничего об этом не знали, оставался час до того, как судно пристанет к берегу, и мы прекрасно устроились, заваленные ароматными дынями, которые лопали так, что за ушами трещало. Мы говорили о том, какие они лихие ребята, эти морячки, ведь с помощью одного из них нам удалось проникнуть на судно и спрятаться в таком надежном месте, как вдруг услышали сердитый голос и увидели усы, которые, вынырнув невесть откуда, показались нам больше, чем были на самом деле, и привели нас в состояние, близкое к панике. Подчистую выеденные дынные шкурки длинной цепочкой плыли по спокойному морю. Что было дальше — стыдно рассказывать.

— Я тут маленько подзаблудился, ребята,  — говорил потом моряк, — но увидел дыни и включил свой брандспойт на полную, думаю, вам мало не показалось. Плохое вино у вашего капитана, ребята. — И потом (как бы устыдившись): — Эй, не налегайте так на дыни, парни!

Один из наших старых приятелей с «Сан-Антонио» резюмировал свои философские рассуждения в следующей изысканной фразе:

— Эх, мудаки вы мудаки, и мозги у вас мудацкие. Кончали бы свои мудачества, не то совсем умудохаетесь.

Примерно так мы и поступили: сложили свои манатки и отправились в Чукикамату, на знаменитые медные рудники.

Но заняло это все не один день. Один можно взять в скобки — когда мы просили у администрации рудника разрешения посетить его, а наши знакомые моряки устроили нам вдохновенные проводы.

Лежа в скудной тени телеграфных столбов, в начале выжженной дороги, ведущей к залежам, мы добрую часть дня обменивались криками, пока на горизонте не появился астматический силуэт грузовичка, который довез нас до половины пути — городка под названием Бакедано.

Там мы подружились с супружеской парой чилийских рабочих, которые были коммунистами. При свете свечи, которую мы зажгли, чтобы выпить мате и съесть кусок хлеба с сыром, резкие черты рабочего привносили в наш ужин таинственную и трагическую ноту; своим простым и выразительным языком он рассказал о трех месяцах, проведенных в тюрьме, о голодной жене, которая сопровождала его как сама воплощенная верность, о своих детях, которых пришлось оставить в доме набожного соседа, о бесплодных странствиях в поисках работы, о загадочно исчезнувших товарищах, которых, как поговаривали, пустили на корм рыбам. Закоченевшие от холода супруги, ночью, в пустыне, прижавшиеся друг к другу, были живым воплощением пролетариата всех стран. У них не было даже жалкого одеяла, чтобы укрыться, поэтому мы отдали им одно из наших, а в другое кое-как закутались сами. Это была, пожалуй, самая холодная ночь, но в то же время я чувствовал, что волей-неволей немного породнился с этими странными для меня представителями рода человеческого…

В восемь утра нам удалось остановить грузовик, который довез нас до городка Чукикамата, и мы расстались с семьей, собравшейся ехать дальше, на горные серные рудники; туда, где климат такой скверный, а условия жизни такие тяжкие, что никто не требует рабочего удостоверения и не спрашивает, каковы ваши политические взгляды. Единственное, что берется в расчет, это энтузиазм, с которым рабочий собирается гробить себя взамен на крохи, которые позволяют ему выжить.

Несмотря на то что силуэты наших знакомых растаяли вдали, перед глазами у нас стояло до странности решительное лицо мужчины и вспоминалось его простодушное приглашение:

— Приезжайте, товарищи, пообедаем вместе, приезжайте, я ведь тоже праздношатающийся. — За этими словами угадывалось его глубокое презрение к паразитизму, который он усматривал в нашем бесцельном бродяжничестве.

В действительности против таких людей почти не принимают репрессивных мер. Не считая опасности, которую представлял или не представлял для жизни здорового коллектива «коммунистический червяк», зародившийся сам собой, речь шла о протесте против вечного голода, превратившемся в любовь к этому странному учению, суть которого он никогда не мог понять, но лозунг которого «хлеб голодным» был ему доступен, мало того, наполнял смыслом его существование.

С другой стороны были хозяева, светловолосые и румяные, умелые и нагловатые администраторы, обращавшиеся к нам на своем ломаном языке:

— Это город не туристический, я дам вам гида, который покажет вам все установки за полчаса, а потом, будьте так добры, не беспокойте нас больше, потому что у нас очень много работы.

Надвигалась забастовка. И проводник, верный пес своих хозяев-янки, говорил нам: «Безмозглые гринго, теряют на забастовке тысячи песо в день, из-за того что отказывают в грошовой надбавке бедным рабочим; вот когда выберут моего генерала Ибаньеса, всему этому придет конец». Ему вторил мастер с душой поэта: «А вот знаменитые уровни, которые позволяют использовать весь минерал. Многие, вроде вас, расспрашивали меня о разных технических деталях, но редко кто интересовался, скольких жизней это стоило, да я бы и ответить не смог, но большое спасибо за вопрос, господа доктора».

Холодное умение и бессильная злоба рука об руку спускаются в великий рудник, помимо ненависти объединенные общей необходимостью выжить и следить друг за другом; посмотрим, настанет ли день, когда какой-нибудь шахтер с удовольствием возьмет кайло и пойдет отравлять свои легкие, сознательно этому радуясь. Говорят, что там, откуда долетают красные языки пламени, озаряющие мир, это так. Я не знаю.