ГЛАВА 20

На неровных булыжниках двора, вплотную окруженного строениями, составляющими резиденцию епископа в Аугсбурге, в этот вечер раньше чем обычно были зажжены угольные светильники и факелы. Сильные ливни наконец прекратились, но по-прежнему было прохладно и сыро. Мужчины, женщины и дети собирались вокруг пылающих жаровен, чтобы согреться. Они рассказывали разные истории или затягивали церковные гимны на немецком языке, подыгрывая себе на флейтах.

Все эти звуки проникали в обрамленные вьющимися розами стрельчатые окна верхнего этажа дворца, где император Карл в обществе Алеандра поджидал прибытия семи курфюрстов и представителей свободных имперских городов. Сидя в своем покрытом мехами кресле, Карл с застывшим выражением лица прислушивался к пению на улице, Алеандр же беспокойно вышагивал по залу туда и обратно. Глаза его быстро перебегали с черных балок перекрытий на украшенные гобеленами стены и на роскошные бронзовые канделябры по обеим сторонам от входа. Всякий раз, когда в коридоре раздавались шаги, он вздрагивал, словно ждал, что дверь распахнется и в зал ворвется Мартин Лютер, вызывая его на поединок.

— Сядьте же наконец! — раздраженно сказал император. — Я уже теряю терпение!

Алеандр подвинул свой стул к столу из ореха, за которым вскоре должны были занять свои места писцы и чиновники имперской канцелярии. Его не обидел резкий тон, которым обратился к нему император, но в горле у него пересохло от волнения, и он с вожделением посмотрел на серебряный кубок, стоявший на столе перед Карлом.

— Мы изберем тактику проволочек, чтобы затянуть процесс, Ваше Величество, — сказал он через некоторое время. — Особый мастер вносить смуту — ландграф Гессенский. За ним нужен глаз да глаз!

— Это и есть те добрые советы, которые вы намеревались мне дать? — Карл пригубил бокал.

— Их все можно свести к одному, Ваше Величество. Князьям придется смириться с тем, что есть всего лишь одна Церковь. — Алеандр спрятал руки в складках своей фиолетовой мантии и угрюмо уставился перед собой. Всю свою жизнь он мечтал о том, чтобы подняться вверх по иерархической лестнице и стать епископом или кардиналом. Но теперь, когда он добился своей цели, ему все показалось бессмысленным. Кому нужны старые символы веры, которые теперь никто не уважает? Должности, которые поставлены под сомнение и втоптаны в грязь! Сам император нанес папству ощутимый удар, а при этом он почти с детской преданностью держится веры своих отцов.

Алеандр откашлялся, пытаясь взять себя в руки. «Если немцам действительно удастся основать новую Церковь, ничто уже не останется как прежде», — подумал он и низко опустил голову. Из открытого окна доносились тихие всхлипывания — плакал испуганный ребенок.

Три часа спустя толпы людей — секретари, советники, знать и влиятельные купцы — заполнили зал, где должно было происходить заседание рейхстага. Раздались звуки фанфар, и в дверях появились официально приглашенные лица, они с трудом пробирались к возвышению, устланному коврами. Старый церемониймейстер императора Карла трижды ударил посохом по деревянному полу.

Император, у ног которого лежал бульдог, принимал приветствия немецких правителей со стоическим спокойствием. И только старым князьям, которые верой и правдой служили еще его деду, он отвечал небрежным кивком. Алеандр занял свое место позади трона императора; как всегда, лицо его оставалось в тени, и только внимательный наблюдатель мог заметить хищный блеск в его черных глазах. Когда князья в своих роскошных одеждах один за другим отвесили поклон императору, он почувствовал, как кровь зашумела у него в висках. Морщинистые лица этих знатных людей, как определил его опытный взгляд, свидетельствовали о том, что они испытывают страх. Но в их лицах было что-то еще, чему Алеандр не мог дать названия. Он затаил дыхание, ожидая, когда император поднимет руку.

В следующее же мгновение шум в зале стих. В наступившей тишине можно было даже расслышать, как струится песок в песочных часах. Двое стражников, стоявших у входа, по безмолвному сигналу своего начальника заперли на засов створки тяжелых дубовых дверей. Теперь никто больше не мог ни войти в зал, ни выйти из него.

— Мы подробно изучили ваши прошения, господа, — объявил император после некоторого молчания. Жестом повелителя он дал присутствующим понять, что они могут сесть. — Но хочу сказать вам сразу: я приехал в Аугсбург не для того, чтобы спорить о Мартине Лютере. Вашим пасторам отныне запрещается проповедовать в моих владениях. Вы предадите анафеме новую Библию, переведенную на язык черни, и всякого, кто имеет такую Библию, объявите врагом империи. — Он с вызовом посмотрел на собравшихся. — Вы меня поняли, господа?

Князья подавленно молчали, не осмеливаясь даже шевельнуться. Затем все взоры обратились на ландграфа Гессенского, которого они выбрали своим представителем. Некоторое время и он с понурым видом стоял перед Карлом, но потом неожиданно выпрямился и сделал два шага вперед, к трону императора. Бульдог тихо зарычал.

— При всем нашем глубочайшем уважении к вам, Ваше Величество, то, что вы от нас требуете, неприемлемо, — произнес ландграф. Он был бледен как полотно, и ладони у него вспотели от страха, но он тут же безо всяких колебаний объявил Карлу решение имперских сословий: — Мы не будем запрещать нашим пасторам проповедовать Слово Божье. Ни здесь, ни где-либо еще.

Не успел еще потрясенный Карл найти нужные слова, как на помощь ландграфу пришел Иоганн Саксонский, брат покойного Фридриха.

— Немецкая Библия — это дар Божий всем, кто трепещет перед Господом, Ваше Величество, — заявил он с легкой дрожью в голосе. — Подданные княжества Саксонского отказываются предавать анафеме эту Библию!

— Как вы смеете?! — С пунцовым лицом Карл вскочил, сильно пнув своего бульдога. Он с ядовитой злобой посмотрел на представителей городов, которые согласно кивали, слушая слова курфюрста. Карл оправил перекинутую через плечо мантию и простер вперед руку. — Я требую от моих регентов верности и подчинения! — возбужденно вскричал он. — В знак вашей преданности все вы завтра отправитесь процессией в собор на праздник Тела Христова и будете молиться… Каждый, каждый из вас! Причем молиться будете по тому канону, который предписывает святая Римская Церковь!

Теперь поднялся маркграф Георг Бранденбургский, старый человек, лицо которого было изборождено глубокими морщинами.

— Нет, Ваше Величество, — твердо сказал он. — Этого мы делать не будем.

— Будете, маркграф, иначе вам не избежать моего меча! — Голос императора зазвучал еще жестче. — И не думайте, что я пощажу вас лишь потому, что вы дворянских кровей!

— Я скорее положу голову на плаху, чем позволю лишить меня моей Библии, и никогда не отрекусь от своей веры! — бесстрашно ответил ему старик. Он тяжело опустился у ног императора на колени и склонил голову.

От того, что произошло дальше, перехватило дыхание не только у императора, но и у Алеандра. Курфюрст Иоганн Саксонский и ландграф Филипп обменялись взглядами, а затем тоже опустились на колени, склонив головы. Один за другим за ними последовали все остальные князья, а также представители Нюрнберга и Ройтлингена, пока все они в один ряд не замерли перед Карлом. Каждый из них подставил императору свою шею, словно ожидая в следующее мгновение смертельного удара меча.

Император медленно отступал назад. Шаг за шагом. В какой-то момент ему отчаянно захотелось оказаться на поле битвы и повести свои войска на врага. Военное искусство — вот что было его стихией. В этом искусстве он хорошо разбирался, потому что оно подчинялось правилам. Здесь же, среди этих людей, он отказывался что-либо понимать. В первый раз со времени коронации он усомнился в себе самом и, что было хуже всего, в собственной власти. Он оглядел писцов и стражу, вцепившуюся в свои выставленные вперед алебарды. Пока он размышлял, что ему сейчас сделать или сказать, какой-то щуплый человечек в темно-коричневой шелковой мантии с трудом пробился сквозь ряды. В руке он держал свиток пергамента. Это был Филипп Меланхтон.

— Что вам здесь надо? — закричал на него Алеандр. — Вам здесь нечего делать!

— Здесь мы описали наше вероисповедание, надеюсь, Его Величество не найдет в нем никакого изъяна.

— Вот как, вы так думаете? — Алеандр громко засмеялся, но глаза его были пусты. — Получается, что вы хотите ознакомить нас с новой ересью. И там тоже девяносто пять тезисов?

Меланхтон тяжело дышал. Сердце у него билось где-то в горле, но он собрал все свое мужество и, приблизившись к императору, протянул ему свиток.

— Мой друг Мартин Лютер и я посвящаем этот труд Вашему Величеству, — торжественно провозгласил он. — Мы называем его Confessio Augustana, «Аугсбургское вероисповедание».

— Что ж, посмотрим! — Император кончиками пальцев взял в руки пергамент, словно опасаясь обжечься, и через плечо передал его одному из своих писцов.

Когда Меланхтон через некоторое время украдкой оглянулся, он, к своему великому удивлению, обнаружил, что место Алеандра опустело. Вечный противник Мартина, видимо, покинул рейхстаг в тот момент, когда император принял из рук Меланхтона послание Лютера. Меланхтон облегченно вздохнул. Ощущение глубокого покоя и умиротворения разлилось по всему его телу и окончательно победило всякий страх.

Кроме колыхания алой ткани тяжелого полога ничто более не напоминало о том, что Алеандр здесь был, держа всех в напряжении своим угрожающим взглядом. Никто из присутствующих в нем не нуждался, никому не нужен был его совет. Меланхтон, то и дело кланяясь, вернулся на свое место, и в зале установилась напряженная тишина.

Даже император предпочел пока молчать.