ГЛАВА 14

Курфюрст Фридрих не знал, почему император пожелал встретиться с ним именно в Кёльнском соборе. Но поскольку он не хотел навлечь на себя неудовольствие императора, ему ничего другого не оставалось, кроме как вместе со своими советниками пробираться сквозь толпу, заполнявшую центральный и боковые нефы собора.

«Возможно, он руководствовался практическими соображениями», — размышлял Фридрих, а Спалатин тем временем шел шагах в десяти впереди него, разгоняя в стороны недовольных паломников. Император Карл переезжал из одного города в другой. Немецкого языка он почти не знал, но к своей империи проявлял большой интерес. Прежде всего он хотел познакомиться с местами, священными для его народа. Чем больше Фридрих думал об этом, тем лучше понимал молодого монарха.

Кёльнский собор был впечатляющим сооружением, несмотря на то что в каждом приделе еще стояли строительные леса, и всякий, кто сюда входил, не мог удержаться от восторженных восклицаний. Центральный неф, который освещался через множество разноцветных витражных окон, был столь огромен, что в нем вполне могла разместиться целая саксонская деревня. Более ста колонн подпирали своды. Возле жертвенных кружек горели сотни свечей. Прекрасные статуи взирали сверху на верующих, которые преклоняли колени перед алтарем и зажигали все новые и новые свечи, обращаясь к Деве Марии со своими бедами и горестями.

Фридрих приблизился к толпе придворных, которые стояли на хорах, вдали от любопытных взоров прихожан, а какой-то капеллан рассказывал им о произведениях искусства, находившихся в соборе. Некоторые из придворных были одеты чересчур ярко — в голубые, зеленые и розовые камзолы, накидки их были оторочены мехом. Курфюрст невольно улыбнулся, когда взгляд его упал на мальчишескую фигурку молодого человека, который преклонил колена на украшенную искусной резьбой скамью и сосредоточенно разглядывал ковчег с мощами трех святых королей. Это и был Карл V Габсбург.

Внук покойного императора Максимилиана был одет в черный камзол из фламандского сукна, расшитый по вороту жемчугом. Гладкие волосы цвета меди, доходившие почти до плеч, были аккуратно причесаны, но в широкополой кастильской шляпе, которая наполовину скрывала его лицо, он выглядел как ребенок.

Фридрих дал Спалатину знак остановиться и не следовать за ним, а сам в ожидании прислонился к колонне, чтобы не мешать императору в его уединении. Однако появление курфюрста в соборе не осталось незамеченным. Какой-то придворный с аккуратной бородкой тут же подскочил к Карлу и что-то произнес по-испански, сопровождая свои слова выразительной артикуляцией. Он явно старался обратить внимание императора на ожидавшего его Фридриха. Курфюрст видел, что Карл кивнул. Приветливая улыбка появилась на полных губах юного Габсбурга, когда он обернулся.

— Добрый мой дядюшка, — произнес он шепотом, стараясь не нарушить священной тишины храма, — как я рад видеть вас здесь!

Фридрих склонился перед ним, преисполненный почтения. Император, казалось, был не только благочестив, но еще и обходителен, чего нельзя было сказать о некоторых его предшественниках. Карл был среднего роста, но более крепкого сложения, чем могло показаться на первый взгляд. Все движения его были исполнены приятной сдержанности, но острый взгляд и высокий лоб свидетельствовали о том, что Карл достаточно решителен и может настоять на своем. Фридрих сразу же отметил его основное отличие от Максимилиана: если скончавшийся император предпочитал позу героического рыцаря, то все поведение Карла выдавало в нем взвешенного политика, строящего отношения на силе духа.

«Ну что ж, посмотрим, будет ли мне от этого какая польза», — подумал Фридрих, когда Карл, все еще улыбаясь, пригласил его сесть на один из высоких стульев, стоявших на хорах.

— Мой император, — начал Фридрих, немного помолчав, — да благословит вас Господь и оградит вас от всяких невзгод! Для меня особая честь, что вы прервали свои уединенные молитвы ради того, чтобы доставить мне радость встречи с вами.

Император Карл удивленно поднял брови:

— Но, милый дядюшка, ведь благо ваших земель для меня столь же важно, как и всех прочих частей империи!

— Я приехал вовсе не потому, что мои подданные доставляют мне неприятности, а потому, что мне надо поговорить с Вашим Величеством о… Мартине Лютере.

Произнеся это, Фридрих облегченно вздохнул. Он не заметил, как какая-то призрачная фигура выступила из-за колонны; человек несколько мгновений пристально смотрел на беседующих, а потом быстрым шагом приблизился к ним. Это был Алеандр.

— Хорошо, что вы пришли, — сдержанным тоном обратился Карл к папскому посланнику. — Наш друг, Фридрих Саксонский, наконец-то добрался до нас, чтобы облегчить свою совесть по поводу этого еретика…

Фридрих нерешительно перевел взгляд с императора на высокого итальянца, который с презрением рассматривал его в упор. Его охватило неожиданное волнение, в горле у него пересохло. Меньше всего он ожидал, что папский легат вмешается в его приватную беседуй с императором. Но не мог же он попросить Карла отослать легата прочь! С явной досадой ответил он на негромкое приветствие Алеандра.

— Очень любезно с вашей стороны проделать столь долгий путь из Рима сюда, чтобы дать нам совет в столь незначительном деле, — произнес курфюрст с подчеркнутой вежливостью.

— Ересь нельзя назвать незначительным делом, ваша светлость!

Фридрих склонил голову к молодому императору и умоляющим тоном тихо попросил:

— Ваше Величество, нельзя ли сказать вам кое-что по секрету…

— Если речь идет о Мартине Лютере, я попросил бы говорить громче, курфюрст, — грубо перебил его Алеандр. Черты лица его приобрели жесткость, и в слабом свете свечей оно было похоже на лица каменных статуй за его спиной. — Как вы только что изволили заметить, я проделал нелегкий путь, чтобы вам помочь!

— Но речь идет о Саксонии! Именно поэтому я прошу у нашего императора личной аудиенции!

Карл склонил голову набок. На мгновение могло показаться, что он рассержен, он как будто напряженно размышлял, пытаясь понять, правду ли говорит Фридрих. Наконец кивком головы он повелел Алеандру удалиться. Отвесив низкие поклоны, папский посланник повиновался приказу императора и отошел к группе придворных, которые терпеливо ждали своего господина.

Фридрих не мог скрыть своего облегчения.

— Давайте пройдемся немного по этому дивному храму, дядюшка, — сказал император.

Он взял курфюрста под руку, и они спустились с хоров. Карл больше не улыбался. Некоторое время оба молчали. Ни один из них не знал пока, на что способен другой, поэтому оба были в замешательстве.

— Передайте Лютера в Рим! — голос императора внезапно зазвучал резко и отрывисто. — Выдайте его немедленно!

Фридрих внутренне сжался. Он увидел Спалатина, который, скрестив руки на груди, стоял возле статуи какого-то святого, все время посматривая в их сторону. На его лице была написана тревога.

— Я не могу этого сделать, Ваше Величество, — ответил курфюрст, собрав все свое мужество. — Доктор Лютер — мой подданный и знаменитый ученый. Поэтому мой долг позаботиться о том, чтобы с ним обращались как должно.

Карл рассерженно поднял густые брови:

— Алеандр заверил меня, что инквизиция выслушает Лютера подобающим образом!

— Посадив его в темницу? Ваше Величество, римская инквизиция никого не выслушивает. Она просто выносит смертные приговоры. Вся Германия молится о том, чтобы вы встали на защиту Лютера!

— Это невозможно, — твердым голосом заявил Карл. — Еретика положено судить. И судить его должен церковный суд. Алеандр добросовестно объяснил мне все детали. Человека, который уже осужден Папой, кардиналами и прелатами, можно допрашивать только в тюрьме. Люди светские, включая императора, не вправе за него заступаться. Будет лучше, если вы перестанете заботиться об этом Лютере. Так мир скорее о нем забудет.

Фридрих взволнованно поднял руку:

— Ваш покойный отец, который был моим другом, дал нам слово, что ни один подданный Германии не может быть осужден без слушания дела в своей стране. Спросите князей, которые единогласно вас поддержали. Они это подтвердят.

Упоминание о князьях было смелым шагом, но это сразу же возымело свое действие. Молодой император открыл было рот, чтобы возразить, но что-то в глазах Фридриха его остановило. То, что ему приходится выслушивать поучения старика, чувствуя, как почва уходит из-под ног, раздосадовало императора. От стыда и гнева он покраснел.

— Ну хорошо, курфюрст, — сказал он приглушенным голосом. — Если вы непременно этого хотите, мы допросим его в Германии. Через два месяца Лютер предстанет в Вормсе передо мной и перед знатными людьми империи.

— Но от Виттенберга до Вормса путь не близкий, Ваше Величество. И если вы спросите своего нунция Алеандра, он подтвердит, что Папа назначил награду за голову Лютера. Поэтому его повсюду подстерегают убийцы, и их не остановит моя скромная персона! — Курфюрст поджал губы. — И ваша высокая власть тоже не остановит!

Из часовни до их слуха донеслось пение, торжественные, завораживающие звуки которого проникали в самое сердце. Император прислушался с неприкрытым восхищением, и черты лица его разгладились.

— Договорились, курфюрст, — сказал он. — Я гарантирую Лютеру свободный проезд и даю ему право самому явиться на Вормсский рейхстаг. Там ему будет обеспечено справедливое слушание дела. Герольд приедет за ним в Виттенберг и будет сопровождать его до самого Рейна. Слово императора.

Грузный Фридрих преклонил перед императором колено и поцеловал ему руку. Теперь он немного успокоился. «Да, для переговоров этот Габсбург оказался нелегким партнером, — подумал он. — Может статься, теперь он больше не видит во мне доброго дядюшку, но, по крайней мере, мне удалось склонить его к тому, чего я добивался. Наше древнее немецкое право даже этот Алеандр не сможет опротестовать».

Поначалу было запланировано провести первый рейхстаг молодого императора в Нюрнберге, но страшная эпидемия, косившая в городе всех подряд, этому помешала. И Вормс на Рейне, благодаря своему удобному расположению, показался имперским князьям и представителям свободных городов удачной заменой.

Мартин впал в некоторое смятение, когда гонец Спалатина привез ему от императора официальное приглашение на рейхстаг. Ему к этому времени исполнилось тридцать семь лет, и он ощущал физическую и душевную усталость. Но после некоторого колебания он все же решился на дальнее и опасное путешествие в Вормс. «Если император призывает меня к себе, чтобы убить, — сказал он секретарю курфюрста, — то я не в силах что-либо изменить. Но я не отрекусь от слова Христова!»

Многолюдная процессия, состоящая из горожан, которые хотели проводить его повозку до городских ворот, казалась бесконечной. Не меньше людей собралось на стенах, чтобы помахать Лютеру, провожая его в опасный путь. Среди них были профессор Карлштадт, торговка хворостом Ханна и ее маленькая дочка Грета.

«А брат Мартинус назад вернется?» — вновь и вновь спрашивала девочка. Слезы вот-вот готовы были брызнуть у нее из глаз. Мать беспомощно гладила девочку по голове и утвердительно кивала, хотя сама она смотрела в будущее без особой надежды. Император дал слово, что с доктором Лютером ничего не случится, пока он добирается до Вормса, но можно ли доверять императору? Этот монах был отнюдь не первым, кому был гарантирован свободный проезд и кого потом схватили и казнили.

Карлштадт, судя по всему, разделял опасения Ханны, потому что, несмотря на холод, он раскраснелся, и в легкой накидке ему явно было жарко.

Мелкий дождик ровно сыпал на бесконечные поля и луга вдоль Эльбы. Стража на городских башнях с интересом разглядывала гордого белого жеребца, на котором сидел герольд императора, сопровождавший повозку Лютера. Герольд этот, некий Каспар Штурм, был снаряжен как рыцарь и держал в руке знамя с золотым орлом, символом императорской власти.

Брат Ульрих сидел на козлах устойчивой повозки, в которую впряжена была тройка лошадей. То был подарок Виттенбергского магистрата. Несмотря на резкие возражения приора монастыря, брат Ульрих настоял на том, чтобы сопроводить Мартина до Вормса, и Мартин в душе был ему за это очень благодарен.

Их путь лежал через Эрфурт, Готу и Айзенах. Во всех городах и деревнях, где они останавливались, звонили церковные колокола. Люди толпами сбегались посмотреть на удивительного монаха, который выступил против Папы, а теперь ехал в Вормс держать ответ перед императором. Многие не верили, что вот этот невзрачный монах в коричневой рясе, местами потертой и забрызганной грязью, отважился на борьбу с князьями Церкви, которые угнетали людей. Мартин, которому хотелось, чтобы его как можно меньше замечали, с трудом отбивался от восторженных сторонников, желавших услышать его проповедь. Но раздавались и критические голоса. «Полоумный монах, до чего же ты глуп! — упрекнул его как-то вечером крестьянин, пока брат Ульрих привязывал лошадей возле харчевни. — С чего это мы должны тебе доверять? Вот, к примеру, наша деревушка испокон веку принадлежит монастырю. Такие же монахи, как ты, выжимают из нас десятину, последнее отбирают, а сами только жиреют!»

Мартин удрученно молчал. Невольно ему пришла в голову мысль, что он действительно очень мало сделал для того, чтобы облегчить тяжкую участь людей. Но разве восставать против власти не считалось грехом? Он хотел объяснить крестьянину, что говорится об этом в Священном Писании, сказать ему, что накопление богатства не приведет душу к милосердию и миру. Но тот только пожал плечами и, не желая ничего слушать, исчез в темноте.

Путешествие продолжалось. Если Мартин и Ульрих не заглядывали в церкви и приходы, чтобы обогреться и поговорить с местными жителями, то они выбирали уединенные постоялые дворы, где могли углубиться в многочисленные письма и депеши, полученные Мартином еще до отъезда. Знакомясь с ними, они узнали, что не только все гуманисты империи более или менее сплоченно выступают в поддержку Мартина и его учения. Уважаемые всеми господа из числа дворянской знати, такие как рыцари Ульрих фон Хуттен и Франц фон Зикинген, давали понять мятежному богослову, что предоставят ему убежище в своих замках, если его положение после рейхстага станет слишком опасным. Ульрих фон Хуттен, который после своего бегства из монастырской школы и последовавшего за этим посещения Рима стал открытым противником папства, сообщал, что он тоже прибудет в Вормс, чтобы распространять там напечатанные на его средства листовки и таким образом поддержать Мартина во время рейхстага.

Улицы и площади Вормса были до такой степени переполнены людьми, лошадьми и скотом, что казалось, здесь не осталось ни единого свободного клочка земли.

Люди тысячами толпились на улицах. На любой, даже самой небольшой площади вырастали дощатые будки и ларьки, где продавались цепочки и платки, песочное печенье и жирные колбасы. Повсюду толпу развлекали музыканты и фокусники. Из пивных раздавались громкие звуки флейт и волынок Кузнецы и оружейники выставили перед своими мастерскими пылающие жаровни с углем. У всех на виду они подковывали лошадей знати, собравшейся в город на рейхстаг, или предлагали купить мечи, латы и шлемы.

Кутерьма царила и вокруг собора, где нескончаемые потоки ротозеев устремлялись по галереям и лестницам, соединявшим это монументальное сооружение в романском стиле с дворцом епископа. Казалось, весь город высыпал на улицу; никто не остался дома.

В этой неописуемой толкотне повозка Мартина и сопровождавшие ее всадники могли продвигаться лишь очень медленно. Лошадям то и дело приходилось сворачивать в сторону, обходя очередное препятствие. Десятки ликующих людей бежали рядом с повозкой этого удивительного монаха, бросая цветы в маленькие зарешеченные окошки. Одна женщина просунула в окно руку, чтобы прикоснуться к накидке Мартина. Мартин, которого смущали восторженные приветствия людей, покраснел. Такой встречи он никак не ожидал, особенно после того, как Спалатин, который вместе с курфюрстом вот уже несколько дней находился в Вормсе, отправил ему навстречу гонца с советом как можно скорее повернуть назад, в Саксонию. Секретарь считал возбуждение народа дурным знаком и придерживался мнения, что это настроение, представляющее собою смесь эйфории и раздражения, в любой момент может разрешиться кровавыми столкновениями. А для императора и представителей церковной власти достаточно искры этого пожара, чтобы объявить Мартина виновным в разжигании народных волнений.

Слова гонца настолько возмутили Мартина, что он, вспылив, велел ему отправляться восвояси и на прощанье сказал: «Передайте Спалатину, что даже если в Вормсе соберется столько чертей, сколько черепицы на всех крышах этого города, то я все равно туда приеду!»

Окольными путями герольд доставил наконец Мартина вместе с Ульрихом в епископский пфальц, внушительного вида здание посреди обнесенного каменной стеной двора, южной своей частью примыкавшего к территории собора. Несмотря на усталость, Мартин с любопытством выглядывал в окно, надеясь получить хоть какое-нибудь представление о том месте, куда его привезли. Массивные формы романского собора подавляли своей тяжеловесной мощью. Он разглядел четыре башни и два купола, столь высоко устремленные в небо, что тяжелые свинцовые облака, висевшие над городом, казалось, задевали их.

По другую сторону площади проезжая дорога сужалась, упираясь в стену со рвом и сторожевыми башнями. Вдоль рва, в котором квакали лягушки и пузырилась зеленоватая, подернутая ряской вода, выстроились, теснясь друг к дружке, двухэтажные домики с деревянными галереями, в которых, по-видимому, жили слуги епископа.

Перед порталом пфальца, искусно отделанным красным песчаником, собрались люди, которые поджидали Мартина. Среди них было двое советников магистрата города Вормса и приор ближнего монастыря, который с удрученным лицом сообщил ему, что из-за многочисленных протестов его монахов он, к сожалению, не может предоставить собрату по ордену из далекой Саксонии приют в своем монастыре.

Мартин устало улыбнулся приору. Хотя пропотевшая ряса липла к телу и мысль об отдыхе в тиши и благолепии монастыря всю дорогу грела ему душу, он все же обрадовался, что в Вормсе ему не придется все время жить под контролем монашеского ордена. Предусмотрительный Каспар Штурм снял для него неподалеку от подворья мальтийского ордена две комнатки, в которых он спокойно мог провести время в ближайшие дни, набираясь сил перед допросом.

Некоторое время спустя Мартина в сопровождении брата Ульриха через открытые ворота впустили во внутренний дворик пфальца, весь увитый виноградом. Из глубины двора доносился плеск воды, льющейся по каменным уступам в чашу колодца, какие обычно встречаются на больших площадях. Хотя Мартина мучила жажда и языку него буквально присох к гортани, он не решился подбежать к колодцу, потому что не хотел привлекать к себе излишнее внимание придворных. Он осторожно осматривался. Обилие вооруженной стражи беспокоило его. Как будто ненароком они следили за каждым его движением. Мартин задавал себе вопрос, не получили ли они распоряжение ни на секунду не выпускать из виду его самого и его спутников. Ответ на этот вопрос он получил очень скоро.

— Взгляни-ка наверх, — тихонько прошептал ему брат Ульрих и указал глазами на окно, под которым располагался балкон, опиравшийся на стройные колонны. — Священник, который так угрюмо глядит на нас оттуда… Это случайно не тайный советник кардинала Каэтана?

Мартин насторожился. Украдкой посмотрел он туда, куда едва заметным жестом указал ему Ульрих, и действительно заметил долговязую фигуру папского легата. Там, опираясь широко расставленными руками на перила балкона, стоял Алеандр и внимательно смотрел на него. Посланник казался утомленным и каким-то хилым. Хотя он был старше Мартина всего на несколько лет, но выглядел человеком, жизнь которого давно уже начала клониться к закату. На его бесстрастном мрачном лице виднелись следы недолеченных ран; от правого угла рта к подбородку тянулся уродливый шрам. Мягкие складки его красной шелковой мантии отчетливо выделялись на фоне серой каменной стены.

Взгляды Мартина и Алеандра на мгновение встретились. Мартин подумал, не стоит ли поднять руку в знак приветствия, но весь вид Алеандра говорил о том, что он не ждет подобного жеста. Так что Мартин воздержался. В следующий же момент его отвлек вооруженный бородач в развевающемся плаще, который спешил к нему и к Ульриху из боковых ворот пфальца. Он, по-видимому, был важной птицей, потому что по его знаку оба молодых стражника, охранявших ворота, схватили свои копья и без промедления последовали за ним. Мартин в замешательстве обернулся. Бросив взгляд на балкон, он увидел, что Алеандр исчез.

— Доктор Лютер? — Начальник стражи епископа хмуро окинул взглядом сначала Ульриха, потом Мартина. Мартин вежливо кивнул. После восторженного ликования людей у городских стен и на рыночной площади злобное лицо этого стражника и постные физиономии его подчиненных он воспринимал чуть ли не с благодарностью. Во всяком случае, их поведение возвращало Мартина к суровой действительности.

— Я брат Мартинус, доктор теологии, монах-августинец, — немного помедлив, нерешительно произнес он.

— Вас наверняка предупредили о том, что полномочия императорского герольда у ворот этого пфальца прекращаются. С этого момента я и мои люди берем на себя заботы о вас.

— Нет! — в отчаянии воскликнул брат Ульрих.

— А кто именно собирается о нас позаботиться? Мартин гневно вскинул голову и пальцем указал на начальника стражи, который поспешно отступил на шаг назад. — Вы или папский посланник, которого я только что видел на балконе? Моя охранная грамота, уважаемый господин, написана собственноручно Его Величеством императором, а не рукой епископа или его римского гостя! — Он задыхался от возмущения. — И будет лучше, если вы станете руководствоваться именно ею!

Начальник стражи как-то сник и в размышлении уставился на сверкающие алебарды, которыми его подчиненные преградили монахам путь к порталу. Указания, полученные им от Алеандра и епископа, не давали ему явного права насильно удерживать Мартина и Ульриха. И он сдался.

— Ну хорошо, отправляйтесь к себе и готовьтесь к завтрашнему дню, — объявил он с важным видом. — Первое слушание дела назначено на вечер.

— Мы явились сюда только затем, чтобы отыскать нашего брата из Саксонии, — сказал Ульрих с беспокойством в голосе. — Его зовут Иоганн фон Штаупиц… Вы не видели его?

Бородач отрицательно покачал головой. Он явно считал ниже своего достоинства помогать какими-либо сведениями спутнику монаха-еретика. Он приказал стражникам немедленно вернуться на свой пост у ворот, а сам удалился во дворец.

Главный викарий фон Штаупиц ожидал Мартина в его прибежище. Это был скромный постоялый двор с камышовой крышей, черными балками фахверка и крохотными окошками, на которых, к великому облегчению Ульриха, были прочные ставни и кованые железные решетки.

Комната Мартина была гораздо больше любой кельи, в которой он когда-либо жил. Она занимала почти весь верхний этаж Стены здесь, как и во всем доме, были голые, без всяких украшений, но зато сухие и аккуратно побеленные. В нише стояла старинная резная кровать необъятных размеров с высокими бортами, от которой исходил приятный запах свежей соломы и сухого лугового сена. Деревянный пол был чисто выскоблен, и в свете масляной лампы поблескивал песок в щелях между досок Тяжелый дубовый стол, два стула с мягкой обивкой и сундук с навесным замком, на крышке которого лежала стопка грубых шерстяных одеял, довершали обстановку комнаты.

Тут-то Мартин и Ульрих увидели фон Штаупица. Викарий нес большую глиняную миску, наполненную водой, и чистые льняные полотенца.

Пристроив все это на столе, он взял бритву и провел ею несколько раз по старому кожаному поясу.

— Всю дорогу я молился о встрече с вами, ваше преподобие! — воскликнул Мартин, сияя от радости. Он уронил на пол узел с пожитками и бросился к старику, который с притворной досадой пытался уклониться от его бурных объятий.

— Сядь-ка сюда, сын мой, — сказал викарий, закончив точить бритву и придирчиво осмотрев лезвие в свете лампы. — Я подумал, что в спешке ты не успеешь найти цирюльника. — Он обстоятельно намылил Мартину лицо и начал острой бритвой снимать пену с подбородка и щек.

— Почему вы всегда знаете, что мне нужнее всего, даже если я ничего вам не говорю? — Мартин наклонял голову, чтобы облегчить работу своему наставнику. Он был несказанно рад присутствию своего старого учителя. Честно говоря, в последние часы здесь, в Вормсе, он пал духом, но теперь в нем снова затеплилась надежда. Умиротворенно прикрыл он усталые глаза и полностью доверился заботливым рукам викария. Тихие скребущие звуки бритвы убаюкивали его, как монотонное мурлыканье кошки.

— Я думал, вы давно махнули на меня рукой, ваше преподобие, — тихо сказал он. — Когда я ехал по улицам Вормса, и потом, во дворе у епископа, я все время думал… Вы знаете, меня не покидает мучительная мысль о том позоре, который моя смерть принесет моим родителям. Они и так уже достаточно настрадались из-за меня.

— Не вертись, Мартинус, сиди спокойно!

Задорная мальчишеская улыбка мелькнула на намыленном лице Мартина.

— А что? Вот я сейчас дернусь посильнее — и избавлю императора от неприятной обязанности устраивать судилище. Жаль только, папский посланник расстроится. У него наверняка насчет меня совсем другие планы.

— Мне уже сообщили, что Алеандр в Вормсе, — с досадой сказал фон Штаупиц, отводя бритву подальше от шеи Мартина. — Во дворце епископа поговаривают, что именно он убедил императора в том, что ты еретик Он и завтра попытается навредить тебе. Так что шутки в сторону!

— Да я шучу только потому, что мне очень страшно. Я боюсь не Алеандра и даже не кары императора. Больше всего я боюсь проснуться однажды утром и понять, что все постигнутое мною лишь дьявольское наваждение и что я — послушное орудие в руках Сатаны.

Фон Штаупиц обменялся взглядом с братом Ульрихом, который молча сидел в углу и потихоньку угощался из миски жареной рыбой и солеными огурцами. Потом викарий принялся умело выравнивать тонзуру на голове у Мартина, словно всю жизнь только этим и занимался.

— Иногда сомнение есть более верный знак искренности, нежели желание настоять на своей правоте, — спокойно сказал он. — Твоя критика, направленная на тех, кто терпит несправедливость, несомненно верна. Но Церковь пребудет вечно, несмотря на все ее грехи. Что есть дитя без семьи его? Каково будет людям, когда они, беспомощные, в страхе своем будут предоставлены сами себе? За долгие годы моего служения ордену я хорошо узнал мир, который больше ненавидит зло, нежели любит добро… Взываю к тебе, Мартинус, забудь все свои сомнения! Ты преодолел их в нелегкой борьбе. Отныне обрати свой взор на добро!

Мартин вздрогнул: бритва слишком сильно надавила на кожу. «Он сейчас высказал именно то, о чем я когда-то мечтал. Освободить людей от гнетущих их представлений. Вывести их из того состояния, когда они, подобно улиткам, беспомощно копошатся в грязи, да еще и благодарны за это», — подумал Мартин. Он сильно сжал морщинистую руку старого монаха:

— Тогда, в монастырском саду в Эрфурте, когда вы отослали меня прочь, наказав мне изменить мир, — вы тогда действительно верили, что я смогу это сделать, не поплатившись жизнью?

— Я не представлял себе, что ты расколешь этот мир, а может быть, и создашь новую Церковь, — тихо сказал фон Штаупиц. Он тяжело вздохнул и поспешил закончить свою работу.

Тем временем стало уже совсем темно. Внизу, под окнами, переговаривались какие-то люди. Фонари, которые они держали в руках, отбрасывали причудливые тени на белые стены комнаты.

— Вот ты и готов, Мартин! Теперь, во всяком случае, ты не явишься к императору как разбойник с большой дороги.

Викарий снял с плеч Мартина белую простыню и подал ему полотенце, чтобы тот стер с лица остатки мыльной пены.

Большой зал епископского пфальца, отведенный для официальных заседаний и слушаний рейхстага, сиял в свете множества факелов и восковых свечей. Маленькие глиняные светильники, пламя которых источало аромат благовоний, создавали легкую голубоватую дымку, на фоне которой четко выделялось обтянутое красным бархатом кресло императора, стоявшее на некотором возвышении, над креслами князей и церковных сановников.

Пажи и слуги проворно взбирались по приставным лесенкам, спешно закрывая голые стены фламандскими гобеленами, несли серебряные подносы с фруктами и серебряные кубки с вином. Но даже эти попытки оживить суровую обстановку перед визитом императора не могли разрядить ту грозовую атмосферу, которая, подобно тяжелой черной туче, висела под закопченными сводами, витая среди балок над деревянной галереей. Когда князья рассаживались по своим местам, напряжение в воздухе достигло предела.

Мартин в сопровождении герольда Штурма, брата Ульриха и рейхсмаршала с трудом пробирался сквозь толпу. В коридоры дворца набились сотни людей. Большинство из них прибыли сюда, чтобы приятно провести время. В основном это были знатные люди, которым в зале не нашлось места, да любопытные богатые дамы в шелках, ожидавшие начала увеселений и банкета. Для них рейхстаг означал желанное развлечение среди однообразия повседневной жизни, к тому же можно было поглазеть на суд над известным всему миру еретиком. Здесь же были слуги епископа, чиновники имперской канцелярии, а также писцы, которые, заложив за ухо гусиные перья, сновали вниз и вверх по лестницам с важными бумагами в руках.

Подавленный таким столпотворением Мартин с трудом пробирался вперед. Сердце его начало бешено колотиться, когда он проходил мимо шеренги свирепых стражников. По загорелым лицам и черным глазам было нетрудно угадать в них испанцев. Хотя родиной императора были Нидерланды, он любил окружать себя испанскими рыцарями и солдатами. И если к немецким подданным он относился с крайней осторожностью, то испанцы пользовались почта безграничным его доверием.

Грубыми окриками стража отгоняла толпу в сторону. Раздался пронзительный женский крик, когда алебарда одного из солдат ткнулась даме в локоть. Ее кавалер, светловолосый юнец, в ярости схватился за кинжал с рукоятью из слоновой кости, висевший у него на поясе.

Мартина оттеснили от его спутников и втолкнули в какую-то холодную каморку, где, кроме скамьи для коленопреклонений да трех табуретов, больше ничего не было. Маленькое оконце закрывала кованая решетка с прутьями в виде извивающихся змей.

«Ждите здесь», — сказал герольд Штурм, посовещавшись со стражниками и придирчиво осмотрев помещение. Двое испанцев немедленно встали на страже у приоткрытой двери. Мартин отступил в глубь каморки. Он почувствовал болезненную пустоту в желудке и горько пожалел, что отказался от заботливого предложения Ульриха взять с собой немного хлеба.

С башни собора донеслись глухие удары колокола. Мартин насчитал четыре удара Он опустился на табурет и вновь стал проговаривать про себя ответы на предполагаемые вопросы — вместе со своими друзьями он готовил их прошедшей бессонной ночью. Император, насколько Мартину было известно, не благоволил к нему. Он согласился на это слушание против своей воли, только потому, что князья, и прежде всего Фридрих Саксонский, добились от него этого обещания. Карл ставил защиту интересов Рима превыше всего, а имперские князья были заинтересованы в том, чтобы их собственные позиции ни в коей мере не пострадали. С виду они рьяно выступали в защиту прав своего гражданина, но что, если они при этом вступили в тайный сговор с императором?

Когда раздался шестой удар соборного колокола, герольд Штурм, появившийся в сопровождении вооруженных испанцев, оторвал Мартина от его мыслей. «Пора, доктор, — объявил герольд бесстрастным голосом, как делал это всегда в официальных случаях. — Пойдемте!»

За дверью было такое столпотворение, что испанцам опять пришлось пустить в ход алебарды. Их грозные выкрики гулко разносились под сводами, и толпа, наконец, с ропотом освободила проход. Штурм еще раз напомнил Мартину, что говорить можно только тогда, когда император или кто-либо из церковных сановников обратится к нему с вопросом. «Да будет Господь милостив к вам», — пробормотал он, сняв шляпу.

Мартин под охраной медленно переступил порог зала, и на него сразу же обратились сотни глаз. Ему было предписано идти по залу, склонив голову, и не приближаться к князьям и епископам более чем на восемь шагов, что оказалось требованием совершенно невыполнимым. Зал был слишком переполнен. Мартин шаг за шагом продвигался вперед, и люди убирали с прохода ноги и подолы платьев. Пажи как ужаленные носились по проходу, отодвигая в сторону стопки книг и кувшины. Шум голосов внезапно стих, сменившись молчаливым любопытством.

Когда Мартин наконец-то решился краешком глаза взглянуть вокруг, он увидел, что по обеим сторонам центрального прохода сидят в убранных горностаем и соболями креслах богато одетые господа. Их наряды сияли золотом и драгоценными камнями, переливались шелка, блестели серебряные пряжки и перстни с изумрудами и жемчугом.

Шагах в двадцати от трона императора стража велела Мартину остановиться. Он покорно опустился на колени и вдруг увидел рядом с собой широкий дубовый стол, на котором лежали раскрытые книги. Отчаяние пронзило его: он узнал свои собственные труды. Он поднял голову и робко посмотрел на молодого императора Карла, который, словно не замечая Мартина, беседовал с каким-то церковным сановником.

Это был Алеандр.

До Мартина донесся негромкий говорок на галерее, где собрались горожане со своими женами, монахи и иностранные гости. Он не решался шевельнуться, втайне надеясь, что Ульрих и главный викарий где-то поблизости.

Казалось, прошла целая вечность. Мартин в униженной позе стоял на коленях перед троном монарха, но тот не удостоил его даже взглядом. Неспешно диктовал он своему писцу, рыжему веснушчатому парнишке примерно одного с ним возраста, какое-то письмо. Алеандр же все это время разглядывал Мартина с самодовольным видом. Наконец, когда зал уже громко начал выражать свое нетерпение, император спокойно поднял руку и дал знак двум молодым герольдам, которые, в своих одинаковых серебряных камзолах и с одинаково темными кудрями, выглядели как близнецы. Герольды встали с двух сторон на ступени у возвышения, где сидел император, и, дважды пронзительно протрубив в фанфары, возвестили о начале заседания. В зале мгновенно наступила тишина. Все глаза устремились на свиту императора и на папского легата.

Из-за стола поднялся тщедушный человек в белой рясе. Костяшками пальцев он безостановочно водил по странице раскрытой книги. Сощурившись, он оглядел Мартина от тонзуры до стоптанных сандалий. Потом он представился князьям как обвинитель и произнес:

— Мартинус Лютер, мое имя фон дер Эк Император и империя призвали вас сюда, чтобы узнать от вас самих, являетесь ли вы автором всех этих книг и рукописей.

Возбужденный ропот прокатился среди собравшихся. Под напором зрителей, подавшихся вперед, заскрипела балюстрада на галерее. Обвинитель, путаясь в своем одеянии, обежал вокруг стола и, казалось, наугад стал вытаскивать из кучи книг одну за другой. Алеандр наблюдал эту сцену со скрещенными на груди руками. «Да он просто дурак, — презрительно подумал Алеандр. — Он оставляет Лютеру слишком много времени, чтобы подготовиться к ответу».

— «Девяносто пять тезисов. Проповедь об отпущении и милосердии»… Говорите, этот памфлет написан вами, брат Мартинус, или нет? — Голос чиновника зазвучал несколько жестче. — Может быть, ваша память ослабела и я освежу ее, зачитав другие заголовки ваших писаний?

Мартин ссутулился. Издевка обвинителя ранила его, как огненная стрела.

— «О вавилонском пленении Церкви», «О свободе христианина», «К христианскому дворянству немецкой нации»… Вы написали эти сочинения?

— Все эти книги написаны мною.

— Эти книги, — фон дер Эк указал на стол, — содержат гнусную ересь по отношению к нашей Церкви. Сами заголовки уже чудовищны…

— Но… ГОСПОДИН…

Обвинитель резко развернулся и с угрозой направил указательный палец прямо Мартину в грудь, словно то был острый дротик. Алеандр в лихорадочном возбуждении вскинул брови и позволил себе лишь удовлетворенную улыбку. Быстро обернувшись, он убедился в том, что некоторые господа, сидевшие неподалеку от императора, тоже удовлетворенно кивают головами. Зато среди курфюрстов царило полное молчание. Курфюрст Фридрих, сидевший с левого края, даже отвернулся. Он зябко кутался в мех своей просторной накидки.

— Отрекаетесь ли вы от того, что написали?! — крикнул фон дер Эк, по-прежнему указывая пальцем на Мартина.

Мартин затрясся всем телом. Он отвел глаза, чтобы не видеть обвинителя, но лицо угрюмо глядящего перед собой императора и холодная ухмылка Алеандра подействовали на него просто убийственно. Почувствовав, что нельзя более тянуть с ответом, он произнес:

— Я всегда старался…

— Извольте говорить громче, чтобы наш император мог вас понять!

— Хорошо, господин. Не дадите ли вы мне время на размышление?

Фон дер Эк, который в этот момент склонился над каким-то сводом законов в кожаном переплете, замер и, не веря своим ушам, посмотрел на Мартина. Он явно считал просьбу Мартина не просто намеренным затягиванием процесса, но и неслыханной наглостью.

— Времени у вас было предостаточно! — отрывисто выкрикнул он. — Четыре года вы водите нас за нос! За это время вы вполне могли подготовиться к ответу!

Обвинитель обиженно поправил рясу и сделал шаг к ступеням императорского подиума. Он неожиданно почувствовал некоторую неуверенность и пытался поймать взгляд Алеандра, чтобы решить: одобрить ему просьбу обвиняемого или отклонить ее? Но он старался напрасно, папский посланник вовсе и не думал вмешиваться и оказывать обвинителю поддержку. Фон дер Эк, не зная, как поступить, вернулся на свое место за стол.

— Я бы с радостью дал тогда искренний ответ на ваш вопрос, не оскверняя слово Божье и не нанося урона спасению души своей, — продолжил Мартин, одарив фон дер Эка едва заметной улыбкой.

Обвинитель в гневе захлопнул какую-то книгу Мартина.

— Хотелось бы надеяться, что каждый из нас во всякое время может искренне и без страха отвечать за деяния свои, доктор Лютер. Особенно это касается вас, ведь вы являетесь столь известным и опытным преподавателем теологии!

Среди испанской свиты императора раздались сдержанные смешки, к ним присоединились и некоторые из князей. Мартин осторожно поднял глаза к галерее. Он увидел фон Штаупица и рядом с ним Ульриха. Оба стояли со склоненными головами, словно погрузившись в молитву.

— Хватит, замолчите! — как гром среди ясного неба раздался грозный голос императора.

Стало совсем тихо. Кое-кто из придворных, да и некоторые рыцари, которые еще несколько мгновений назад готовы были поднять на смех тщедушного юнца-императора, испуганно вжали голову в плечи, пораженные внезапной резкостью их господина, и стыдливо опустили глаза, разглядывая носки своих сапог. Карл в крайнем раздражении вскочит со своего трона. Жестом он подозвал к себе своего испанского писца и Алеандра. Папский легат скривился, но поспешил исполнить приказ императора. Некоторое время они совещались, потом Алеандр вышел вперед, поднял руку, призывая всех к молчанию, и произнес на латыни:

— Ваш император, брат Мартинус, всецело осознает свою ответственность правителя империи и сверх того он милостив, как это и подобает верному слуге Рима. Мы даем вам один день. Используйте его с пользой, ибо завтра вам не удастся уйти от ответа!

Карл V, стоя слушавший слова Алеандра, вновь опустился на трон. Он понял не всё, и тем не менее подтвердил то, что сказал легат, величавым кивком, делавшим дальнейшие разъяснения излишними. Его писец поспешил к фон дер Эку, чтобы передать ему протокол.

Таким образом, первая часть допроса закончилась, Мартин мог идти. Не успел он опомниться, так рядом с ним возник рейхсмаршал и двое стражников. Под строгой охраной его вывели из зала.