Кода: О нерассказанных историях

Что представлял собой Гарлем в 20-х годах прошлого века? Беспорядочное и шумное людское сборище, гудящее, словно пчелиный улей в пору медосбора. Люди, срываясь с различных насиженных мест, прибывали туда тысячами и, растворяясь в этом удивительном месте, образовывали особый гарлемский конгломерат, причем процесс ассимиляции происходил быстрее, чем вновь прибывшие узнавали, что такое Ленокс-авеню. Но люди здесь и исчезали — возвращались туда, откуда приехали, а то и отправлялись в забитые мусором сточные канавы или на дно Гудзона с парой камней, привязанных к ногам, — и никого это не волновало. Потому что, если у тебя нет шансов занять достойное место в Большом Яблоке, знай, что сзади тебя стоит огромная очередь желающих испытать судьбу. Чернокожие называли друг друга «братьями». Белые объясняли это тем, что встречи, знакомства и проворачивание дел происходили у негров в таком быстром темпе, что никто не утруждал себя тем, чтобы запоминать имена. Как бы то ни было, можно точно сказать, что нигде в мире, ни в одном городе, ни в одной стране, ни до, ни после не было такого района, который можно было бы сравнить с Гарлемом того времени. Некоторые говорят, что это было в полном смысле слова забытое Богом место. Другие уверяют, что Бог там присутствовал, но был в таком же смятении, как и все остальные. А поэтому нечего удивляться тому, что история беззубого Сони растворилась там, как капелька дождя, упавшая в океан.

Истории бывают самых разнообразных форм, размеров и стилей — они как наряды, висящие на вешалках и предназначенные для примерки, от облегающих до свободных; от жизнерадостно-пестрых до уныло-серых, — благодаря своему разнообразию они то входят в моду, то выходят из моды, не подчиняясь никакому общему закону. Но необходимо признать, что некоторые истории оказываются более жизнеспособными, чем другие. Некоторые истории продолжают жить (чем мы в основном обязаны тем, кто сохраняет их, а не чему-то особенному, в них рассказанному), в то время как другие истории искажаются и переосмысливаются, многие вообще умирают и уходят в небытие вместе с их героями. И как это ни печально, именно такая судьба была уготована истории Сони. Основная причина этого заключается в том, что Соня не был музыкантом; друзей, кроме Лика, у него не было; потомков не было тоже. И, в отличие от Лика, он не оставил после себя даже помятого корнета, подобного тому, что хранится в наши дни в маленькой лондонской квартире, начищаемый до зеркального блеска внучкой, о существовании которой Лик так никогда и не узнал.

Лик Холден? Его история безмерно печальна, и здесь не может быть никаких сомнений (хотя если хорошенько подумать, то и в ней можно найти нечто положительное, поскольку Лик все-таки осуществил то, что было ему предначертано). Ну а Соня? История о нем мертва и похоронена. Мы эксгумируем, изучим ее останки и попробуем облечь кости в плоть. Но это будет сочиненная история, которая никогда не сможет претендовать на достоверность, достаточную, чтобы помочь нам почувствовать Время — этого ловкого воришку, укравшего у нас эту историю еще до того, как мы поняли, насколько она нам интересна, и задолго до рождения большинства из нас.

Итак, Соня объявился в Гарлеме в конце 1926 года. После смерти Лика ему стало нечего делать в Монмартре, а кроме того, он считал своим долгом разыскать Сильвию. Вне всякого сомнения, Соня никогда не чувствовал глубокого расположения к сестре Лика (с которой тот не состоял в кровном родстве), но никогда этого не показывала. Соня всегда считал, что присущие Сильвии воздушность и грациозность не могут принести негру ничего, кроме неприятностей. Так оно и вышло (однако никакого удовлетворения от того, что его предчувствие оправдалось, Соня не испытал). Но «человек с идеей в голове» любил Лика так же сильно, как его «персональный долбаный ниггер» любил Сильвию, и одного этого было достаточно для него, чтобы исполнить свой долг. В представлении Сони его долг заключался в следующем: любовь Лика заслуживала того, чтобы объяснить Сильвии, почему он так и не появился под сводами вокзала Гранд-Сентрал, почему он так никогда и не стал отцом своего ребенка, почему ей ничего не оставалось, как только выйти замуж за белого парня — даже если она сделала этот шаг по собственному желанию.

Возможно, вам придет в голову мысль о том, что неуверенность Сони в отношении Сильвии Блек явилась причиной, по которой он задержался в Монмартре почти на два года. Однако существует более подходящее объяснение этому, причем более романтическое и пикантное, способное сделать ваше дыхание прерывистым, как дрожь лунной дорожки на поверхности моря. Итак, что же произошло после убийства Лика Холдена? Нам немногое известно о Соне, но мы можем быть уверены в его причастности к одному из последующих событий, точно так же как в том, что Старая Ханна встает на востоке (что бы ни происходило накануне). Совершенно ясно, что не было никаких естественных причин, по которым некий молодой белый бездельник по имени Джонни Фредерик не дожил до старости. Но ему так и не довелось унаследовать семейную плантацию; не удалось вырастить детей, прижитых с красивой девушкой с лицом цвета слоновой кости; не удалось поесть жирных блинов, сидя ясным летним утром на пороге своего дома. Не удалось, черт возьми, ничего! И об этом позаботился Соня.

Соня жаждал мести. Но, несмотря на всю неистовость этой страсти, постоянно дремавшей в нем и поначалу незаметной, как идущий понизу лесной пожар, не собирался спешить, а поэтому ему потребовалось почти полтора года на то, чтобы обдумать свой план и претворить его в жизнь. Об «убийстве» — хотя Соня никогда не считал это убийством — сообщали все газеты Монмартра и даже Нового Орлеана, а поэтому известно, когда (в январе 1926 года) и где (в одной из аллей в Синклере) оно произошло. Однако ни одна из газет не сообщала никаких подробностей, ибо издатели тогда держались в рамках приличий. И, наверное, правильно делали. Мы знаем о Соне немного; но известно, что орудием преступления послужила бритва, а он, как мы помним, обучился в школе «Два М» некоторым жестким приемам у Джонса по прозвищу Собачий Клык, а поэтому можно предположить, что смерть Джонни Фредерика не была легкой (если вообще смерть может быть легкой).

Крошка Анни, видевшая своего брата, что называется, насквозь и читавшая его мысли лучше, чем книгу (будь она обучена чтению), моментально сообразила, чьих это рук дело, и велела Соне немедля делать ноги из города.

— Я сейчас не обсуждаю, правильно или неправильно ты поступил, — твердо сказала она. — Я хочу только сказать, что тебя ищут, и это так же верно, как то, что сахар сладкий, а поэтому тебе надо как можно быстрее линять из города, пока тебя не взяли за твою черную задницу и не вздернули.

Соня ощерился щербатой улыбкой, которая, вне всякого сомнения, взбесила его сестру.

— А что, собственно, такое? — спросил он. — Никто никогда прежде меня не искал.

Однако на следующее утро он исчез, а полиция так и не нашла убийцу. Разумеется, это не помешало белым бездельникам Монмартра самим втихаря вершить правосудие. Они вздернули нескольких негров, работавших на семейство Фредериков не менее двадцати лет, и не понесли за это никакого наказания. Вы, разумеется, можете погоревать об этих неграх, но только в том случае, если ваше сердце способно перенести боль еще и от этой нерассказанной истории о простых людях, никогда не ступавших по богатым коврам и которым выпало на долю немало страданий.

Оказавшись в Нью-Йорке, Соня прямиком направился в Гарлем, где, как он слыхал, чернокожий может сделать себе имя. Конечно, прибывший туда искатель приключений не имел за душой ничего, кроме провинциального высокомерия, хорошо подвешенного языка и ловких рук, отлично владеющих ножом. В тогдашнем Гарлеме такие сокровища ценились не дороже никеля. Но надо сказать, что спрос на это там был всегда.

Прежде всего, Соня нашел комнату на Конвент-авеню и, словно негр из джунглей, уверенный в том, что все друг друга знают, принялся наводить справки о девушке со светло-желтой кожей по имени Сильвия. Скоро он сообразил, что раз он вознамерился пробыть здесь какое-то время, то должен найти на свою черную задницу хоть какую-либо работу. Если вы внимательно читали эту книгу, то помните, что работой в представлении Сони было то, чем занимаются только «негритосы, евреи и дураки». А поэтому он начал с того, что стал постоянно околачиваться на уличных перекрестках, в барах и подозрительных компаниях, пока не постиг всех правил игры в этом большом городе.

Доподлинно известно, что в эти первые шесть месяцев Соня влип в несколько серьезных историй, которые по ранее принятой системе классифицировались как неприятности между черными, неприятности между черными и белыми и осложнения с законом. Подробности нам неизвестны, но можно предположить, что Соня все еще продолжал жить в своем прошлом, как семечко в земле. Ведь убийство Лика оказало на Соню определенное «психологическое воздействие», а последующая расправа с Джонни Фредериком обнажила такие особенности его характера, о которых и родной матери лучше бы не знать. Но это тем не менее всего лишь наши предположения, и поэтому не будем придумывать несуществующие подробности. Порешим на том, что Соня нарвался на неприятности, а на какие конкретно, это не так уж и важно.

Стоит заметить, что любая неприятность в Гарлеме привлекает к себе внимание, так же как куча свежего навоза привлекает мух, а поэтому вскоре Соня приобрел столь незавидную репутацию, что многие стали ему завидовать (потому что Нью-Йорк — это такое место, где все наоборот). Он не ввязывался ни в какие темные дела, но даже дураки предпочитали держаться от него подальше, опасаясь его острого языка и его острого лезвия, и очень скоро на него положил свой недобрый глаз один из боссов преступного мира.

В двадцатых годах один крутой и скорый на руку итальянец по кличке Джонни Букмекер управлял разнообразным бизнесом на территории от Холмов до Трибеки. Основой его бизнеса, как следует из его клички, являлись букмекерские операции, но он так глубоко запустил лапы в жирный пирог, что даже католическая церковь, как говорили, обращалась к нему за помощью (представьте, как это конфузило Господа). Гарлем испокон века считался обжитой, то есть уже поделенной, областью, но так было до тех пор, пока некоторые сметливые негры не пожелали завести там свои собственные дела. Список желающих возглавлял некий ужасающий тип по имени Джей Ловчила. Его называли так, потому что он говорил с явным ямайским акцентом и потому что он и был самым настоящим ловчилой. После своей смерти он остался в памяти тех, кто его знал, как Джей. Но, как утверждают, помнили о нем недолго.

Именно Джей Ловчила провернул несколько жульнических букмекерских операций, о которых по Гарлему тут же поползли слухи, потому что даже самый тупой негритос знал, что потеря денег в мошеннических делах с неграми самый верный путь к разорению. И похоже, именно в это время Джей Ловчила положил глаз на неотесанного и лишенного всяческих предрассудков негра по имени Соня.

В тот момент, когда Джей Ловчила решил, что этому чумазому пора нанести визит, Соня жил на Конвент-авеню в одной квартире с молодым черным парнем по прозвищу Сладенький, который родился и вырос в Гарлеме. Но не будем углубляться в то, как готовился этот визит, поскольку всем известно, как некоторые любят придавать историям собственное ви́дение и понимание, перегружая их при этом описанием собственных подвигов в ущерб фактам. (А разве не может какой-нибудь весельчак заставить всех смеяться над своей дурацкой шуткой?)

Когда мордастые шестерки Джея Ловчилы нагрянули в жилище Сони, перед ними предстал Сладенький, лежащий на полу в чем мать родила и покуривающий опиум. Увиденное так поразило эти две горы мускулов с куриными мозгами, что они, остолбенев, буквально приросли ногами к полу, но это было еще ничего по сравнению с посыпавшимся на них градом ударов, наносимых сзади — это Соня, орудуя железной цепью, молотил их смертным боем. У них не было ни единого шанса передать Соне привет от своего босса, и можете себе представить, как весело смеялся Джей Ловчила над этой позорной историей о своих лучших людях, позволивших этому выродку самому задать им изрядную трепку.

Естественно, реакция Сони на этот неожиданный визит только укрепила решимость Джея Ловчилы в том, что этому норовистому негру можно поручить какое-либо дело. Фактически эта хладнокровная расправа с его посыльными сказала этому бывалому бандиту больше, чем любое самое подробное резюме, и он решил нанести визит Соне самолично.

Джей Ловчила, заявившись в квартиру на Конвент-авеню, обнаружил интересующую его персону сидящей на полу напротив двери и попеременно прикладывающейся то к бутылке, то к самокрутке с травой. В дальнем углу комнаты на полу, закутавшись в одеяло, возлежал Сладенький; глаза его то сужались, то расширялись: он блаженно плыл по опиумным волнам. Джей Ловчила обратил внимание на громадные кровоподтеки вокруг глаз молодого курильщика опиума и понял, что Соня не сдерживает бешенства не только при встрече с незнакомцами. Он пристально смотрел на Соню, а Соня пристально смотрел куда-то мимо него. Выражение его лица было не совсем понятным (даже для такого тертого калача, каким был Джей Ловчила); цепкий, независимый, излучавший силу взгляд, который словно говорил: «Это и все, что у тебя есть? Нет, мне надо больше».

Кто знает, может, уже тогда Соня лишился рассудка. Ведь не осталось никого, кто мог бы что-то рассказать об этом братке. Поэтому-то нам и остается только начать фразу с вопроса: «Кто знает?» и не мучить себя поиском подробностей и доказательств.

— Что тебе надо? — спросил Соня.

— Я Джей Ловчила.

— Ну так и что из того?

— Да то, что ты проявил такую заботу о двух моих друзьях.

Соня, не спуская с него глаз, поднес бутылку ко рту и надолго приложился к горлышку. Джей Ловчила снял шляпу и мило улыбнулся, однако его не покидало чувство тревоги, а поэтому он держал в руке пистолет, спрятанный в кармане длинного пальто.

— Я сейчас заправляю букмекерским бизнесом, — сказал Джей Ловчила. — Думаю, такой парень, как ты, мне бы пригодился.

— Я не задержусь надолго в Нью-Йорке.

— Думаю, такой парень, как ты, мне бы пригодился, — продолжал Джей Ловчи, пропуская слова Сони мимо ушей. — Соображай, любому новичку, желающему завести в этом городе свое дело, нужен друг, а то и два, можешь мне поверить. А я? Лучшего друга тебе не найти. И худшего врага, врубился?

Соня кивнул. Он врубился в то, что сказал ему Джей Ловчила; все это было ему неинтересно, но срочно требовалась пара баксов.

— Идет, — ответил Соня. — Считай, что я твой человек.

— Уже считаю, — широко улыбаясь, сказал Джей Ловчила. Обернувшись, он посмотрел на Сладенького, все еще лежащего в своем углу, и спросил: — А что у тебя с этим сосунком?

— Да пошел ты! — резко оборвал его Соня.

Джей Ловчила повернул голову, повернул так медленно, что Соня подумал, что он засыпает. Бандит пошарил в кармане, выхватил пистолет и в мгновение ока навел его на Соню.

— Я убиваю негров и за меньшее, — сквозь зубы процедил он. — Так что ты у меня в долгу, ты понял, Соня? Ты у меня в долгу.

Теперь, глядя в дуло пистолета, Соня почувствовал, что настала его очередь улыбаться, и он улыбнулся, и это была кривая ухмылка, смешанная из двух частей безумия и одной части злобы, приправленная горечью и безнадежностью, и Соня ответил:

— Да слышу, слышу.

Когда Джей Ловчила ушел, Соня кряхтя встал на ноги и, спотыкаясь, подошел к распростертому на полу телу Сладенького. Наступив ногой на живот парня, он завопил во весь голос: «Ублюдок!» — а потом поплелся к тому месту на полу, где лежал прежде, лег и больше часа пролежал, уставившись в потолок. Он, без сомнения, смотрел какое-то свое личное кино: кино о последнем вздохе Лика, об отчаянных предсмертных воплях Джонни Фредерика и о других ужасах. Но никому тогда не было никакого дела до беззубого Сони, как никому нет до него дела и сейчас. И не стоит с этим спорить, поскольку это не предположение, а факт.

Соня принимал ставки для Ловчилы и, несомненно, справлялся с делом хорошо. Возможно, он немного и свихнулся, но голова его все-таки работала как надо, и он мог держать в памяти до пятидесяти комбинаций, не прибегая к помощи карандаша и бумаги. Но самое главное, ни один должник не рискнул замотать долг, опасаясь конфликта с таким отвязным отморозком, каким был Соня. Представьте себе! Никогда еще букмекерство не было столь безжалостным и, следовательно, прибыльным. И все это время он разыскивал Сильвию, разыскивал с таким усердием, что едва ли мог припомнить, ради чего он вообще затеял эти поиски.

Ставки, числа и Сильвия. Сильвия, ставки и числа. 48–23 — Сильвия. 56 — Сильвия — 16. Ставки, числа. Ставки, числа. Ставки, числа. Сильвия, Сильвия, Сильвия.

О Лике Холдене Соня больше не думал; не думал о его мертвых глазах, глядящих в потолок; о его последнем вздохе, наверное таком сладком на вкус; о его толстых темных губах, игравших музыку для самого Бога. Не думал Соня и о Джонни Фредерике; о том, как он вопил, словно свинья под ножом мясника, и стенал, как слабонервная баба, размазывая слезы, сопли и кровь.

Сильвия, ставки и числа. Ставки, числа и Сильвия.

Разумеется, успехи Джея Ловчилы не могли не привлечь внимания человека по имени Джонни Букмекер и, конечно же, не особенно его радовали. Он созвал своих самых преданных головорезов, и они решили разом покончить с бизнесом, который контролировали негры и в котором Соня находился на переднем крае. А ведь мы знаем того, кто тогда работал на Джонни Букмекера, не так ли? Молодой италоамериканец, которому пришлось содержать жену своего брата и его ребенка, после того как брат его год назад помер от туберкулеза. Этот прощелыга не больно-то пекся о своей невестке и о ее дочери, названной именем Бернадетта (хорошее католическое имя), но больше привыкшей к обидному прозвищу «байстрючка». Но Фабрицио Берлоне было наплевать на своего усопшего брата, в отличие от Сони, которому было отнюдь не наплевать на Лика Холдена.

Помните, что однажды некий старик сказал своей внучатой племяннице? «Судьба мужчины — умирать, а судьба женщины — выживать».

Сейчас никто из изучающих джаз не удивится тому, что именно Фабрицио Берлоне судьба свела с беззубым Соней. Потому что и импровизация имеет свои правила, и этим правилам подчиняется даже судьба. Удивляет лишь то, что полиция Нью-Йорка смогла найти преступника и предъявить ему обвинение (это ли не свидетельство тупости Фабрицио, который похвалялся содеянным, словно невеста только что восстановленной девственностью).

Убийство произошло в одну из темных ночей позади собора Святого Иоанна Крестителя, в аллее, где за один бакс вы можете получить все что угодно. Без сомнения, Соня (у которого раньше был здорово подвешен язык, а теперь так же хорошо подвешена рука с ножем) мог справиться с Фабрицио и одной рукой, засунув вторую за поясной ремень. Но тогда он пал жертвой рокового стечения обстоятельств, если считать таковыми неосмотрительность в любовных делах. И давайте будем думать, что Соня был на седьмом небе от счастья в то мгновение, когда нож убийцы вонзился ему в горло.

Когда его голова ударилась о стену, а жизнь стала вытекать из тела, подобно тому, как воды Миссисипи текут в Мексиканский залив, чем, по-вашему, он был занят? Его мозг считал от пятидесяти до единицы. И этой единицей была Сильвия Блек.

Как видите, судьба плетет сюжеты, словно паук паутину. А шершень жужжит и веселится, пока не увязнет в ней, и тут уж ему ни до чего, он даже забывает о том, чтобы обратиться к Создателю и посетовать на злую судьбу. Наверняка какой-нибудь беззаботный уборщик сметет в скором времени эту паутину, и судьба начнет плести новую в том же углу той же комнаты, — но не бывает двух совершенно одинаковых паутин. А поэтому мы качаем головами над историей беззубого Сони и не можем удержаться от комментариев по поводу того, насколько милы судьбе зигзаги и повороты. Но ваша человечность просит, хотя вы ее и не слышите: не сводите нерассказанную историю второстепенного героя к одному жалкому прилагательному. Пожалуйста, не делайте этого. Потому что история беззубого Сони — это кода к самым прекрасным блюзам, которые когда-либо играл Лик Холден. После этой коды мы чувствуем опустошенность, но тем вернее воспаряют наши души. А труба все держит последнюю печальную ноту, и она стихает, и это — блюз. И он не кончается, и нам всегда хочется еще.