31
Все же разговор с Иудой, видимо, дался мне нелегко. По дороге в Иерусалим у меня открылся сильный жар. Я шел, но ноги нестерпимо ныли. Ночью, на привале, я не мог найти себе места от боли. Не стихла она и наутро.
К вечеру, когда до Иерусалима оставался еще день пути, мы проходили через город Иерихон, и местный богач, Закхей, захотел со мной поздороваться. Однако он был мал ростом и через окружавшие меня толпы пробиться не мог. Тогда, надеясь, что я его замечу, он залез на смоковницу.
— Слезай, Закхей, — молвил я. — Эту ночь я проведу в твоем доме.
Он принял меня с распростертыми объятьями. Кто-то из моих последователей заметил, что мне не пристало гостить у первого иерихонского богача. Ведь он грешник, начальник мытарей. Но Закхей сказал:
— Господи! Теперь, когда я узнал тебя, половину добра своего я отдам нищим.
Я возрадовался. Если богатый человек поверил в меня и готов поступиться половиной своего имущества, значит, падут и стены Иерусалима. В ту ночь я спал спокойно под кровом Закхея.
Наутро мы двинулись было дальше, но по пути нам повстречались сестры одного из моих последователей, Лазаря. Я когда-то обедал с ним в Капернауме. Лазарь был хорошим человеком. Теперь же его сестры, Мария и Марфа, пришли из Вифании меня искать. Они сказали:
— Господи! Лазарь, наш Лазарь болен! Они сказали это так, что я понял: он при
смерти.
Женщины плакали. А ко мне внезапно вернулся мой недуг, точно брат-близнец Лазарева недуга. Ночи отдыха как не бывало. Мне пришлось остаться под кровом Закхея еще на две ночи; до Иерусалима по-прежнему оставался целый день пути. Лишь на пятое утро после нашего выхода из Галилеи я ощутил наконец, что жар спал. Я был здоров, но печаль моя была безмерна. Я молвил:
— Лазарь умер.
Один из апостолов, простак Фома, часто говоривший вслух то, что другие только думали, сказал:
— Пойдемте в Иерусалим и умрем вместе с ним.
Меж учеников пронесся ропот.
Мы шли весь день и почти к ночи пришли к дому Лазаря в Вифании, что в часе ходьбы от стен Иерусалима. К дому Лазаря со всех сторон стекались евреи. Сестра его, Марфа, вышла мне навстречу.
— Господи, — сказала она, — будь ты здесь, мой брат остался бы жив.
Я не спорил. Но все-таки сказал:
— Твой брат воскреснет.
Подошла и другая сестра, Мария, и присела у моих ног вместе с другими плакальщицами. Когда она взглянула на меня, я спросил:
Где вы положили его?
Господи! Пойди и посмотри.
А вдруг Бог не даст мне силы вернуть этого человека сестрам? Ведь Лазарь уже два дня как умер.
Видя мое смятение, евреи, друзья покойного, воскликнули:
— Смотрите, как он любил Лазаря! Они провели меня к пещере. Вход в пе щеру преграждал камень. Я сказал:
Уберите камень. Марфа возразила:
Господи, а если он уже смердит?
Но по моему знаку камень отодвинули от входа. Я возвел взор к небесам и громогласно воззвал:
— Отец! Пусть Лазарь выйдет вон!
И замолчал. Когда душа покидает тело, высвобождается все нечистое, что было в этой душе. Поэтому я ждал, что в нос мне ударит зловоние. Я стоял и размышлял: как можно воскресить человека, если все зло, содеянное им в жизни, приковывает его к земле?
Но Бог, похоже, меня услышал. Он показал мне лицо Лазаря. Шевельнулись его веки, губы…
И я снова вскричал:
— Лазарь, выйди вон.
И услышал его голос.
— Иешуа, — отозвался он, — со мной говорят малые твари. Они говорят: «Ты не хозяин нам, Лазарь, ты — наша половая тряпка». Так говорят черви.
Я стал молиться, чтобы умерить его страдания. И Лазарь восстал из гроба. Он вышел из пещеры и мелкими, неверными шагами двинулся ко мне. Он семенил, потому что ноги его стягивал погребальный саван. Лицо его также было закрыто. Я велел сестрам:
— Развяжите его, но в лицо не смотрите.
И Лазарь заговорил — голосом человека, побывавшего в краях, где не бывал никто:
— Черви уползли.
Голос — точно чириканье птички. Но Лазарь был жив.
И все, кто случился рядом, дивились этому чуду. Я знал, что Каиафа, первосвященник Большого храма, услышав об этом, соберет совет. Потому что воскрешение Лазаря видели не двое и не трое. И все они учуяли могильный смрад. Фарисеи назовут меня демоном. Еще бы! Ведь я воскресил человека, который уже начал гнить!
Я явственно слышал твердую речь первосвященника: «Если мы оставим этого Иисуса в покое, за ним пойдут все евреи. Римляне решат, что в стране восстание. Мы не успеем и оглянуться, как римляне лишат нас всего, что мы нажили».
Первосвященник Каиафа может сказать и другое: «Разве всеобщее спокойствие не стоит жизни одного человека? Разве не лучше, чтобы умер один, а остальные остались.
В тот день я не пошел в Иерусалим, а переночевал в доме Лазаря. Утром, когда мы прощались, он был слаб и удручен духом. Я спросил:
— Ты веруешь?
Лазарь ответил:
— Я боюсь того, что увидел, когда был мертв. Но я пытаюсь верить. — Он покачнулся от слабости, но, ухватив меня за руку, добавил: — Мне явился ангел. Все не так тяжело…
Я сказал Лазарю:
— Не бойся. Бог любит тебя.
А про себя стал молиться, чтобы слова мои были правдой.