6

Ночь оказалась долгой и неприятной. Наши самолеты не летали, поэтому косоглазые долбали нас почти всю ночь совершенно свободно. Там были два гребня и седловина между ними, и они сидели на одном гребне, а мы на другом. А в седловине мы выясняли наши отношения — не могу только понять, кому потребовалась эта грязная лужа. Впрочем, сержант Кранц постоянно говорил нам, что нас прислали сюда не для того, чтобы мы что-то поняли, а чтобы делали то, что нам велят.

И скоро сержант Кранц велел нам, что надо делать. Он сказал, что мы должны установить крупнокалиберный пулемет в пятидесяти метрах влево от большого старого дерева в центре ложбины, там самое безопасное место. Насколько я мог судить, тут нигде не было безопасного места, даже там, где мы находились. Спускаться же в ложбину было верхом абсурда. Но мне пришлось поступить именно таким образом.

Я, пулеметчик Боунс, второй подносчик патронов Дойл и еще два парня, выбрались из щелей и начали спускаться по склону. На полпути вниз косоглазые заметили нас, и начали обстреливать из своего крупнокалиберного пулемета. Но мы успели скрыться в роще внизу, пока с нами не приключилось ничего плохого. Точно не помню, что такое метр, но думаю, что это примерно то же самое, что ярд. Поэтому, когда мы подошли к дереву, я говорю Дойлу:

— Может, нам лучше пойти налево?

Он как-то сурово на меня посмотрел, и прорычал:

— Заткни пасть, Форрест, тут повсюду косоглазые.

И точно, под деревом сидело шесть-семь косоглазых, они обедали. Дойл схватил ручную гранату, вытащил чеку и бросил к дереву. Она взорвалась, еще не долетев до земли, и со стороны косоглазых раздались дикие вопли. Тогда Боунз открыл огонь из пулемета, а мы бросили еще несколько ручных гранат, на всякий случай.

Потом мы нашли местечко для пулемета и сидели там, пока не стемнело, а потом и всю ночь — только ничего не случилось. Мы слышали все, что творилось вокруг, но нас никто не трогал. Взошло солнце, мы проголодались и устали, но по-прежнему сидели там. Потом пришел связной от сержанта Кранца, и сказал, что наши собираются занять седловину после того, наши самолеты сотрут косоглазых с лица земли, а это произойдет через несколько минут.

И точно, появились самолеты и стали бросать свои бомбы, все начало взрываться и косоглазых стерли с лица земли.

Потом на гребне появились наши, и начали постепенно спускаться в ложбину. Но как только они начали это делать, как отовсюду начали стрелять, и начался кромешный ад. Нам никого не было видно, потому что джунгли такие же плотные, как веник и сквозь них ничего не видно. Ясно только, что кто-то стрелял в наших. Может быть, это были голландцы — или даже норвежцы? — кто знает!

В это время наш пулеметчик, Боунз, очень занервничал, потому что он уже понял, что стреляют-то откуда-то позади нас, то есть, косоглазые находятся между нами и нашими позициями, то есть, мы тут совершенно одни! Он сказал, что рано или поздно, если они не опрокинут наших, то вернутся к себе этой дорогой, и если они наткнуться на нас, нам придется нелегко. То есть, он имел в виду, что хорошо бы нам смотаться отсюда побыстрее.

Собрали мы наши манатки и только двинулись назад к гребню, как Доул остановился и показал вперед — там была целая куча вооруженных до зубов косоглазых, они поднимались по холму навстречу нашим. Конечно, лучше всего было бы нам с ними подружиться и забыть прошлые обиды, только это все равно бы не получилось. Так что мы спрятались в кустах, и дождались, пока они не поднялись на гребень. Тогда Боунз начал стрелять из пулемета, и убил примерно десять или пятнадцать косоглазых.

Я, Дойл, и другие тоже парни начали кидать гранаты, и все шло хорошо, пока у Боунза не кончились патроны и ему не потребовалась новая лента. Я дал ему новую ленту, но только он приготовился нажать спусковой крючок, как пуля угодила ему прямо в голову, и вышибла из него мозги. Он упал на землю, вцепившись в пулемет изо всех сил, хотя их-то у него уже не осталось.

Господи, как это было ужасно! И становилось еще хуже. Не говоря уже о том, что случилось бы, если бы косоглазые нас поймали. Я позвал Дойла, но он ничего не ответил. Я вынул пулемет из рук старины Боунза, и пополз к Дойлу, но они валялись на земле. Дойл еще дышал. Тогда я подхватил его на плечо, как куль муки, и побежал к нашим, потому что до смерти перепугался.

Пробежал я ярдов двадцать, а пули свистели вокруг, и я не сомневался, что одна из них попадет мне в задницу. Вдруг я прорвался из джунглей и выбежал на какую-то полянку, поросшую низкой травой. Там лежали косоглазые, лицом к нашим и, как я полагаю, обстреливали их.

Ну и что я должен был делать? Косоглазые были сзади меня, впереди меня, и прямо у меня под ногами. Я не придумал ничего другого, как заорать из всех сил и помчаться вперед. Наверно, я просто потерял голову, потому что случилось после того, как я заорал и помчался вперед, я просто не помню. Очнулся я уже среди наших, и все хлопали меня по спине и поздравляли, словно я сделал тачдаун.

Похоже, при этом я так сильно напугал косоглазых, что они убрались отсюда туда, откуда пришли. Тогда я положил Дойла на землю и им занялись медики, а наш командир подошел ко мне и начал жать руку, и говорить, какой я отличный парень. Потом он мне говорит:

— Гамп, какого черта тебе все это было нужно?!

Наверно, он ждал, что я отвечу, только я сам не знал, как это вышло, и только сказал:

— Хочу писать!

Командир как-то странно посмотрел на меня, а потом посмотрел на сержанта Кранца, который тоже подошел к нам, и сержант Кранц сказал:

— Господи, Гамп, пошли со мной! — и отвел меня за дерево.

В этот вечер мы с Баббой оказались в одной щели и ужинали нашим сухпаем. Потом я вытащил гармонику, подаренную Баббой, и начал играть. Странно это было слышать — в джунглях, мелодии «О, Сюзанна!» и «Дом на Границе». У Баббы была коробка шоколадных конфет, присланных мамой, и мы съели по несколько штук. И вот что я вам скажу — от вкуса этих конфет у меня пробудились старые воспоминания.

Потом пришел сержант Кранц и спросил меня, а где бидон с водой. Я сказал ему, что оставил его в джунглях, потому что нужно было нести Дойла и одновременно пулемет. Некоторое время мне казалось, что он сейчас пошлет меня назад за ними, но он все-таки не послал. Просто кивнул и сказал, что так как Дойл ранен, а Боунз убит, то теперь я буду пулеметчиком. Тогда я его спросил, а кто же будет таскать патроны и треногу, а он сказал, что это тоже придется делать мне, так как больше некому теперь. Тогда Бабба сказал, что он может это сделать, если его переведут в наш взвод. Сержант Кранц подумал с минуту, и потом сказал, что наверно, сможет это устроить, потому что во взводе Баббы не осталось народу даже для того, чтобы чистить сортиры. Вот так мы с Баббой снова оказались вместе.

Время текло так медленно, что мне показалось, что оно течет назад. То поднимаешься по склону холма, то спускаешься по другому. Иногда на холмах были косоглазые, иногда нет.

Сержант Кранц сказал, что это все ничего, что мы постепенно возвращаемся в Штаты: сначала мы пересечем Вьетнам, потом Лаос, потом Китай и Россию, дойдем до Северного Полюса, а там до Аляски, и там-то нас и подберут наши мамочки. Бабба сказал, чтобы я не обращал на него внимания, потому что он просто идиот.

В джунглях жизнь простая — сортиров нет, спать приходится как животным, на земле, жрать из жестянок, вымыться негде, одежда гниет. Раз в неделю я получал письмо от мамы. Она писала, что дома все хорошо, только с тех пор, как я ушел из школьной команды, она больше не выигрывала ни разу. Я тоже писал ей, как мог, только что было писать, если бы я написал правду, она снова бы разволновалась. Поэтому я писал просто, что у меня все хорошо, и все ко мне относятся хорошо.

Еще я послал маме письмо для Дженни Керран — пусть попробует узнать у ее предков, не могут ли они переслать его ей — куда бы то ни было. Но ответа я не получил.

А тем временем мы с Баббой разработали план, что делать после армии. Когда вернемся, купим лодку для ловли креветок и начнем ловить креветок. Бабба сам из Залива Ла Батр, всю жизнь на таких лодках работал. Он сказал, что может быть, нам дадут кредит, и мы будем по очереди работать капитаном, а жить будем прямо на лодке. Бабба давно все рассчитал — сколько нужно выловить креветок, чтобы погасить кредит, сколько, чтобы платить за топливо, сколько нужно на еду и прочие удовольствия.

Я так себе и представил — стою я это за штурвалом лодки, или еще лучше — сижу на корме и ем креветки! Но Бабба сказал:

— Черт побери Форрест, ты нас просто оставишь без штанов. Никаких креветок, пока мы не начнем получать прибыль!

Ну ладно, я не против — в этот ведь есть какой-то смысл, я понимаю, не такой уж я дурак.

Потом как-то начался дождь и шел не переставая два месяца. Мы испытали самые разные виды дождя — за исключением, пожалуй, града. Иногда он шел тонкими струйками, иногда лил как из ведра. Он падал прямо, косо, а временами словно даже снизу. А нам все равно приходилось делать свою работу — в основном, подниматься и спускаться с холмов и прочих возвышенностей, и повсюду искать косоглазых.

И вот как-то раз мы их нашли. Наверно, у них был какой-то косоглазый съезд, потому что все это походило на то, когда наступаешь на муравейник — то ничего не было, а то ты вдруг вокруг все кишит муравьями. Наши самолеты не могли летать, так что не прошло и двух минут, как нам пришлось туго.

Нужно сказать, что они тоже застали нас врасплох. Мы как раз переходили какое-то рисовое поле, и вдруг отовсюду начали палить. Вокруг начали падать подстреленные люди и раздавались крики и вопли. Я подхватил пулемет и понесся к пальмовой роще, потому что похоже, там хоть дождь был пореже. Мы образовали там круговую оборону и принялись готовится к долгой ночи, как вдруг я заметил, что Баббы с нами нет.

Кто-то сказал, что Баббу видели раненым на рисовом поле, и я сказал:

— Черт!

А сержант Кранц услышал меня и сказал:

— Гамп, ты туда не пойдешь!

Да хрен с ним.

Я бросил пулемет, чтобы легче было бежать, и помчался на рисовое поле, к месту, где в последний раз видел Баббу. Но на полпути я наткнулся на парня из второго взвода, и он был тяжело ранен и протягивал ко мне руки. Черт, подумал я, ну что тут поделаешь? И я подхватил его и побежал назад что есть мочи. Пули и прочая дрянь носились вокруг меня в воздухе, как мухи. Вот чего я никогда не мог понять — какого черта мы тут болтаемся? Я еще понимаю, когда нужно играть в футбол, но это… нет, не понимаю. Черт бы их побрал!

Принес я этого парня, положил на землю и помчался назад и — о черт! — наткнулся на другого. Я нагнулся, чтобы поднять его, но когда поднял, его мозги вывалились наружу — оказалось, у него полголовы снесено и он мертв. Вот черт!

Тогда я его бросил и пошел искать Баббу, и нашел. Его дважды ранило в грудь и я сказал:

— Бабба, все будет хорошо, слышишь, потому что мы все-таки купим эту чертову лодку для ловли креветок!

И я отнес его к нашим и положил на землю. Когда я отдышался, то посмотрел на рубашку — а она вся промокла от крови из раны Баббы. Бабба посмотрел на меня и спросил:

— Блин, Форрест, ну почему, почему это случилось со мной?

Ну, что я должен был ему ответить?

Тогда Бабба меня спросил:

— Форрест, сыграй мне что-нибудь на губной гармонике?

Я вынул гармонику и заиграл — сейчас уже не помню что. А Бабба сказал:

— Форрест, сыграй, пожалуйста, «Вниз по Лебединой реке».

И я ответил:

— Ладно, Бабба!

Я вытер гармонику, и тут как начали снова стрелять, и я знал, что мне нужно было быть на позиции с пулеметом, но я подумал — хрен с ними! — и снова заиграл.

И я даже не успел заметить, как дождь прекратился и вверху оказалось странное розовое небо. Из-за этого все стали почему-то похожими на покойников, и почему-то косоглазые перестали стрелять, и мы тоже. А я все играл и играл «Вниз по Лебединой реке», стоя на коленях рядом с Баббой, а врач сделал ему укол и старался устроить поудобнее. Бабба вцепился в мою ногу и глаза у него затуманились, и было похоже, что это розовое небо высосало розовый цвет его лица.

Он снова что-то сказал, и я придвинулся поближе, чтобы получше расслышать. Но мне это так и не удалось. Поэтому я спросил врача:

— Ты слышал, что он сказал?

И врач сказал:

— Домой. Он сказал — ДОМОЙ.

И Бабба умер, вот и все, что я могу об этом рассказать.

Хуже этой ночи я не припомню. Наши не могли нам помочь, потому что снова начался дождь, а косоглазые подошли к нам так близко, что можно было слышать, как они говорят друг с другом. Первый взвод вступил в рукопашную. На рассвете вызвали самолет с напалмом, но он сбросил эту гадость почти прямо на нас. Наших парней обожгло, и они выбежали на поле, ругаясь, на чем свет стоит, а глаза у них выпучились, как семь копеек, а джунгли горели так, что похоже, они могли высушить дождь.

И вот тогда-то меня и ранило, и мне еще повезло, так как ранило меня в задницу. Я даже этого не припомню, такая была суматоха, что не помню, что произошло. Стало так страшно, что я бросил пулемет, потому что не мог стрелять, спрятался куда-то за дерево, свернулся в клубок и заплакал. Баббы больше нет, лодки для ловли креветок тоже нет, а ведь он был моим единственным другом — кроме разве Дженни Керран, да и той я все время вредил. И если бы не моя мамочка, я прямо там бы и помер — не знаю уж, от старости или от чего-то другого.

Но через какое-то время начала прибывать помощь на вертолетах, и мне кажется, что напалмовые бомбы все-таки напугали косоглазых. Они поняли, наверно, что уж если наша армия так обращается со своими парнями, то уж с НИМИ-ТО точно никто не будет церемониться.

И вот они забрали раненых, а потом появился сержант Кранц — волосы у него обгорели, одежда сгорела, вид был такой, словно им выстрелили из пушки.

Он сказал:

— Гамп, сегодня ты действовал очень хорошо.

А потом спросил меня, не хочу ли я закурить сигарету?

Я сказал, что не дымлю, и он кивнул:

— Гамп, ты не самый умный из парней, что я видел, зато ты чертовски хороший солдат. Хотел бы я, чтобы у меня была сотня таких, как ты!

Он спросил меня, болит ли рана, и я ответил, что нет, хотя это была неправда.

— Гамп, — сказал он, — тебя ведь отправят домой, понимаешь?

Я спросил его, а где Бабба, и он как-то странно на меня посмотрел.

— Он отправился прямо туда, — сказал он. А я спросил, не могу ли я лететь на том же вертолете, что и Бабба, но сержант Кранц сказал, что его повезут последним, так как он мертв.

Они укололи меня большой иглой, с какой-то дрянью, от которой стало легче. Последнее, что я помню, это то, что я схватил сержанта Кранца за руку и сказал ему:

— Я никогда ничего не просил, но не могли бы вы обещать мне, что лично погрузите Баббу на вертолет и точно привезете его назад?

— Конечно, Гамп, — сказал он. — Черт побери — да уж теперь-то мы можем устроить его хоть первым классом!