26

Когда мы сошли с автобусе в Саванне, полил такой дождь, что стало темно. Мы зашли в вокзал, я купил себе чашку кофе, встал под карнизом, и стал размышлять, что делать дальше.

Собственно, никакого плана у меня не было, так что, допив кофе, я достал гармонику и принялся играть, а стаканчик поставил рядом. Прошло минут пятнадцать, проходит мимо какой-то парень, и бросает мне в стаканчик четвертак. Сыграл я еще пару песен, глядь, а стаканчик до краев полон мелочи.

Дождь кончился, и мы с Сью дошли до парка в центре города. Сел я на скамейку, заиграл, и тут же народ стал сыпать четвертаки и гривенники в стаканчик. Потом Сью сообразил, в чем дело, и подходил к проходящим мимо и протягивал им стаканчик. К концу дня, я заработал примерно пять долларов.

На ночь мы устроились в парке. Ночь была ясная, звездная, а утром, как только появился народ, я снова принялся играть. В тот день мы сделали восемь баксов, на третий — девять, а к концу недели наши финансовые дела обстояли вполне благополучно. На следующей неделе я зашел в музыкальный магазинчик, посмотреть, нет ли у них гармоники в тональности ля, так как ми уже начала надоедать. В углу я заметил подержанные клавиши, вроде тех, на которых меня учил играть старина Джордж в «Треснувших яйцах».

Я спросил, сколько они стоят, а парень говорит — двести долларов. Но для меня он сделает скидку. Так что я купил клавиши, и к тому же парень прикрепил к ним подставку, так что я мог играть одновременно на гармонике. После этого моя популярность в народе сильно возросла. К концу второй недели мы делали примерно десять баксов в день, и я сходил в магазин и купил подержанную ударную установку. Попрактиковавшись пару дней, я добавил их к остальным инструментам. Выбросил старый пластиковый стаканчик и купил для Сью новую оловянную миску, чтобы он обходил слушателей. Играл я все, начиная с «Ночи, когда они утопили добрый старый Диксиленд» и до «Двигай, моя телега!» Скоро я смог снять себе комнату, где мог оставлять старину Сью, и там подавали завтраки и ужины.

Как-то утром мы с Сью вышли в парк, и снова полил дождь. Такой уж это город, Саванна — тут льет почти ежедневно. Или мне так казалось. Идем мы по центральной улице, и вдруг я замечаю знакомую картину.

Перед каким-то заведением на тротуаре стоит парень в деловом костюме и держит над головой зонтик. А рядом лежит мешок из-под мусора, и под ним явно кто-то есть, кто-то прячется от дождя, и только руки высунуты, и чистят ботинки этому парню в деловом костюме.

Перешел я улицу, пригляделся — ба! а из-под мешка видны колесики инвалидной тележки. Я прямо был вне себя от радости. Подхожу, и уверенно поднимаю мешок — и точно, там Дэн, собственной персоной, зарабатывает на жизнь чисткой ботинок!

— Положи мешок на место, козел, — говорит Дэн. — Я промокну! — Тут он заметил Сью. — Так ты наконец женился?

— Это ОН, — говорю я ему. — Ты же помнишь — когда я летал в космос.

— Ты будешь чистить мне ботинки, или нет? — говорит тот парень в костюме.

— Отвали, — говорит ему Дэн. — Пока я не откусил тебе пятки. — И парень отвалил.

— Что ты тут делаешь, Дэн? — спрашиваю я.

— Как ты думаешь, что я делаю? — говорит он. — Я стал коммунистом.

— То есть таким же, с какими мы воевали в джунглях? — говорю я.

— Нет, — отвечает он. — То были косоглазые коммунисты. А я настоящий — Маркс, Ленин, Троцкий — и все такое прочее.

— Тогда зачем ты чистишь обувь? — говорю я.

— Для посрамления прислужников империализма, — говорит он. — Так как все те, у кого начищены ботинки, полное дерьмо, то вот я и увеличиваю количество этого дерьма.

— Вроде так, — говорю я, а Дэн отъезжает под навес, чтобы не мокнуть под дождем.

— Ладно, Форрест, вовсе я не коммунист, — говорит он. — Нужен я им, в моем-то положении.

— Разумеется, нужен, — говорю я. — Ты же сам говорил мне, что я могу стать тем, кем захочу, и делать то, что захочу — так же и ты можешь.

— Ты еще веришь в эту чушь? — спрашивает он.

— Например, я вот видел совершенно голую Рэйчел Уэльч, — говорю я.

— Правда? — спрашивает он. — Ну и как она?

После этого мы стали выступать командой. Только Дэн не захотел спать в гостинице, и ночевал на улице, под своим мешком. Он говорил, что это «помогает воспитывать силу воли». Он рассказал мне, чем занимался после того, как мы уехали из Индианаполиса. Прежде всего, он проиграл на бегах почти все деньги, что остались от гонорара за последнюю драку, а остальное пропил. Потом он нашел работу в ремонтной мастерской, потому что ему было легче подъезжать на своей тележке под машины. Только ему скоро надоело, что на него постоянно капает мазут и машинное масло.

— Может быть, я безногий, дрянной алкаш, — сказал он. — только все же я не куча дерьма.

Потом он вернулся в Вашингтон, а там как раз открывали монумент в нашу честь, тех, кто был на войне, и когда они его увидели, и узнали, кто он такой, они попросили его сказать речь. Но на приеме он перепил, и забыл слова. Тогда он взял Библию, лежавшую на столике в гостинице, где его поселили, и зачитал им целую главу «Творение», и даже частично «Числа», но тут они отключили его микрофон и выкатили его прочь. Потом он пробовал побираться, но скоро бросил, потому, что это «недостойно человека».

Я рассказал ему, как играл в шахматы с мистером Трибблом, и как начал выращивать креветок, и как преуспел, и как пытался стать сенатором, но его больше всего взволновала история с Рэйчел Уэльч.

— Как ты думаешь, у нее сиськи настоящие? — спросил он.

В Саванне мы неплохо провели время. Я играл на своем оркестре, Сью собирал деньги, а Дэн чистил народу обувь. И вот как-то появился парень из газеты, и нашу фотографию напечатали на первой странице.

Заголовок гласил: «Отверженные бродяги в Городском парке».

А потом как-то днем, сижу я играю, и думаю о том, а не переехать ли нам в Чарльстон, как замечаю, что перед барабанами стоит мальчуган и пристально на меня смотрит.

Я как раз играл «Проезжая по Новому Орлеану», а этот парень смотрит на меня и даже не улыбается, только в глазах его какие-то странные огоньки, и что-то они мне напоминают. Поднимаю я глаза, а впереди слушателей стоит дама — и как я ее увидел, так чуть в обморок не упал.

Потому что это была Дженни Керран.

Прическа у нее была кудряшками, и она как-то постарела и выглядела уставшей, но это была настоящая Дженни! Я так удивился, что сфальшивил на гармонике, а как только песня кончилась, Дженни подходит и берет мальчугана за руку.

Глаза у нее просияли, и она говорит:

— Ах, Форрест, я сразу поняла, что это ты, как только услышала гармонику! Никто не играет на гармонике лучше тебя.

— Что ты тут делаешь? — говорю я.

— Мы тут живем, — говорит она. — Дональд — помощник коммерческого директора в фирме, продающей черепицу. Мы тут уже почти три года живем.

Так как играть я перестал, то толпа рассеялась, и Дженни села на скамью рядом со мной. Мальчик принялся дразнить Сью, а Сью, он стал его смешить, ходя колесом.

— Почему ты тут играешь? — говорит Дженни. — Мама написала мне, что ты основал крупный бизнес в Заливе Ла Батр, и стал миллионером.

— Это длинная история, — говорю я.

— Но у тебя все в порядке, Форрест, тебе не нужна помощь? — спрашивает она.

— Нет, пока нет, — говорю я. — Ну, а как ты? У тебя все в порядке?

— Ну, как посмотреть, — говорит она. — Мне кажется, я получила все, чего хотела.

— Это твой сын? — спрашиваю я.

— Ага, — отвечает она. — Правда, милый?

— Да. А как ты его назвала?

— Форрест.

— Форрест? — удивился я. — Ты назвала его в мою честь?

— Ну а что мне оставалось, — как-то тихо отвечает она. — В конце концов, ведь он наполовину твой.

— Наполовину что?!

— Это твой сын, Форрест.

— Мой что?

— Твой сын, маленький Форрест. — Я оглянулся на него — Сью делал стойку на руках, а он хихикал и хлопал в ладоши.

— Наверно, я должна была сказать тебе раньше, — говорит Дженни, — но видишь ли, когда я уехала из Индианаполиса, я была беременна. Почему-то мне не хотелось тебе тогда говорить это. Ну, как-то я себя чувствовала не в своей тарелке из-за того, что ты выступал как «Дурачок», а у меня тут от тебя ребенок. В общем, я волновалась, каким-то он станет.

— То есть, не родится ли он идиотом?

— Ну в общем да, — говорит она. — Но Форрест, посмотри сам — он же не идиот! Он такой умный! В этом году идет во второй класс, а в прошлом году учился на одни пятерки. Правда, здорово?

— Ты уверена, что он мой сын? — спрашиваю я.

— Никаких сомнений, — говорит она. — Он говорит, когда вырасту, стану футболистом или космонавтом.

Я посмотрел на мальчишку — какой замечательный парень! Какие у него светлые глаза! Они со Сью играли в крестики-нолики в пыли.

— Ну, — говорю я, — а что же твой, эээ…

— Дональд? Он о тебе ничего не знает. Я познакомилась с ним сразу после того, как уехала из Индианаполиса. Я просто не знала тогда что делать. Он очень хороший человек, он заботится о нас с маленьким Форрестом. Благодаря ему у нас есть дом, и две машины, и каждую субботу он нас вывозит на пляж или за город, а по воскресеньям мы ходим в церковь, и Дональд копит деньги на колледж для Форреста.

— А могу я посмотреть на него — ну, хоть на пару минут? — спрашиваю я.

— Конечно, — говорит Дженни, и подзывает мальчика.

— Форрест, — говорит она, — познакомься с еще одним Форрестом. Это мой старый друг — именно в его честь я назвала и тебя.

Мальчик подходит, садится рядом и говорит:

— Какая у тебя смешная обезьяна!

— Это орангутанг, — говорю я, — его зовут Сью.

— Почему же его зовут Сью, если это ОН?

И тут я точно понял, что мой сын — не идиот.

— Мама говорит, что ты, когда вырастешь, станешь футболистом, или космонавтом, — говорю я.

— Само собой, — говорит он. — А ты знаешь что-нибудь про футбол, или про космос?

— Ну, — говорю я, — немного. Но лучше тебе спросить об этом папу. Наверняка он знает побольше моего.

И тут он меня обнимает — не крепко, но обнимает.

— Я хочу еще поиграть с Сью, — говорит он, и спрыгивает со скамейки. А Сью придумал игру — маленький Форрест кидает монетку в чашку, а Сью должен поймать ее на лету.

Тогда Дженни садится рядом со мной, вздыхает, и хлопает меня по колену.

— Мне просто не верится — говорит она, — ведь мы знаем друг друга почти тридцать лет — с первого класса.

Солнце светит сквозь листву, падает на лицо Дженни, и кажется, что в ее глазах стоят слезы, но нет, они так и не появились, хотя они где-то рядом, может быть, в стуке сердца? Не знаю, что это было, но только точно было.

— Просто не верится, вот и все, — говорит она, потом наклоняется, и целуем меня в лоб.

— Что такое? — удивился я.

— Идиоты, — сказал Дженни, и ее губы задрожали. — Только кто не идиот? — А потом они ушли — Дженни взяла маленького Форреста за руку, и они ушли по аллее.

Сью подошел, сел рядом, и принялся играть с моей ногой в крестики-нолики. Я поставил крестик в правом верхнем углу, а Сью поставил нолик в центре, и теперь я точно знал, что это ничья.

Ну вот, а после этого случилась еще пара вещей. Сначала я позвонил мистеру Трибблу, и сказал ему, чтобы он продал мою долю в креветочном бизнесе, и десять процентов отдал маме, десять процентов Баббиному папе, а остаток послал Дженни и маленькому Форресту.

После ужина я всю ночь думал, хотя это и не моя сильная сторона. Вот что я надумал — в конце концов, я нашел Дженни, и у нее есть наш сын, и может быть, нам как-то еще удастся все склеить.

Но чем больше я об этом думал, тем больше понимал, что ничего не получится. Кроме того, я не могу списать все это на то, что я идиот — хотя это было бы красиво. Нет, просто так получилось. Просто так бывает, и кроме того, все уже сказано и сделано. Я подумал, что маленькому Форресту лучше будет с мамой и ее нормальным мужем, потому что он воспитает его лучше, чем какой-нибудь идиот.

А через пару дней, мы с Сью и Дэном переехали. Мы отправились в Чарльстон, потом в Ричмонд, потом в Атланту, Чаттанугу, и Мемфис, а потом в Нэшвилль и наконец, в Новый Орлеан.

В Новом Орлеане всем на всех наплевать. Так что мы в полный рост наслаждались жизнью, играли каждый день в Джексон-парке, и глазели на таких же чудиков, как мы.

Я купил велосипед с двумя колясками для Сью и Дэна, и каждое воскресенье мы отправлялись на реку рыбачить. Дженни каждый месяц пишет мне, и присылает фотографии маленького Форреста. На последней он снят в форме малышовой футбольной команды. Тут еще есть одна девица, работает официанткой в местном баре со стриптизом, и раз в неделю мы с ней встречаемся и валяем дурака. Ванда ее зовут. И мы с Дэном и Сью часто гуляем по Французскому кварталу — просто поглазеть. Там столько такого народу, что нам с ними и не сравниться — словно они только что сбежали из Сибири.

Как-то приходил парень из местной газеты и хотел написать обо мне статью, потому что я «лучший человек-оркестр из всех, что ему приходилось слышать». Он стал задавать мне всякие вопросы, и пришлось рассказывать ему про свою жизнь. Но посередине он сдался — сказал, что не может такое печатать, потому что никто в это не поверит.

Но вот что я вам скажу — по ночам я смотрю в небо, и когда проступают звезды, я вспоминаю все, что было. И я по-прежнему вижу сны, как и все, и думаю о том, что могло бы быть, если… Ведь скоро мне стукнет сорок, а потом вдруг шестьдесят, понимаете?

И что тут такого? Верно, я идиот, но все-таки, я всегда старался делать все правильно — ведь сны, это всего лишь сны? Так что чтобы там не случилось, я знаю одно — я всегда могу оглянуться назад и сказать, что я прожил незряшную жизнь.

Вы меня понимаете?