2

Торжественное чествование Сборных команд Америки состоялось в городишке под названием Фломатон. Тренер Феллерс сказал, что это должно означать «железнодорожная стрелка». Нас посадили в автобус — пять-шесть человек, получивших приз — и повезли туда. Ехать было часа два, а в автобусе не было туалета. А перед выездом я выпил две бутылки лимонада, так что когда мы приехали в Фломатон, мне было по-настоящему плохо.

Дело должно было быть в актовом зале Фломатонской средней школы, и только нас туда привели, я и другие парни быстро нашли туалет. Но когда я попытался расстегнуть молнию на ширинке, в ней застряла рубашка. Я дергал, дергал, но ничего не получалось. Какой-то славный парнишка из команды соперников побежал за тренером Феллерсом, и тот примчался со своими двумя амбалами. Они тоже пытались расстегнуть мне ширинку, только и у них ничего не получилось. Один амбал сказал, что брюки надо резать, иначе не выйдет. Тут тренер Феллерс уставил руки в боки, и говорит:

— Вы что, думаете, что я приведу этого парня в актовый зал с расстегнутой ширинкой и его причиндалами, торчащими наружу? Как вы думаете я буду выглядеть после этого?! — Потом повернулся ко мне и сказал:

— Форрест, придется тебе завернуть кран, пока все это не кончится, а потом мы тебе поможем — идет?

Я кивнул, потому что, что просто не знал, что сказать, но подумал — денечек предстоит жаркий. И долгий.

В актовом зале собрался миллион народу, они улыбались и хлопали в ладоши, когда мы появились. Нас сели за длинный стол на сцене, и я понял, что денек в самом деле будет долгим. Похоже, что все хотели произнести речь — даже официанты и привратники. Хотел бы я, чтобы тут была мама, она бы мне помогла, только она лежала дома с гриппом. Наконец, дошло дело до призов — позолоченных футбольных мячиков. Нам нужно было подойти к микрофону, взять приз, сказать «спасибо» и они еще спрашивали, не хотим мы еще что-то сказать, чтобы узнать, кем мы хотели бы стать в будущем.

Ну, все конечно просто брали приз и говорили «спасибо». Дошло до меня, и кто-то сказал по динамику — «Форрест Гамп!» (не говорил ли я, что у меня такая фамилия?), и я подошел, и они мне дали приз. Я подошел, взял приз и сказал в микрофон «спасибо». Все вдруг встали и стали хлопать. Наверно, им сказали, что я идиот, вот они и старались сделать мне приятное. Но я так поразился, что так и остался стоять на сцене. Тут все замолкли, и человек с микрофоном спросил меня, не хочу ли я что-то сказать. И я сказал: «Я хочу писать!»

Сначала все молчали, потом стали переглядываться, и что-то вроде бормотать, а тренер Феллерс подскочил ко мне, схватил за руку и утащил назад на стул. Весь день он на меня дулся, а когда банкет кончился, тренер и амбалы отвели меня в туалет, разрезали молнию, и уж будьте уверены, отлил я от души!

— Знаешь, Гамп, — сказал мне тренер Феллерс, после того, как я кончил, — у тебя положительно есть дар речи!

На следующий год ничего особенного не случилось, только кто-то распустил слух, что в юношеской сборной оказался настоящий идиот, и я стал получать письма со всей страны. Мама их собирала и сделала альбом. Однажды из Нью-Йорка пришла бандероль с настоящим чемпионским футбольным мячом, на нем расписалась вся команда «Нью-Йоркских янки». Как я им дорожил! Словно он был из золота! Только однажды, когда я играл им во дворе, большой старый пес схватил его на лету, и сжевал. Всегда вот со мной такая незадача!

Однажды тренер Феллерс позвал меня в кабинет директора, и там был человек из университета. Он пожал мне руку и спросил — не было ли у меня мысли поиграть в футбол за колледж? Он сказал, что они за мной «следили». Я покачал головой, потому что не было у меня такой мысли. Никогда.

Похоже, все его очень уважали, потому что кланялись и звали его «мистер Брайант». Но мне он велел называть его «Медведь». Чудное имечко, да? Правда, он и в самом деле на медведя походил. Тренер Феллерс ему сказал, что я вообще-то не шибко умный парень, а тот ответил, что у него в команде все такие. И что он поможет мне с учебой. Через неделю они мне дали тест, где была куча всяких вопросов, которых я никогда не видал, и скоро мне надоело, и я не стал отвечать дальше.

Через два дня Медведь вернулся, и тренер Феллерс затащил меня в кабинет директора. Похоже, Медведь чем-то тревожился, хотя был ко мне добр. Он спросил меня, правда я старался, когда писал тест? Я кивнул, а директор только закатил глаза. Тогда Медведь сказал:

— Очень жаль, но судя по этому тесту, этот парень — настоящий идиот.

Директор только головой кивнул, а тренер Феллерс стоял молча, засунув руки в карманы. Вид у него был кислый. Похоже, на этом и кончилась моя университетская карьера.

Однако моя неспособность играть в футбол в колледже нисколько не обескуражила армию США. Это было в последний год учебы в средней школе, весной, когда всем дают аттестаты. Меня тоже позвали на сцену, и даже надели черную мантию, а потом директор сказал, что мне дадут «особый» аттестат. Я подошел к микрофону вместе с двумя амбалами — они повсюду за мной ходили, наверно, на случай, чтобы я не сказал что-то еще такое, как на банкете в честь американской футбольной сборной. Мама сидела в первом ряду, она всхлипывала и сжимала руки. Я был рад, что наконец-то мне что-то такое настоящее удалось.

Когда мы вернулись домой, я понял, почему она плакала — пришло письмо из армии, чтобы я явился на призывной пункт или что-то в этом роде. Не знаю, чего они там хотели, зато мама знала — шел 1968 год и у них была куча всяких проблем, которые нужно было улаживать.

Когда я поехал на призывной пункт, мама дала мне письмо от директора школы, но получилось так, что я его потерял по дороге. Ну и зрелище это было! Огромный черный парень в форме орал на людей и разгонял их по кучкам. Мы встали перед ним и он заорал:

— Парни, половина туда, половина сюда, а третья половина — на месте!

Все переглянулись, не зная что делать, и даже я понял, что этот парень — придурок.

Меня отвели в комнату, нас выстроили и сказали раздеться. Мне не очень-то хотелось, но остальные разделись, так что и мне пришлось. Они посмотрели у нас все места — нос, глаза, уши, рот, и даже там. Потом они мне сказали: «Наклонись!», я наклонился, и вдруг кто-то как схватит меня за жопу!

Вот те на!

Я повернулся, и хватил этого гада по башке. Тут все как-то забегали, и куча народу на меня навалилась. Но мне-то к этому не привыкать! Я их раскидал и выбежал в коридор. Когда я приехал домой, и рассказал маме, она мне сказала: «Не волнуйся, Форрест, все обойдется!»

Но не обошлось. Через пару дней к нашему дому подкатил микроавтобус и несколько человек в форме и черных шлемах зашли к нам и спросили меня. Я спрятался в своей комнате, но мама сказала, что они просто ходят подвезти меня к призывному пункту. По дороге они на меня так смотрели, словно я был чудищем каким-то.

Привели в большую комнату и там был пожилой человек в роскошной форме, он тоже сверлил меня взглядом. Тогда они дали мне другой тест, уж полегче, чем футбольный тест в колледже, но все равно, было не так-то просто, его написать.

Когда я кончил, они отвели меня в другую комнату, там сидело четверо-пятеро парней за длинным столом, они стали спрашивать вопросы, и передавали друг другу что-то вроде моего теста. Потом они что-то говорили, собравшись в кружок, а кончилось все тем, что подписали какую-то бумагу, и дали мне. Я привез ее домой, и мама как прочитала ее, так стала кричать и славить Господа, потому что там оказалось написано «временно не годен», потому что я оказался слишком глуп для армии.

Тогда же случилось кое-что, наверно, самое важное в моей жизни. Была у нас такая жиличка, по имени мисс Френч, работала телефонисткой. Очень милая дамочка, только замкнутая… но вот как-то ночью, когда было очень жарко, и началась буря, она высунула голову из двери комнаты — а я как раз шел мимо — она мне и говорит:

— Форрест, у меня есть коробка шоколадных конфет, не хочешь попробовать?

Я сказал:

— Да, — и она завела меня в комнату, где была коробка на комоде. Она дала мне одну попробовать, и спросила, не хочу я еще, и сказала сесть на кровать. Я съел наверно десять или пятнадцать конфет, а за окном сверкали молнии. А она как-то повалила меня на кровать, и стала гладить очень так нежно.

— Закрой глаза, — сказала она, — все будет очень хорошо.

А потом случилось такое, чего раньше никогда не случалось. Не могу сказать, что она такое делала, потому, что глаза-то у меня были закрыты, и вообще, мама бы меня убила. Но вот что я вам скажу — после этого я стал смотреть на будущее совершенно иначе.

Дело в том, что хотя мисс Френч была милая дамочка, то, что она делала со мной той ночью, я бы предпочел, чтобы делала Дженни Керран. Но ведь как еще мог я начать, ведь не мог я пригласить кого-то на свидание — если можно так выразиться.

Зато после того, как я получил этот новый опыт, я набрался мужества и спросил маму насчет Дженни, хотя насчет мисс Френч так и не сказал. Мама сказала, что займется этим вместо меня, и позвонила маме Дженни Керран, все ей объяснила, и на следующее утро — кто бы мог подумать! — на пороге нашего дома появилась Дженни Керран собственной персоной!

На ней было белое платье и в волосах розовый цветок, краше ее и представить было нельзя. Она зашла, мама пригласила ее в гостиную и предложила мороженого, и позвала меня из комнаты, куда я убежал, когда увидел, что она идет. Лучше бы за мной гонялись пять тыщ человек, чем спускаться вниз, но мама сама поднялась и за руку привела меня туда и мне тоже дала мороженого. От этого стало лучше.

Мама сказала, что мы можем пойти в кино и дала Дженни три доллара. Она была такая красивая, шутила и смеялась, а я только кивал и улыбался, как дурак. Кино было в четырех кварталах от нас, мы дошли и Дженни купила билеты. Она спросила, не хочу я попкорна, и когда она с ним вернулась, кино уже началось.

Это было такое кино про мужчину и женщину, по имени Бонни и Клайд. Они грабили банки. Но там были еще разные забавные люди. Только там было много стрельбы и убийств. Мне было смешно, что люди друг друга так стреляют и убивают, так что я здорово смеялся, а Дженни почему то все больше сползала по стулу. На середине кино она чуть не на пол сползла. Я вдруг это увидел, и почему-то решил, что она упала со стула. Тогда я потянул ее за руку и поднял.

Но когда я так сделал, то раздался какой-то треск, и я посмотрел на Дженни, а платье у нее порвалось так, что все оказалось снаружи. Я попытался прикрыть это другой рукой, но она стала кричать и отбиваться, как сумасшедшая, а я старался держать ее крепче, чтобы она не упала снова или что-то не расстегнулось, а люди вокруг глазели на нас, стараясь понять, что там такое, почему кричат. Вдруг по проходу подошел мужчина и посветил фонариком на меня с Дженни, но когда ее осветили, она начала еще громче орать, а потом вырвалась и убежала из кино.

Ну потом пришли двое мужчин, и сказали мне подняться, и пойти с ними в кабинет. Потом пришли четыре полицейских, и пригласили меня пройти с ними. Они провели меня к патрульной машине, и двое сели спереди, а двое сзади, прямо как амбалы тренера Феллерса, только на этот раз мы в самом деле поехали «в участок». Они провели меня в комнату, сделали отпечатки пальцев и посадили за решетку. Это было очень страшно. Я волновался за Дженни, но скоро появилась моя мама, она плакала, вытирала глаза платком и ломала пальцы. Я понял, что дело снова плохо.

Через несколько дней в суде состоялась какая-то церемония. Мама одела меня в тот самый костюм, и к нам присоединился такой приятный мужчина с усами и большим портфелем. Он что-то долго говорил судье и другие люди, в том числе и моя мама, тоже несли какую-то хренотень, а потом настала моя очередь говорить.

Усатый потянул меня за руку, чтобы я встал, и судья меня спросил, как все случилось? Я не знал, что и ответить, и только пожал плечами. Тогда он спросил, не хочу ли я чего-нибудь добавить, и я сказал, что хочу писать, потому, что мы просидели там полдня, и ощущение у меня было, скажу вам! Судья наклонился ко мне из-за своего высокого стола и так на меня посмотрел, словно я был марсианцем или чем-то таким. Потом усатый что-то сказал, и судья разрешил ему отвести меня в туалет. По пути я оглянулся и увидел, как моя бедная старая мамочка утирает глаза платочком.

Когда я вернулся, судья почесал подбородок и сказал, что дело с его точки зрения «весьма необычное». И он считает, что мне нужно пойти в армию или куда-нибудь еще, чтобы меня исправили. Мама сказала ему, что армия меня не захотела, потому что я идиот. И как раз в тот самый день пришло письмо из университета, и там говорилось, что если я все-таки хочу играть за них в футбол, то я могу учиться у них бесплатно.

Судья сказал, что это тоже звучит довольно необычно, но если я уберусь из их города как можно скорее, то он лично ничего против этого не имеет.

На следующее утро я запаковался и мама отвела меня к автобусу. Я выглянул из окна и снова увидел маму, утирающую глаза платочком. В общем, это зрелище повторялось все чаще и чаще. Так что я это хорошо запомнил. Ну потом автобус тронулся, и я отбыл.