Четвертая часть
Встретимся на детской площадке
Ты меня покачаешь?
План получился замечательным по свой простоте. Оставив в таких местах, где их обязательно должны найти, записки, объясняющие их отсутствие, Сара и Тодд незаметно выскользнут каждый из своего дома, встретятся на детской площадке у школы Рейнберн и на несколько дней поселятся в каком-нибудь приморском отеле на севере, дав таким образом всем заинтересованным сторонам время для того, чтобы смириться с неизбежным и начать нелегкий процесс адаптации к новым семейным обстоятельствам.
Для беглых любовников, разумеется, этот период адаптации станет и медовым месяцем — преждевременным, с одной стороны, и запоздавшим, с другой, — и праздником единения, а также возможностью в полной мере насладиться плодами своей решительности. Как минимум три дня у них не будет других занятий, кроме еды, сна и любви, при полной свободе от утомительной заботы о детях и бесконечных домашних обязанностей. Эта перспектива казалась такой невероятно прекрасной, что Сара с трудом в нее верила.
Сначала Тодд предложил совершить побег в понедельник, но от этого пришлось отказаться. В понедельник вечером Ричард должен был вернуться из трехдневной командировки в Калифорнию и мог оказаться дома в лучшем случае в полночь. Зато после понедельника никаких помех не предвиделось: у мужа начинался двухнедельный отпуск, а значит, он сможет побыть с Люси столько, сколько Саре понадобится. Поэтому отъезд пришлось отложить на вторник, хотя им обоим и не терпелось как можно скорее покончить с тяжелой частью плана.
Сара провела мучительные выходные наедине с Люси, едва слыша ее бесконечные вопросы (Какой у тебя любимый цвет? А почему изюм называют изюмом?) и экстравагантные требования (Подержи меня вниз головой. А теперь урони на диван). Тем не менее, не видя иного выхода, она послушно отвечала на все вопросы (Голубой и Я не знаю, просто так назвали), а потом хватала Люси за лодыжки, несла в гостиную и там роняла на диван, и повторяла все пять раз подряд без перерыва, и в это время думала только о том, что через два дня она окажется в отеле на берегу моря с мужчиной, которого любит, и станет тогда совсем другим человеком, и будет наконец счастлива.
Невыносимо тяжело было вот так ждать чего-то важного и не иметь возможности что-нибудь делать или с кем-нибудь обсудить все это. Сару одолевали сомнения и беспокойство (он передумает, он никогда ее не бросит!), и ей мучительно хотелось еще раз поговорить с Тоддом, получить подтверждение неизменности его намерений, но он заставил ее пообещать, что она не станет звонить или посылать электронные письма, если в этом не будет крайней необходимости. У него имелись основания подозревать, что вся его корреспонденция отслеживается (к тому же с женой у него был общий электронный адрес). Сара не видела и не слышала его до самого понедельника, когда у бассейна они на расстоянии пятидесяти метров решились только едва обменяться взглядами. Теща сидела рядом с Тоддом, но в тот момент ее отвлекла какая-то проблема с босоножкой.
«Все в силе?» — одними глазами спросила Сара.
«Разумеется», — уверенно кивнул Тодд, но при этом как-то робко улыбнулся. Конечно, он напуган, а как же может быть иначе? Сара тоже боялась. Но все-таки один только взгляд на него привел ее нервы в порядок, и ей наконец перестало казаться, что она вот-вот взорвется и разлетится на миллион маленьких кусочков. Впервые за несколько дней она вспомнила, как надо правильно дышать.
— Я люблю тебя, — прошептала она, но, наверное, Тодд не смог прочитать у нее по губам. Он беспомощно прищурился, будто школьник, который еще не понимает, что ему нужны очки, для того чтобы разглядеть доску. — Ничего, — махнула рукой она. — Увидимся завтра.
* * *
Ричард поехал в Сан-Диего не в командировку, как сказал Саре, а на «Праздник на пляже 2001» — ежегодное летнее сборище членов фан-клуба Похотливой Кэй. Это решение далось ему нелегко. Как и в случае с трусиками, он несколько недель боролся с соблазном, говорил себе, что нелепо даже думать об этом, что взрослые люди не вступают в фан-клубы, а если и вступают, то не лгут при этом своим женам и не делают заначку в две тысячи долларов для того, чтобы посетить вечеринку на другом конце страны. А если по дороге туда его самолет попадет в аварию? Что люди прочитают в газетах через несколько дней? «Ричард Пирс погиб на сорок седьмом году жизни при аварии самолета, разбившегося в пустыне Невады. Пирс, ведущий брэн-менеджер компании „Нэймчек Инк“, направлялся на ежегодную встречу членов фан-клуба Похотливой Кэй, виртуального сообщества извращенцев, в которое он незадолго до этого вступил. У покойного остались жена и трехлетняя дочь, а также две взрослые дочери от первого брака».
Но вскоре Ричард понял, что пугать себя или придумывать разумные доводы одинаково бесполезно. Чем меньше времени оставалось до выходных, тем яснее ему становилось, что ничто не удержит его от совершения этого паломничества — ни неприятная необходимость лгать жене, ни серьезные расходы, ни возможность позорного разоблачения. Вероятно, отчасти Ричардом управляла ревность. Ему казалась невыносимой мысль о том, что другие мужчины, смелее и честнее его, станут развлекаться с Кэй, пока он будет сидеть дома и вариться в соку собственной трусости, маскирующейся под добродетель. Имелся и еще один мотив: отчаянная надежда на то, что столь экстремальная мера, очевидно, будет способствовать исцелению. Что именно так он сможет избавиться от своего затянувшегося помешательства на Похотливой Кэй. Что один только вид живой женщины из плоти и крови поможет ему забыть о ее виртуальном двойнике.
Попытаться, во всяком случае, стоило. В конце концов, вся эта затея с пикником на пляже в компании десятка малознакомых товарищей-извращенцев ничем не хуже, а в каком-то смысле даже нормальнее недавно появившейся у него отвратительной привычки по нескольку раз за рабочий день забегать в туалет и там, закрывшись в кабинке, жадно нюхать пару женских трусиков, запах из которых выветрился уже настолько, что Ричард не был уверен, чувствует ли он что-нибудь, кроме испарений собственного больного воображения.
* * *
В аэропорту его встречал показавшийся знакомым седой мужчина с большим животом и цветущим, странно моложавым лицом. В руках он держал плакатик, на котором нетвердой рукой было нацарапано «Праздник на пляже 2001!». Заметив, что Ричард уже несколько раз прошел мимо, человек с плакатом шагнул к нему.
— Вы приехали к П. К.? — осведомился он заговорщицким шепотом.
Ричард осторожно оглянулся на других пассажиров и водителей, толкущихся неподалеку. Никто, кажется, не обращал на них внимания. Он осторожно кивнул. Румяный мужчина протянул ему мясистую, слегка влажную руку:
— Уолтер Янг. Я президент фан-клуба.
— Ричард Пирс. Ужасно любезно с вашей стороны проделать такой путь, чтобы встретить меня.
— Да здесь не так уж далеко. — Уолтер скомкал плакатик и сунул его в карман. — А мне отлично известно, как неприятно приезжать в незнакомый город ночью, когда никто тебя не встречает. Я сам много лет провел в Дороге — торговые выставки, конференции, совещания и прочее дерьмо. Слава богу, сейчас на пенсии. Езжу куда захочу и когда захочу.
— Завидую, — вздохнул Ричард. — А мне еще пять лет потеть на этих галерах.
— Наверное, уже считаете дни?
— Давно считаю.
Пока они дожидались багажа, Уолтер уговорил Ричарда не брать напрокат машину Он сообщил, что клуб берет на себя доставку всех гостей из отеля на пляж и обратно.
— Так гораздо удобнее, — объяснил он, забирая из рук Ричарда чемодан.
— Право, не стоит, — смутился тот. — Я и сам донесу.
— Не проблема. — Уолтер поставил чемодан на колесики и покатил к выходу. — Уверен, что вы устали после перелета.
— Спасибо, — пробормотал Ричард, едва поспевая за ним.
— Да, так я начал говорить, что мы стали заказывать автобус только с прошлого года. Карле надоели вечные недоразумения. Люди теряли дорогу, блуждали где-то, а потом опаздывали и приезжали в паршивом настроении. Кому это надо? А плюс к этому теперь спокойно можно выпить пивка и не волноваться о том, как добраться обратно.
Эта новость порадовала Ричарда. Он давно уже вышел из того возраста, когда поездки на машине по незнакомому городу кажутся увлекательным приключением.
— Отличная идея, — одобрил он, выходя вслед за президентом в душистую теплоту ночи. — Я вижу, вы тут обо всем позаботились.
— Это все Карла. Любит, чтобы все было организовано по первому классу. Такой уж она человек.
— Знаете, я, наверное, немного не в курсе. Кто такая Карла?
Уолтер оглянулся на Ричарда, очевидно решив, что тот его разыгрывает.
— Кэй, — объяснил он. — На самом деле ее зовут Карла. Похотливая Кэй — это что-то вроде сценического псевдонима. Только для сайта, понимаете?
— Очень странно, — заметил Ричард. — По-моему, имя Карла ей совсем не подходит.
Уолтер поставил чемодан в багажник.
— Ну, так уж ее назвала мама.
— Не знаю… Мне кажется, это как-то неправильно.
— Привыкнете, — успокоил его Уолтер.
До отеля они добирались минут пятнадцать, и всю дорогу президент говорил о последних событиях в клубе. Часть из них была уже известна Ричарду по фотографиям на сайте. Они уже подъехали к стоянке «Холидэй-инн», когда Ричард вдруг вспомнил, почему лицо президента показалось ему таким знакомым: на одной из многочисленных фотографий, посвященных «встречам в бассейне», абсолютно голый Уолтер сидел на краешке этого бассейна, держа в одной руке бутылку пива, а другую положив на плечо такого же голого пожилого мужчины с глубокими морщинами и печальным седым газончиком на груди. Они о чем-то оживленно беседовали, по всей видимости не обращая никакого внимания на то, что в паре метров от них Кэй занималась сексом с каким-то лысым здоровяком.
— Может, хотите выпить чего-нибудь? — предложил Уолтер, останавливаясь у входа. — После того как зарегистрируетесь, я имею в виду.
— Спасибо, наверное, нет. Я что-то действительно устал. Еще живу по часам Восточного побережья.
Уолтер сочувственно кивнул:
— Да уж, эти смены поясов… В таком случае завтра утром ровно в одиннадцать спускайтесь в вестибюль. Опоздавших не ждем.
— Приду, — пообещал Ричард и поднял правую руку. — Слово скаута.
Уолтер засмеялся:
— Слово скаута? Мне это нравится.
* * *
Кэрол потребовала, чтобы он приехал в больницу немедленно.
— Вызови такси, — сказала она. — И объясни им, что это очень срочно.
Ронни повесил трубку, и ему пришлось схватиться за стол, потому что ноги вдруг отказались держать его. Вот оно. Он понял это по голосу сестры и даже по тому, что она соизволила лично поговорить с ним, впервые за несколько лет. Даже всю последнюю неделю, пока их мать находилась в критическом состоянии, Кэрол все-таки умудрялась устраивать так, что они ни разу не встретились у ее постели. Если ей надо было что-то сообщить Ронни, она использовала для этого Берту, будто знала, как ему это неприятно.
Он оглядел кухню сквозь какой-то липкий туман. Все предметы здесь еще хранили и излучали присутствие матери: светло-зеленые чайник и тостер: отставшие кое-где от стены обои с рисунками всяких трав и специй, под каждой из которых было предусмотрительно написано название; коричневые аптечные пузырьки с лекарствами, выстроившиеся на подоконнике, как бравые солдатики, все повернутые этикетками вперед. Невозможно было поверить, что она уже никогда не придет сюда. От одной этой мысли у Ронни закружилась голова, и он испугался так, словно стоял на высоком балконе без всякого ограждения и смотрел вниз на пустую стоянку.
— Пожалуйста, — попросил он и поднял глаза к потолку где, вероятно, находился тот Бог, в которого верила его глупая мать. — Пожалуйста, черт тебя побери, сделай так, чтобы она не умерла.
* * *
У пожилого таксиста было что-то не в порядке с носом: его покрывали какие-то шишки, и он напоминал розовую цветную капусту, почему-то выросшую посреди лица. Ронни ему посочувствовал. Наверное, нелегко прожить свои лучшие годы с таким украшением.
— Куда? — буркнул таксист.
— В Пресвитеринскую больницу. Моя мать там в отделении интенсивной терапии. — Водитель никак не среагировал на это сообщение, не выразил сочувствия, не сказал, что ему жаль или еще какую-нибудь ерунду, которую люди обычно говорят в таких случаях, но Ронни все равно продолжил: — У нее на прошлой неделе случился удар. Очень серьезный. Мы даже не знаем, выкарабкается ли она.
Он говорил, обращаясь не к таксисту, а к его лицензии, висящей на козырьке напротив пассажирского сиденья. На лицензии было написано «УЭНДЕЛЛ ДЕГРО», и имелась его фотография в профиль, похожая на иллюстрацию из медицинского учебника.
Уэнделл слушал какую-то передачу о политике. Голос ведущего был знаком Ронни, но он никак не мог вспомнить его имя — один из этих профессиональных говорунов с готовыми ответами на все вопросы. До того как сесть в тюрьму, Ронни слушал много таких передач и даже иногда мечтал о том, что закончит специальные курсы и будет вести собственную интерактивную передачу на радио. Перспектива по два часа в день высказывать людям все, что о них думаешь, и ставить на место всяких идиотов, которые сумели дозвониться, хотя не могут и двух слов правильно связать, казалась ему очень привлекательной. Извините за любопытство, Фрэнк, но что там у вас в голове — мозги или дерьмо?
— Ее пришлось подключить к аппарату искусственного дыхания, — продолжал он. — Она не говорит и вообще ничего не делает. Просто лежит весь день и смотрит в потолок.
Уродец Уэнделл прибавил звук, словно нарочно старался заглушить Ронни. Ведущий нес что-то про Гари Кондита и про то, что, если у того осталась хоть капля совести, он должен немедленно уйти из конгресса и поведать всем о том, что он сделал с несчастной девушкой. Ронни заговорил еще громче, чем радио:
— Она хорошая женщина. Одна воспитала двух детей. Никогда никому не причинила зла. Лучше человека просто не найти.
Ублюдок даже не кивнул. Вместо этого опустил стекло, громко отхаркнулся и плюнул на дорогу.
Молодец, Уэнделл. Высокий класс.
— А как у вас? — спросил Ронни, пока на светофоре они бесконечно долго ждали зеленого света. — Ваша мать жива?
Уэнделл развернулся к нему всем телом. В фас его нос выглядел еще хуже, чем в профиль.
— Ты думаешь, я не знаю, кто ты такой? — грозно спросил он. — Тебе еще повезло, что я не вышвырнул тебя из машины!
— Простите, — пробормотал Ронни. — Я просто хотел поговорить. Незачем так ужасно расстраиваться.
Уэнделл выключил радио, и остаток дороги они проделали в молчании. Когда машина остановилась перед главным входом, Ронни протянул ему двадцать долларов. Счетчик показывал четырнадцать.
— Оставь себе сдачу, — сказал он. — Может, хватит на новый нос.
* * *
Сара была уверена, что им обязательно что-нибудь помешает. Всегда что-нибудь мешает. Когда в дело вмешиваются дети, даже самый простой план имеет обыкновение срываться. Через пятнадцать минут после того, как они с Люси вернулись из бассейна, позвонил Ричард. Он немного поговорил о погоде в Калифорнии, а потом перешел к главному:
— Послушай, я, наверное, не прилечу.
— Почему? У тебя рейс откладывается?
— Нет, дело не в рейсе. Дело в нас.
Он сказал, что собирается провести остаток отпуска в Сан-Диего, все обдумать и, возможно, переехать туда навсегда. Ему уже давно хотелось каких-то перемен и всегда нравилась Калифорния.
— Нам вообще не следовало жениться, — грустно добавил он, и эта грусть в его голосе напомнила Саре о том, как сильно он ей нравился, пока все не стало так плохо. — Ты это понимаешь не хуже меня.
— О черт! — неожиданно для самой себя сказала она. — Черт, черт!
— Ты расстроилась? Я думал, ты, наоборот, почувствуешь облегчение.
Так и было. Сара почувствовала больше чем облегчение. В любой другой день ради такой новости она открыла бы бутылку шампанского и сплясала на кухонном столе. Но сейчас она думала только о медовом месяце на пляже, который не состоится, потому что Ричард теперь не сможет остаться с Люси.
— Все в порядке, — сказала она в трубку. — Просто все это немного не вовремя.
— Такие вещи никогда не бывают вовремя. Но мы уже слишком долго были несчастливы вместе.
— И что же мне делать с Люси? — вслух подумала Сара.
— Пожалуйста, не волнуйся об этом. Я о ней хорошо позабочусь. О вас обеих. Можешь оставить себе машину и дом. Я просто хочу начать все сначала.
— Хорошо. Ладно. Как хочешь. Не стоит обсуждать все это по телефону. Наверное, мне надо найти адвоката, да?
— Да. Конечно, да. Это очень разумно. — Он помолчал. — Сара?
— Что?
— Я приехал сюда специально, чтобы встретиться с другой женщиной. Я познакомился с ней через Интернет. Я просто думаю, ты должна об этом знать.
Она тоже немного помолчала, переваривая эту информацию, пытаясь разглядеть внутри себя хоть малейший признак ревности или обиды. Напрасно. Она ничего не чувствовала.
— Ладно, — сказала она наконец.
— Ладно? — Ричард был удивлен и, кажется, обижен. — Это все, что ты можешь сказать?
«Господи, ну что он хочет услышать? — с досадой подумала Сара. — Неужели я должна сказать ему правду о том, что мне жаль эту женщину, которая, наверное, пока не подозревает, что он совсем не такой милый человек, каким кажется? А кроме того, ничего нельзя знать заранее. Может, с новой женщиной и Ричард станет другим человеком».
— Делай то, что ты должен делать, — сказала она вслух.
В кухню вошла Люси, еще в мокром купальнике, с игрушечным стетоскопом, висящим на шее, и влажными, растрепанными волосами. Она посмотрела на мать подозрительно и настороженно, как будто слышала весь предыдущий разговор.
— Папочка? — спросила Люси.
Сара кивнула.
— Тут твоя дочка, — сказала она Ричарду. — Хочешь с ней поговорить?
— Не сейчас. Мне надо бежать. Просто скажи ей, что папа ее любит, хорошо? Я приеду через пару недель, и тогда мы ей все расскажем. Сделаем все по-семейному, ладно?
— Конечно, — пробормотала Сара, у которой от массы противоречивых эмоций начала кружиться голова. Что-то чудесное произошло в очень неудачный момент. Теперь все запуталось, но зато она свободна. Ричард уходит сам. Дом остается ей. — Это правильно. Сделаем все по-семейному.
— Что сделаем по-семейному? — спросила Люси, когда Сара повесила трубку. — Что?
— Ничего. — Сара старалась не смотреть в глаза дочери. — Ничего, детка. Все в порядке.
* * *
Ричарда удивило спокойствие, с каким Сара приняла его новость. Он ни минуты не сомневался, что в конце концов они придут к соглашению, но все-таки подготовил себя к тому, что вначале придется выдержать скандалы и упреки, вроде бы неизбежные, если бросаешь жену и ребенка. Во всяком случае, так все происходило при первом разводе. Пегги терзала его несколько лет, прежде чем нашла в своем сердце силы простить. Но Сара принадлежит к другому поколению. Женщины ее возраста стали гораздо более независимы, и их меньше пугает развод и перспектива в одиночку воспитывать ребенка. Она отреагировала так мирно, что Ричард почти пожалел о том, что сразу же завел разговор о доме, не посоветовавшись предварительно с адвокатом. Он вообще совершенно не обдумал стратегию перед разговором с женой, чего никогда не позволил бы себе, если бы речь шла о бизнесе.
Наплевать, сказал себе Ричард, не стоит из-за этого портить нервы. Он захлопнул мобильный телефон и минутку посидел, закрыв глаза и ни о чем не думая — просто наслаждаясь ласковым калифорнийским теплом, совсем не таким свирепым, как полуденный жар у него дома. Мысль, которая уже давно стала клише, пришла ему в голову и поразила своей справедливостью: здесь, в Калифорнии, жизнь гораздо легче, чем в других местах. Ричард глубоко вдохнул в легкие пропитанный ароматом эвкалиптов воздух. По телу разлилась восхитительная легкость, как будто он сбросил с себя свинцовый костюм. Наверное, так и живут счастливые люди, подумал он. Препятствия сами падают перед ними еще до того, как они собрались с силами, чтобы их опрокинуть.
* * *
Как ни странно, Ронни нравилось ходить в больницу. Там все относились к нему дружелюбно. Люди улыбались ему в лифтах и коридорах и вели себя так, словно он имеет такое же право находиться здесь, как и они, что нечасто случалось с Ронни в обычной жизни.
Он, конечно, понимал, что они улыбаются не от особой любви к Рональду Джеймсу Макгорви, отбывшему срок за сексуальное преступление. Они улыбались лишь потому, что его правая рука в шине из стекловолокна висела в петле у него на груди. Только это они и видели, когда смотрели на него: человека со сломанной костью — понятная и вполне решаемая медицинская проблема. Он не был одним из тех загадочных пациентов, которые снаружи кажутся совершенно здоровыми, а изнутри постепенно разрушаются от какой-то страшной болезни. Встречая таких в больнице, люди пугаются и невольно начинают спрашивать себя, какой часовой механизм тикает внутри их собственного вроде бы здорового тела. Ронни со страхом ждал дня, когда у него с руки снимут шину и он потеряет и это маленькое право на человеческое сочувствие. Он даже подумывал о том, не изготовить ли фальшивую шину, которую можно будет носить в магазин, и в библиотеку, и даже в городской бассейн, если сделать ее непромокаемой. Или, в крайнем случае, можно спровоцировать того психа, чтобы он еще раз скинул его с лестницы.
Чем ближе Ронни подходил к отделению интенсивной терапии, тем медленнее он шел, как будто его ноги постепенно наливались свинцом. В холле было непривычно тихо: куда-то исчезло большое пуэрториканское семейство, несколько последних дней плотным кольцом окружавшее телевизор. Они парами сменяли друг друга у постели молодого парня, лежащего в коме, кажется после падения со строительных лесов, и рыдали при этом так душераздирающе, что Ронни время от времени бросал на них свирепые взгляды, если они начинали уж слишком действовать на нервы. Он сел в кресло и пару минут посмотрел Си-эн-эн, размышляя о том, куда переместились скорбящие пуэрториканцы: в отдельную палату или в морг, а потом поднялся и объявил о своем прибытии в интерком. Одна из медсестер попросила его войти.
Он ожидал, что этот момент будет самым тяжелым, но все оказалось совсем не страшно. Оказывается, в такие моменты с тобой происходит какая-то странная штука и ты вроде как отключаешься ненадолго. Ты все прекрасно видишь — свою сестру и ее мужа, священника в черном, врача в белом, Берту, хорошенькую темнокожую медсестру: все они стоят кружком вокруг кровати твоей умершей матери и дружно качают головами, как будто отвечая на вопрос, который ты не задавал, — ты все это видишь, но ничего, ровным счетом ничего не чувствуешь.
* * *
Ричард никак не мог отделаться от ощущения нереальности происходящего все время, пока они с Карлой сидели за столиком, читали меню и разговаривали о разных пустяках. Казалось невероятным, что женщина, уже больше года царящая в его мечтах, женщина, чьи трусики он все лето протаскал в портфеле, сидит напротив него за столиком кафе и, тихо чертыхаясь, влажной салфеткой пытается счистить со своей шелковой блузки пятно от соуса.
— Я такая неряха, — пожаловалась она. — На меня надо надевать пластиковый чехол, когда я обедаю на людях.
— Со мной то же самое, — подхватил Ричард. — Я вечно нахожу новые пятна на своих галстуках и даже не представляю, когда успел их поставить.
Карла отказалась от своих попыток и швырнула салфетку на стол.
— В химчистке опять будут ругаться. Там на приемке работает старый китаец, и он вечно ворчит, когда я приношу ему очередное пятно: «Зачем ты такое делать? Ты такой неаккуратный! Зачем неаккуратный?» Хуже, чем моя мать.
Ричард чувствовал, что глупо улыбается, но ничего не мог с собой поделать.
— Что? — подозрительно спросила Карла. — У меня что-то застряло в зубах?
Он помотал головой:
— Ты даже не представляешь, как странно мне сидеть здесь с тобой. Как будто я обедаю с английской королевой.
— Я видела ее фотографии и не уверена, что это комплимент.
— Ты гораздо красивее, — заверил ее Ричард.
— Знаю, знаю. — Казалось, она ведет этот разговор уже не в первый раз. — Но с ее минетом я конкурировать, конечно, не могу.
Ричард захохотал так, что на них оглянулись соседи.
— Ты неподражаема!
Карла пожала плечами и подняла раскрытые ладони, словно говоря: «Такая уж я есть». Потом она, вероятно, вспомнила, зачем они встретились, и ее лицо стало серьезным.
— Так ты говоришь, у тебя есть деловое предложение?
— Ну, я бы пока не называл это предложением. Просто хотелось бы кое-что обсудить. Насчет трусиков по почте.
— Ой, подожди минутку, — прервала его Карла. — А то я потом забуду…
Она вытащила из-под стола большую холщовую сумку с логотипом ПБС. Это удивило Ричарда.
— Ты даешь деньги на общественное телевидение?
Она покачала головой, и на лице у нее появилось немного брезгливое выражение:
— Да нет, это мой бывший муж притащил со службы. Он работал на канале. У меня таких штук десять.
— Твой первый муж?
— Мой единственный.
— На сайте ведь сказано, что ты замужем.
— Так проще. Отпугивает всяких психов. — Карла печально улыбнулась. — Когда я только начинала этот бизнес, Дэйв старался помогать мне, но надолго его не хватило. Он не хотел меня ни с кем делить.
Ричард покивал задумчиво.
— Да, не у каждого хватит для этого широты взглядов.
Кларе, похоже, понравилось это замечание. Она извлекла из сумки бледно-желтую папку и протянула ее через стол:
— Это тебе. На память.
На папке из плотной дорогой бумаги каллиграфическим почерком было написано: «Праздник на пляже 2001». Ричард раскрыл ее и обнаружил внутри большую фотографию всей компании, сделанную в субботу днем, с надписью «Ричарду, одному из моих самых горячих поклонников. С любовью и поцелуями, Карла (она же Похотливая Кэй)». На фотографии все они были голыми, и Ричард подумал, что это не совсем верно передает дух праздника. Большую часть дня они вполне невинно веселились, как на самом обычном пикнике, не снимая купальника, плавок и футболок. Пили пиво, играли в волейбол, кидали тарелочки и даже немного побегали в мешках, умирая от смеха. Некоторое время ушло у Ричарда на то, чтобы познакомиться со всеми остальными членами клуба, большинство из которых он узнал по фотографиям. Кроме него на этот раз присутствовал еще один новенький: школьный учитель из Французской Канады с сильным акцентом и шрамом посреди груди, оставшимся после операции на сердце.
— Славные они все ребята, — заметил он.
— Я знаю, — согласилась Карла. — Мне повезло, что у меня такие друзья.
Другая часть праздника началась уже под вечер, после того как Уолтер развел огонь для барбекю. Карла быстренько искупалась в океане — пикник происходил на чудесном полукруглом и уединенном пляже к северу от Ла-Джоллы, который Ричард ни за что не нашел бы, если бы поехал один, — а когда вернулась на берег, без всяких фанфар и помпы сняла лифчик от купальника и бросила его Маркусу, двадцатисемилетнему компьютерному дизайнеру, самому молодому из присутствующих. Как будто это являлось оговоренным заранее сигналом, мужчины тоже начали стаскивать через головы футболки и снимать плавки. Ричард без колебания присоединился к ним. В конце концов, он за этим сюда и приехал — стать частью этого крошечного сообщества свободных от предрассудков людей, которые хотя бы раз в году позволяют себе забыть о лицемерии и ложном стыде.
Однако и после того как все обнажились, еще долго ничего не происходило. Уолтер присматривал за мясом; Ричард продолжал перебрасываться тарелочкой с Клодом и Роберто — единственным афроамериканцем в компании; а Маркус вел теологический спор с Фредом — лютеранским священником, жена которого считала, что он уехал на какой-то духовный семинар.
— Так оно и есть! — горячо сказал Фред, рассказывая об этом Ричарду. — Только не в том ханжеском смысле, который вкладывает в эти слова моя жена.
Однако в какой-то момент Ричард упустил тарелочку, а когда обернулся ей вслед, обнаружил, что Карла стоит на коленях рядом с грилем и ее голова мерно движется в районе паха Уолтера. Возможно, она застала его врасплох, потому что Уолтер до сих пор сжимал в руках металлическую лопаточку, упираясь ее плоской частью в плечо Карлы. Маркус, присев на корточки неподалеку, снимал их на цифровую камеру, все достоинства которой он описал Ричарду этим утром так подробно, как будто собирался ее продавать.
— Смотри, чтобы бургеры не сгорели! — крикнул Эрл — пожилой парень из Небраски, бывший водитель грузовика, и все засмеялись.
Закончив с Уолтером, Карла занялась Клодом, Эрлом и Фредом почти без перерыва. А потом подошла очередь Ричарда. Когда она опустилась перед ним на колени, Ричард подумал, что все это похоже на мечту, ставшую явью: сверкающий Тихий океан, бордово-золотой в лучах заката, дразнящий запах зажаренного на огне мяса, мешающийся с соленым морским воздухом. Как будто он шагнул в свой компьютер, в одну из тех фотографий, которые навсегда запечатлелись в его мозгу и сделали нормальную жизнь невозможной.
— Спасибо, — прошептал он, когда Карла дружески поцеловала его в колено.
— Нет, — она подняла на него глаза с уже знакомым открытым и доброжелательным выражением, — спасибо тебе.
После того как все мясо было съедено, они позировали для фотографии, на которую Ричард смотрел сейчас. Семеро мужчин разного роста, комплекции, возраста и цвета кожи стояли в ряд и улыбались в камеру так, будто соревновались за титул самого счастливого. Клод, Маркус, Уолтер, Роберто, Ричард, Эрл и Фред. Перед ними на одном колене стояла Карла, широко раскинув руки, точно желала обнять весь мир.
* * *
Берта не закрывала рта всю дорогу от больницы до дома. Она говорила Ронни, чтобы он крепился, что его матери лучше там, где она сейчас, что ей не придется больше страдать от болезней и старости одной, в городе, где ее все ненавидят.
— Никто не ненавидел ее, — буркнул Ронни, нарушив собственную клятву молчать всю дорогу и не говорить этой старой суке ни единого слова. Достаточно и того, что ему приходится дышать с ней одним воздухом, потому что родная сестра даже не предложила подвезти его до дома в день смерти их матери. Как будто она боялась, что он своим задом испачкает сиденья, на которые потом придется садиться ее детям. Да пошла она!.. В один прекрасный день она проснется и увидит, как на дорожке догорает ее драгоценный «меркури-вилладжер».
Ах, сестричка, какая ужасная неприятность! Жаль только, что тебя не было внутри.
Еще больше взбесило Ронни то, что сестра даже не обняла его на прощанье. Она вроде собиралась, он это заметил, и даже сделала шаг вперед, а потом вдруг передумала и испуганно отступила. Вместо этого она потрепала его по плечу, как гладят больную собаку, стараясь держаться как можно дальше и отворачиваясь, чтобы не чувствовать гнилого дыхания.
— Она была старухой, — сказала Берта и косо посмотрела на него. — Не ее это дело — бороться с хулиганами посреди ночи. Совсем не ее.
— У меня сломана рука, — напомнил ей Ронни и даже продемонстрировал свою шину. — Я ничего не мог сделать.
Берта покачала головой, и он невольно удивился тому, что даже после дня, проведенного в больнице, она кажется совершенно пьяной. Наверное, как губка, вся пропиталась дешевым вином.
— Она так хорошо себя чувствовала сегодня утром. — Берта промокнула глаза бумажной салфеткой. — Была в сознании и все понимала, и анализы были хорошие. А потом Бог призвал ее к Себе.
Ронни закрыл глаза и представил себе, что уши у него залиты воском. Ему стало немного легче, когда он вспомнил, что больше ему не придется ни одной минуты терпеть общество Берты и сматываться из дома на время ее ежедневных визитов.
Все будет в порядке, он в этом почти не сомневался. Мать устроила так, что он сможет жить в этом доме столько, сколько захочет. Если они с Кэрол когда-нибудь решат продать его, деньги разделят пополам. Так же как и ренту, и все деньги на счете. Он уже прикинул, что почти год сможет жить, не беспокоясь о деньгах, даже если решит шикануть и купит новый компьютер. Один парень в тюрьме рассказывал ему о некоторых сайтах в Интернете, на которые интересно было бы взглянуть.
— Они все из Амстердама, — говорил он. — Я тебе скажу, эти чертовы голландцы вообще без тормозов.
Забавно было думать о том, что у него появится свой компьютер и никто не станет ему мешать и заглядывать через плечо. Хоть весь день шарь по Сети и смотри все, что хочешь.
Такси остановилось перед его домом. Ронни потянулся за бумажником, но Берта сказала, что сегодня он не должен платить.
— Я сама, — объявила она. — Я обещала твоей матери, что буду приглядывать за тобой.
«Это уж обязательно, — подумал Ронни. — Как же я проживу без тебя?»
— Ох, подожди, чуть не забыла. — Берта полезла в сумку и вытащила из нее сложенный листочек бумаги с рваным краем. — Твоя мать написала это сегодня утром. Просила меня передать тебе.
— Что значит «написала»?
— Написала, — настаивала Берта. — Я придерживала ручку между ее пальцев, а сестра держала доску. Но она все буквы написала сама. А потом сразу же уснула. А потом у нее случилось кровоизлияние.
Ронни засунул листочек в карман рубашки и выбрался из такси, радуясь, что не надо больше смотреть на злобное лицо Берты.
— Увидимся на похоронах, — сказала она, и машина наконец-то уехала.
Ронни вошел в дом и развернул записку. Буквы были большими и неровными, но все-таки он сразу узнал почерк. Его глаза налились слезами, когда он прочел эту последнюю мольбу матери к своему заблудшему сыну.
«Пожалуйста, — просила его Мэй, — пожалуйста, будь хорошим мальчиком».
* * *
Мэри-Энн, хоть ей и не хотелось в этом признаваться, была немного растеряна. Изабелл, как и положено, послушно легла спать ровно в семь, а вот Трой взбунтовался. Он плакал, кричал, брыкался — в общем, устроил в гостиной такую истерику, какой Мэри-Энн еще не видела.
— Я не хочу спать! — визжал он. — Понимаешь ты своей глупой башкой?
Она решила временно пропустить оскорбление мимо ушей.
— Меня не интересует, хочешь ты спать или нет. В семь часов ты должен идти в кровать.
— Но почему? — У него в глазах было какое-то затравленное выражение, которое Мэри-Энн назвала бы ужасом, если бы это не звучало просто смешно. — Почему я должен идти в постель, если я не хочу спать?
— Потому что я тебе так велю, — спокойно ответила Мэри-Энн. — И твой отец тоже.
Она выразительно оглянулась на Льюиса, который на диване читал «Нэшнл джиографик», что при других обстоятельствах порадовало бы Мэри-Энн, потому что она сама подарила ему годовую подписку на Рождество и обычно журналы бесполезно пылились на маленьком столике. Льюис поднял голову и посмотрел на нее совершенно ничего не выражающим взглядом, словно говоря: разбирайся сама, милая. Он никогда не оказывал ей достаточной поддержки в вопросах режима.
Трой счел нейтралитет отца за поддержку.
— Никакие другие дети не ложатся спать в семь! — заявил он и возмущенно вскинул к небу руки.
— И я тебе еще кое-что скажу, — парировала Мэри-Энн. — Эти другие дети никогда не будут учиться в Гарварде. А ты будешь. И знаешь почему? Потому что в этом доме мы делаем все не так, как другие, понял?
Она крепко схватила его за руку, отвела в спальню и, стоя в дверях, наблюдала, как сын забирается под одеяло и, свернувшись клубочком, что-то тихо бормочет в подушку. Потом Мэри-Энн погасила свет.
— Спокойной ночи, милый.
Вместо ответа он отвернулся лицом к стене. Мэри-Энн подошла ближе к кровати:
— Трой Джонатан, я, кажется, что-то тебе сказала.
Несколько секунд мальчик пытался демонстрировать характер, но потом сдался и перевернулся на спину.
— Мамочка, ты почитаешь мне на ночь?
— Нет, — отрезала она. — Конечно, нет. Мамочкам не нравится, когда маленькие мальчики называют их глупыми.
* * *
Сара сорвала обертку с шоколадного батончика «Херши» и сунула его Люси, у которой уже слипались глаза. Неожиданное угощенье она никак не прокомментировала, хотя обычно никаких шоколадок после ужина ей не полагалось. За этим Сара строго следила. Люси откусила крошечный кусочек и теперь необычайно вдумчиво жевала его, не отрывая завороженного взгляда от телевизора. Сара так и не поняла, увлечена ли она фильмом — Дик Ван Дайк с другими трубочистами исполнял знаменитый номер с метлами — или просто слишком устала, чтобы повернуть голову.
— Мама сейчас на пару минуток поднимется наверх, — сказала она, — а ты делай что хочешь, только ради бога не засни. Держи свои маленькие глазки открытыми, хорошо?
— Хорошо, мамочка.
Сара оделась с поразительной при данных обстоятельствах скоростью, испробовав всего три варианта и в конце концов остановившись на эластичной черной юбке и короткой белой футболке (которую она, собственно, и собиралась надеть с самого начала). Быстренько почистив зубы, она немного накрасилась и без пятнадцати девять уже спустилась вниз.
И все-таки опоздала. Люси спала на диване, прижав батончик «Херши» к груди, как любимую игрушку, и шоколад уже просачивался сквозь ее пальцы. Во сне она носом издавала смешные тихие звуки, будто пыталась читать книгу, в которой были одни буквы «п».
Сару это не устраивало.
Она приложила массу усилий для того, чтобы избежать именно такого сценария. Она только что силой не напоила дочь двойным эспрессо ради того, чтобы та не уснула в свои обычные десять часов, и все оказалось напрасно. После того как девочка перестала спать с Эроном днем, по вечерам она засыпала как убитая.
Сара выключила телевизор и задумалась, как ей поступить. Конечно, можно позвонить Джин и попросить ту посидеть с девочкой, пока она на минутку выскочит по делам, но меньше всего ей хотелось приводить Тодда в дом, где их будет ждать болтливая соседка. Теоретически он мог бы немного подождать на улице или спрятаться во дворе, но Сара прекрасно понимала, что за полчаса, которые Джин посидит с Люси, ей придется расплачиваться, не менее часа выслушивая жалобы подруги на то, каким мелочным, раздражительным и забывчивым стал ее муж и как трудно покупать ему одежду, потому что он так ужасно растолстел. Сара и в обычные-то дни с трудом выносила эти монологи, а уж сегодня, когда каждое слово, произнесенное Джин, будет означать еще одну секунду без Тодда, она и вовсе не выдержит этой пытки.
Все это, разумеется, не имело бы никакого значения, если бы Саре хоть как-то удалось сообщить Тодду об изменениях в плане. Просто невозможно представить себе, что в наше время можно весь день пытаться связаться с человеком, живущим в какой-нибудь миле от твоего дома, для того чтобы передать ему одну короткую фразу: «Приходи не на площадку, а ко мне домой», и в итоге так и не суметь этого сделать.
Сегодня днем Тодд не пришел к бассейну, что лишило Сару возможности передать сообщение лично — улучить момент и поговорить, или передать записку или, на худой конец, просигнализировать жестами. Днем она пять раз звонила ему домой с разных телефонов-автоматов — Тодд предупредил ее, что у них дома стоит определитель номера, — но трубку все время снимала теща, и с каждым разом ее голос становился подозрительнее и жестче:
— Кто это? Перестаньте сюда звонить. Оставьте нас в покое!
Сара собралась было нарушить и запрет, касающейся электронной корреспонденции, но в последний момент не решилась, подумав, что письмо, попавшее в чужие руки, может разрушить весь план. Она гордилась такой стойкостью, возможно спасшей их предприятие, но в итоге у нее остался всего один способ связаться с Тоддом, а именно — дежурить в машине перед его домом и надеяться, что он когда-нибудь выйдет на улицу без сопровождения. К несчастью, день выдался жарким и все участки в тени были заняты. Уже через двадцать минут Люси начала хныкать, и им пришлось возвращаться домой ни с чем.
Какое-то короткое мгновение Сара подумывала даже о том, чтобы оставить спящую девочку дома. Ну что такого, она ведь уйдет не больше чем на пятнадцать-двадцать минут? Всего и надо-то — добежать до площадки, забрать Тодда, объяснить по дороге, что случилось, и привести его домой (конечно, это не отель на берегу, но Сара не сомневалась, что он все поймет). Скорее всего, Люси теперь проспит до утра и даже не узнает, что мама куда-то уходила.
Соблазн был велик, но все-таки Сара устояла. Слишком часто приходилось ей слушать в новостях рассказы о пожарах, устроенные маленькими детьми, которые, оставшись дома одни (бэбиситтер как раз отлучалась, чтобы купить наркотики), играли со спичками, или о малышах, вдруг оказавшихся на оживленном перекрестке босиком, после чего их матерей обычно судили за невыполнение родительских обязанностей (всегда матерей, заметьте, и никогда — отцов). И даже помимо этих страшных и немного надуманных опасностей, Саре просто казалась совершенно невыносимой мысль о том, что Люси проснется и проведет хотя бы пару минут, не понимая, куда делась ее мама и почему ее оставили в пустом доме совсем одну.
Хотя будить ее, конечно, тоже не лучший выход. Меньше всего Саре хотелось, чтобы в этот вечер, который по идее должен был стать самым романтическим в ее жизни, на заднем сиденье хныкала сонная, ничего не понимающая трехлетняя девочка. Значит, единственное, что ей остается, — это потихонечку, стараясь не разбудить, перенести Люси в машину, съездить на площадку за Тоддом, а потом так же осторожно вернуть ее в дом и положить в кроватку. В этом нет ничего невозможного, потому что сон у девочки крепкий.
Сара заранее предусмотрела все. Она предварительно открыла двери в дом и в машину и убрала с сиденья пластмассовую собачку. Потом, потихоньку достав шоколадку из пальцев Люси и вытерев их влажным полотенцем, она бережно просунула руки под теплое тельце дочки и подняла ее с дивана. Люси пошевелилась, сонно запротестовала, но так и не проснулась. Сара на цыпочках вышла из дома и прошла по газону к «вольво». Так осторожно, словно в руках у нее была бомба с тикающим часовым механизмом, она посадила девочку на сиденье, опустила детские поручни и закрепила их. Люси пару раз лягнулась, будто пытаясь скинуть одеяло, а потом ее головка тяжело опустилась к плечу Сара удовлетворенно вздохнула.
Порядок!
Дальше все пойдет хорошо, она была в этом уверена. Они приедут на площадку вовремя — ну, может, на пару минут опоздают, — Тодд уже будет ждать их. Потом они вернутся домой, уложат Люси в кроватку и сами сразу же пойдут в спальню, чтобы отпраздновать начало нового этапа их жизни. Не в силах совладать с собой, Сара оторвала одну руку от руля и потрогала себя между ног, совсем легко, чтобы не отвлекаться от дороги.
— Мама, — раздался несчастный голосок с заднего сиденья, — где моя шоколадка?
Застонав, Сара бросила взгляд в зеркало заднего вида и обнаружила, что Люси сидит с широко раскрытыми глазами, как будто у нее и в мыслях не было спать.
— Дома, — ответила Сара. — Доешь ее завтра.
— Я хочу сейчас!
Заметив в зеркале, что мордашка Люси уже сморщилась, Сара приготовилась к неизбежной буре, но на этот раз, кажется, обошлось. Взгляд девочки из сердитого сделался любопытным.
— А куда мы едем?
— На детскую площадку, — объяснила Сара, — но не для того, чтобы играть.
* * *
Казалось бы, после того как несколько лет за тобой непрерывно следили разные люди: сначала надзиратели в тюрьме, потом мать не сводила с тебя глаз и только и делала, что старалась уберечь от неприятностей, какое-то время побыть одному даже приятно. Но оказалось, что это совсем не приятно, а как-то странно и немного страшно. Чересчур много мыслей мелькает в голове, чересчур много желаний, которые не надо больше контролировать.
Нельзя ведь сказать, что он не хотел быть хорошим мальчиком. Больше всего на свете Ронни хотел, чтобы мать им гордилась и чтобы у него была нормальная, здоровая жизнь, машина, хорошая работа и любящая семья. Он мог бы быть тренером в детской лиге и после игры водить своих спортсменов в кафе-мороженое…
М-да, размечтался…
Жаль, что у него пока нет компьютера. Можно было бы посмотреть какие-нибудь картинки в Интернете и отвлечься или даже научиться общаться в этих чатах, о которых столько болтают. А сейчас он вроде как оказался в полной пустоте. Сначала Ронни попробовал жить по привычному распорядку: обед ровно в шесть, новости, «Колесо фортуны», но все это было не то без матери, которая сидела бы рядом, болтала бы что-нибудь о челюсти Дэна Ратера или дурацком платье Ваны и разгадывала бы зашифрованные слова так, будто в них была скрыта вся мудрость мира, а не какая-нибудь дурацкая пословица или имя знаменитости, забытой еще лет двадцать назад.
— «Эйб Вигода! — радовалась бы она. — „Сердце — одинокий охотник“!»
Ронни все время невольно поглядывал на телефон, словно от того исходило магнитное притяжение. Ему очень хотелось кому-нибудь позвонить — другу или родственнику, который согласился бы выслушать его печальные новости и которого можно было бы пригласить на чашечку кофе. Но в голову приходил только один номер — тот, что он не набирал уже несколько лет.
Не делай этого, сказал он себе, но пальцы уже сами нажимали на кнопки. Не будь идиотом!
Трубку сняли только после третьего звонка, и за это время сердце успело несколько раз перевернуться в груди, как это всегда бывало и раньше.
— Алло? — Он сразу понял, что трубку сняла ее мать, Диана Колаптино. Ронни видел ее по телевизору сразу после того, как девочка исчезла. Тогда у нее под глазами от горя были страшные черные круги. — Алло?
Она говорила нормальным голосом, даже почти веселым, словно решила, что хватит плакать над тем, чего не вернешь, и надо жить дальше. Ронни слышал, как в доме кто-то смеется, и догадался, что это двое младших детей, уже успевших подрасти. Сестре, наверное, двенадцать, а брату десять — больше, чем было Холли в тот день, когда она села к нему в машину.
— Алло? — еще раз повторила Диана, на этот раз уже тревожно. — Кто это?
Совсем нетрудно было прошептать в трубку то, что он шептал обычно, когда среди ночи звонил ей из телефона-автомата, и потом наслаждался смесью страха и надежды в голосе женщины: «Я знаю, где она. Но никогда тебе не скажу».
Нетрудно, но только не сегодня. Сегодня он не станет делать этого хотя бы из уважения к своей мертвой матери.
— Извините, — сказал он. — Ошибся номером.
Ронни повесил трубку и, хоть и покрылся потом, почувствовал себя немного лучше. Кстати, можно еще кое-кому позвонить. Номер телефона, записанный на желтой бумажке с липким краем, лежал у него в бумажнике. Ее не оказалось дома — наверное, потащилась еще на одно свидание и теперь какой-нибудь другой бедолага сходит сейчас с ума от скуки. Ронни услышал только ее механический голос на автоответчике: «Это Шейла. Пожалуйста, оставьте свое сообщение». Он дождался гудка, который раздался позже обычного.
— Ты чокнутая сука, — сказал Ронни. — Почему бы тебе не написать об этом в своем объявлении?
После этого он уже решительно не знал, чем заняться. Еще нет девяти, и ложиться спать совсем уж глупо. Не может же он целый вечер развлекаться дурацкими звонками по телефону, верно? Вот если бы он любил выпить, проблема свободного времени решилась бы сама собой. Он мог бы пойти куда-нибудь и напиться, а потом с трудом дойти до дома и забыться пьяным сном. Да, если бы вся его проблема заключалась в алкоголе, жизнь была бы несравнимо проще.
— Послушай, мам, — сказал он, словно она стояла рядом, — я, наверное, пойду прогуляюсь.
* * *
Льюис даже глаз не поднял, когда она вернулась в гостиную. Мэри-Энн села на диван и взяла со столика журнал «Семейный круг», пришедший с сегодняшней почтой.
— Что ты читаешь? — спросила она через пару минут, не в силах выносить молчание.
— Про Лас-Вегас.
— В «Нэшнл джиографик»?!
— Это об истории города. Как он развивался с середины пятидесятых.
— Это неправильно, — твердо заявила Мэри-Энн. — «Нэшнл джиографик» мог бы найти более полезную тему. Писали бы о джунглях или еще о чем-нибудь в этом роде.
— Нет, вообще-то довольно интересно.
В восемь тридцать она отложила журнал и сказала мужу, что идет наверх готовиться. Он промычал что-то, не отрываясь от статьи.
Мэри-Энн долго лежала в ванне с душистой пеной, закрыв глаза и стараясь прийти в сексуальное настроение. Недавно ей попалась статья («Пять легких способов реанимировать ваш брак»), которая, в частности, советовалась на месте мужа представить себе какого-нибудь другого партнера. Мэри-Энн решила, что сейчас самое время испытать этот способ. Брюс Уиллис почему-то ничем не помог, так же как и Брэд Питт, но тут-то, по крайней мере, ясно почему: сначала его не мешало бы побрить, постричь и заодно уж хорошенько отмыть. Зато ни с того ни с сего Мэри-Энн вдруг представился Тони Сопрано, которого она терпеть не могла и находила совершенно отвратительными его большой волосатый живот, грязный язык и то, как он опрокидывал девушку на стол, спускал штаны до колена и накачивал ее, не вынимая изо рта сигары.
Гадость какая!
Она вытащила из ванны затычку, решительно прогнала из головы Сопрано и пожалела, что муж когда-то подписался на коммерческий спутниковый канал. Потом Мэри-Энн тщательно почистила зубы, слегка попрыскала духами шею, надела розовую шелковую сорочку с кружевным верхом и вышла в спальню, готовая принимать изъявления восторга.
Мужу в это время полагалось уже сидеть на кровати в очках и боксерских трусах и одобрительно кивать, но сегодня в спальне его не оказалось. Мэри-Энн посмотрела на несмятую постель, на часы на комоде, показывающие девять ноль две, и вдруг испугалась так, что ее затошнило. Почти бегом она спустилась в гостиную, горя желанием выяснить, что задержало Льюиса.
— Милый, — мягко позвала она, — ты ничего не забыл?
— Знаешь, может, стоит устроить небольшой перерыв?
— Но сегодня же вторник. У нас свидание.
Мэри-Энн показалось, что он смотрел на нее невыносимо долго, и на лице у него появилось какое-то странное выражение, будто он ее жалел.
— У меня что-то нет настроения.
Она онемела. А когда заговорила, только огромным усилием воли не позволила голосу дрожать:
— Ты меня больше не любишь.
Льюис не спешил с ответом. Казалось, он серьезно обдумывает это утверждение.
— Нашему сыну четыре года, — сказал он наконец. — Не стоит пока говорить с ним о Гарварде.
* * *
С ледяными руками и колотящимся сердцем Сара приехала на стоянку в девять ноль семь, опоздав гораздо меньше, чем боялась. Она не стала выключать фары, и пыльные лучи осветили пустынную детскую площадку — перекладину и горку, игрушечный замок с висячим мостиком и нарядной, раскрашенной башенкой и роковые качели. Едва дыша от волнения, Сара ждала, что вот-вот из тени выступит Тодд и, как всегда, при виде его у нее на секунду замрет сердце — таким нереально прекрасным казался он ей каждый раз, когда они встречались даже после короткой разлуки.
В одиннадцать минут десятого она выключила фары. Все в порядке, он опаздывает всего на десять минут, несколько раз повторила она себе, стараясь не замечать сжимающего желудок страха и противного внутреннего голоса, напоминающего, что Тодд никогда раньше не опаздывал. Они даже шутили у бассейна о том, что в их отношениях неукоснительно соблюдается правило: джентльмены приходят первыми, леди задерживаются.
Может, такое отступление от протокола даже к лучшему, подумала она. Теперь Тодд будет чувствовать себя виноватым и станет меньше сердиться на нее за то, что вместо отеля на пляже им придется торчать дома с Люси, так и не вырвавшись из душного плена Веллингтона и родительских обязанностей.
— Что мы тут делаем? — спросила Люси.
— Ждем Тодда, — объяснила Сара. — Он сейчас придет. Он сегодня будет спать у нас дома.
Кажется, девочку такой ответ не особенно заинтересовал и нисколько не удивил. Сара никогда толком не могла понять, что известно трехлетнему ребенку о ее отношениях с Тоддом. Все лето Люси просто принимала все происходящее как нечто совершенно естественное. Когда они каждый день встречались с Тоддом и Эроном, ее это устраивало. Когда это прекратилось, она всего один раз задала матери вопрос и, похоже, совершенно удовлетворилась объяснением, что к Эрону приехала бабушка, которая не хочет отпускать его от себя. В глубине души Сара надеялась, что с такой же легкостью Люси примет и более серьезные перемены в своей жизни, но все-таки иногда упрекала себя за пассивность и за то, что не старается заранее подготовить девочку к грядущим событиям.
— Милая, тебе нравится Эрон? — спросила она.
— Ничего.
— Он ведь хороший мальчик, правда? Вы так славно играете вместе.
— Он любит машинки, — с презрением фыркнула Люси.
— А ты бы хотела, чтобы он был твоим братиком?
Люси нервно хихикнула. Кажется, она решила, что Сара играет с ней в какую-то новую игру.
— Он не братик.
— Но может им стать. — Сара повернулась на сиденье и посмотрела в глаза дочери, надеясь, что так та скорее оценит важность разговора. — Может быть, скоро. Ну, не настоящим братиком, конечно, но мы будем жить все вместе, в одном доме, по крайней мере иногда.
— Не хочу, — твердо заявила Люси.
— Тебе обязательно понравится. Просто надо немного привыкнуть.
Девочка сердито потрясла головой:
— Не привыкнуть.
Сара решила пока не настаивать. В таких делах надо действовать постепенно. Если не жалеть времени и любви, детей можно приучить ко всему. А кроме того, она была уверена, что Тодд гораздо больше подходит на роль отца, чем Ричард.
Люси помолчала, как будто обдумывала что-то.
— Мамочка? — спросила она неуверенно.
— Что, милая?
— Ты меня покачаешь?
— Конечно, — кивнула Сара, даже не успев подумать. — Но только недолго, хорошо?
* * *
Тодд вышел из дома ровно в девять, но, заметив у библиотеки скейтбордистов, на минутку остановился, чтобы проверить, как у них дела. К его удивлению, они приветствовали его как старого друга.
— Чудак! — хрипло окликнул его один из подростков. — Куда ты, на хрен, запропастился?
— Нам тебя не хватало, — добавил другой, как-то ухитрившись объединить в голосе сарказм с искренностью. — Мы уж думали, ты нас разлюбил.
— Ну да, — подхватил предводитель мальчишек тощий Джи. — Думали, мы тебе надоели.
— Ничего подобного, — невольно чувствуя себя польщенным, отозвался Тодд. — Просто был немного занят.
Он не наблюдал за скейтерами уже несколько недель и теперь удивлялся, обнаружив, какого прогресса они добились за это время, как будто побывали на каких-то специальных спортивных сборах. Мальчишки, которые в июне казались неуклюжими новичками, теперь скользили на своих досках вполне уверенно. Те, которые были хороши уже тогда, сейчас превратились в настоящих виртуозов. Но Джи, как и прежде, оставался вне конкуренции.
Тодд быстро попал под гипноз непрерывного, мерного движения, словно выверенного стуком метронома, и непрекращающегося жужжания роликов по асфальту. Сегодня мальчишки плели какие-то кружева: катились друг за другом, потом отклонялись в разные стороны, возвращались, пересекали друг другу дорогу, приседали и выпрямлялись, мгновенно изменяли направление движения, переворачиваясь в воздухе, проворно, как мартышки, совершали какие-то маневры и, оторвавшись от земли, взлетали, а потом уверенно приземлялись на доски.
Тодд понимал, что его ждет Сара, но не мог сдвинуться с места. Он несколько раз мысленно проверял свою готовность и каждый раз чувствовал, что ему требуется еще пара минут, для того чтобы привести в порядок мысли и набраться мужества для поступка, который должен навсегда изменить его судьбу.
Когда в четверг Тодд предложил ей убежать вдвоем, он говорил совершенно серьезно, так серьезно, как, наверное, еще никогда в жизни. Они лежали на спине на пятидесятиярдовой линии и смотрели в усыпанную звездами пустоту, и слова, изумившие их обоих, сами слетели у него с губ. Он помнил, как задрожали ее пальцы и от них будто электрический ток пронзил его, и именно тогда поверил, что они не только могут, но и должны быть вместе и это будет новая, настоящая, цельная жизнь.
С тех пор прошли четыре дня, четыре странных, тяжелых дня, во время которых его уверенность подвергалась неоднократным испытаниям. Все началось в пятницу утром, в восемь часов, когда Кэти растолкала его и объявила, что они уезжают на весь уикенд, только вдвоем, в тот самый отель в Беркшире, где когда-то провели свой медовый месяц.
— Я сегодня взяла выходной, — сказала она, погладив его по лбу, будто проверяя температуру. — Нам надо побыть вдвоем.
Конечно, Тодд мог отказаться, мог сразу же объяснить ей, что у него уже имеются совсем другие планы на жизнь, но в тот момент он еще не совсем проснулся и не был готов к борьбе.
— Да, конечно, — пробормотал он, приподнимаясь на локте и моргая от безжалостного утреннего света. — Да, если хочешь.
— И не надо так радоваться, — заметила Кэти. — Это вредно для сердца.
Когда около полудня они выезжали из дома, Тодд уже думал, что, возможно, эта поездка не такая уж плохая идея. Все равно так или иначе ему надо прожить несколько ближайших дней, а так хотя бы теща не будет постоянно дышать в затылок. Не говоря уже о том, что Тодду, как оказалось, стало невыносимо тяжело смотреть в глаза Эрону. Он почувствовал что-то похожее на облегчение, когда они отъехали от дома, а мальчик в трусиках и шутовском колпаке остался стоять рядом с бабушкой на крыльце, махая им вслед.
— Какая лапочка! — восхитилась Кэти, оглядываясь через плечо. — Мне даже немножко жаль, что мы не взяли его с собой.
Около часу они ехали в приятном молчании — им с Кэти всегда хорошо путешествовалось вдвоем, если, конечно, за рулем сидел Тодд, — а потом она вдруг убавила в звук в приемнике и, повернувшись, пристально посмотрела на него. Атмосфера в машине сразу же стала напряженной.
— Скажи мне только одну вещь, — начала Кэти. — Ты любишь ее?
— Не знаю. Я сам пытаюсь это понять.
Она засмеялась, что показалось Тодду не совсем уместным.
— Когда поймешь, не забудь сообщить мне, хорошо?
— Это не смешно, — пробормотал он.
— Да, конечно. Извини, забыла.
Они зарегистрировались в отеле, а потом гуляли и купались, а на закате обедали на открытой террасе, выходящей на озеро. Все это было так приятно и мирно, так похоже на счастливый выходной день, о котором они оба долго мечтали, что Тодду несколько раз пришлось напомнить себе, что он от нее уходит и что их брак доживает последние дни. За обедом он выпил всего один бокал вина и отказался попробовать кусочек ее шоколадного торта, будто не имел больше на это права. Перед тем как ложиться спать, Кэти спросила, не хочет ли он полюбоваться на ее новое белье, купленное специально для этого случая, и Тодд сказал, что, пожалуй, не стоит.
— Ты уверен? По-моему, просто глупо ехать так далеко, чтобы не заниматься любовью.
— Я немного устал, — объяснил он.
— Ну хорошо. — Кэти сделала вид, что ей это безразлично. — Как хочешь.
Он сдался, однако, утром в субботу, когда она разбудила его долгим, влажным поцелуем и, не дав до конца проснуться, взяла его за руку и направила ее себе между бедер. Пока Тодд еще не успел вспомнить, почему ему надо сопротивляться, Кэти оседлала его безвольно распластанное тело и улыбнулась ему сверху, торжествующе и немного виновато.
— Совсем недурно, правда? — прошептала она.
— Недурно, — согласился Тодд.
На самом деле это было больше чем недурно — это было великолепно: рог изобилия, извергающий удовольствия, блестящее попурри из всех известных Кэти постельных хитов, словно исполненное для того, чтобы наглядно продемонстрировать ему, от чего он так неосмотрительно собирается отказаться. Впечатление, однако, немного портило иногда проскальзывающее по лицу Кэти выражение самодовольной уверенности в своей сексуальной власти, которое вызывало у Тодда невольный протест и даже обиду за Сару с ее пылкостью и какой-то подростковой неловкостью, будто весь ее сексуальный опыт состоял из обрывков разговоров, подслушанных на школьном дворе и полузабытых постельных сцен из неприличных книг.
Когда все закончилось, в комнате на несколько минут повисло тяжелое молчание. Тодд печально смотрел в потолок и пытался осознать тот факт, что для них с Кэти все уже кончено и, скорее всего, они последний раз занимались любовью. Словно подслушав его мысли, она перевернулась на бок и изо всех сил больно ущипнула за руку.
— Дрянь!
— Что? — переспросил Тодд, незаметно потирая руку.
— Думаешь, мне никогда не хотелось завести приятный летний романчик? Думаешь, мне не хочется валяться у бассейна и держаться за руки с каким-нибудь симпатичным парнем, с которым я только вчера познакомилась? Так почему получилось, что всем этим занимаешься ты, а я целыми днями торчу в вонючем госпитале для инвалидов и слушаю истории о том, как они потеряли руки и ноги?
— Я думал, тебе нравится твоя работа.
— А какое значение имеет, нравится она мне или нет? У меня что, есть выбор? Мне все равно придется ее делать, пока у тебя не появится идеи получше.
Тодд не знал, что на это ответить. У него не было идеи получше. У него был только огромный долг перед Кэти, который он никогда не сможет ей выплатить. Тем более сейчас, когда он вот-вот объявит себя банкротом.
— Это не летний романчик, — пробормотал он скорее себе, чем жене.
Кэти расхохоталась, будто получала от всего этого удовольствие.
— Только позволь напомнить тебе одну вещь, — отсмеявшись, сказала она. — Лето уже почти кончилось, если ты сам еще не заметил.
* * *
Ларри Мун подходил к дому сорок четыре по Блуберри-Корт, чувствуя во рту неприятный кислый вкус. Ему делалось дурно при одной только мысли о том, что сейчас предстоит. Если бы Ларри вдруг придумал способ, как этого избежать и при этом продолжать жить в мире с самим собой, он стал бы счастливым человеком.
Но другого способа не существовало. Один раз ему уже пришлось пережить подобное после выстрела в Антуана Харриса, и он хорошо усвоил тот страшный урок. Наверное, даже самым близким друзьям Ларри было бы нелегко в это поверить, но в глубине души он никогда по-настоящему не жалел, что нажал в тот день на курок. Он, разумеется, совершил трагическую ошибку, но даже на краю могилы твердо сказал бы, что совершил ее честно. Он видел тогда мужчину с ружьем, а не мальчика с пластмассовой игрушкой, и поступил соответственно — так же, как поступил бы на его месте любой коп. И сколько бы раз Ларри заново ни прокручивал в голове это событие, он не находил способа избежать рокового выстрела. Для этого на его месте должен бы был оказаться совершенно другой человек.
Но вот извиниться потом он был обязан. Он мог бы наплевать на советы адвоката, прийти к родителям мальчика и рассказать Ронолде Харрис, как он скорбит о ее страшной потере и как сожалеет о том, что стал ее причиной. Возможно, она захлопнула бы дверь перед его носом, или назвала его расистом, или даже плюнула бы ему в лицо — ну и что с того? По крайней мере, он попытался бы, а это все-таки лучше, чем хранить молчание и вести себя так, будто смерть мальчика ничего для него не значит и он беспокоится только о спасении собственной шкуры.
Но тем не менее просить прощения у Ронолды Харрис — это одно, а у Ронни Макгорви — совсем другое. Ронолда была ни в чем не повинной женщиной, которой он принес безысходное горе. А Ронни — это Ронни, мерзкий извращенец, втянувший мать в свои гнусные проблемы, не имеющие к ней никакого отношения. Если бы не он, у Ларри не было бы причин стоять с мегафоном перед домом несчастной старухи.
«Это ты убил свою мать, ты, а не я!» — хотелось крикнуть ему.
Но Ларри знал, что этот путь ведет в тупик, и твердо решил, что не позволит себе перекладывать вину и заниматься самооправданием. Пусть Ронни сам разбирается со своей совестью, если она у него имеется, а Ларри готов отвечать за ту роль, которую он, несомненно, сыграл в смерти миссис Макгорви.
Он нажал на звонок и внутренне подобрался, готовясь к моменту, когда Ронни откроет дверь. Ларри не собирался жать ему руку и произносить прочувствованные речи. Он собирался только посмотреть извращенцу в глаза и сказать: «Я сожалею о твоей потере». Вот и все, и ни слова больше. А потом развернуться и поехать домой.
Ларри позвонил еще раз, но никто так и не открыл, хотя в окнах на первом этаже горел свет. Будь это любой другой дом, он отправился бы восвояси. Но решение прийти сюда стоило Ларри слишком дорого, и ему даже страшно было думать, что завтра придется пережить все эти мучения еще раз. Он дернул за ручку, и дверь приоткрылась достаточно, чтобы он смог просунуть голову внутрь.
— Ронни! Это Ларри Мун. Я пришел не для того, чтобы ссориться.
Может, он спит? Ларри помнил, какую безумную усталость сам чувствовал после смерти отца. Придя с похорон, он повалился на кровать и проспал почти двадцать часов.
— Эй, Ронни?
Ларри зашел в прихожую и осторожно заглянул в гостиную. Там работал телевизор с выключенным звуком. Кто-то оставил на журнальном столике грязную тарелку — недоеденная куриная нога с горошком.
— Ронни? — еще раз крикнул он, подойдя к лестнице.
Ларри уже собрался заглянуть в спальни на втором этаже, но передумал. Его вдруг охватило дурное предчувствие — одно из тех, к которым опытные копы привыкли относиться серьезно. Если в этом доме случилось что-то плохое, Ларри не хотел бы быть первым, обнаружившим это.
По дороге к выходу он заглянул на кухню. Вопреки ожиданиям Ларри, она оказалась чистенькой и очень похожей на кухню его матери, до того как та ее отремонтировала. Старая газовая плита. Фотографии внуков на холодильнике. Все в полном порядке, если не считать открытой литровой бутылки колы на столе и пепельницы, полной докуренных до фильтра сигарет.
И записка под пепельницей — смятый листочек бумаги с оборванным краем, видимо вырванный из блокнота. Две фразы, написанные разными людьми, как будто разговаривающими друг с другом. Первая — мольба, накарябанная голубыми чернилами чьей-то дрожащей рукой:
«Пожалуйста, пожалуйста, будь хорошим мальчиком».
Вторая — слова, выведенные крупными печатными буквами, словно их писал ребенок:
«ПРОСТИ, МАМА, Я, НАВЕРНОЕ, НЕ СМОГУ».
* * *
Сара толкала тоскливо скрипящие качели и силой заставляла себя не смотреть на часы каждые полминуты. Ей было известно, что стрелки уже подходят к половине десятого, а насколько близко, она не желала знать.
Пожалуйста, мысленно попросила она, оглядываясь через плечо на футбольное поле на случай, если Тодд появится оттуда, а не со стороны стоянки, пожалуйста, ну приходи уже, наконец!
Сначала ей казалось, что это очень романтичная идея — встретиться в том самом месте, где все когда-то началось, где произошел тот первый спонтанный поцелуй, так изменивший обе их жизни, но сейчас романтикой здесь и не пахло.
Она никогда раньше не бывала на площадке вечером и поэтому даже не представляла себе, какой жуткой и пустынной та становится в темноте. Одной стороной участок примыкал к темному зданию школы, с другой его закрывали густые заросли деревьев, а от соседних улиц отделяли безлюдная сейчас стоянка и огромное поле для соккера. Стоянка освещалась двумя фонарями, но их блекло-серый свет почти не доставал до качелей.
— Спать хочу, — пожаловалась Люси. — Пошли домой?
— Через минуту, — пообещала Сара. — Как только придет Тодд.
Он придет, упрямо повторила она про себя, он должен прийти. Может, Кэти сегодня задержалась на работе. Может, она с матерью ушла в магазин.
А может, он просто струсил.
Сара знала, что Тодда очень беспокоит вопрос о том, как он будет обеспечивать свою новую семью, если они решатся ее создать. Когда он придет, она объяснит ему, что беспокоиться не о чем. Она уже нашла отличное решение.
— Я собираюсь стать юристом, — поведала она дочери. — Что ты об этом думаешь? — Люси ничего не ответила, но Сара все равно продолжила: — Я могу закончить юридический факультет. Я раньше думала, что это тяжело и очень скучно, но сейчас я так не думаю. Просто надо иметь хорошо организованный ум, и я думаю, он у меня есть.
Эта идея пришла к ней во время выходных, когда, сидя в постели, она перелистывала «Гражданский иск» Джонатана Харра. За две последние недели Сара перечитала кучу книг о юристах и юриспруденции — «Бумажная погоня», «Бремя доказательств», «Братство» — в надежде найти убедительные аргументы и уговорить Тодда сделать еще одну, последнюю попытку с квалификационным экзаменом хотя бы для того, чтобы все годы учебы не пропали зря, как пропал ее аспирантский стаж. А потом она вдруг подумала: «А почему не я? Почему бы мне самой не стать юристом?» И тогда Тодд сможет сидеть дома, отвозить детей в школу и забирать их оттуда, водить на уроки музыки и тренировки, стряпать и вообще заниматься хозяйством, если ему так больше нравится. А она станет работать в общественной юридической фирме, специализирующейся, например, на вопросах экологии или защите от сексуальных домогательств, и будет помогать простым людям отстаивать свои интересы в борьбе с огромными хищными корпорациями. Сара с удовольствием представила себе, как она в прекрасном синем костюме произносит, стоя перед скамьей присяжных, продуманную речь и в элегантном заключительном слове призывает своих сограждан не позволять большим деньгам попирать элементарную справедливость и великий американский принцип правосудия, равного для всех.
— Я не понимаю, почему деньги для семьи обязательно должен зарабатывать мужчина, — объяснила она Люси. — Можно ведь и по-другому. Это не… Слава богу, ну наконец-то!
Она так обрадовалась, услышав шаги, что даже не сразу удивилась тому, что они раздаются не со стороны стоянки или футбольного поля, откуда только и можно было попасть на площадку с улицы. Вместо этого шаги слышались справа, как будто до этого Тодд прятался в кустах под стеной школы.
— Что ты там… — начала она и, оглянувшись, увидела мужчину, как раз шагнувшего в просвет между перекладиной и горкой, — мужчину с висящей на перевязи рукой и очень знакомым лицом. Несколько секунд Сара чувствовала даже не страх, а огромное, сокрушительное разочарование.
— Минуточку, — попросила она, будто он специально ввел ее в заблуждение, — минуточку, вы ведь не Тодд…
* * *
Разогнавшись по рампе, мальчишки подскакивали на маленьком деревянном трамплине и взлетали в воздух. Лучшим из них, таким как Джи или подросток с хриплым голосом, удавалось при этом еще обернуться вокруг своей оси и потом успешно приземлиться. Их менее ловкие товарищи сразу же после подскока обычно теряли доску, и только самые удачливые из них приземлялись на ноги. Но все они были так молоды, что даже те, которые падали на живот или на спину, тут же со смехом вскакивали на ноги, будто падения являлись непременной частью удовольствия.
Тодд чувствовал, как от пальцев ног вверх по телу к плечам и голове поднимается холодная, липкая, лишающая воли волна паники. Он понимал, что время уходит и Сара не станет ждать его вечно, и все-таки не мог сдвинуться с места. Это был тот же необъяснимый паралич, который приковывал его к этому месту каждый вечер, когда он должен был готовиться к экзамену.
Последние два дня с Эроном дались ему тяжелее, чем весь уикенд с Кэти. В понедельник они соблюдали ставший привычным распорядок: детская площадка, ланч, бассейн, супермаркет, крушения поездов, как обычно, под пристальным присмотром Большого Медведя и Марджори. Все это время Тодду мучительно хотелось серьезно поговорить с Эроном, отвести его в сторонку и предупредить о цунами, грозящем вот-вот обрушиться на его жизнь, но он не знал, как сделать это, не подвергая опасности их с Сарой план: тонкие намеки и недомолвки вряд ли дойдут до трехлетнего ребенка. Поэтому, вместо того чтобы выразить свою тревогу словами, Тодд постоянно тискал и целовал сына, готового терпеть подобное обращение от матери, но, очевидно, находящего его неуместным и даже неприличным со стороны отца.
— Па-па! — возмутился он, в очередной раз вырываясь из объятий Тодда с ловкостью, которая через несколько лет сослужит ему хорошую службу в детской футбольной лиге. — Ну ты зачем?
Во вторник Тодд решил сменить тактику и на весь день экспромтом увез Эрона и Марджори в большой парк развлечений, располагающийся почти на границе с Нью-Хэмпширом. Он купил сыну дневной абонемент на все аттракционы и беспрекословно выполнял все его желания. Если Эрон хотел шесть раз подряд кататься на «Китайском драконе», Тодд не имел ничего против. Не возражал он и против сахарной ваты, двух порций мороженого и хот-дога, съеденных друг за другом без всякого перерыва под недоуменным и подозрительным взглядом тещи.
— Сегодня твой день, — повторял Тодд. — Сегодня ты босс.
Перед самым отъездом Тодд с Эроном несколько раз прокатились на чертовом колесе. Сделав два оборота, колесо вдруг остановилось, и они повисли на самом верху, чуть раскачиваясь в зеленой металлической клетке над верхушками деревьев. Тодд повернулся к сыну и заглянул в его чудесные, доверчивые глаза.
— Эрон, что бы ни случилось, я хочу, чтобы ты знал одну вещь.
— Что случилось? — подозрительно спросил мальчик.
— Нет, ничего не случилось. Я говорю гипотетически.
Эрон в задумчивости нахмурился, а Тодд рассмеялся:
— Нет, ничего, не обращай внимания. Я все равно не смогу тебе это объяснить. Просто знай, что я тебя очень люблю и никогда ни за что не обижу. Понимаешь? И если что-нибудь все-таки случится, ты должен помнить, что это не твоя вина, хорошо? Ты не сделал ничего плохого. Ничего!
Эрон ненадолго задумался, а в это время оператор включил двигатель, и они медленно поехали вниз.
— Ты сердишься? — спросил он.
— Нет, — помотал головой Тодд. — Совсем нет.
— Я думал, ты сердишься.
Тодд взял его за руку, и на этот раз мальчик не стал возражать.
— Я не сержусь. Я просто тебя очень люблю.
— Ну ладно, — Эрон кивнул, словно говоря, что объяснение принято.
Пока кабинка ехала вниз, они держались за руки, не смотрели друг на друга и не произнесли ни одного слова. Но даже тогда решимость Тодда еще не ослабла. В машине он всю дорогу подпевал Раффи и ни секунды не сомневался, что этим вечером они с Сарой отправятся к морю и к новой жизни.
Уложив Эрона поспать, он заперся в спальне и написал Кэти длинное письмо, в котором объяснял, что и почему собирается сделать. Оно заканчивалось особой припиской для Эрона, которую Тодд просил прочитать мальчику утром. Он вложил письмо в конверт, сложил и засунул в задний карман.
Этим же вечером, незадолго до девяти, Тодд поднялся в спальню Эрона и несколько минут посидел на его кровати, глядя, как его сын спит, и пытаясь убедить себя, что его очень радует перспектива проснуться завтра в номере отеля, далеко отсюда, от всех надоевших ежедневных обязанностей, от неизбежных скандалов по поводу утреннего одевания, завтрака и телевизора. Особого успеха он не добился. Дело в том, что, хоть Тодд и любил пожаловаться на осточертевшее однообразие этой процедуры и на особые трудности, связанные с носками, ему нравилось одевать Эрона по утрам и грустно было думать, что завтра это станет делать кто-то другой, да еще в доме, охваченном растерянностью и унынием.
Но и тогда Тодд еще не передумал. Он со вздохом поднялся с постели Эрона и направился в собственную спальню, чтобы оставить письмо под подушкой Кэти — там, где она непременно найдет его, но только после того, как они с Сарой уедут из города. Он откинул покрывало с подушки и застыл.
Вот в этот момент мужество и оставило Тодда — еще не окончательно, но все-таки письмо осталось у него в кармане.
Оно все еще лежало там, когда он пробудился от задумчивости и наклонился, чтобы поднять доску, упавшую на тротуар у самых его ног. Наверное, она принадлежала мальчишке, который сидел посреди тротуара и со смехом потирал ушибленное колено.
— Ты в порядке? — спросил, подходя к нему, Тодд.
Мальчишка кивнул и поднялся, но покачал головой, когда Тодд попробовал вернуть ему доску.
— Оставь себе, — сказал он. — Я на сегодня откатался.
— Зачем она мне? — удивился Тодд.
— Попробуй сам, это же круто.
— Точно, — присоединился к нему подросток с хриплым голосом, и все остальные дружно закивали. — Попробуй сам, чудак.
— Вы с ума сошли, — пожал плечами Тодд, стараясь скрыть вдруг вспыхнувший азарт. — Я же не знаю, как на ней кататься.
— Все ты знаешь, — вмешался Джи. — Ты следил за нами все лето.
* * *
Мэри-Энн стояла под фонарем на краю поля для соккера и дрожащими руками пыталась разжечь сигарету. Последний раз она курила в четырнадцать лет, когда в летнем лагере с двумя подружками удрала после отбоя на озеро, чтобы на троих выкурить одну сигаретку «Мальборо» и составить детальный план соблазнения мальчиков из старшей группы. Подобные воспоминания принято считать приятными, но это таковым определенно не являлось. Две другие девочки не особенно нравились Мэри-Энн, она страшно боялась, что их застигнут за нарушением сразу двух лагерных правил, не говоря уже о том, что в том возрасте она еще совершенно не хотела никого соблазнять, и уж особенно старших мальчиков.
Сигарета, которую она сейчас раскуривала, принадлежала не ей. Мэри-Энн вытащила ее из пачки «Кэмел лайте», которая пару недель назад случайно выпала из сумки Терезы, когда та искала пластырь. Мэри-Энн быстро схватила ее со стола, пока дети не успели заметить.
— Мне казалось, ты бросила, — процедила она и сама удивилась тому, что так злится.
— Я еще иногда покуриваю, — призналась Тереза.
— Я их забираю, — объявила Мэри-Энн. — Для твоей же собственной пользы.
Не обращая внимания на робкие протесты Терезы, она бросила сигареты в свою сумку. Так они и лежали там с начала августа, словно дожидаясь момента, когда Мэри-Энн почувствует себя такой несчастной и растерянной, что, будто в знак протеста, решит закурить.
К счастью, в сумке нашлась и зажигалка, которую кто-то из безответственных родителей забыл на краю песочницы.
Раскурить сигарету удалось только с третьей попытки. Первая же затяжка обожгла легкие, и Мэри-Энн раскашлялась до слез. Решив не затягиваться, она отправилась по зеленой траве футбольного поля к детской площадке.
Несколько минут назад она выскочила из дому, крикнув Льюису, что ей надо немного прогуляться, и направилась на площадку не сознательно, а скорее повинуясь силе привычки. Но скоро Мэри-Энн сообразила, что это именно то, что ей сейчас надо, — уединенное место, где можно посидеть, не беспокоясь, что кто-нибудь обнаружит ее с сигаретой в руках. Ей просто требовалось немного времени, чтобы прийти в себя и понять, как отразится случившееся сегодня вечером на ее дальнейшей жизни.
Их с Льюисом брак переживал не самый лучший период — бесполезно отрицать это, — но, по правде говоря, он и с самого начала не был особенно счастливым. Она никогда не любила мужа — даже в тот день, когда, приподняв вуаль, поцеловала его на глазах у двухсот аплодирующих гостей. Она вышла за него замуж в минуту отчаяния, почти паники, после того как ее бросил человек, который, как она считала, был предназначен ей судьбой. Дела с карьерой тогда шли отлично — она была только что назначена вице-президентом общества «Социологических отношений», — но что с того? Когда-то Мэри-Энн дала себе клятву, что ни за что не останется одна и не превратится в одну из этих жалких старых дев, которые с ненормальной горячностью рассказывают всем о том, как они любят своих котов.
Льюис показался ей хорошим человеком, тихим, солидным, дипломированным финансовым аналитиком. Даже тогда, когда они только встретились и ему было едва за тридцать, Мэри-Энн считала, что ему не мешало бы иметь побольше волос на голове и поменьше жиру на животе, но какой у нее был выбор? Последний поезд отправляется, твердила она себе, и кто не сел — тот опоздал.
В принципе она была более или менее довольна своей жизнью вплоть до этой весны и до того момента, когда на их площадку стал приходить Герой Грез. Он напомнил Мэри-Энн ее бывшего возлюбленного Брайана, единственного мужчину, которого она когда-то любила: тот же рост, те же широкие плечи и легкая улыбка. Она жила с Брайаном два года и не сомневалась, что они вот-вот поженятся, но он бросил ее, потому что она не умела радоваться. «Научи меня, — умоляла Мэри-Энн. — Я очень хочу научиться», но он сказал, что этому невозможно научить и что ты либо умеешь радоваться, либо нет.
Каждый день она сидела с приятельницами за низеньким столиком, наблюдала, как этот до смешного красивый мужчина играет со своим красивым ребенком в дурацком колпаке, и думала, что он послан сюда специально, чтобы продемонстрировать, какой могла бы быть ее жизнь, если бы ее не украли и не подменили чем-то второсортным. И потом, когда эта ужасная Сара — подумать только, Сара! — стала его любовницей, чаша терпения переполнилась. Наверное, она вымещала свое раздражение на Льюисе. На бедном невзрачном Льюисе. Хорошем муже и отце, так прекрасно обеспечивающем свою семью. Вот уж кто действительно не умеет радоваться. В какой-то момент Мэри-Энн стало неприятно даже видеть его, не говоря уж о том, чтобы прикасаться. Она бы вообще перестала заниматься с ним любовью, если бы не непререкаемое правило «свиданий по вторникам». А сейчас он сам его нарушил. «Он, — горько думала Мэри-Энн, — он меня отверг. Это даже смешно».
Бывают в жизни такие моменты, когда ты бодрствуешь, но думаешь, что спишь, потому что видишь что-то невероятное и абсолютно бессмысленное. Примерно то же почувствовала и Мэри-Энн, когда, сердито пыхтя конфискованной сигаретой и раздумывая о своем безрадостном браке, подошла к детской площадке. Рядом с качелями творилось нечто странное — какое-то время она не могла понять, что именно, но с каждым ее шагом картина становилась яснее, — что-то настолько гадкое и непотребное, что она сначала приняла это за продукт своего воспаленного воображения, а не объективной реальности.
* * *
Это был абсолютно не тот мужчина, которого Саре хотелось обнимать сейчас. Она осторожно попробовала освободиться, но он крепко держал ее здоровой рукой и прижимался к ней всем своим нескладным телом, дергающимся от рыданий, как от икоты. Судя по запаху, ему уже давно не мешало бы помыться.
— Успокойтесь, — прошептала она, отворачиваясь, чтобы не касаться щекой его жирных волос. Сердце все еще колотилось как сумасшедшее. — Все будет хорошо.
— Нет, — возразил он, сопя и сморкаясь, как Люси, когда она пыталась утешиться после очередного скандала с рыданиями. — Ничего… не будет… хорошо.
Он опустил голову Саре на плечо, и его рот оказался в тревожной близости от ее груди. Она неловко потрепала его по плечу, стараясь не замечать, как теплая влага просачивается через тонкую ткань ее футболки.
Сделав несколько глубоких вдохов, Сара постаралась овладеть собой. Как ни противно ей было обниматься с немытым педофилом, следовало признать, что это все-таки лучше, чем любой из других вариантов развития событий, промелькнувших у нее в голове в тот момент, когда он внезапно материализовался из тени под стеной школы. Тогда Сара на мгновение окаменела скорее от удивления, чем от страха, но тут же проснувшийся материнский инстинкт заставил ее опрометью броситься к качелям. Она схватила Люси под мышки и попробовала поднять с резинового сиденья, но девочка уже спала, и ее безвольная ножка, как обычно, запуталась в отверстии. Сара в панике порывалась освободить ее, когда ей на плечо вдруг очень робко опустилась рука.
— Пожалуйста, — попросил Рональд Джеймс Макгорви дрожащим голосом, и Сара ничего не поняла, потому что считала, что это ей придется умолять его, — не убегайте от меня.
Она отпустила Люси и медленно повернулась к нему, готовясь закричать, как не кричала еще никогда в жизни, но сразу же обнаружила, что страшный человек находится в самом жалком состоянии. Он, как истукан, раскачивался на каблуках и смотрел на нее невидящим взглядом. Сломанная рука была прижата к груди, будто он готовился принести клятву верности.
— Вам требуется помощь? — спросила Сара.
— Мне просто надо поговорить с кем-нибудь, — сказал он, и его нижняя губа задрожала.
— Хорошо. Я слушаю.
— Я потерял мать! — всхлипнул он и, шагнув вперед, обнял Сару за шею. — Сегодня днем!
Сара еще раз попыталась освободиться, но он зажал край ее футболки в кулак и не желал отпускать. Плечо стало мокрым, будто он пускал на него слюни.
— Это тяжело, — кивнула она, в очередной раз оглядываясь на пустую стоянку и начиная по-настоящему злиться на Тодда. — Я понимаю, это очень тяжело.
Макгорви поднял голову и опухшими глазами посмотрел на нее через толстые стекла очков. Саре пришлось сделать над собой усилие, чтобы не отвести взгляд.
— Я даже не успел с ней попрощаться, — сказал он уже спокойнее, только голос немного дрогнул на последнем слове. — Она была уже мертвой, когда я приехал.
— Это не страшно. — Сара через его плечо посмотрела на Люси. Слава богу, девочка крепко спала, сидя на неподвижных качелях, и ничего не видела. — Я уверена, что она знала, как вы к ней относитесь.
— И теперь я не знаю, что мне делать. Совсем не знаю.
Сара не ответила, потому что вдруг заметила серебристый минивэн, въезжающий на стоянку. Его фары на мгновение осветили всю площадку. Одновременно она услышала звук сирены где-то вдалеке и шаги, приближающиеся со стороны футбольного поля. Охваченная надеждой, Сара быстро повернулась туда, но на этот раз вместо Тодда из темноты появилась Мэри-Энн. Она дошла до того места, где кончалась трава и начинался деревянный настил, и несколько секунд постояла там с зажженной сигаретой в руке и очень странным выражением на лице.
— Сара?! — Ее голос был даже не строгим, а скорее изумленным. — Зачем ты это делаешь?
Сара не успела ответить, потому что Макгорви вдруг отступил назад и посмотрел на стоянку. Какой-то мужчина — слишком плотный, чтобы быть Тоддом, — стремительно бежал в их сторону, как будто хотел сообщить что-то важное.
— Отлично, — пробормотал Макгорви. — Теперь он сломает мне и вторую руку.
* * *
Несколько секунд Тодду казалось, что все происходит на футбольном матче. Он лежал на спине, и Девэйн, наклонившись, обеспокоенно смотрел на него.
— Тодд? Ты меня слышишь?
Нет, наверное, это не футбол. На Девэйне его полицейская форма, а за его спиной толпятся какие-то мальчишки в расстегнутых шлемах.
«О черт! — вспомнил Тодд. — Доска».
Он попытался сесть, но Девэйн остановил его, мягко надавив на плечо.
— Не двигайся. «Скорая помощь» уже едет.
— Да ладно. Со мной все в порядке.
— Уверен? Можешь двигать руками и ногами?
Тодд подвигал.
— Все в порядке, — повторил он. — Все, кроме головы.
— Это не самая важная часть, — ухмыльнулся Девэйн.
Принять сидячее положение оказалось немного труднее, чем Тодд ожидал. Когда голова перестала кружиться, он осторожно прикоснулся к ноющей челюсти и удивился, обнаружив на пальцах кровь.
— Господи! Что со мной случилось?
— Интимный контакт с асфальтом, — объяснил Девэйн. — Эти парни говорят, что ты вырубился минут на пять.
— Ну ты и взлетел, чудак, — с нескрываемым восхищением покачал головой Джи.
— Охренительно взлетел! — подхватил подросток с хриплым голосом. — Как эти, которые прыгают с трамплина на лыжах.
Девэйн отогнал мальчишек, посоветовав им возвращаться домой к родителям.
— Катание на сегодня закончено, — строго сказал он. — Быстренько дуйте отсюда.
Подростки немного поворчали, но начали расходиться, и скоро Тодд и Девэйн остались вдвоем. Тодд постепенно вспоминал все: как он катился вниз по рампе, набирая скорость, как твердо стоял на доске и как ему казалось, будто он рожден для того, чтобы именно так передвигаться по миру. Трамплин оказался не очень высоким, но крутым, и, наверное, набранная инерция была сильнее, чем предполагал Тодд. Хоть голова и продолжала гудеть, он четко помнил, как вдруг взлетел, широко раскинув руки, и увидел далеко внизу улицу. Потом его бросило в сторону, опрокинуло, и он на мгновение повис в воздухе, глядя прямо в небо. Единственное, чего Тодд не помнил, — это того, как он ударился о землю.
— Как себя чувствуешь? — спросил Девэйн.
— Нормально. Голова немного кружится.
Ощупывая внушительную шишку на затылке, Тодд вдруг вспомнил о Саре и о том, что она, возможно, до сих пор ждет его на площадке. Он болезненно поморщился, представив, как она стоит там в темноте и не может понять, куда он пропал.
— Наверное, они заберут тебя в больницу. Врачи не рискуют, когда дело касается головы.
Тодд кивнул. Ему было стыдно, но сейчас он не чувствовал ничего, кроме огромного облегчения оттого, что находится здесь с Девэйном, а не в машине с Сарой на пути к очередной, может, самой большой ошибке в своей взрослой жизни. Он, разумеется, чувствовал себя виноватым, потому что разочаровал ее, и заставил зря ждать, и наобещал что-то, чего не в силах дать. Но только сейчас, будто удар об асфальт прочистил ему мозги, он абсолютно ясно увидел одну вещь и уже не понимал, как мог не видеть этого раньше: на самом деле он никогда и не хотел начинать с ней новую жизнь. Больше всего ему нравилось в Саре именно то, как чудесно она вписалась в старую, словно специально для того, чтобы отвлечь его от неприятностей с Кэти, от монотонной домашней работы, чтобы вдохнуть в эти скучные летние дни жизнь и сладкий привкус запретных наслаждений. Вне этого контекста — теперь Тодд знал это точно — они никогда не могли бы быть так счастливы вместе, как были счастливы этим летом.
— Послушай, Девэйн, — сказал Тодд, — как ты думаешь, из меня получится хороший полицейский?
Девэйн внимательно посмотрел на него, видимо пытаясь понять, серьезно ли он спрашивает.
— Ну конечно, — ответил он, повышая голос, чтобы перекричать вой сирены подъезжающей «скорой помощи». — Сможешь патрулировать город на своей доске.
* * *
Сара чувствовала себя полной дурой. Увидев, что к ним спешит Ларри Мун, она почему-то вообразила, что его прислал Тодд. Но Мун направился не к ней, а прямо к Макгорви и сразу же схватил его за шиворот.
— Ты, сукин сын! — прошипел он дрожащим от злости голосом. — Тебе было сказано, чтобы ты не приближался к детской площадке? Было?
Макгорви вежливо кивнул, словно отвечая на обычный вопрос:
— Да, извини.
От этой вежливости Мун, похоже, еще больше рассвирепел.
— Извини? — Он сильно ударил Макгорви в ухо. — Ты еще извиняешься, кусок дерьма?
Макгорви продолжал кивать, как будто был совершенно согласен с этой характеристикой. Мун опять замахнулся, но перед ним встала Сара.
— Пожалуйста, оставьте его в покое. Он не делал ничего плохого.
Мэри-Энн выбрала именно этот момент, для того чтобы подойти к ним. Она радостно улыбнулась и, неумело затянувшись, выпустила в воздух облако дыма.
— Они тут очень мило обнимались, пока мы им не помешали, — объяснила она Муну.
Чертова сука!
— У него сегодня умерла мать, — сказала Сара вслух. — Он очень расстроен, это понятно?
Словно подтверждая ее слова, Макгорви всхлипнул и вытер рукой щеку.
— Ты расстроен? — язвительно усмехнулся Мун. — Ну, значит, теперь тебе понятно, что чувствовали они. То же самое, только в миллион раз хуже.
— Кто они? — вмешалась Мэри-Энн.
— Родители маленькой девочки. Той, которую он убил. Я думаю, они тоже были сильно расстроены.
Макгорви опустил голову. Сара собиралась потребовать, чтобы Мун не мучил его больше и хотя бы на сегодня оставил в покое, но Макгорви заговорил раньше.
— Я не хотел ее убивать, — пробормотал он, глядя в землю. — Она меня вынудила.
— Что? — Мун поднес руку к уху, словно сомневаясь, что правильно расслышал. — Что ты сказал?
Макгорви поднял глаза и вытянул вперед руку, как и тогда у городского бассейна, в день, когда была гроза.
— Я не хотел, — повторил он обиженно. — Но она собиралась рассказать обо мне.
— Она собиралась рассказать о тебе? — недоверчиво переспросил Мун. — И ты убил маленькую девочку за то, что она собиралась рассказать?
Макгорви издал странный звук, похожий на хныканье, и, опустив руку, оглянулся на Мэри-Энн и Сару, будто ища у них сочувствия.
— Я боялся, что у меня будут неприятности. — Последнее слово он произнес едва слышно, вероятно сообразив, как нелепо оно звучит.
— Вы слышали? — взволнованно спросил Мун у Сары и Мэри-Энн. — Вы слышали, что он только что сказал? Вы обе будете свидетельницами.
— Я слышала, — подтвердила Мэри-Энн.
Сара просто кивнула. Она сомневалась, что подобное признание будет принято судом как доказательство, но предпочла промолчать. Мун похлопал Макгорви по спине, точно поздравляя его.
— Охо-хо, приятель. Вот теперь ты попал.
Макгорви покачал головой:
— Все равно. Я по-любому попал.
На детской площадке вдруг установилась тишина, такая полная и глубокая, что Сара испугалась, услышав собственное дыхание. Она смотрела на Макгорви, от потрясения открыв рот, что при любых других обстоятельствах выглядело бы крайне невежливо, и никак не могла поверить в то, что этот жалкий и совершенно безобидный с виду человек — убийца.
Убийца ребенка!
В основном для того, чтобы скрыть смятение, Сара подошла к дочери, мирно спящей на качелях. Ее головка склонилась на плечо, а губы были приоткрыты, будто она собиралась что-то сказать.
«Бедная детка, — подумала Сара, убирая прядь волос, прилипшую к щеке девочки. — У тебя не осталось никого, кроме меня».
Она знала, что была плохой матерью, что приняла на себя обязательства, которые не могла выполнить. Не будь здесь посторонних, она, наверное, встала бы на колени, чтобы попросить у дочери прощения.
«Я исправлюсь, — мысленно пообещала Сара спящей девочке. — Обязательно исправлюсь».
Она наклонилась, чтобы поцеловать Люси в маленький носик, и почувствовала запах шоколада. Когда ее губы коснулись нежной детской кожи, Сара вдруг с удивительной ясностью представила будущее, которое ждет их с дочерью: интимный, парниковый мирок одинокой матери и ее единственного ребенка и то, как все у них станет общим — даже воздух, которым они дышат, как будут передаваться друг другу их настроения, как они станут мириться и ссориться, как иногда будут лучшими подругами, а иногда — злейшими врагами, как будут нуждаться в обществе и поддержке друг друга, какая тесная, сложная и даже нездоровая связь установится между ними и станет и в радости и в горе стержнем их жизни и раздольем для психоаналитика, если, конечно, они смогут зарабатывать достаточно денег, чтобы его оплачивать. Это будет нелегкая жизнь, но реальная, осязаемая, понятная. Сейчас она казалась Саре таким естественным и единственно возможным продолжением всей ее предыдущей жизни, что она уже не понимала, как умудрилась поверить в какую-то другую возможность, в Героя Грез, который придет и все преобразит.
Она еще раз погладила Люси по волосам и вернулась в кружок взрослых, до сих пор так и не сказавших ни одного слова. Да и что можно было сказать, после того как один из них признался в убийстве? Прошла еще одна бесконечная минута, а потом Макгорви повернулся к Мэри-Энн:
— Не угостите меня сигареткой?
Она с видимой неохотой достала из сумки пачку «Кэмел лайтс».
— С каких это пор ты куришь? — удивилась Сара.
— Я не курю. — Мэри-Энн сделала еще одну неумелую затяжку. — Это так, в виде исключения.
— А мне можно?
Мэри-Энн протянула пачку сначала ей, а потом, из вежливости, и Муну. Он помотал головой, но вдруг передумал:
— А, какого черта? Давайте!
Они стояли кружком, молча курили и украдкой поглядывали друг на друга. После каждой второй затяжки Сара протягивала руку назад и тихонько толкала качели, на которых спала Люси.
— Послушай, Ронни, — заговорил Мун после долго молчания.
— Что?
— Прими мои соболезнования. — Кажется, он говорил искренне. — Мне жаль, что все так случилось.
— Спасибо, — откликнулся Макгорви. — Она была хорошей женщиной. И всегда заботилась обо мне.
Мэри-Энн бросила окурок на землю и затоптала его с излишним усердием. Макгорви повернулся к Саре:
— Можно у вас кое-что спросить? Вы только не обижайтесь, но, по-моему, не очень умно торчать здесь с ребенком в темноте.
— Вот именно, — подхватил Мун. — Я тоже удивился.
— Вы хотите знать, что я здесь делала? — уточнила Сара.
Мун и Макгорви кивнули, а Мэри-Энн посмотрела на нее с каким-то странным сочувствием. Сара начала говорить, но вместо слов с губ сорвался неловкий смешок. Разве можно это объяснить? Она здесь, потому что когда-то поцеловала на этом самом месте мужчину и впервые в жизни почувствовала себя счастливой. Она здесь, потому что он предложил ей уехать с ним и она поверила — всего лишь на один чудесный момент поверила, что она — это не она, а какая-то другая, необыкновенная женщина, созданная для счастья, героиня романа с хорошим концом.
notes
