Третья часть
Любовники
Прогульщики
Квалификационный экзамен продолжался два дня и являлся испытанием не только мозгов, но и физической выносливости. Весь первый день занимал МБЕ: тест, состоящий их двухсот многословно и коварно сформулированных вопросов, на которые из множества предложенных надо было выбрать один-единственный, верный, но далеко не очевидный ответ. По сравнению с этим даже извлечение корня зуба казалось веселой игрой. Потом, уже деморализованные и сбитые с толку, испытуемые должны были явиться на следующий день, для того чтобы написать самостоятельную работу, что, по крайней мере, для Тодда было еще мучительнее. Он с ужасом представлял себе восьмичасовое сидение наедине с совершенно чистым листом бумаги и без единой мысли в голове, гудящей все сильнее оттого, что со всех концов аудитории раздавался яростный скрип перьев других экзаменуемых. Все это было похоже на оживший ночной кошмар, в котором ты вдруг оказываешься абсолютно голым в каком-то незнакомом классе и понимаешь, что сейчас должен сдавать экзамен по суахили, или прикладной математике, или еще какому-нибудь предмету, о котором тебе известно только то, что ты не посетил ни единой лекции.
— Ешь, пожалуйста, — сказала ему Кэти утром первого дня. — Тебе понадобятся все силы для последнего рывка.
Тодд послушно откусил бутерброд. Кэти, которая последнее время часто — и иногда довольно зло — выражала сомнения по поводу его готовности и мотивации, за несколько дней до экзамена вдруг изменила тактику и опять примерила на себя роль любящей жены и доброй помощницы. Она ободряюще улыбнулась ему, будто ребенку, возвращающемуся в школу после недолгой болезни:
— У меня хорошее предчувствие. Говорят, что третий раз — самый удачный.
А еще говорят, что убивает обычно третий выстрел, подумал Тодд, но не стал высказывать свои сомнения вслух. Легче от этого все равно никому не станет.
— Я куплю сегодня бутылку шампанского, — продолжала Кэти. — Мы поставим ее в холодильник и откроем, когда получим хорошую новость.
По мнению Тодда, во всей этой кошмарной процедуре имелся только один положительный момент: результаты экзамена будут объявлены не раньше ноября или декабря, а значит, Кэти еще не скоро узнает, что он провалился в третий раз. Может быть, тогда это уже не будет иметь значения.
— Ты только не слишком рассчитывай на хорошую новость, — посоветовал он. — Мы ведь все это уже проходили.
— Сейчас все будет по-другому. Я уверена.
Она упрямо продолжала демонстрировать свой оптимизм на протяжении всего завтрака и в машине по дороге на станцию, и Тодд как мог подыгрывал ей. Тем не менее он испытал огромное облегчение, когда, поцеловав на прощанье жену и Эрона, наконец выбрался из машины. Теперь можно больше не притворяться. Он весело помахал им вслед.
На платформу вел ряд металлических ступеней, но Тодд остался внизу и принялся расхаживать перед телефонной будкой, стараясь не смотреть на часы каждые пятнадцать секунд. Сара приехала ровно в семь сорок пять, в тот самый момент, когда к платформе подошел поезд, разбудив бодрым гудком своих сонных пассажиров. Тодд забрался в «вольво» и поцеловал Сару в щеку.
— Ты вовремя, — похвалил он.
Несколько секунд она пристально разглядывала его, пытаясь за жизнерадостной улыбкой обнаружить следы нерешительности.
— Ты точно решил? — спросила она.
Вместо ответа Тодд распахнул свой портфель и развернул его к Саре: внутри лежали плавки, тюбик солнцезащитного крема и запотевшая бутылка белого вина.
— Ну ты прямо бойскаут! — засмеялась Сара.
* * *
Утро было чудесным, теплым, но еще не жарким, с приятным, нежным ветерком. В такую погоду жалеешь, что у тебя не «кадиллак». Они не спеша ехали навстречу плотному потоку машин, направляющихся в город, включив на полную громкость радио, так что его не мог заглушить даже грохот транспорта и шум ветра, врывающегося в открытые окна. Не отрываясь от дороги, Сара потянулась через рычаг передач и сжала его руку. Тодду казалось, что она никогда еще не была такой красивой: ее глаза блестели от предвкушения приключения, а ветер спутывал и забрасывал ей на лицо непослушные кудряшки.
— Я даже в школе такого никогда не делала, — призналась Сара. — Даже в старших классах.
— Выходит, я тебя развращаю.
Она засмеялась:
— Лучше поздно, чем никогда.
Эта идея пришла им в голову всего пару дней назад и очень быстро превратилась во вполне конкретный план. Тодд так нервничал из-за экзамена, что в какой-то момент надоел даже самому себе. Он знал, что провалится, так зачем при этом еще и мучиться? Зачем тратить два дня жизни на безнадежное и неприятное занятие? Почему бы не провести их на пляже? Почему бы не провести их на пляже вместе с Сарой?
Когда главное было решено, оставалось уладить совсем немногое. Кэти все равно брала два выходных дня, чтобы побыть с Эроном, так что Тодду не о чем было беспокоиться. И разве Джин не предлагала в случае чего посидеть с Люси? Саре оставалось только придумать нехитрую историю о старой подруге из колледжа, которая на несколько дней приехала в Провиденс, и грех упускать такой случай встретиться.
— А как Люси? — спросил Тодд. — Не плакала?
— Ты шутишь! Она только что не вытолкала меня за дверь. А у тебя как?
— Как обычно. Всем хорошо, кроме меня.
* * *
В девять часов они уже были на пляже и успели расстелить свое одеяло на прохладном песке, прижав его по углам ботинками Тодда, его портфелем и маленьким переносным холодильником, в который Сара сложила фрукты, бутерброды и шесть бутылок с водой. Тодд лежал на спине, закинув руки под голову, и улыбался безоблачному утреннему небу. Если когда-то он и испытывал слабое ощущение вины, сейчас его полностью вытеснило чувство невероятного облегчения: солнце сияло, волны обрушивались на берег и разлетались на мелкие брызги, чайки кричали у них над головами, а он не сидел в душном конференц-зале, освещенном мертвенно-белым светом, в окружении еще пятисот будущих юристов, за одним столом с каким-нибудь юным гением, только что закончившим Гарвард, который наверняка сдаст экзамен с первой попытки, а к тридцати годам уже будет править миром.
— Представляешь? — спросила Сара и легко провела пальцем по его бедру. — Это наше первое настоящее свидание. В смысле, без детей.
— Думаешь, надо было и их захватить?
Она поднялась на локте, на мгновение заслонив от Тодда солнце, и поцеловала его в плечо.
— Только не сегодня. Сегодня все только для нас двоих.
* * *
Они купались в волнах, потом гуляли по берегу, взявшись за руки и часто останавливаясь, чтобы разглядеть какую-нибудь раковину, или камешек, или потрясающе красивую пятнистую клешню краба; дружно качали головами, заметив запутавшийся в водорослях аппликатор от тампакса или пару защитных очков с порванным ремешком. Какой-то загорелый пенсионер с круглым животом, подпрыгивающим над поясом чересчур тесных плавок, пробежал мимо них.
— Ричард однажды водил меня на нудистский пляж, — призналась Сара. — Когда мы еще не были женаты.
— Где-нибудь здесь?
— В Нью-Джерси. В одном из заповедников. Он нашел его в путеводителе.
Тодд не удивился. Недавно Сара рассказала ему о причудливых сексуальных наклонностях мужа — о трусиках и о том, как однажды, когда она еще кормила Люси грудью, он уговаривал ее посетить свингерскую вечеринку.
— И ты там тоже раздевалась?
— Только лифчик.
— Это очень по-европейски.
Сара улыбнулась:
— Мне тоже нравится так думать.
— А Ричард? Он загорал всем телом?
— А ты как думаешь? Он разделся еще в машине по дороге туда. Только полотенцем слегка прикрылся. Дорожный патруль смотрел на нас с большим интересом.
Они немного помолчали и приветливо улыбнулись несчастному отцу — большому загорелому парню примерно их возраста, который уже полчаса пытался заставить летать громоздкий воздушный змей. Две его красавицы дочки, двойняшки лет пяти-шести, наблюдали за его попытками с выражением снисходительного презрения. Он только что пробежал метров пятьдесят по пляжу, безуспешно пытаясь поймать воздушный поток. Змей устало волочился за ним следом, время от времени загребая песок.
— Ветер стих, — задыхаясь и немного виновато объяснил он Тодду и Саре. — Вчера все отлично получалось.
Они сочувственно покивали ему и пошли дальше.
— Расскажи мне, — заговорил Тодд, — тебя это возбудило?
— Нудисты, ты имеешь в виду? — Вероятно, бессознательно Сара дотронулась до милого валика жира на животе. — Господи, нет! Если хочешь почувствовать себя молодой, стройной и привлекательной, проведи целый день с нудистами.
* * *
После ланча они сняли номер в «Морском бризе», дешевом в прямом и переносном смысле мотеле, втиснутом между складом баллонов с пропаном и совершенно пустым рыбным ресторанчиком, примерно в полумиле от пляжа. Внутри он оказался довольно убогой репликой семидесятых с пахнущим плесенью ковровым покрытием на полу, кошмарным синтетическим покрывалом, которое липло к ногам и было маслянистым на ощупь, и недвусмысленно фаллическим изображением маяка, повешенным над кроватью, очевидно, для вдохновения. Принеся из ванной пластиковые стаканчики, они выпили вина, захваченного Тоддом, а потом занимались любовью, даже не смыв с себя липкую пляжную смесь из песка, соли и остатков защитного крема.
— Мы с тобой как два цыпленка в специях, — пошутил Тодд.
Ему самому понравилось это сравнение, но Сара покачала головой, словно он сказал что-то обидное.
— Не шути, — попросила она. — Не сегодня. Я хочу сосредоточиться. — Сара лежала на боку спиной к нему, и, когда шевелила ногами, простыни, как и покрывало, потрескивали от электричества.
— На чем?
— На тебе. Я хочу чувствовать тебя внутри.
Сара закрыла глаза, и ее лицо сморщилось скорее от напряжения, чем от удовольствия. Все утро Тодд с удовольствием предвкушал, как они будут заниматься любовью на свободе, не беспокоясь о том, чтобы не разбудить детей. Он представлял себе, как Сара, словно порнозвезда, станет хрипло выкрикивать его имя, пугая кассира на складе пропана и заставляя краснеть официанток в «Маринованной креветке». А вместо этого она казалась тише и сдержаннее, чем обычно. Когда Тодд входил в нее, она еле слышно вздыхала, когда выходил — еще тише ахала.
— Все в порядке? — спросил он.
Сара энергично закивала, будто разучилась говорить, но очень хотела убедить его, что все хорошо.
— Я хочу помочь тебе, — прошептала она.
— Чем?
— Ты грустный. — Она выкрутила шею и заглянула ему в глаза, словно ожидая возражений. — А я хочу сделать тебя счастливым.
— Ты уже делаешь. — Он дружески сжал ее левую грудь. — Я сейчас вполне счастлив.
— Она слишком давит на тебя. Я бы не стала так.
— Она не виновата.
— Дай мне шанс, — тихо попросила Сара. — Я знаю, что не такая красивая, как она.
— Ты очень красивая.
— Врун.
— У тебя замечательная попка.
Сара кокетливо улыбнулась и качнула бедрами ему навстречу.
— Ты правда так считаешь?
— О господи, я сейчас кончу!
— Я хочу это почувствовать.
Горячая волна поднялась снизу, от пальцев ног, и подхватила Тодда.
— Сейчас! — скомандовала Сара.
Какая-то сила выгнула его тело и судорогой свела руки. Спазм. Еще один, сильнее. Извержение. Сара вскрикнула так, словно ее ошпарило кипятком. Он не помнил, сколько времени не существовало ничего, кроме этих спазмов и извержений, судорожных сжатий и разжатий, и наконец, после последних, уже слабых содроганий, его руки вдруг стали ватными, и он всей тяжестью навалился на нее. Сара тихо засмеялась и выбралась из-под него на свободу.
* * *
Тодд вздрогнул и проснулся. В голове стоял туман, а тело свело от испуга. Несколько секунд он не мог понять, где находится и откуда взялась эта убогая комната, усталый гул кондиционера, яркий дневной свет, просачивающийся сквозь щель в занавесках, и незнакомая тяжесть чьей-то руки на груди.
— Ч-что? — Сара, еще не проснувшись, с тревогой смотрела на него. — Что случилось?
Тодд быстро взглянул на будильник на тумбочке: пятнадцать минут третьего. У них еще много времени. Он опять откинулся на подушку.
— Просто плохой сон.
— О чем?
— Уже не помню.
В памяти запечатлелась только смутная картинка какого-то конвейера с бесконечным рядом одинаковых желтых фонариков, но все равно оставалось непонятным, почему так испуганно колотится сердце и перехватило дыхание.
— Тебе снился экзамен? — спросила Сара. — Ты, наверное, переживаешь из-за него?
Лучше бы она помолчала об этом проклятом экзамене. Разумеется, переживает. Он заплатил четыре сотни только за право сдавать его, и эти деньги ему уже никто не вернет, а кроме того, потерял бесчисленное количество весенних и летних вечеров, притворяясь, что готовится к нему. Он обманул жену, которая так много работает, так верит в него и думает, что сейчас Тодд пытается его сдать, а он вместо этого лежит в дешевом мотеле в постели с другой женщиной и вспоминает свой сон.
— Нет, не экзамен. Мне вроде надо было проверять качество каких-то фонариков, а я не знал, чем хорошие отличаются от плохих.
Сара села и кивнула, как будто то, что он сказал, имело вполне разумное объяснение. Она была очень мила, когда сидела вот так, задумчиво погрузившись в разговор и совершенно забыв о своей наготе. Ее соски, заострившиеся от холода, нагоняемого кондиционером, казалось, просили, чтобы их взяли в рот. Тодд легко представил себе, как на нудистском пляже она отказывалась снимать трусики, а будущий муж уговаривал ее и упрекал в ханжестве.
— А почему так вышло? — спросила Сара. — Ты вообще-то хотел стать юристом?
— Да нет, все получилось случайно, — признался Тодд. — У нас в колледже в братстве был один парень, Пол Бэрри, это он мечтал стать юристом. Он считал, что это очень интересная и шикарная работа, ну, как в «Законе Лос-Анджелеса». Он записался на сдачу теста, но один идти не хотел. Как-то мы с ним перебрали текилы, и он уговорил меня сдавать с ним за компанию. Мы пару недель вместе готовились, а на экзамене сидели рядом. Когда пришли результаты, оказалось, что я сдал гораздо лучше. Я набрал столько баллов, что после этого глупо было не поступать на юридический.
— Совсем не глупо, если ты не хотел становиться юристом.
— Я сам не знал, чего хочу. Я поступил не сразу после колледжа: еще пару лет поработал, но не нашел ничего интересного и наконец подал заявление.
— На юридическом, наверное, трудно учиться?
— Да нет, нормально. Это же просто учеба, понимаешь? Делаешь домашние задания, потом сдаешь зачеты.
— Тогда в чем проблема с экзаменом?
— Не знаю.
— Ты ведь можешь еще раз попытаться зимой, — предложила Сара. — Если хочешь, я помогу тебе готовиться. Возьмем образец теста, и ты подробно объяснишь мне все ответы. Иногда это помогает.
Тодд был тронут ее предложением, хотя оно и показалось ему довольно непрактичным, но он уже точно знал, что никогда больше не будет сдавать этот экзамен. И никогда не станет юристом. Он сказал ей, что не знает, почему уже два раза проваливался, но это было не совсем правдой. Он знал, просто не мог объяснить словами. Что-то случилось с ним за два последних года, которые он просидел дома с Эроном, полностью погрузившись в ритм жизни малыша. Простые задачи, маленькие радости. Однообразие, которое вызывает не скуку, а ощущение покоя и порядка. Если живешь во всем этом слишком долго, взрослый мир куда-то отодвигается, и потом ты не можешь вернуться в него, даже если захочешь.
— Можно я пососу твою грудь? — попросил он у Сары.
* * *
По мнению Тодда, в тот день им с Сарой вполне удалось осуществить все задуманное, что вообще-то очень редко случается с заранее запланированными приключениями. Вместо того чтобы целый день подвергаться унизительной пытке в душной комнате, он провел расслабленное и спокойное утро на пляже, а днем занимался с Сарой безудержным взрослым сексом, после чего в их отношениях, вероятно, должен был начаться новый этап.
И тем не менее дорога домой получилась такой мрачной, как будто днем произошло что-то неприятное. Но что? Единственным темным пятном, которое припоминал Тодд, можно было считать маловразумительный, полузабытый сон о фонариках, который, наверное, не надо было связывать с его нерешенными профессиональными и любовными проблемами, а следовало трактовать как напоминание о зловещей непредсказуемости жизни и невозможности понять или проконтролировать собственные чувства. Можно заснуть счастливым и проснуться печальным. И неизвестно почему, и ничего нельзя с этим поделать.
В отличие от Кэти, которая уже давно не интересовалась нюансами душевного состояния мужа, Сара немедленно замечала самые незначительные перемены в его настроении. Так же как утром, она, не отрывая взгляда от дороги, потянулась к нему и пожала его руку, но на этот раз жест получился не заговорщицким, а скорее ободряющим, словно Тодд был пациентом и она пришла навестить его в больнице.
— Помнишь, ты мне рассказывал о парне? О твоем друге из колледжа?
— О Поле Бэрри.
— Вы с ним еще дружите?
— Да нет, мы уже на последнем курсе как-то разошлись. Я начал встречаться с Кэти, а они друг друга терпеть не могли.
— А он стал юристом?
— Нет, так и не набрал баллов. Он занялся недвижимостью в Уэчестере и, кажется, угодил в самый бум. Последнее, что я о нем слышал, — это что он разъезжает на «БМВ» и встречается с какой-то тележурналисткой.
Сара взглянула в зеркало заднего вида и перестроилась в другой ряд. Тодду нравилось, как она водит машину: без излишней осторожности, но и без особых эмоций. Кэти, как правило, ездила очень медленно, словно старушка, но все сразу же менялось, стоило кому-нибудь подрезать ее или помешать перестраиваться. Тогда она немедленно превращалась в мстительную, беспощадную фурию, которая запросто могла пристроиться рядом с обидчиком и через открытое окно сообщить ему все, что она о нем или о ней думает, хотя Тодд постоянно твердил ей, что это верный путь к аварии.
— Ты вообще мало рассказываешь про своих друзей, — заметила Сара.
— Да у меня их почти нет. Была пара парней с факультета, с которыми я дружил, но они живут не здесь. Мы иногда обмениваемся электронными письмами, вот и все. Я думаю, им неловко общаться со мной. Они все работают, зарабатывают хорошие деньги, а я…
— А здесь? Здесь ты ни с кем не общаешься?
— Только с копами из футбольной команды. Последние два года я знакомился в основном с женщинами. Но им я ведь не могу позвонить и предложить сходить куда-нибудь выпить пива.
Сара кивнула и замолчала. Несколько раз она открыла рот, чтобы задать какой-то вопрос, но все не решалась. Тодд не удивился. Он еще ни разу в жизни не встречал женщины, которая умела бы молчать в машине, особенно когда он бывал чем-нибудь расстроен, или сосредоточен, или просто не хотел разговаривать. Наверное, это какая-то особая женская потребность заполнять пространство разговорами, как будто слова — это что-то вроде присыпки, которой следует посыпать больное место.
— Да ладно, — сказал он. — Если хочешь о чем-то спросить, спрашивай.
— Я просто думала об этом вашем братстве…
— Что?
— Не знаю… Я раньше никогда не встречалась с парнями из братства. В колледже я всегда считала, что они все сексисты и идиоты и интересуются только вечеринками.
— Наверное, примерно так и было, — засмеялся Тодд. — По-моему, Кэти тоже так думала.
— И тебе все это нравилось?
— На первом курсе нравилось, на втором я это просто терпел. А на третьем мне все уже осточертело.
— А все эти истории о братствах — правда? Дикие пьянки, изнасилования и все такое? В нашем колледже одного парня даже исключили, после того как одна девушка, еще школьница, допилась у них на вечеринке до комы. Мы в Женском центре каждый год организовывали акции протеста против закрытых мужских обществ и подобных дебошей.
— У нас такого не было, — объяснил Тодд. — Наше общество считалась самым скучным в кампусе. У нас было много физиков и математиков.
— Все равно ты мне сразу показался таким типичным высокомерным самцом из братства, который каждый день меняет подружек, а потом о них болтает. Наверное, сработал стереотип. Меня это даже вроде как заводило. Знаешь, как будто переспать с врагом.
— Один раз была такая странная история, — после некоторого колебания признался Тодд, — весной на втором курсе. На одну нашу вечеринку пришла девушка из университета Коннектикута. Ее друг ушел раньше, а она почему-то осталась. Почти все гости уже разошлись. Хорошенькая девочка, немного пухленькая. Ужасно напилась.
— О господи! Я не уверена, что хочу слышать продолжение.
— Ну ладно, забудь.
— Нет уж, Тодд, рассказывай, раз начал.
— Я не хочу тебя огорчать.
— Я уже большая девочка и не стану расстраиваться.
— Ну, ты, наверное, примерно представляешь, что произошло дальше. В какой-то момент веселье дошло до точки, и она предложила всем отсосать. Всем присутствующим.
— Сама предложила?
— Клянусь, это была ее собственная инициатива.
— Что-то плохо верится.
— Но я же там был, а ты — нет.
— Она была пьяна.
— Все напились.
— И что случилось дальше?
— Да ничего. Мы ее отговаривали. Объясняли, что это не очень удачная идея.
— В самом деле?
Тодд только молча кивнул.
— И ты тоже?..
— Я не хотел. Но она как-то так все повернула, что, если бы я не согласился, я бы обидел ее.
— Просто не верю своим ушам.
— Но это еще не самое странное.
— Что же может быть страннее?
— Она осталась у нас на все выходные.
— О господи.
— Нет, не то, что ты думаешь. Она уснула в комнате одного парня, Бобби Джерарда. Очень славный парень. Типичный ботаник. У него даже девушки никогда не было.
— И что?
— Сейчас они женаты. Трое детей.
— Не болтай.
— Правда. Я был у них на свадьбе. Все наши были.
— Все, кто присутствовал той ночью?
— Угу.
— Ну и как это было?
— Как будто ничего никогда не случалось. Никто не шутил и не вспоминал об этом даже намеками. Когда люди спрашивали, где познакомились жених с невестой, они отвечали: «На вечеринке в братстве», как будто это была самая обычная вечеринка.
— Это ужасно.
— Нет, свадьба получилась очень приятной.
* * *
За обедом Кэти много разговаривала. Они с Эроном чудесно провели день. Сделали все, что полагается: утром сходили на площадку, днем купались в городском бассейне. После этого вернулись домой и занимались арифметикой.
— У него уже все получается, — гордо сказала она. — Он расставляет все цифры от одного до двадцати в правильном порядке.
— В самом деле?
— Почти. — Кэти понизила голос: — Есть только небольшая проблема с числом «четырнадцать». А в остальном все отлично.
— С ума сойти! Оказывается, у нас родился вундеркинд.
— Очень смешно.
— Я серьезно. Я не умел делать этого до девятого класса.
Тодд понял свою ошибку, только когда они ложились спать. На этот раз Кэти уложила Эрона в его комнате, видимо не нуждаясь так остро в обществе сына после целого дня, проведенного вместе. Она надела красивое белье: крошечные розовые штанишки и такой же топ, едва прикрывающий грудь. Почитав не больше пяти минут, она захлопнула книгу так, словно у нее имелось занятие поинтереснее.
— Я чувствую, что все будет хорошо.
— О чем ты?
Кэти засмеялась, как будто он специально дразнил ее.
— Об экзамене, глупый. Я еще на вокзале заметила, какой ты спокойный и довольный. Прошлые два раза ты возвращался в ужасном состоянии. Не разговаривал со мной, не играл с Эроном. А сегодня приехал просто другой человек.
— Может, начинаю привыкать?
К удивлению Тодда, рука Кэти скользнула по его животу вниз.
— Я знаю, что у нас получился слишком долгий перерыв, — прошептала она, нежно поглаживая его через трусы. — Наверное, это я виновата. Все время была в напряжении.
— Ничего. У нас обоих был трудный период.
Она поцеловала его, и Тодд ответил на поцелуй. Он почувствовал, как его плоть реагирует на прикосновение, но предательская болезненная чувствительность сразу же напомнила, что сегодня днем он уже дважды занимался сексом. Наверное, в конце концов он сможет возбудиться — это уже начинало происходить, — но кончить ему вряд ли удастся, по крайней мере достаточно быстро. Он остановил руку Кэти.
— Знаешь, я думаю, сегодня не стоит.
— Но почему? — разочарованно протянула она.
— Мне еще завтра предстоит серьезное испытание. Лучше поберечь энергию.
— Может, ты и прав. Перенесем на завтрашний вечер?
— Договорились.
* * *
Следующим вечером, выходя из поезда, Тодд не забыл притвориться измученным и мрачным. Это оказалось несложно. Второй день экзамена получился долгим, тяжелым и пустым. Сара осталась дома с Люси — она не могла во второй раз попросить Джин о той же услуге, — и он целый день в одиночку бродил по Бостону, как турист. Убил утро на Ньюбери-стрит, посидел в парке, после ланча посмотрел фильм в почти пустом кинотеатре. Прочитал пару журналов в «Старбакс», а потом медленно поплелся на Северный вокзал.
Увидев его, Кэти едва сумела скрыть разочарование. За обедом она была тихой и наблюдала за ним исподтишка. На вопрос о том, как прошел экзамен, Тодд коротко ответил:
— Ужасно.
Вечером в постели Кэти уже не вспоминала о сексе. Вместо этого она почти час читала, а потом выключила свет и легла на бок, спиной к нему. Немного погодя, она перевернулась на спину:
— Тодд?
— М-м-м?
— Расскажи мне о Саре.
Церковь. Воскресенье
Особенно религиозным Ларри Мун никогда не был и утренним походам через весь город на воскресную мессу предпочитал долгий и неспешный завтрак с газетой и свежими пончиками. Этот приятный ритуал он унаследовал от своего отца и всегда был уверен, что действует в строгом соответствии с указанием Господа, предписавшего считать воскресенье днем отдыха. Но адвокат сказал, что надо ходить в церковь, и Ларри подчинился.
Впервые он встретился с Уолтом Рудманом из адвокатской конторы «Рудман и Бош» вскоре после того, как получил от поверенного жены письменное уведомление о том, что она подала на развод. Рудман, седовласый толстяк в полосатых подтяжках, показался ему похожим не столько на адвоката, сколько на актера, изображающего адвоката в каком-нибудь сериале. Он выслушал отчет Ларри о его семейных горестях с сочувствием, достойным старого друга.
— Мне наплевать на деньги, — заявил Ларри. — Но я не хочу, чтобы меня разлучали с детьми.
— У вас есть какие-то основания думать, что миссис Мун захочет ограничить ваши контакты с мальчиками?
— У меня дурной характер, — признался Ларри, — и иногда я говорю вещи, о которых потом жалею.
— Детям?
— Их матери.
— В их присутствии?
Ларри сокрушенно кивнул.
— Это случалось часто?
— Нет, всего несколько раз.
— А как долго вы женаты?
— Восемь лет. Иногда она действует мне на нервы. — Ларри вздохнул и постарался быть объективным: — А иногда я действую на нервы ей.
— Такое случается, — кивнул Рудман. — Даже в счастливых браках.
— У меня есть проблемы с самоконтролем, — признал Ларри. — Я сам об этом прекрасно знаю.
Рудман слегка похлопал себя по розовым щекам, будто втирал лосьон после бритья.
— Мне неприятно спрашивать об этом, мистер Мун, но я обязательно должен знать правду. Имели ли когда-нибудь место случаи физического насилия по отношению к жене или детям?
— Нет, — твердо ответил Ларри. — Никогда.
— Рад это слышать. — Рудман позволил себе слабо улыбнуться. — Значит, основная претензия вашей жены — это только несколько ваших неблагоразумных высказываний?
— Честно говоря, наверное, это просто стало последней каплей.
Ларри коротко изложил Рудману основную причину своих семейных разногласий, а именно тот факт, что он, здоровый тридцатитрехлетний мужчина, сидит без работы и живет на пенсию по инвалидности, которую получает от Полицейского управления. Джоанни это просто из себя выводило, объяснил он. Она считала, что от лени и постоянной жалости к самому себе муж деградирует. Хотела, чтобы Он нашел себе новую работу и место в жизни и хоть иногда выбирался из дома.
— Может, вам стоит пойти на компромисс? — предложил Рудман. — Вы могли бы в ближайшие две недели начать активные поиски работы. Подойдет даже неполная занятость. Честно говоря, судье вряд ли понравится, что мужчина вашего возраста числится безработным.
— Я не безработный, — напомнил ему Ларри. — Я на пенсии.
— А как насчет каких-нибудь курсов? Может, вам стоит освоить новую профессию?
— Я бы лучше посвятил все свое время заботе о моих мальчиках. Вы ведь слышали о Ронни Макгорви?
— Боюсь, мне незнакомо это имя.
— Педофил-извращенец.
Рудман брезгливо поморщился:
— Да, я что-то видел в газетах. Или на телефонном столбе.
— Этот подонок живет совсем рядом с нами, — объяснил Ларри. — Я считаю, что моя главная задача — защитить от него своих детей.
— Я вас хорошо понимаю. Я бы тоже беспокоился на вашем месте. — Рудман взглянул на часы. — Есть еще что-нибудь, о чем мне следует знать?
— Она хотела, чтобы я ходил в церковь, — пожаловался Ларри. — Чтобы подавать хороший пример детям.
— Для нее это важно?
— Очень. Она убежденная католичка.
— Тогда почему бы вам этого не делать? По крайней мере пару месяцев, пока не будет принято решение об опеке.
— Но я атеист, — возразил Ларри.
Рудман внимательно посмотрел на него через стол. Несмотря на добродушное выражение и пухлые щечки, он умел так прищуриваться, что глаза превращались в холодные стальные щели, что, наверное, должно было производить впечатление на присяжных.
— Для вашей же собственной пользы, мистер Мун, постарайтесь на какое-то время исключить это слово из своего словарного запаса. И в воскресенье отправляйтесь в церковь.
* * *
Когда десять с лишним лет назад Ларри впервые встретился со своей будущей женой, их обоих вряд ли можно было назвать особенно ревностными католиками. Относись они с большим почтением к заповедям церкви, в лоне которой были воспитаны, Джоанни, наверное, не решилась бы принимать участие в конкурсе «Мисс Лучшие Соски Четверга» в баре «Кахлуа», а Ларри со своим помощником, молчаливым гигантом по прозвищу Дюк, не стал бы с таким энтузиазмом окатывать ее и четырех других финалисток ледяной водой из ведер (к возмущению Ларри, Джоанни заняла тогда второе место, но это только потому, объяснил он ей уже перед самым закрытием и после немалого количества выпитой текилы, что сам он только поливал конкурсанток водой и не входил в число судей, которым, по его мнению, всем не мешало обратиться к окулисту).
И все-таки, невзирая на легкость, с которой они вступили в добрачную связь (в первую же ночь после знакомства!), и пользовались контрацептивами, и, наверное, согласились бы на аборт, возникни такая необходимость, Ларри и Джоанни в каком-то глубоком и непреложном смысле считали себя хорошими католиками, что, правда, имело отношение не столько к религиозным догмам, сколько к культурной самоидентификации. Они были католиками так же, как были американцами, — это являлось формой гражданства, правом, которое они получили от родителей и передадут своим детям и которое не зависит от того, разделяют они взгляды Ватикана на запутанные моральные проблемы вроде права на аборт и участия в конкурсе «Мисс Лучшие Соски» или нет.
В отличие от Джоанни, Ларри даже какое-то время посещал ныне распущенную католическую школу Святого Антония. В те дни там еще позволяли преподавать старым, выжившим из ума монашкам, и просто чудо, что ему с одноклассниками удалось хотя бы научиться читать. А кроме того, он иногда прислуживал в алтаре, обычно помогая молодому и атлетически сложенному отцу Макманусу. Тот после службы любил погонять баскетбольный мяч и в конце концов сбежал с очень набожной и сексуальной мамашей Дэйва Михалека, которая, принимая святое причастие, так медленно приоткрывала губы и так многозначительно облизывала их языком, что у Ларри каждый раз делалось тесно в штанах, к счастью скрытых под облачением (вероятно, примерно таким же образом она действовала и на отца Макмануса, хотя, разумеется, они с Ларри никогда не обсуждали эту тему по окончании мессы). После скандала, потрясшего всю паству, бывший священник и бывшая миссис Михалек переехали в соседний город и там открыли вполне успешный видеосалон под названием «Мистер Муви», который, впрочем, обанкротился, после того как «Блокбастер» открыл в городке несколько своих филиалов.
* * *
Хотя вначале отношение Ларри и Джоанни к религии было примерно одинаковым, за десять лет брака их взгляды сильно разошлись. Ларри даже помнил точный момент, когда в их семье возникли первые теологические противоречия. Они были женаты уже почти год и весь этот год безуспешно старались зачать ребенка. В то субботнее утро Джоанни сообщила ему, что у нее уже недельная задержка, и оба они решили, что радостное событие наконец совершилось. Потом они занимались любовью с необычайной осторожностью и нежностью из уважения к чуду зарождения новой жизни, но, когда закончили, обнаружили мазки крови на простынях и на себе. Джоанни ушла в ванную, чтобы помыться, и Ларри слышал ее всхлипывания из-за закрытой двери. Но когда она вернулась в спальню в старых трусиках в цветочек, надетых поверх прокладки, ее глаза уже были сухими.
— Мне очень жаль, — сказал Ларри, когда жена прилегла рядом, и погладил ее по голове. — Я уж думал, дело сделано.
Джоанни перевернулась на бок и храбро посмотрела ему в глаза:
— Я думаю, может, Бог не хочет, чтобы у нас были дети.
Ларри показалось, что она его ударила.
— А какое Ему дело до этого? По всему миру миллионы людей заводят детей. Он что, что-то имеет лично против нас?
— Не знаю, — призналась Джоанни. — Мы и не можем знать, чего Он хочет. Мы должны просто принимать Его волю.
— Я думаю, мы должны просто сходить в семейную клинику, которую рекомендовали Джон и Карен. Может, все дело в чисто технической проблеме, в какой-нибудь закупорке. И все решается самой простой операцией.
— Или все дело в Божьей воле.
— Послушай, — терпеливо начал Ларри, — не все можно объяснить Божьей волей. Если у тебя ломается телевизор, это же не потому, что Бог не хочет, чтобы ты смотрела фильм.
— Не надо смеяться надо мной, Ларри.
— Я просто говорю, что, если ломается телевизор, ты же не несешь его к священнику. Ты несешь его к мастеру.
— Мы живые существа, а не телевизоры, — напомнила она.
— Наши тела — это те же машины, — возразил Ларри. — Иногда их просто надо немного подрегулировать.
В то утро Джоанни впервые за много лет пошла на исповедь, а в воскресенье — на службу. Но в понедельник она все-таки позвонила в клинику и записалась на прием.
* * *
К их облегчению — хотя и к некоторому конфузу Ларри, — проблему удалось быстро диагностировать. У него оказалась такая низкая концентрация сперматозоидов, что возможность зачатия при обычном акте представлялась «крайне маловероятной». Врачи предложили экстракорпоральное оплодотворение, и Джоанни не стала возражать, хотя зачатие в пробирке и представлялось Ларри довольно сомнительным выражением Божьей воли.
— Жаль, что я раньше об этом не знал, — сетовал он по дороге домой. — Сэкономил бы состояние на презервативах.
Джоанни забеременела с первой же попытки, но через два месяца у нее случился выкидыш — ужасное и болезненное испытание, которое она перенесла со стоицизмом, восхитившим Ларри, но и слегка обеспокоившим его.
— Все в руках Божьих, — заявила Джоанни. — Я все равно не могу ничего изменить.
Ее родители немного помогли деньгами, и они сделали вторую попытку. На этот раз беременность проходила благополучно, хоть и тяжело. Последние восемь недель Джоанни не вставала с постели и коротала время, листая Библию или читая молитвы, но, впрочем, не отказывалась и от телевизора (она питала слабость к передачам, в которых рекламировались всякие новые кухонные приспособления, и к «Такси»), Когда родились близнецы, ее первые слова благодарности были обращены не к врачам и медсестрам, принимавшим роды, и не к Ларри, который все одиннадцать часов держал ее за руку и подбадривал, а к Тому Парню Наверху.
— Благодарю Тебя, Господи! — прижимая к груди двух крошечных мальчиков, в экстазе воскликнула она, будто какой-то исполнитель госпелов из Алабамы. — Благодарю тебя, Иисус!
Даже в этот высокоторжественный момент Ларри с трудом удалось скрыть раздражение. «А что случилось? — хотелось спросить ему. — Почему Он вдруг передумал? Неожиданно решил, что нам все-таки можно иметь детей?»
Но в то время его сердце переполняла такая радость — мальчики получились чудесными и здоровыми, и Ларри уже предвкушал, как будет учить их играть в бейсбол и футбол и ходить с ними в походы, — что он почти завидовал искренней вере своей жены. Он тоже с удовольствием поднял бы лицо к небесам и вознес хвалу знающему все и любящему всех без разбора Господу из своего детства, если бы только мог сделать это, не покривив душой.
* * *
Ларри надеялся, что после рождения близнецов религиозный пыл жены немного угаснет, но получилось наоборот. Она с фанатичной регулярностью посещала службы, а кроме того, начала требовать, чтобы и муж ходил в церковь вместе с нею и принимал причастие, отчасти потому, что заботилась о его душе, но еще и потому, что считала это необходимым для правильного воспитания мальчиков. Решив, что один час лицемерия в неделю — это небольшая плата за семейный мир, Ларри подчинился и почти год аккуратно выполнял ее пожелания до тех самых пор, пока осенью девяносто восьмого года его жизнь не перевернулась с ног на голову.
В начале года, еще зимой, у отца Ларри обнаружили рак легких. Метастазы распространялись стремительно, но умирал он медленно и страшно — унизительный, мучительный конец, достойный, возможно, Гитлера или убийцы-людоеда Джеффри Дамера, но никак не добродушного старика, который тридцать семь лет горбатился в принадлежащем его тестю магазине запчастей и, перед тем как доктор произнес ему смертный приговор, всего три месяца успел порадоваться жизни на пенсии. И лишь через месяц после того, как гроб с телом отца опустили в могилу, Ларри, хрипло дыша, стоял в продуктовом отделе Торгового центра Веллингтона, вглядывался в лицо вооруженного преступника, которого он только что убил метким выстрелом в шею, и постепенно с ужасом осознавал, что «преступник» оказался подростком с невинным и милым лицом, а его оружие — пластмассовым пистолетом, до смешного не похожим на настоящий.
Оба этих трагических события, произошедших так быстро друг за другом, что в воспоминаниях Ларри они сливались в одно — как будто прямо с кладбища он отправился в Торговый центр, — только подтвердили уже давно имевшееся у него подозрение, что жизнь — это жестокая и бессмысленная штука, в которой одинаково ужасные вещи случаются и с плохими, и с хорошими людьми без всякой зависимости от их грехов или заслуг. Они просто случаются. И если там наверху действительно имеется какой-то Бог, ответственный за справедливость и воздающий всем по заслугам, как уверяет Джоанни, тогда этот Бог либо полный засранец, либо, в лучше случае, неумеха, и тогда он абсолютно не нужен ни Ларри, ни всем остальным честным людям, которые просто хотят нормально жить и по возможности уберечь своих близких от бед, болезней и смерти.
— Ты это серьезно? — не поверила Джоанни, когда он изложил ей свою теорию. — Ты в самом деле считаешь Бога засранцем?
— Примерно так.
— У меня есть для тебя новость. Возможно, и Он не очень высокого мнения о Ларри Муне.
— По мне, так пусть он сгорит в аду, — заявил Ларри, — после того, как поцелует меня в задницу.
— Клянусь, — сказала Джоанни, — что если хоть один раз услышу, что ты говоришь что-нибудь подобное мальчикам…
— И что? Что ты тогда сделаешь?
Она начала говорить что-то, но потом замолчала. Ларри вышел из комнаты, решив, что победа осталась за ним. Но позже, вспоминая этот эпизод, он понял, что именно после того разговора отношения между ними стали другими.
* * *
С очаровательно виноватым выражением на задорном личике Сандра Баллок вытащила из декольте своего вечернего платья шоколадный пончик и отдала его английскому актеру, не очень убедительно изображающему гомосексуалиста. Мэй хихикнула и с надеждой скосила взгляд на Ронни.
— Правда, смешно?
Ронни медленно повернулся и смерил ее таким пренебрежительным взглядом, как будто был по меньшей мере профессором из Гарварда, а не уборщиком, теперь безработным, недавно вышедшим из тюрьмы.
— Полная чушь, — изрек он.
— Она голодная, — попыталась объяснить Мэй, — и хотела стащить у него за спиной какую-нибудь еду.
— Это я понимаю, мама. Но там ведь уже середина ночи.
— И что?
— Откуда среди ночи у них взялся целый поднос пончиков?
— Это ведь конкурс красоты. Их оставили, чтобы девушки могли подкрепиться.
— Все девушки давно должны спать.
— Ну, может, кто-то поставил его, а потом забыл.
— Ты на какой планете живешь, мама? Кто это может забыть о целом подносе с пончиками?
— Не будь таким занудой.
— А чего ты хочешь? Дурацкое кино.
Мэй охватила знакомая, похожая на приступ какой-то болезни безнадежная усталость. Она мечтала всего лишь о приятном субботнем вечере у телевизора, о хорошем фильме и миске с попкорном и о том, чтобы хоть немного отвлечь сына от печальных мыслей. Потому что Мэй видела, как что-то гложет его изнутри и с каждым днем он становится все мрачнее.
Когда Ронни только вышел из тюрьмы, он, по крайней мере, делал попытки искать работу, рассуждал о будущем и иногда говорил матери что-нибудь приятное. Но после того свидания пару недель назад весь его оптимизм окончательно испарился. Он сдался. Он даже не притворялся больше, что читает объявления о вакансиях, и категорически отказался встретиться еще с какой-нибудь из женщин, написавших ему письмо. Он только целыми днями слонялся по дому и жаловался, что по телевизору ничего не показывают. Сегодня Ронни был как-то особенно взвинчен. Он непрерывно двигал ногами, раскачивался вперед-назад и нетерпеливо вздыхал так, будто, застряв в пробке, опаздывал на какую-то важную встречу.
— Просто смешно, — проворчал он. — У нас целый шкаф забит фильмами, а мы смотрим эту чушь.
Сандра Баллок убеждала симпатичного парня, что собирается прекратить участие в конкурсе. Было видно, что она ему очень нравится, хотя, вместо того чтобы поцеловать ее, он в последний момент откусил половину шоколадного батончика.
— Она такая хорошенькая в этом платье, — заметила Мэй. — В начале была совсем замухрышкой, а теперь смотри как похорошела.
— Это сказка про гадкого утенка, — снисходительно объяснил Ронни. — Такую любой дебил может написать.
— А мне нравится.
Мэй выбрала «Мисс Конгениальность», потому что фильм был веселым и легким, без всяких серьезных проблем, насилия и ругани, без которых сейчас не обходится почти ни одно кино. Они с Бертой пару недель назад взяли его напрокат и хохотали как сумасшедшие. Наверное, в этом все дело, сообразила Мэй. Не надо ей было упоминать имя Берты. Оно действовало на Ронни как красная тряпка, и он немедленно начинал ненавидеть все, что Берта одобрила.
— Сейчас будет смешная сцена, — пообещала Мэй, потому что на экране начинался конкурс талантов. — Тебе понравится.
Сандра Баллок появилась с косичками на голове и в каком-то нелепом платье. Она прикасалась пальцем к горлышкам бутылок, по-разному заполненных водой, и действительно извлекала из них приятную музыку. Публике это очень нравилось. Но потом прямо к сцене подошел какой-то сумасшедший в ковбойской шляпе, и, когда он распахнул куртку, все увидели пистолет.
— Надеюсь, он ее застрелит, — пробурчал Ронни, — и избавит нас всех от этого кошмара.
— Если тебе не нравится, займись чем-нибудь — почитай книгу, например. И перестань наконец дергаться. У меня от твоих ног уже в глазах рябит.
Ронни сделал попытку успокоиться, но Мэй видела, что он с трудом себя сдерживает. Как будто беспокойный подросток — все время посматривает на дверь и не может усидеть на месте. Ей это очень не нравилось. Таким же нервным он был в то самое утро, когда обнажился перед бедной девочкой-скаутом.
— Не понимаю, что со мной творится, — пожаловался он. — Совсем не могу читать. Как будто я разучился концентрировать внимание.
Отплатив ему его же монетой, Мэй молча отвернулась к экрану. Английский актер запихивал фальшивую грудь в купальник Сандры Баллок и прихлопывал ее сверху рукой. Ронни захохотал, но что-то в его смехе испугало Мэй и напомнило ей о вещах, о которых она предпочла бы не думать.
— Мне очень жаль, что ты невежливо обошелся с той девушкой, — сказала она, — которую приглашал на обед.
— Когда ты уже про нее забудешь? Я же объяснил тебе, что она не в моем вкусе.
— Знаю я, кто в твоем вкусе.
— Ты не понимаешь, мама. Она же совершенно чокнутая.
Мэй прикусила язык. Конечно, Ронни этого не знал, но она позвонила Шейле через несколько дней после свидания. Ей вовсе не хотелось вмешиваться, но она же должна была знать, а Ронни ничего ей не рассказал даже о том, что они ели на обед. Разговор не внес особенной ясности — тут Ронни прав: девушка немного не в себе, — но все-таки Мэй поняла, что ее сын повел себя не как джентльмен.
— Надо добрее относиться к людям, — назидательно сказала она. — Можно подумать, какая-нибудь идеальная женщина сидит и дожидается твоего звонка.
— Знаешь, что нам надо? — вдруг спросил Ронни. — Купить компьютер.
— Зачем нам нужен компьютер?
Ронни ненадолго задумался:
— Можно писать электронные письма.
— Кому? — удивилась Мэй.
— Ну и не только это. — Он начал загибать пальцы. — По нему можно оплачивать счета, играть в игры, заказывать билеты на самолет, много чего еще. Сейчас все так делают.
— Компьютеры дорогие.
— Если бы я умел пользоваться компьютером, мне гораздо легче было бы найти работу. Во всех объявлениях об этом пишут. В наши дни, если не знаком с компьютером, лучше и не пытаться устроиться. Наверное, можно купить подержанный, долларов за пятьсот.
Мэй испугалась. Она знала, как у Ронни работает голова. Когда он начинал говорить так гладко и разумно и приводить всякие доводы, будто они только что пришли ему в голову, значит, задумал что-то.
— Знаю, зачем тебе нужен компьютер, — отрезала она. — Думаешь, я газет не читаю?
— А что? — Ронни играл свою любимую роль святой невинности. — Я не понимаю, о чем ты.
— Хочешь смотреть на всякие картинки.
— Какие картинки?
Мэй не ответила. Несколько лет назад, когда Ронни забрали в тюрьму, она нашла у него эти картинки. Целую библиотеку, спрятанную в старом чемодане. Глотая слезы, она жгла их в ванной и тогда в первый раз призналась самой себе, что, возможно, ее сын действительно болен чем-то ужасным.
— Я не собираюсь смотреть картинки, мама. Клянусь Богом, с этим покончено.
Он такой хороший актер. Мэй чуть было не поверила ему. Но все-таки она слишком хорошо его знала.
— Забудь о компьютерах, — твердо сказала она. — И вот что еще — я хочу, чтобы завтра утром ты пошел со мной в церковь.
— Исключено, — заявил Ронни. — Ни в какую церковь я не пойду.
— Но послушай, — взмолилась Мэй, — у тебя в жизни должны быть какие-нибудь положительные эмоции.
— Поэтому я и хочу компьютер.
— Забудь про компьютер.
— Все равно рано или поздно я его куплю.
— И как это понимать?
— Ты меня, конечно, извини, мама, но ты же не вечно будешь рядом.
— Это верно, — вздохнула она. — И возможно, я уйду еще раньше, чем ты думаешь.
Что-то треснуло у Мэй в душе, когда она это сказала. Потому что это было правдой: с ней что-то сильно не в порядке последнее время. Головные боли, от которых уже не помогает аспирин. И голова кружится каждый раз, когда она поднимается на ноги. А за последнюю неделю она два раза проснулась на полу своей спальни и понятия не имела, как она там оказалась.
— Что ты станешь делать, когда меня не будет? — спросила она, и ее голос дрогнул. — Кто будет о тебе заботиться?
Ронни пододвинулся ближе. Потом положил руку ей на плечо и неуверенно сжал. Он дотронулся до нее впервые за несколько недель. Из глаз у Мэй одна за другой быстро покатились слезы.
— Что случилось, мама?
— Я плохо себя чувствую.
— А почему не идешь к доктору?
— А что он сделает? Я старая. Может, просто пришло мое время.
Мэй коснулась рукой щеки сына. Она видела, как он напуган.
— Сходи завтра в церковь. Помолись за свою старую больную мамочку.
— Схожу, — пообещал Ронни. — Хоть и не думаю, что Бог особо прислушается к моей молитве.
— Он всех слушает, — уверенно сказала Мэй. — Мы все его дети. От первых и до самых последних.
Ронни опять сжал ее плечо.
— Все будет хорошо, мама. Я знаю.
Мэй хлюпнула носом и улыбнулась ему:
— Смотри кино. Сейчас будет самое интересное.
* * *
Единственным, что радовало Ларри во время еженедельных походов в церковь, было то, как злилась, увидев его, Джоанни. Он заметил это еще в первый раз, когда прошел мимо ее ряда, возвращаясь на свое место после принятия причастия (исповедь он пропустил, решив, что как атеист имеет право пренебрегать некоторыми требованиями процедуры). Мальчики просияли, заметив отца, и начали наперебой дергать мать за рукав, шептать что-то и указывать пальцами и наконец вынудили Джоанни отказаться от попыток не замечать мужа. Она бросила взгляд в его сторону, фальшиво удивилась и растянула губы в улыбке, которая не могла скрыть ни подозрительности, ни враждебности.
К тому моменту, когда они якобы случайно столкнулись после мессы, Джоанни успела оправиться от удивления. Разумеется, это случайное столкновение было тщательно подготовлено Ларри, который заранее занял позицию на дорожке, ведущей от церкви к парковке. Ему пришлось почти пятнадцать минут ждать, пока она болтала с приятельницами и знакомыми, а потом вела бесконечную и, по мнению Ларри, чересчур интимную беседу с нигерийским священником, костлявым парнем с выпученными глазами, великосветским акцентом и непроизносимым именем — то ли Нагоуби, то ли Ганоуби, то ли еще что-то в этом роде. Ларри уже давно решил, что священник «голубой» — из-за акцента и какой-то преувеличенно театральной жестикуляции, — но, заметив, с каким вниманием тот наклоняется к своей собеседнице, решил, что поторопился с заключением. Джоанни, как всегда, оделась для похода в церковь так, словно собиралась танцевать у шеста: короткая юбка, очень прозрачные черные колготки, невероятной высоты каблуки и узкий красный топ, не оставляющий никаких сомнений в том, почему она была самой вероятной претенденткой на звание «Мисс Соски». В прошлом они с Ларри неоднократно ссорились из-за ее воскресного гардероба. Собственно, даже несчастный эпитет «грязная шлюха», приведший к разводу, он употребил, когда увидел, что в самый разгар июльской жары она собралась идти к мессе в платье, из которого буквально вываливалась грудь. Ее оправдания всегда были одними и теми же: работая медсестрой, она целые дни проводит в уродливой униформе, и неужели она не заслужила права раз в неделю одеться красиво?
Отец Баноуги, похоже, был с ней совершенно согласен. Он постоянно дотрагивался до ее руки и так энергично кивал, что со стороны складывалось впечатление, будто он говорит не с Джоанни, а с ее сиськами. Потом они начали смеяться и делали это так долго и громко, что Ларри отлично слышал их с тридцати метров. Над чем можно так смеяться в девять утра в воскресенье? Когда в Африке миллионы детей умирают от голода? Он уже собрался подойти и разрушить эту маленькую идиллию, но они расстались и без его помощи. На прощанье отец Нутоумби так проникновенно обнял Джоанни, что Ларри невольно припомнил историю из своего далекого детства.
Боже милостивый, подумал он, да это же вторая миссис Михалек! Похоже, эти двое уже готовы открыть видеосалон.
На протяжении всего разговора близнецы послушно стояли рядом с матерью — примерные маленькие ангелочки в белых рубашках с короткими рукавами и черных галстуках-бабочках, но стоило священнику повернуться к ним спиной, как они тут же принялись толкать друг друга и яростно о чем-то спорить. Со свойственной ей решительностью Джоанни быстренько навела порядок, взяла обоих мальчиков за руки и потащила их по тропинке, в конце которой притаился Ларри.
Увидев отца, мальчики завопили от восторга, вырвались из рук матери и понеслись к нему навстречу. Они виделись только накануне (Джоанни разрешала ему брать детей на всю субботу), но он уже успел истосковаться по ним, по производимому ими шуму, просто по их виду Так же было и когда прошлой осенью они начали ходить в подготовительный класс, и он все будние дни тоскливо слонялся по опустевшему и притихшему дому. Он поднял их в воздух, по близнецу под каждую руку, и неторопливо подошел к Джоанни. Приятно было на минуту представить, что у них все в порядке и они всей семьей весело проводят воскресное утро. Ради этого он охотно согласился бы каждое воскресенье ходить в церковь, если бы только там не надо было молиться Богу.
— Ну и ну, — усмехнулась Джоанни. — А вот и наш блудный сын.
Ларри подставил щеку для поцелуя, но она просто прошла мимо по направлению к площадке, вынуждая Ларри догонять себя. Это было непросто: Джоанни даже на каблуках ходила очень быстро, а у него под каждой рукой было по барахтающемуся и увесистому близнецу. Когда они подошли к машине, она уже успела отпереть свою «камри».
— А разве не полагается радоваться возвращению блудного сына? — спросил он, опуская мальчиков на землю.
Джоанни распахнула заднюю дверь:
— Мальчики, быстро в машину!
Близнецы покорились, но Грегори все-таки успел спросить у отца, будет ли тот завтракать с ними. Ларри с надеждой пожал плечами.
— Не сегодня, — отрезала Джоанни.
Под разочарованные вопли мальчиков она захлопнула заднюю дверь и с насмешливым восхищением покачала головой:
— Неплохо. Причастие и целая служба.
— Отлично выглядишь, — попробовал подлизаться Ларри. — Может, сходим куда-нибудь вечером, поговорим?
Она стиснула губы.
— Не мучай меня, Ларри.
— Я по тебе скучаю. Это что, преступление?
Джоанни могла быть очень жесткой, но надолго ее не хватало. Вот и сейчас она, кажется, собралась заплакать.
— Надо было лучше со мной обходиться, когда у тебя была такая возможность.
— Я стараюсь, детка. Разве ты не видишь?
— Я вижу, Лар. Просто ты немного опоздал.
Обойдя вокруг машины, она подошла к водительской двери, словно опасалась за свою безопасность.
— Могу поспорить, что священник сейчас рвет на себе волосы, — заявил Ларри.
Джоанни открыла дверь, но не спешила садиться. Она вздохнула, давая ему понять, что разговор ей уже надоел:
— Это почему же?
— Я видел, как он на тебя пялился, — ухмыльнулся Ларри. — Похоже, обет целомудрия его уже здорово достал.
