Ностальгия – грустное, но доброе чувство. Нам приятно вспоминать светлые дни и ощущения, которые с ними связаны. Нам хочется вернуться туда, в молодость, и мы сожалеем, что подобное нереально. Впрочем, ностальгия имеет и оборотную сторону: зачастую она мешает нам объективно, с высоты нового времени, оценивать опыт, полученный в прошлом. «Трава была зеленее, а девки были краше» – лучшего описания аберрации дальности, провоцируемой ностальгией, не придумать.

Схожий эффект наблюдается, когда мы вспоминаем о текстах, прочитанных в юности. Мы не способны на аналитическом уровне сформулировать, что именно было хорошего в любимых детских книгах, и опираемся на слабые остатки прежних впечатлений, которые, скорее всего, очень далеки от объективности. Поэтому следует избегать суждений о литературе, которая простояла на полках два десятка лет – может оказаться, что ваши предпочтения сильно изменились за годы, что искушенность определила новые приоритеты и обозначила новые критерии качества.

Тем не менее этим правилом пренебрегают. Очень часто мы яростно бросаемся в защиту старых книг или фильмов, как будто ознакомились с «шедевром» еще вчера. И столь же яростно ругаем то, что когда-то нам не понравилось, включая признанную мировую классику, поскольку не сумели избавиться от детской обиды на «скучного автора». Вот и получается на выходе, что вполне образованные и критически мыслящие люди оказываются в плену заблуждений, подпитываемых чистыми эмоциями.

Но все это – полбеды. Настоящая беда начинается, когда на основе этих заблуждений выстраиваются концепции и стратегии. Подзабытые пленительные образы взывают к нам из глубин памяти, затмевая даже здравый смысл. А если здравый смысл все же приходится включить, то мы инстинктивно пытаемся по-новому переложить детали этих образов на умозрительных полочках, надеясь модернизировать устаревшие идеи. Поэтому, кстати, так популярно «фанфикерство» – создание вольных продолжений классических текстов: «фанфики» не только расширяют виртуальное пространство, которое однажды захватило нас своей оригинальностью, но и позволяют переиграть вымышленные ситуации и конфликты, придав им современное звучание.

Проблема в том, что мы не желаем переступить через эмоции и очистить «дальнюю кладовку» сознания от «старого барахла», а продолжаем воспроизводить ошибки, тешить иллюзии и насаждать стереотипы. Порой это приводит к неожиданным последствиям.

Взять, к примеру, польского писателя-фантаста Станислава Лема. У нас он считается еще и великим мыслителем, философом, футурологом. Правило хорошего тона – цитировать его работы, в том числе фантастические рассказы и парадоксальные суждения. На него периодически ссылаются, когда говорят о перспективах космической экспансии. Получается, что Станислав Лем создал яркий, запоминающийся и, главное, обоснованный с философско-футурологической точки зрения образ будущего, который можно использовать как некий эскиз при долгосрочном планировании. Но так ли это?..

Хотя Станислав Лем получил медицинское образование в Ягеллонском университете (Краков), он не имел самостоятельной практики, отказавшись от диплома и плотно занявшись литературой, которой начал «баловался» еще во время войны. Такому выбору способствовали его общая начитанность и хорошее знание европейских языков.

В начале 1946 года юный Лем дебютировал небольшим романом «Человек с Марса» («Człowiek z Marsa»), написанным под впечатлением от книг Герберта Уэллса. В романе впервые прозвучала одна из главных идей писателя, которую он многократно обыгрывал в последующих произведениях, а именно – тезис, что полноценный контакт между разнопланетными цивилизациями принципиально невозможен. Позднее Лем писал по поводу «Человека с Марса»: «Я <…> отчасти поражен, что некоторые сюжетные линии и лейтмотивы, которые неоднократно повторяются в моих зрелых работах, сначала появились в виде крохотных, еще не проросших семян уже в том незамысловатом прологе к моей литературе, а значит, и ко всей моей жизни».

Сделав такое заявление, Станислав Лем не преувеличивал. Проблематике антагонистического контакта он посвятил как свои первые две научно-фантастические книги «Астронавты» («Astronauci», 1951) и «Магелланово Облако» («Obłok Magellana», 1955), так и последнюю – «Фиаско» («Fiasko», 1986). Больше того, чтобы подчеркнуть свою идею на уровне художественного обобщения, он прибег к неожиданному приему – в этих текстах он ни разу не показал инопланетян, с которыми земляне пытаются вступить в контакт; они остаются внешней силой, лишенной персонификации.

Интересно, что после первой публикации «Магелланова Облака», отвечая на вопросы читателей, Лем объяснил свое решение так: «Не хотел! <…> Не хотел потому, что считаю, что тогда попал бы в так называемую “blague pure”, то есть чистую выдумку и враки. <…> Если задуматься над тем, откуда можно почерпнуть знания (хотя бы даже самые начальные) о внешнем виде таких существ, то окажется, что их почерпнуть неоткуда. <…> О существах с другой планеты я не пытался что-либо говорить, кроме того, что они существуют, потому что о них ни наука о развитии общества, ни какая-либо иная область знания ничего сегодня нам сообщить не может. Если бы я захотел эти существа описывать, то пришлось бы полностью положиться на воображение, причем не на восемьдесят или даже не на девяносто, а на все сто процентов – а делать это (по крайней мере всерьез) я не люблю». Однако позднее Станислав Лем неоднократно и подробно описывал самых причудливых инопланетян: достаточно вспомнить силиконовых ардритов планеты Энтеропия («Podróż czternasta», 1956) или разумный океан планеты Солярис («Solaris», 1961).

Таким образом, почти в самом начале своей литературной карьеры Станислав Лем отказался от принципа научной достоверности в фантастике, который вроде бы недавно вызывающе отстаивал. Но в действительности надлом случился еще раньше – сразу после выхода «Астронавтов».

Первый большой роман в расчете на книжное издание, которое открывало бы молодому литератору путь в Союз писателей, придавая профессиональный статус его деятельности, Станислав Лем написал по прямому заказу. Однажды на отдыхе Лем встретился с варшавским издателем и завел с ним разговор о том, какой должна быть польская фантастика, которая в то время была представлена одиночными текстами. Слово за слово, и Лем взялся сделать роман, который мог бы составить конкуренцию лучшим мировым образчикам того времени. И сделал.

Разумеется, «Астронавты» сразу привлекли внимание критики, от которой молодому автору досталось по полной программе. Станислав Лем в то время был мало искушен и не удержался от полемики с критиками, замечая в ответных опусах, что один критик «ругает роман за то, чего в нем нет, но что, по мнению критика, присутствует (метафизическая этика, образ нашей эпохи как времени “беспорядка”)», другой «ругает за то, чего в романе нет принципиально (не показал жителей Венеры)», хотя «в романе наверняка есть немало ошибок – во всяком случае достаточно для критики, так что для этой цели нет необходимости выходить за рамки текста». И так далее.

С этого момента за творчеством Лема стал внимательно следить инженер Евстахий Бялоборский, автор нескольких научно-популярных книг. В своих посланиях, направляемых в редакции периодических изданий, инженер обвинял фантаста в том, что тот вводит читателей в заблуждение своими псевдонаучными рассказами, где описывает технику, которая в действительности не может быть создана, поскольку противоречит элементарным законам физики. Поначалу на критику явных ошибок (например, «такая ракета, как “Космократор”, не могла бы долететь до Венеры»), Лем отвечал в юмористическом ключе: «До сих пор большинство читателей “Астронавтов” считало, что автор этой книги разрешил все трудности, стоящие на пути осуществления космических полетов при помощи атомной энергии и тем самым стал в ряд самых выдающихся изобретателей мира». Затем прибег к более хитрой уловке: «Никто не будет пытаться конструировать ракету, основываясь на информации, содержащейся в “Астронавтах”, и тем самым не обречет себя на неприятное разочарование». А еще чуть погодя опубликовал свой творческий манифест: «От каждого литературного произведения, а значит, и от научно-фантастического, следует требовать обобщенной правды, представления типичных явлений, а не натуралистической копии жизни, использующей адресную книгу, персональную анкету и таблицу логарифмов».

Свой новый подход Станислав Лем немедленно продемонстрировал в цикле рассказов о приключениях космического пилота Ийона Тихого (Ijon Tichy), которые, несмотря на наукообразную терминологию, скорее следует отнести к современной сказке, нежели к научной фантастике. Ийон Тихий свободно летает среди звезд на своем маленьком корабле, посещает разнообразные планеты, контактирует с инопланетянами, участвует в экзотических экспериментах, но при этом его истории столь же далеки от реальности, как истории Гулливера, Мюнхгаузена, Врунгеля и прочих вымышленных путешественников, хорошо известных по классической литературе.

Что ж, Станислав Лем вполне имел право на такой поворот в своем творчестве, благо истории получались веселые, задорные, парадоксальные – что еще нужно? Но, видимо, отказаться от более серьезных размышлений о будущем он не мог, поэтому вскоре один за другим выходят полные драматизма «космические» романы «Эдем» («Eden», 1958), «Солярис» («Solaris», 1961), «Возвращение со звезд» («Powrót z gwiazd», 1961), «Непобедимый» («Niezwyciężony», 1964), которые ныне считаются классикой научной фантастики, причем не только в Польше.

Прямо скажем, научности в них предостаточно (если, конечно, признавать науками те вымышленные дисциплины, которыми оперирует Лем), а вот с технической достоверностью писатель опять поступил весьма вольно – в духе незабвенного «Космократора». Напомню прекрасное из «Непобедимого»:

«“Непобедимый”, крейсер второго класса, самый большой корабль, которым располагала База в системе Лиры, шел на фотонной тяге, срезая край созвездия. Восемьдесят три человека команды спали в туннельном хибернаторе центрального отсека. <…> В рулевой рубке работали только автоматы. В поле их зрения, на перекрестье прицела, лежал кружок солнца, немногим более горячего, чем обычный красный карлик. Когда кружок занял половину площади экрана, реакция аннигиляции прекратилась. Некоторое время в звездолете царила мертвая тишина. Беззвучно работали климатизаторы и счетные машины. Погас вырывавшийся из кормы световой столб, который, пропадая во мраке, как бесконечно длинная шпага, подталкивал корабль, и сразу же прекратилась едва уловимая вибрация. “Непобедимый” шел с прежней околосветовой скоростью, притихший, глухой и, казалось, пустой.

Потом на пультах, залитых багрянцем далекого солнца, пылавшего на центральном экране, начали перемигиваться огоньки. Зашевелились ферромагнитные ленты, программы медленно вползали внутрь приборов, переключатели высекали искры, и ток уплывал по проводам с гудением, которого никто не слышал. Закружились электромоторы, преодолевая сопротивление давно застывшей смазки и поднимаясь с басов на высокий стон. <…>

Наконец очередной автомат, проглотив свою программу, послал сигнал в мозг хибернатора. К струям холодного воздуха примешался будящий газ. <…> И пока хибернатор наполнялся бормотанием, вздохами и бессознательными стонами, корабль, словно ему не терпелось, не дожидаясь пробуждения команды, начал предварительный маневр торможения. На центральном экране вспыхнули полосы носового пламени. В постоянство околосветового разгона ворвался толчок, могучая сила носовых двигателей стремилась уничтожить энергию восемнадцати тысяч тонн массы покоя “Непобедимого”, помноженных сейчас на его огромную скорость. Повсюду зашевелились, как бы оживая, плохо закрепленные предметы. Стук, звяканье стекла, звон металла, шорох пластиков волной прошли по всему кораблю от носа до кормы. <…>

Корабль терял скорость. Планета закрыла звезды, вся в рыжей вате облаков. Выпуклое зеркало океана, отражавшее солнце, двигалось все медленнее. На экран выполз бурый, испещренный кратерами континент. Люди, находившиеся в отсеках, ничего не видели. Глубоко под ними в гигантских внутренностях двигателя нарастало сдавленное рычание, чудовищная тяжесть стягивала пальцы с рукояток. Туча, попавшая в огненную струю, засеребрилась ртутным взрывом, распалась и исчезла. Рев двигателей на мгновение усилился. Бурый диск расплющивался, планета превращалась в материк. Уже были видны перегоняемые ветром серпообразные барханы. Полосы лавы, расходящиеся как спицы колеса от ближайшего кратера, переливаясь, отразили пламя ракетных дюз».

Первые абзацы повести, первые страницы, но даже они заставляют задуматься о том, насколько автор владеет материалом, о котором пишет. Разумеется, читатель, живший в 1964 году, имел довольно смутное представление о фотонных звездолетах (хотя некоторые эксперты уже тогда сомневались в технической осуществимости фотонной тяги на аннигиляции), но из привычного бытового опыта знал, что резкое торможение многократно опаснее плавного разгона, и, следовательно, моментальный сброс скорости «Непобедимого» с «околосветовой» до скорости мягкой посадки на чужую планету (еще и с плотной атмосферой!) чревато взрывным разрушением корабля от перегрузки, а вовсе не вялым шевелением «плохо закрепленных предметов». На этом фоне даже «срезанный край созвездия» и «переключатели, высекающие искры» выглядят невинными стилистическими ляпами (замечу в скобках, что я процитировал авторизованный перевод, изданный в Ленинграде тиражом 300 000 экземпляров практически сразу после появления романа на польском языке).

Что мешало Станиславу Лему написать на тех же страницах, что крейсер «Непобедимый» несколько месяцев разгонялся до околосветовой скорости, а потом, повернувшись кормой с фотонным двигателем к цели перелета, столько же месяцев тормозил, сбрасывая относительную скорость до приемлемой? Потом, если автору так уж приспичило, в ход пошли бы ракетные двигатели, которые помогли бы осуществить мягкую посадку (хотя посадить на твердую поверхность 18 000 тонн – тоже весьма нетривиальная задача). Но Лем не захотел этого сделать, пожертвовав достоверностью ради повествовательной динамики, а читатель, находившийся под впечатлением от мощного оригинального сюжета, всех этих нюансов попросту не заметил.

Тут надо сказать, что Лему определенно повезло. Его романы оказались востребованы и воспринимались всерьез еще и потому, что появились как талантливый литературный ответ на реальный прорыв человечества в космос, когда очередные достижения в деле освоения внеземного пространства становились историей чуть ли не ежедневно, когда наступление будущего спрессовывалось, вызывая самый настоящий «футурошок». В 1964 году и впрямь могло показаться, что через пару десятков лет человечество расселится по Солнечной системе, а к концу века стартуют фотонные звездолеты. И Станислав Лем был не одинок в своих ожиданиях, поэтому относился к идеологии космической экспансии с полной серьезностью, указывая на возможные угрозы, которые будут поджидать галактическое человечество в мирах под чужими солнцами.

Свое тогдашнее отношение к перспективам космонавтики польский фантаст изложил в эссе «Об астронавтике – по существу» («O astronautyce – rzeczowo», 1955). Рассматривая предстоящие этапы освоения космического пространства (искусственные спутники Земли, достижение и изучение Луны, достижение и изучение планет Солнечной системы, достижение планет других звездных систем), Станислав Лем подытоживал:

«Астронавтика поставит перед людьми новые грандиозные задачи; в зависимости от потребностей, которые сейчас невозможно предвидеть, необходимо будет создавать большое количество новых материалов, средств, устройств для исследования; флот космических кораблей потребует соответствующих кораблестроительных производств, ангаров, стартовых площадок; все это вместе создаст новые специальности инженеров, технологов, химиков, экономистов, врачей и многие другие, а также положит начало профессиям, которые сегодня мы не можем даже вообразить. Для каждого работающего на другой планете человека должны будут трудиться десятки людей на Земле, которая станет тылом нового фронта исследований. Из сказанного однозначно следует, что покорение космоса и освоение планет представляет собой проект, выполнить который сможет только все человечество; главным условием этого является его объединение. При этом условии легче всего вступить в процесс решения задач, требующих все большей концентрации умов и ресурсов. Таким образом, эпоха действительного развития астронавтики будет способствовать исчезновению земного сепаратизма и национализма; можно предположить, что ее влияние на международную жизнь окажется больше влияния какого-либо иного известного нам средства коммуникации».

В принципе – вывод прозорливый. Хотя космонавтика начиналась как геополитическая схватка сверхдержав, наглядно проявившись в военном деле, к началу 1990-х годов стало ясно, что даже простейший проект научно-исследовательской пилотируемой экспедиции на Марс обойдется в такие деньги, что ее в одиночку не потянуть и богатым Соединенным Штатам. Надо кооперироваться, что подразумевает отказ от предрассудков и стереотипов прошлого.

Станислав Лем предсказал генеральную тенденцию, и не его вина, что человечество все еще очень далеко от объединения, а посему не готово к выходу в дальний космос. Остается вздыхать, перечитывать научную фантастику и надеяться, что в будущем ситуация изменится к лучшему и тогда фантазии Лема станут ближе к реальности. Или все-таки не будем вздыхать и надеяться?..

Легко заметить, что после «Астронавтов» польский фантаст решил выйти в своих романах за пределы Солнечной системы, которая стесняла его воображение и, как ему казалось, не позволяла поговорить на темы общефилософского плана. Понятно, что извлечь из того же «Непобедимого» какие-то детальные соображения о том, каким образом нужно строить внеземную инфраструктуру, практически невозможно: речь там совсем о другом, а межзвездный перелет и чужая планета выглядят лишь необязательным антуражем.

И все же Станислав Лем не мог совсем обойти вниманием тему близкой колонизации соседних планет, ведь того требовала эпоха, и обратился к ней в цикле рассказов о пилоте Пирксе (Opowieści o pilocie Pirxie). Сам писатель говорил позднее, что не собирался писать большой цикл, ограничившись парой рассказов, но потом «вещь неожиданно разрослась».

Всего в рамках цикла написано десять рассказов, изданных в период с 1959 по 1971 годы. Роман «Фиаско» («Fiasko», 1986), в котором вновь появляется Пиркс, трудно отнести к циклу, поскольку он нарушает внутреннюю логику развития вымышленного мира, что я покажу ниже.

Хотя образ Пиркса менее проработан, чем даже гротескный образ Ийона Тихого, из цикла можно выяснить, что пилот родился в начале 1970-х годов и, достигнув совершеннолетия, включился в интернациональную программу освоения космоса. Он флегматичный одиночка и фактически «женат на работе», а присущие ему хладнокровие и критичность мышления помогают найти выход из опаснейших ситуаций. В первом рассказе «Испытание» («Test», 1959) мы видим курсанта (кадета) Пиркса, который обучается в Институте астронавигации. В рассказах «Патруль» («Patrol», 1959) и «Альбатрос» («Albatros», 1959) Пиркс – молодой пилот Патрульной службы, осуществляющей контроль над межпланетным пространством. В рассказах «Терминус» («Terminus», 1961) и «Охота» («Polowanie», 1965) он предстает первым пилотом (пилотом-навигатором) космического корабля, зарабатывающим перевозкой грузов с планеты на планету. В рассказах «Условный рефлекс» («Odruch warunkowy», 1963) и «Рассказ Пиркса» («Opowiadanie Pirxa», 1965) Лем делает отступление в биографии Пиркса назад во времени, описывая его как старшекурсника Института астронавигации в первом тексте и как начинающего космического «извозчика» во втором. В рассказе «Несчастный случай» («Wypadek», 1965) пилот-навигатор Пиркс участвует в экспедиции на внесолнечную планету «Йота дробь 116, дробь 47 проксимы Водолея» (кстати, отметим: в этом тексте прямо сказано, что у Пиркса «за плечами было больше десяти лет внеземной службы», что относит действие к первому десятилетию XXI века). В рассказе «Дознание» («Rozprawa», 1968) командор Пиркс нанят для полета на корабле «Голиаф» к Сатурну во главе экипажа, состоящего из людей и роботов-андроидов. В последнем рассказе «Ананке» («Ananke», 1971) командор Пиркс расследует катастрофу межпланетного транспортника нового поколения «Ариэль» на Марсе.

Личность Пиркса описана бледными скупыми мазками, поэтому интерес для читателя в рассказах о нем представляет в большей степени космическая инфраструктура, тем более что именно она является источником трудностей, которые персонажам приходится преодолевать. Сквозная сюжетообразующая тема рассказов – взаимодействие человека с техносферой, которая помогает колонизировать внеземное пространство. Поскольку машинерия по мере развития космической экспансии все больше усложняется, в ней начинают проскакивать «искры разума», что дает повод Пирксу и самому Лему порассуждать о техноэволюции и «психичности» техники, создаваемой людьми, – проблематика, которая тревожит нас на всех уровнях осмысления, включая экзистенциальный. В этом аспекте и с учетом продолжающейся информационной революции идеи польского фантаста выглядят более чем актуальными, посему к ним нужно отнестись с серьезностью.

Попробуем реконструировать этапы космической экспансии в версии Станислава Лема по его рассказам о Пирксе. Первый этап писатель наблюдал воочию и не мог внести в нее фантастические изменения. Соответственно, искусственные спутники у него стартовали как положено – в 1957 году. К моменту рождения Пиркса, то есть к началу 1970-х годов, земляне приступают к освоению космоса, для чего создаются многочисленные международные организации, включая Институт астронавигации, который готовит специалистов широкого профиля. Быстрому развитию космической экспансии способствует появление ракет с двигателями, работающими от ураново-водяных ядерных реакторах («Терминус») и имеющими очень высокий удельный импульс («Альбатрос»). К тому времени, когда Пиркс достигает совершеннолетия и становится курсантом института, ближний космос плотно заселен («Испытание») и идет активное освоение ресурсов Луны («Условный рефлекс»). Очередной целью человечества становится Марс, причем полный рейс туда-обратно для грузового корабля, летящего с постоянным ускорением, занимает всего «десять дней» («Терминус»). На межпланетных трассах появились и роскошные туристические лайнеры («Альбатрос»). За безопасностью навигации следит Патрульная Служба, в составе которой десятки внеземных баз, тысячи ракет и экипажей («Патруль»). Все это великолепие оставляет после себя огромное количество космического мусора, который активно утилизируется («Рассказ Пиркса»). Пространство экспансии расширяется, и в середине 1990-х годов человечество отправляет пилотируемые экспедиции к ближайшим звездам («Патруль»). Начало XXI века – самый расцвет освоения внеземного пространства: на Луне появляются полноценные города («Охота»), на Марсе растут колонии («Ананке»), ученые приступают к обширному изучению планет-гигантов («Дознание»), на планетах у соседних звезд открываются первые исследовательские станции («Несчастный случай»).

Вроде бы все красиво, стройно, логично. Но настораживает уверенный оптимизм Станислава Лема – неужели в впрямь можно было достигнуть такого расцвета за пятьдесят лет, то есть в течение жизни поколения Пиркса?

Присмотримся к рассказам о Пирксе попристальнее – перечитаем их, обращая особое внимание на научно-техническую достоверность (ранее мы заметили, что Станислав Лем не всегда ей следует).

Итак, рассказ «Испытание». Курсант Пиркс должен участвовать в тестовом полете на окололунную орбиту. Он отправляется на космодром Института астронавигации (космодромы или ракетодромы, как следует из текстов Лема, теперь есть в любом крупном городе), загружается в ракету («сорок восемь метров в высоту и одиннадцать в диаметре в самом низу, у ускорителей») и по команде стартует. В ходе полета он переживает разные неприятности. Например, Пиркс вынужден выбраться из кресла пилота, после чего оказывается беспомощен в невесомости. Он находит выход из ситуации так:

«Заработавший автомат выключил двигатель. Остаточная сила тяжести исчезла. Корабль, теперь уже по инерции, камнем падал прямо на скалистые руины Тимохариса.

Он оттолкнулся от потолка. Кровавая слюна – его собственная – серебристо-красными пузырьками плавала возле него. Отчаянно извиваясь, он вытягивал руки к спинке кресла. Выгреб из карманов все, что там было, и швырнул за спину.

Сила отдачи медленно, мягко подтолкнула его, он опускался все ниже, пальцы, вытянутые так, что лопались сухожилия, царапнули ногтями никелированную трубку и впились в нее. Теперь он уже не отпустил. Головой вниз, как гимнаст, выполняющий стойку на брусьях, подтянулся, поймал ремни, съехал по ним вниз, обернул их вокруг туловища – застежка…»

Затем Пиркс дает ускорение, чтобы избежать столкновения с Луной:

«Он выключил рулевые дюзы – 2, 3, 4g! Мало! Мало!

Дал полную тягу на разворот. Сверкающий ртутью диск, до сих пор словно бы встроенный в экран, дрогнул и начал все быстрее уплывать вниз. Кресло поскрипывало под растущей тяжестью тела. Корабль описывал дугу над самой поверхностью Луны, дугу огромного радиуса, ведь скорость была громадная. Рукоятка стояла не шелохнувшись, доведенная до упора. Его все глубже вдавливало в губчатое сиденье, дыхание перехватывало – комбинезон не был соединен с кислородным компрессором, он чувствовал, как прогибаются ребра, сероватые пятна замелькали перед глазами».

То есть мы имеем описание экстремального космического полета: с барахтаньем в невесомости и с перегрузками на грани допустимого. Описано вроде убедительно, но тут мы узнаем, что – вы не поверите! – полета никакого не было: все время испытания Пиркс находился внутри тренажера.

«Весь проход вместе с люком раздался по сторонам – как будто ракета здесь лопнула. В полосе вечернего света виднелся помост ангара, какие-то люди на нем, тросы, решетчатые консоли… Пиркс с полуоткрытым ртом взглянул на Шефа.

– Подойди-ка, дружище, – сказал Шеф и медленно протянул ему руку. Пиркс пожал ее. Шеф усилил пожатие и добавил: – От имени Службы Полетов выражаю тебе признательность, а от своего собственного – прошу извинения. Это… это необходимо».

Допустим, что все это было «необходимо». Но как?!! Длительные значительные перегрузки на Земле воспроизводят с помощью специальных центрифуг, а они создают конкретный центробежный вектор, который находящемуся внутри пилоту трудно не заметить. С невесомостью еще хуже – ее можно воспроизвести только в кабине пикирующего самолета, на короткий период времени, исчисляемый секундами. Может быть, земляне освоили технологию управления гравитацией? На такое фантастическое допущение в текстах цикла нет указаний. Наоборот, часть сюжетов построена на том, что при стартах, полетах, посадках используются исключительно классические двигатели на реактивной тяге с дюзами.

Ладно, пойдем дальше. Рассказ «Патруль». Из него трудно понять, зачем вообще существует Патрульная Служба, в которую был направлен Пиркс после окончания Института. В межпланетном пространстве есть несколько постоянных обитаемых Станций, которые контролируют отдельные секторы посредством непрерывного «прочесывания пустоты». При этом на одной из Станций может находиться свыше восьмидесяти малых пилотируемых ракет со своими урановыми реакторами, а всего Служба располагает пятью тысячами ракет. Колоссальная ракетно-космическая система – ради чего? Не сказано. Есть намек на метеорную угрозу, но тут же рядом говорится, что в патрулируемых секторах никаких крупных метеороидов, астероидов и комет давно не замечено. Может, земляне готовятся отразить нашествие инопланетян? Нет, в тексте особо подчеркивается, что нигде, даже на планетах у ближайших звезд, признаков высокоразвитой жизни не обнаружено. Иногда из сектора может прийти сигнал SOS («не чаще одного-двух раз в год») – тогда все патрульные должны немедленно броситься для оказания помощи. Правда, не очень понятно, чем могут помочь терпящему бедствие тяжелому кораблю молодые пилоты на маленьких ракетах. Поэтому интригу автор строит вокруг необъяснимого исчезновения двух патрульных, которые отправились в рядовые рейды и сгинули в пустоте. Однако самое интересное заключается в том, как организовывают поиски патрульных:

«В девять вечера было еще довольно светло. Все дежурные пилоты вышли из радиорубки и стояли, задрав головы к небу, на газонах, окружавших огромную бетонированную посадочную площадку. Шеф вернулся из города вечером, снял с катушек все ленты с записями сигналов автоматического передатчика Томаса и поднялся в остекленную башню обсерватории, маленький купол которой вращался как обезумевший, зыркая во все стороны черными раковинами радаров.

Томас полетел на маленьком АМУ, и, хотя, как утешал их сержант из группы заправщиков, атомного топлива на АМУ хватило бы, чтобы облететь половину Млечного Пути, все смотрели на него как на полного идиота, а кто-то даже смачно его обругал, ведь кислорода у Томаса было всего на пять суток, да еще восьмичасовой неприкосновенный запас. Четыре дня кряду восемьдесят пилотов Станции, не считая множества прочих <…> прочесывали сектор, в котором пропал Томас. И не нашли ничего, будто он растворился в пространстве.

Вторым был Уилмер. <…> Снова безумствовал радар, пилоты летали без смены и вне расписания, радисты из службы прослушивания не уходили домой и спали на смену у стены, на лавке, – даже обед им приносили наверх; Шеф, уехавший было в отпуск, вернулся спецрейсом, пилоты прочесывали сектор четверо суток, а настроение у всех было такое, что за не согнутый, как положено, шплинт в какой-нибудь гайке готовы были шею свернуть механику; приехали две комиссии экспертов, АМУ-116, как две капли воды похожий на ракету Уилмера, разобрали буквально до винтика, как часы, – без малейшего результата».

Обратите внимание: работает дальний радар. И это логично, ведь самый простой способ найти в космосе потерянный корабль – «подсветить» его радаром. Но зачем тогда выпускать в полет пилотов? С каких пор оптика в космосе стала надежнее радара? Оказывается, объяснение есть – когда Пиркс во время своего патрульного рейда обнаруживает загадочное светящееся пятно, напоминающее «позиционный огонь», то он смотрит на экран радара:

«И это было вторым потрясением: экран метеорадара был пуст; поисковый луч яркой, фосфоресцирующей полоской кружил и кружил по экрану, не регистрируя никакого свечения – решительно никакого.<…>

Пиркс <…> решил, что то, за чем он летит, не является природным космическим телом: такие тела всегда отражают пучок радарных лучей. Только искусственные тела, снабженные особым покрытием, которое поглощает, гасит и рассеивает сантиметровое излучение, не дают радиоэха».

Получается, что в космонавтике будущего зачем-то общепринято покрывать межпланетные аппараты материалом, поглощающим и рассеивающим радарные лучи. Тогда становится понятным, зачем нужны визуальные поиски кораблей, терпящих бедствие, и «позиционные огни» на них. Но тогда зачем «безумствовал» радар на Станции? Явное противоречие. Кстати, в рассказе выясняется, что и оптическая система далека от надежности: именно из-за сбоя в ней погибли два патрульных и чуть не погиб Пиркс, погнавшийся за убегающим «огнем».

Ладно, пойдем дальше. Рассказ «Альбатрос». Пилот Пиркс возвращается домой с Марса на круизном космическом лайнере «Титан», в роскошных интерьерах которого чувствует себя неуютно. Впрочем, судьба в лице автора тут же возвращает его в привычную обстановку, заставив лайнер покинуть трассу и с большим ускорением повернуть к терпящему бедствие кораблю «Альбатрос-4». Вот подробное описание лайнера:

«Сто восемьдесят тысяч тонн массы покоя, четыре реактора основного хода, скорость движения 65 километров в секунду, тысяча двести пассажиров только в одноместных и двухместных каютах с ваннами, номера люкс, гарантированная постоянная гравитация, исключая старт и посадку, высший комфорт, высшая безаварийность, сорок два человека экипажа и двести шестьдесят обслуживающего персонала. Керамика, сталь, золото, палладий, хром, никель, иридий, пластики, каррарский мрамор, дуб, красное дерево, серебро, хрусталь. Два бассейна. Четыре кинозала. Восемнадцать станций прямой связи с Землей – только для пассажиров. Концертный зал. Шесть главных палуб, четыре – обзорных; автоматические лифты; заказ билетов на все ракеты в пределах Солнечной системы на год вперед. Бары. Залы для игр. Универсальный магазин. Улочка ремесленников – точная копия какого-то земного переулка в старой части города, с винным погребком, газовыми фонарями, луной, глухой стеной и кошками, которые прогуливаются по ней. Оранжерея. И черт знает что еще. Надо лететь целый месяц, чтобы успеть обойти все это хоть один раз».

Вас ничего не насторожило за этой мишурой? Нет? А стоило бы насторожиться. Из фрагмента и дальнейших упоминаний следует, что «Титан» идет с постоянным ускорением, примерно соответствующим ускорению свободного падения на Земле – таким способом создается искусственная сила тяжести («постоянная гравитация»). С младых ногтей мы помним, что ускорение – это скорость, поделенная на время. Соответственно, чтобы вычислить время, необходимое для достижения определенной скорости, нужно ее же поделить на известное ускорение. Ускорение нам известно (1 g = 9,81 м/с²), скорость – тоже (65 000 м/с). Берем калькулятор, получаем с округлением 6625 секунд (или 110 минут). То есть, чтобы разогнаться до своей крейсерской скорости, «Титану» понадобилось бы меньше двух часов. Если уполовинить ускорение, мы получим четыре часа. Еще уполовиним – восемь часов, но тогда богатые туристы не смогут наслаждаться комфортом при полноценной гравитации. А ведь полет лайнера, судя по тексту, «будет продолжаться семь дней». Только за половину этого пути, потраченного на разгон при ускорении 1 g, «Титан» разовьет сумасшедшую скорость 2967 км/с (1 % от скорости света). Вопрос, какие энергии и массы топлива нужны, чтобы разогнать 180 000 тонн до подобной скорости на реактивной тяге, тут просто не стоит – нет таких энергий.

Дальше можно не продолжать: вызывающих ляпов, больших и малых, в текстах о пилоте Пирксе целые пригоршни. Иногда кажется, что по сказочности Пиркс превзошел Ийона Тихого.

Разгадка нагромождения ошибок в представлениях Станислава Лема о космонавтике проста. Если спроецировать его описания на земные реалии, то мы увидим, что он описывает не межпланетные пространства, а воздушные. Именно в авиации давно используются массивные наземные тренажеры, внутри которых неопытный курсант может почувствовать себя настоящим пилотом. Именно в авиации невозможно найти пропавший самолет с помощью наземных радаров, поэтому приходится посылать патрульных по секторам для визуальных поисков. Именно в авиации нужны «позиционные огни». Именно в авиации тяжелому лайнеру необходимо все время полета тратить топливо, поддерживая постоянную скорость движения для преодоления гравитации.

Стоит ли в таком случае верить в план и сроки космической экспансии, указанные Станиславом Лемом? Наверное, не стоит, ведь они выведены на основе заведомо ложных предпосылок. А тот, кто пытается делать обратное, всего лишь поддался влиянию ностальгии.

Перечитывайте старые книги с трезвой головой – это поможет избавиться от многих пустых иллюзий.

Станислав Лем и сам в какой-то момент осознал, что его художественные иллюстрации к будущей космической экспансии смехотворны. В романе «Фиаско», написанном в ту пору, когда космонавтика резко «тормознула», наткнувшись на целый ворох непреодолимых проблем, он попытался вернуться из сказки в реальность, самим сюжетом и антуражем особо подчеркивая, насколько трудным, опасным и дорогостоящим будет освоение внеземного пространства.

Формально действие «Фиаско» происходит во вселенной Пиркса, ведь он заявлен одним из персонажей в статусе командора. Однако с первых страниц ясно, что вселенная принципиально отличается – в ней нет межзвездных экспедиций, которые упоминаются в рассказах цикла «Патруль» и «Несчастный случай». Первая такая состоится только через сто лет после описываемых ранее событий, то есть ближе к середине XXII века и на ее подготовку будут потрачены колоссальные усилия и привлечены чудовищные энергии (наконец-то Лем задумался об энергетике). И все это – ради контакта с инопланетной цивилизацией «квинтян».

«Предыстория экспедиции была полна противоречий. Задача, в принципе выполнимая, имела множество противников. Шансы на успех высчитывали на разные лады – они не могли быть велики. Список происшествий, способных так или иначе погубить экспедицию, не уложился в тысячу пунктов. Может быть, поэтому экспедиция все-таки состоялась. Ее почти-бесполезность, ее опасность были великолепным вызовом, достойным того, чтобы нашлись люди, готовые его принять. Но, прежде чем “Эвридика” помчалась, набирая скорость, стоимость предприятия возросла на целый порядок, что, впрочем, резонно предвидели оппоненты и критики. Однако вложенные средства по инерции потянули за собой дальнейшие».

В такой ситуации земляне принципиально не могут отказаться от контакта. Они осознают, что второй попытки у них не будет. Но что если «квинтяне» не захотят общаться? Тогда на них нужно надавить – мирная научно-исследовательская миссия оборачивается войной на уничтожение.

На такой пессимистической ноте заканчивается цикл о Пирксе. Ранний Станислав Лем не смог объяснить, зачем тратить ограниченные ресурсы на освоение Солнечной системы. Поздний Станислав Лем не смог объяснить, зачем нужно совершать межзвездные перелеты и искать иные цивилизации. То есть как футуролог он потерпел в этой части полное фиаско.

Однако такой вывод вовсе не означает, что к наследию польского писателя нужно относиться с пренебрежением. Мимоходом он обозначил важную дилемму, которая находится в основе любых дискуссий о том, какими путями двинется реальная космическая экспансия в ближайшее время.

Дилемму можно сформулировать так: что важнее для сохранения и распространения нашей цивилизации в космосе – человек или машина? В 1960-е годы, когда электронно-вычислительная техника была далека от совершенства, такого вопроса вообще не стояло, поэтому в историях о Пирксе даже роботы-андроиды (из рассказа «Дознание») не могут обойтись без присмотра человека. Сегодня мы в силах создать автономный аппарат, который слетает на другую планету, самостоятельно выполнит необходимый объем исследований, обработает и передаст оригинальную информацию. Причем с течением времени интеллектуальность космической техники будет только возрастать.

Сам Станислав Лем очень боялся подобного развития событий – он неоднократно утверждал, что интеллектуальные системы станут таким же врагом человечества, как и гипотетические инопланетяне, просто в силу расхождения базовых мотиваций. В то же время земляне не могут осваивать космос без машин, ведь эта среда убийственна для всего живого, поэтому человеку придется «киборгизироваться», стать частью машины. А может быть, имеет смысл вообще отказаться от надежды заселить космос людьми? Пусть наступит «постчеловеческая эра» и пусть машинный разум понесет память о нашей культуре к звездам. Хотя такое предложение выглядит антигуманным, у него есть свои сторонники, и их количество растет.

Станислав Лем сам нашел решение для этой непростой дилеммы. Надо сказать, что он различал интеллект и разум, полагая, что разум имеет преимущество в наличии воли. И без нее функционирование любой сколь угодно сложной системы – это лишь бессмысленная переработка ресурсов сродни деятельности простейших. В книге «Фантастика и футурология» Лем писал:

«Техноэволюция представляет собою независимую переменную прежде всего потому, что ее темп коррелируется количеством уже обретенной информации, причем явление экспоненциального ускорения следует из проникновения в “гибриды” элементов информационного множества. Конечно, местами, в которых происходит столь плодотворное скрещивание, являются человеческие умы, поскольку сложенные стопкой энциклопедии произвольного содержания сами по себе ничего не создают, однако умы эти – как бы места именно неизбежных информационных встреч, тем более энергетически плодотворных, чем большие количества эмпирической информации будут в них участвовать. <…> Такое положение вещей человек неумышленно для себя создал. Оно – абсолютно объективное и поэтому от него независящее свойство мира.<…> Техноэволюция, отпущенная на свободу, агрессивна: вначале появляется табакерка для носа, а вскоре оказывается, что для более совершенной – автоматической – табакерки лучше подошел бы не человеческий, а уже какой-то другой нос, тоже наверняка “автоматический”, но поскольку мы не кролики, зачарованные глазами змеи, постольку нет никаких причин, которые заставили бы техноэволюцию играть по отношению к нам именно роль такого “очарователя”, а мы должны были бы позволить ей взять нас за горло. Отсюда необходимость решительного обращения к имманентности культурных ценностей».

Человек не может отказаться от своей человечности. Более того, ему это противопоказано самой природой бытия. И это общее правило неизбежно распространится на будущую космическую экспансию.