Абсолютное большинство футурологических прогнозов по поводу человеческого будущего указывают на чрезвычайно сильное возрастание совокупной технологической мощи цивилизации, распахивающей принципиально новые перспективы и при этом навсегда закрывающей проблему “ насущного хлеба”. Действительно, уже сегодня на одного занятого в высокотехнологичных секторах сельского хозяйства приходятся по 50–100 беспечных едоков, а многие промышленные изделия начинают производиться и вовсе без участия людей. Нет ни малейших сомнений в том, что уже через несколько поколений проблема обеспечения человечества продовольствием и материальными предметами потребления не только будет решена, но и соответствующая сфера деятельности перестанет интересовать 99.9 % живущих на Земле – равно как мало кого сегодня интересует работа насосов городского водопровода или снабжение дворников новым инвентарем.

Будет решена или существенно продвинута вперед также проблема сохранения человеческого здоровья и продления жизни. Люди станут жить по 120–150 лет, большую часть этого времени пребывая в отличных силах и здравом рассудке.

Отсюда непреложный закон ближайшего будущего – высвобождение колоссального количества свободного человеческого времени. Наиболее расхожий ответ на вопрос о том, каким образом человечество это свободное время начнет использовать, сводится к развитию сферы услуг, экономики знаний, когнитивных технологий и просто вольному творчеству. Звучит красиво, однако попытка сформулировать механизм заинтересованности людей в этих прекрасных на первый взгляд вещах наталкивается на ряд серьезных противоречий.

Так, развитие экономики знаний рано или поздно упрется в осознание того, что новые знания – во всяком случае инженерно-технические и естественно-научные – не столь уж и нужны, поскольку создаваемые с их помощью новые блага излишни, маловостребованы и оттого имеют постоянно уменьшающуюся ценность. Экономика знаний в части освоения космоса и переноса человеческого бытия в другие уголки Вселенной несет в себе несколько больше резонов, однако лишь в том случае, если жизнь на нашей планете станет невозможной и человечеству придется перебираться в новый космический дом. Но судя по всему, на протяжении ближайшего миллиарда лет с Землей ничего страшного не произойдет, и потому трудности и приключения в борьбе с космическими стихиями останутся уделом лишь небольшого числа романтиков, сознательно оставляющих нашу колыбель ради новых вызовов.

Не вполне понятно также, кто и кому будет оказывать всевозрастающий объем услуг, и главное – зачем? То же самое относится и к творчеству. Несложно представить прекрасный новый мир, в котором люди половину дня создают художественные ценности, а во второй половине – потребляют подобные же ценности, созданные другими, посещая театры и всевозможные вернисажи. Однако ответ на вопрос: зачем это делается – оказывается отнюдь не тривиальным. Ведь до сих пор вся привычная нам творческая деятельность была востребована лишь постольку, поскольку отражала и преломляла образы мира, стонущего и ревущего под напором стихий, страстей и борьбы. Однако коль скоро последние будут преодолены – станет ли кто читать стихи о гармонии покоя или вслушиваться в симфонии сфер?

Убедительные ответы на эти и подобные им вопросы до сих пор не получены, в силу чего можно сделать вывод, что трансформация человечества в обозримой перспективе будет осуществляться таким образом, чтобы на них как можно дольше не приходилось отвечать. Путь же к этому один – принудительная утилизация увеличивающегося свободного времени людей, становящегося главным феноменом, ресурсом и одновременно проклятием развитой цивилизации.

Если управленческие решения, которые в начале XX века принимались едва ли не единолично, в сегодняшних корпорациях вырабатывают десятки сотрудников, другие десятки – исполняют, третьи – осуществляют дебрифинг и контроль, а в придачу к ним целый легион специалистов отвечает за работу компьютерных систем и защиту информации, – то весьма скоро для того, чтобы набрать стакан воды, человеку придется подчиняться особым регламентам и согласовывать свое намерение утолить жажду с десятками инстанций, включая докторов, отвечающих за его персонализированное медицинское обслуживание, и, возможно, экологов, следящих за балансом водных ресурсов планеты.

Уже сегодня утилизация высвобождающегося человеческого времени полным ходом идет через бесконечное разрастание управленческой регламентации, через практики и программы корпоративной лояльности и пожизненный найм, через атомизацию компетенций и специализаций и даже через ускоряющийся с каждым голом процесс обновления персональных компьютеров и смартфонов, мало что дающий нового в содержательном плане, однако с каждым разом отбирающий все больше времени на освоение очередных интерфейсов и функциональных “фишек”. Возможно, что в скором будущем люди с рождения будут воспитываться и формироваться в качестве элементов и когнитивных ячеек огромного распределенного суперкомпьютера. Такая функционализация разом и навсегда решит проблему избыточного времени, однако она же и похоронит человечество с его прежними природой и смыслом.

К счастью, подобному “технократическому коммунизму” существует альтернатива, которая заключается в сохранении и расширении многообразия человеческих возможностей. Принципиальных преград для этого нет – современные технологии и технические средства позволяют человеку едва ли не в одиночку (или в рамках компактных кооперативных сообществ) обеспечивать себя энергией и продовольствием с помощью биотехнологий, а промышленными изделиями – посредством доступной 3D-печати, “домашней” печати электронных микросхем и прочих уже реализованных или ожидаемых “на подходе” инженерных достижений. А человек, способный собственными силами обеспечить собственное бытие – уже почти сверхчеловек. Необходимое для перехода к подобной модели общественное условие в виде замены корпоративной экономики и вертикальной иерархии самоуправляемыми структурами горизонтального типа также не содержит непреодолимых преград для реализации – если не прямо сейчас, то по мере ослабления в мире политических противоречий и уменьшения национального эгоизма.

Более обстоятельно и детально обозначенные выше модели общества будущего описаны в моих книгах “Футурология кризиса” и “Параллельная Россия”, вышедших в 2011 году. Вместе с тем, за рамками технического и социально-экономического анализа двух принципиальных моделей предстоящей жизни остается их человеческое измерение. Что будет чувствовать человек? О чем мечтать? Чему он сможет посвятить свою безмерно продвинутую и избавленную от проклятья неподъемного труда жизнь?

Каким бы ни оказался окончательный вариант устройства будущего, не вызывает сомнений одно: человек грядущей эпохи будет обречен на одиночество.

Одиночество – это прежде всего свойство развитой человеческой природы. В эпоху первобытности и постоянной борьбы за выживание оно никак не могло проявить себя, зато после преодоления человеком дикости сразу же сделалось его проклятием и гением одновременно. Дистанция от одиночества Филоктета из софокловской трагедии, чьи стрелы и воинское мастерство показались современникам излишними и ненужными, до одиночества героев Маркеса, разучившихся любить, – это растянувшаяся на тысячелетия драма человеческой души, не нашедшей своего уникального пути и не признанной миром.

Сможет ли новый мир, технологичный и блистательный, подарить человеку нетривиальный путь и признание – вопрос риторический. Очевидно, что не сможет, поскольку в условиях когнитивного всеведения очень скоро нетривиальных путей просто не останется, а способность любить станет пребывать под постоянным гнетом зарегулированности и искусственного изобилия.

Одиночество можно заглушить, но невозможно излечить.

В условиях функционализации и превращения людей в детали глобального компьютера человеческая экзистенция все равно останется нетронутой – стало быть, сквозь терабайты информации и управляемые потоки мыслей в самой бездонной своей глубине человек будет продолжать переживать одиночество и сокрушаться о том, что его подлинное внутреннее время пролетает в пустоте, а продленные годы превращают жизнь в тюремный застенок, пусть даже безопасный и комфортный.

В условиях самодостаточной “сверхчеловечности» освобожденные от внешнего принуждения и необходимого постоянного труда часы, дни, годы и десятилетия жизни также оставляют открытым вопрос о назначении и смысле последней. А раз так, то обеспечение людьми своего бытия окажется неполным, и подлинной сверхчеловечности не состоится.

Выходит одно – одиночество нужно преодолевать. А для этого время человека, оставаясь не занятым прямым страданием и нуждой, должно перестать быть пустым.

Итак, как ни крути, человечество будущего оказывается один на один с убийственной проблемой свободного времени, и эта проблема грозится затмить собой все остальные, включая экологию, продовольствие, политику и контроль над мировым богатством.

Но давайте изберем лучшее. Допустим, что все эти проклятые вопросы решены и что убийственной функционализации не произойдет – и тогда люди, обретя частичную, парциальную сверхчеловечность в смысле личного владения источниками материального бытия и долгожительства, постепенно стремящегося к условному бессмертию, рано или поздно зададутся вопросом: чему посвятить колоссальный ресурс свободного личного времени?

Первое же предположение – необходимо постигать мироздание! Что еще может быть масштабнее, увлекательней и востребованнее? Увы, но уже при первом приближении задача постижения мироздания делается менее интересной и, главное, не вполне необходимой. Судите сами: материальный мир, рожденный 14 миллиардов лет тому назад в результате «Большого взрыва» или каким-либо иным образом, содержащий давно исчисленное число элементарных частиц, может быть изучен настолько досконально, насколько биологами изучена лягушка, а генетиками – дрозофила. Уже сегодня мы достоверно знаем точное число первичных геометрических форм (исчерпывающая классификация компактных многообразий, доказанная в гипотезах Терстона и Пуанкаре), практически достигли понимания полноты взаимодействий и состава элементарных частиц… Да, как ни невероятно это не звучит, но похоже, что за минувшие 150 лет физика докопалась почти до самого дна, дошла до предела измеримости, вне которого остается не так уж и много нераскрытых тайн. Обладая качественной глубиной знания, можно не переживать за количественную – в самом деле, какая для нас разница, как ведет себя бозон Хиггса где-нибудь за миллиард световых лет от нас? Даже если там закон поведения бозона чуть-чуть другой, данное знание вряд ли нас обогатит.

Возможно, что с постулатом об исчерпанности тайн физического мира автор и не вполне прав, однако с известной достоверностью готов утверждать следующее: бесконечное постижение мироздания, не несущего с некоторых пор никаких эмоций и переживаний, а также совершенно бессмысленное в части улучшения бытия человека, у которого с некоторых пор не оказывается материальных проблем, – даже если и возможно, то уж точно не является первоочередной задачей! Все это бесконечное и безраздельное абстрактное знание станет пустой и ненужной обузой для человеческой души, привыкшей жить эмоциями, и высохшая душа сделается к нему безучастной.

А ведь душа – единственная, пожалуй, человеческая сущность, имеющая стопроцентно надбиологическую, надматериальную природу. Ну а коль скоро так – то и существовать она должна быть способна без неизбежных для остальной природы метаморфоз, включающих взаимопревращения, старение, гибель и распад.

С вечной же сущностью возможен уже совершенно другой диалог. Говоря строго, для вечной сущности можно выдумать бесконечное множество занятий, упражнений, измерений, изменений и прочих опытов, благодаря которым приблизившемуся к бессмертию человечеству будет чем себя занять. Учитывая же уровень духовных запросов, несильно выросший за последние несколько тысяч лет, если вовсе не проследовавший в противоположном направлении, резонно предположить, что люди, научившиеся жить по 150 или даже более лет, именно подобными вещами и предпочтут заниматься. О, это будет практически неисчерпаемое торжество концептуализма, длящееся сквозь века! Концептуалисты нынешнего времени сгорят от зависти, когда узнают, что их потомки научатся выворачивать наизнанку не ограниченное число художественных образов и бытовых тел, а сущности практически неисчерпаемые!

Но подобный пинг-понг на раздвинувшемся в миллиарды раз теннисном столе, игра в бисер с набором абстрактных и производных категорий, созданных людьми здесь и сейчас, какими бы занятными они ни были, будут лишены внутреннего смысла – а стало быть, лишены и долгосрочного оправдания. Бессмысленность можно маскировать весьма долго, однако при приближении к вечности, измеряемой годами продвинутой на десятилетия вперед жизни, ее грубые границы рано или поздно надорвут и искромсают замысловатые шелка искусных и утонченных вымыслов.

Выход может быть только один: сущности, изучение и переработка которых новым человечеством будет иметь смысл, должны являться непустыми. Они должны иметь полноту заведомо большую, чем новые люди за период своей продленной жизни, освобожденной от тяжелого каждодневного труда и вооруженной технологиями искусственного интеллекта, будут способны постичь и воспроизвести внутри себя за отведенный им срок.

Из сущностей именно такого рода я вижу только одну – это человеческая история. Ведь история – это не просто почти бездонный кладезь информации, но и потрясающей сложности лабиринт, запутаннейшая из криптограмм, элементами которой являются миллиарды персональных поступков и решений, часто неявных и скрытых при жизни своих субъектов, а после – еще и искаженных множеством летописцев, хронистов и мотивированных трактователей.

Вся эта тысячелетняя человеческая история в своей запутанности и неоднозначности представляет интерес для нового человечества не в качестве головоломки, утилизирующей время, а как объект постижения и главное – реставрации. Реставрация человеческих отношений, поступков, решений военачальников и политиков, причин бесчисленных обманов и интриг, ошибок, заблуждений, имевших место в максимально обозримом и постижимом прошлом, требуется, как минимум, для двух вещей: в качестве нравственного долга и для формирования “критической массы” человеческих отношений.

Ситуация с нравственным долгом не нуждается, наверное, в сложных комментариях, ибо все мы, в любой момент времени живущие, обязаны своей жизнью ушедшим поколениям. И если человек в первобытном племени мог считать себя обязанным предкам, скажем, на 50 % – за обустроенную пещеру и навык охотиться, то зависимость нынешнего обустройства и знаний от деяний и жертв поколений предшествующих приближается к абсолютной – на все 99.9 %, и с каждым следующим поколением лишь добавляется очередная девятка после запятой… Жизненная среда, пути сообщения, технологии и даже базирующийся на чудовищном опыте страх перед мировой войной, заставляющий политиков договариваться, – все это результат деятельности наших предшественников, не имеющий к нашим желаниям и амбициям ни малейшего отношения. “Долг сынов – возвращение жизни отцам,” – считал Н. Федоров, обозначая задачу рукотворного воскресения мертвых как главнейшую для человечества. Трудно сказать, возможно ли устроить руками людей воскресение мертвых во плоти, – но вот воскресить предков в информационном поле людям вполне под силу.

Такое рукотворное “предвоскрешение” имеет смыл еще и с точки зрения сохранения живых людей людьми. Сегодня мы – пока еще люди (по крайней мере, люди в биологическом отношении), однако в рамках прогресса биомедицины, нацеленного на продление и повышение качества жизни, наша биологическая составляющая будет с неизбежностью сокращаться. Искусственные органы и кровь, синтетические вставки в ДНК, перенос части функций мозга на небиологические носители – в перспективе все эти и подобные им новации могут перейти грань, за которой наш новый наполовину бионический или кибернетический организм задастся вопросом: а человек ли я? И если его беспрецедентно колоссальная память не будет к тому моменту содержать ничего, что бы могло подтвердить связь с предшественниками, причем связь не формальную, а окрашенную эмоциями, оценками и подлинными переживаниями, то выбор, не сомневаюсь, будет сделан в пользу монстра. Иными словами, без “критической массы” ожившей истории и воскрешенных во всей многогранной полноте отношений ее участников трансфер человечества к поствитальным формам бытия станет необратимым. Ну а наш поствитальный потомок, о вероятном бытии которого писал В. Кишинец, с неизбежностью начнет искать форму, минимизирующую энергетический потенциал, сжимаясь до нанокапсулы. Полагаю, что в подобном случае бытие Nano Sapiens не окажется долгим – силы сжатия возьмут свое, и неизбежный аннигилирующий взрыв положит предел миру, загубленному нашими же руками.

Так что воскрешение человеческой истории – не такая уж напрасная и умозрительная затея.

И между прочим, уже сегодня многое подспудно делается в этом отношении – упомянем лишь то, что лежит на поверхности. Общий рост общественного интереса к историческому знанию. Повторное прочтение источников. Множащиеся исторические модели и альтернативная история – отнюдь не голая фантастика, а накопление вариантностей. Перевод в цвет старых кинохроник – актуализация событий прошлого, усиливающая эмоциональную сопричастность. Компьютерные игры с бэкграундом из минувших событий и войн – в том же ключе. Возможно, что не за горами – масштабные исторические реконструкции, осуществляемые с помощью суперкомпьютеров и позволяющие осветить лакуны и досказать недосказанное: например, без обращения к потусторонним силам позавтракать с самим Кантом. Базы знаний, позволяющие понять первопричины и логику индивидуальных решений и поступков, совершенных в прошлом. Ну а чуть дальше – формирование цифровых образов сперва знаковых исторических фигур, а после – и миллионов безымянных участников минувших трудов и браней.

Лично у меня нет сомнений, что “цифровое воскрешение” хотя бы ключевых и наиболее неоднозначных в оценках своей деятельности исторических персоналий – дело сравнительно недалекого будущего.

Ну а после – после могут быть самые удивительные результаты и открытия. Не исключено, что воскрешенный в тех или иных знаковых объектах массив прошлого обретет внутри себя потенциал внутренних связей, чтобы стать самодостаточной и самоуправляемой структурой. Вряд ли эта структура сделает выбор в пользу линейного развития, способного со временем оказать влияние на текущий мир или даже заменить своим результатом настоящее в духе “эффекта бабочки” Р. Бредбери – ведь в подобном исходе смысла немного. Скорее всего, вся ее мощь окажется направленной на воссоздание собственной внутренней полноты, для чего она начнет самостоятельный поиск утраченной информации, черпая ее из понятных только ей пунктиров и недосказанностей. Или – почему бы и нет? – из космического всемирного информационного поля, из “квантовых пространств”, если таковые существуют…

Таким образом, за “предвоскрешением” небольшой части своих предков человечество вполне может обрести возможность диалога и сотворчества с представляющей их разумной сообщностью, цифровой или квантовой. И целью подобного сотворчества станет предвоскрешение остальных – безымянных и забытых. Насколько возможно – полное, глубокое и всестороннее, подлинный и вселенский total recall.

Если вернуться назад и вспомнить, что разговор обо всем этом мы начали из желания обозначить содержательную задачу для нового человечества, для которого избыток свободного времени способен стать тяжелым бременем или даже скрытым “геном погибели”, – то перспектива возрождения минувшего покажется фантасмагорией. Конечно, важность задачи отдать нашим пращурам долги никто не оспорит. Но не многовато ли хлопот ради борьбы со скукой или простого душевного спокойствия?

Нет, не много, если задуматься об изначальном предназначении знания прошлого для людей. В корне неверен взгляд, согласно которому история нужна человечеству в качестве досужего развлечения или в целях легитиимизации национальных и политических претензий. Все значительно глубже. Если за приобретением практического знания естественные и точные науки, говоря пушкинскими словами, всего лишь “сокращают нам опыты быстротекущей жизни”, укрепляя человека внешней защитой и вооружая его инструментами для взаимодействия с окружающим миром, то знания о прошлом ответственны за совершенно невероятную и невозможную где-либо еще метаморфозу: за радикальное дополнение ограниченной биологической сущности человеческого существа переживаниями и чувствами, наработанными поколениями предшественников. Благодаря этому дополнению нарождающийся на свет незамысловатый белковый организм с условно-развитыми нервной системой и когнитивным потенциалом начинает прорастать в богатейшие пласты нематериального наследия своих предшественников, тем самым становясь полноценным человеком. Или не становясь – если он по собственной воле или в силу внешних обстоятельств данную связь разрывает.

Сформулированное выше “знание о прошлом” – это массив неумирающих свидетельств подлинных моментов жизни, который в обиходе мы часто именуем “духовным опытом”. Чувства и переживания в своей завершенности, прошедшие проверку ударами стихий и практикой преодоления личного несовершенства, формируют экзистенциальные сущности – которые, как известно, не могут просто так исчезать, ибо свойством каждой из них является субъектность для памяти. Микроскопическая часть этих сущностей застывает в произведениях искусства, подавляющая же – сохраняется в миллиардах личных историй, в коллективной памяти, в архетипах… И если историческая наука в силу дефицита источников и вынужденной ограниченности своего аппарата способна работать лишь с их верхушечными слоями, это не означает, что они исчезли, умерли, что их нет. Ведь мы, не ведая их в деталях и лицах (до поры?), вполне осознаем, что они реально существовали и не могли просто так пропасть, не оказав влияния и не воплотившись прямо или косвенно в тысячах и миллионах следующих экзистенций.

Именно сопричастность к ментальному наследию наших предшественников делает нас полноценными людьми, формирует extension, продолжение нашего биологического существа в нетленную реальность, простирающуюся от запечатленных чувств и эстетических образов до высоких подвигов долга и веры. Постижение этого нашего второго тела – задача не менее важная, чем успехи биомедицины, продлевающие годы жизни. Иначе – неизбежность расчеловечивания, которое произойдет даже в случае отсутствия нанопротезов и чипов в черепных коробках. Лишенный этого невидимого и бесконечного тела человеческий организм по сущности своей превратится в зверя, хотя в современном обществе такое превращение может искусно и длительно маскироваться.

Ну а для тех, кто не сторонится и не избегает принятия и постижения сущностей прошлого, распахивается невероятная метаисторическая перспектива – собственное бессмертие. Воскрешая своих предшественников, мы подтверждаем собственную человечность – и формируем, как говорят инженеры, “техническую возможность” собственного актуального бытия, то есть бесконечного бытия вне забвения. Отсюда – один шаг и до бытия вне времени, заповедованному в священных книгах. Поэтому для всех для нас, включая даже тех, кто со священными книгами не вполне согласен, нелишне подобную возможность предусмотреть и попытаться воплотить.

Но есть, конечно же, и более земные и очевидные резоны к тому, чтобы высвобождающееся свободное время и энергию людей грядущих эпох обращать к постижению и воскрешению эпох минувших.

Прежде всего, в интересах всех и каждого – очистить человеческую историю от мифов. От мифов как случайных, ситуативных – так и от тех, что созданы и культивируются в целях управления настоящим и будущим человечества.

Далее – хотя бы в интересах собственной психотерапии – людям желательно опираться на отношения ровные и доброжелательные. Не секрет, что за свои годы мы чудовищно портим отношения не только с живыми, но и с мертвыми, при этом очень часто не понимая их и не ведая полноты обстоятельств, определявших их неоднозначные поступки. Традиционный исторический анализ – даже если допустить, что грядущие исследователи получат новые источники и совершенные технологии, раскрывающие мотивации и механизмы прежних решений, – обязательно должен быть пропущен через фильтры нравственной оценки. И если технологии будущего, объединенные с человеческим разумом, позволят вместо знания мотивов и ситуаций анализировать именно поступки, постигая их внутренний смысл, позволят переживать, воскрешая в себе, чужие сомнения и боль, то случится невероятное – многовековые наслоения непонимания и лжи падут, открывая, как на старинных холстах, настоящие лики. И лишь там, где подобное очищение окажется в принципе невозможным, можно будет с уверенностью говорить о присутствии подлинного, инфернального зла.

У меня есть предчувствие, что в результате подобной работы – пусть если даже она растянется на долгие предстоящие века – количество зла, которое мы привыкли видеть и признавать в нашем мире, значительно сократиться. Кажущееся зло, которое суть ошибки или неполнота, раствориться и исчезнет, останется зло первопричинное, которое не может быть оправдано. Однако в ряде случаев, наверное, может быть прощено.

В строгом смысле, прощение человеческого зла человеком – нонсенс, определение изнутри, попытка вытянуть себя из болота за волосы. Причем нонсенс еще и двойной, поскольку неочевидно, как и чьими голосами голосовать, и является ли, скажем, американский генерал Лемей, за одну ночь сжегший заживо 300 тысяч мирных обитателей Токио (более масштабного разового смертоубийства человеческая история не ведала), героем войны или негодяем. Окончательное прощение может состояться только извне человечества – не будем рассуждать, каким именно образом, однако обратим внимание на очевидную вещь: если вышнему прощению суждено состояться, то произойти это сможет лишь на подготовленном поле. То есть после того, как человечество выполнит подготовительную работу – расчистит завалы исторического зла и попытается хотя бы какую-то неустранимую его часть понять и обозначить к прощению, если таковое возможно…

Сегодня, когда мир после затянувшейся паузы вновь погружается в усиливающуюся круговерть событий и резонансных решений, а история возобновляет свой роковой бег, чрезвычайно трудно не только рассуждать о подобного рода постисторической эсхатологии, но и признавать саму целесообразность взамен космических перспектив и конкретных тайн мироздания копаться в давно остывшей золе, оценивать, спорить, выяснять и прощать… Разве немногочисленные положительные персонажи не оценены и прощены, а темные массы молчаливых безвестных обывателей не признаны “добрым субстратом”, на котором уже произросли плоды, собранные и собираемые руками избранных властителей судеб и умов? Какой смысл извлекать из забвения сонмы безвестных и безымянных, нисколько не просивших нас о своем воскрешении? Зачем расходовать силы живых, отмывая умерших от грязи старых ошибок и грехов?

Думаю, что это стоит делать хотя бы затем, чтобы самим иметь надежду на подобную же любезность. А “грязь прошлого” – это ведь во многом наша собственная грязь, неуютность и суета нашего собственного мира, освобождаться от которых нам когда-нибудь по-любому придется.

Если обозначенная выше перспектива имеет шанс состояться, то движение к ней будет естественным и внутреннее мотивированным, подобно наполненному глубинным огнем творчеству художника или поэта. Сегодня трудно представить, как каждый из нескольких миллиардов живущих на планете Земля установит сперва информационную, а в последующем – ментальную и духовную связь с кем-нибудь из миллиардов наших почивших предков (суммарное число живших на Земле разумных людей сопоставимо с числом живущих в XXI веке, да и в предстоящие века соотношение “мертвые-живые” обещает оставаться измеримым). Невероятно и предположить, что подобное занятие – особенно в той большей части случаев, когда оно будет обращено не к грандам, а к безвестным участникам исторического процесса, – окажется привлекательным и важным. Ведь из тех практик, что мы имеем сегодня, более-менее понятно лишь стремление американских мормонов “записывать” в собственные списки как можно большее число людей, когда либо проходивших под Солнцем, – видимо затем, чтобы в грядущем мире осуществлять над ними свое покровительство. Но покровительство, простирающееся вне времени, означает рабство, тащить которое в новый мир – омерзительно и преступно.

Чтобы тени минувшего могли воскреснуть и помочь живущим не умереть, нужны отношения не хозяина и раба, а братьев. Об отношениях подобного рода можно задумываться, но непросто подобрать пример. Хотя примеры, если покопаться, существуют: музыку великого Баха, в начале XIX века пребывавшего во всеобщем забвении (sic!), возродил для мира Феликс Мендельсон, никому и никогда не обещавший подобной любезности. А в середине XX века итальянский музыковед Ремо Джацотто, завершая многолетнюю работу над биографией столь же всеми забытого Томазо Альбинони, на основании жалких отрывков, а фактически собственноручно написал знаменитейшее Адажио соль минор – то самое, благодаря которому, безвозмездно и безымянно подаренному почитателем почившему мастеру, имя последнего отныне навсегда возвращено из небытия.

Можно попытаться предположить, что именно по подобной схеме руками и гением наших потомков должно быть и когда-нибудь будет подготовлено всеобщее воскресение мертвых, заповедованное Всевышним.

Ну а если это величайшее из чудес по каким-либо причинам отложится или же вовсе не сможет состояться в нашем несовершенном мире – что ж! Сохраняя возрожденное знание о былом, а иначе – о нашей собственной полноте во времени, поняв, признав и простив ошибки прошлого во всей его постижимой глубине, мы сможем, подобно тысячелетним кипарисам и секвойям, крепко цепляющимся за каменистые скалы на высоком океанском берегу и не склоняющим кроны под ветрами стихий, нести в себе это знание сквозь эпохи, пространства и бездны мироздания.

И это тоже будет выходом, поскольку впереди всегда может забрезжить рассвет, предваряющий новую Землю и новое Небо, пока что неведомые нам.