Но ни 7, ни 8 декабря не могло быть и речи о поисках беглых с помощью вертолетов: буран озверел до 16 баллов, мороз упал ниже 40 градусов по Цельсию.

Заместитель начальника Уренгойского управления КГБ майор Громов прикатил на вездеходе к нам в уголовный розыск.

По случаю предстоящего ровно через десять дней торжественного открытия в Уренгое транссибирского газопровода «Сибирь–Западная Европа» мы, следователи угро, как и все служащие Уренгоя, наводили порядок в своем учреждении: красили полы и белили стены.

Сорокалетний, франтоватый, с умными карими глазами Громов, ни с кем не поздоровавшись, стремительно прошел по коридору, по настеленным на пол старым газетам – прямо в кабинет нашего начальника майора Зотова. При этом он, конечно, не оббил при входе снег со своих хромовых сапог, и на полу остались мокрые следы.

Визит КГБ в уголовный розыск не был делом необычным: наш Зотов – старый полярный волк и один из самых опытных криминалистов Сибири. О чем Зотов и Громов говорили в кабинете, мы, рядовые следователи, конечно, не слышали, так как продолжали белить стены, замазывать старую буро-коричневую покраску, но минут через десять Громов вышел от Зотова. Он выглядел успокоенным и уже явно никуда не спешил.

– Привет ударникам малярной кисти! – И Громов наградил пристальным мужским взглядом меня и нашу машинистку Катюшу. – Здравствуйте, Анечка, – сказал он мне фамильярно, хотя за четыре года моей работы в Уренгое я, кажется, ни разу не дала ему повод к такому вот приятельскому обращению.

Вообще отношения между нами, милицией, и КГБ весьма сложные, соперничающие. Они считают себя элитой, белой костью и голубой кровью государственной безопасности, их оклады и пайки куда выше наших, но мы-то хорошо знаем, что именно мы, милиция, делаем всю основную будничную и самую грязную работу по охране порядка в стране. Особенно в Сибири, в ямальской тундре, куда на разработку газовых месторождений и монтаж газопровода «Сибирь–Западная Европа» правительство мобилизовало за последние годы больше миллиона рабочих: сварщиков, монтажников, шоферни и зеков – и куда вместе с этим потоком сами собой, в погоне за длинным северным рублем потянулись со всей страны бичи, спекулянты, проститутки и прочий уголовный элемент. Пьянки и поножовщина в ресторанах и рабочих общежитиях, убийства на почве ревности, мордобой со смертельным исходом на танцплощадках, браконьерство в тайге, групповые изнасилования в состоянии алкогольного опьянения и без него, а также наркотики, скрытый сифилис, проституция, спекуляция мехами и фруктами – вот та навозная куча криминала, которую нам приходится разгребать тут изо дня в день и к чему не прикасаются, конечно, белоручки из КГБ…

Но наверно, то, что по случаю побелки я была одета не в свой офицерский китель старшего лейтенанта милиции, а в заляпанную краской спецовку, позволило Громову не только назвать меня «Анечкой», но и смазать мою фигуру пристально-оценивающим мужским взглядом. Уж не знаю, по какой – пяти- или десятибалльной системе майор Громов оценивает женщин, но, похоже, даже в заляпанной краской спецовке я получила далеко не плохую оценку. Он подошел ко мне и сказал:

– Я слышал несколько хороших отзывов о вашей работе. После открытия газопровода у нас будет новогодняя конференция отличников КГБ. Приходите, я пришлю вам приглашение…

Конечно, все, кто был в этот момент в коридоре, замерли и замолкли, глядя, как легко и просто майор КГБ кадрит следователя уголовного розыска Анну Ковину. А я, кажется, покраснела, что бывает со мной крайне редко.

– Спасибо, – сказала я. – На Новый год я дежурю в поселке Монтажников. Там наверняка будет несколько драк с поножовщиной и прочие радости. Приходите туда, без приглашения…

Наши отвернулись с улыбками, кто-то не выдержал и расхохотался, машинистка Катя испуганно захлопала накрашенными сверх меры ресницами.

Но Громов оказался на высоте – он рассмеялся громче всех, и в его умных карих глазах вспыхнул азартный огонек.

– Принято! Я приду! – сказал он и насмешливо козырнул мне, даже щелкнул каблуками своих хромовых сапог. – Разрешите идти?

– Вольно. Идите, – улыбнулась я.

Все-таки этот сукин сын выжал из меня улыбку!..

Позже, во время обеденного перерыва, когда мы все, следователи, собрались в общей комнате и разложили, по обыкновению, на общем столе принесенные из дому бутерброды, а Катя водрузила на самовар огромный пузатый заварной чайник, разговор зашел о беглых зеках.

Слушая, как гудит на улице буран, раскачивая на столбах электрические фонари и швыряя в окна сухим морозным снегом, кто-то балагурил:

– Собственно, беглые на то и рассчитывали: буран заметет их следы, а вертолеты в буран не поднимешь. И пока мы тут будем чаи гонять, они пройдут по тундре до Салехарда, сядут где-нибудь на ходу в поезд и тю-тю – на материк, в Россию…

– Держу пари, что эти два уголовника взяли с собой политического Толмачева только как «поросенка»… – сказал еще кто-то. В переводе с нашего профессионального жаргона на нормальный язык это означало, что два беглых уголовника взяли с собой в компанию третьего на случай, если заблудятся в тундре, останутся без еды…

– Только одна у них промашка вышла, – произнес старик Зотов, растирая свое левое колено самодельной смесью оподельдока, тигровой мази и чистого питьевого спирта. Это колено ноет у Зотова во время бурана, и по этому случаю Зотов при любой непогоде носит специальные меховые брюки-галифе с молнией вместо бокового шва. Расстегнув эту молнию почти до бедра, Зотов в любом обществе вынимает из кармана бутылочку со своей самодельной мазью и без всякого стеснения принимается растирать колено. – У этих зеков не было ни метеосводки, ни моего колена. То есть пройти по тундре 140 километров от лагеря до железной дороги в нормальную погоду можно, даже «поросенок» не нужен. И обмануть милицейские заслоны на железной дороге тоже можно. Но! Они ушли в побег при 18 градусах мороза и девятибалльном ветре, не зная, что сегодня буран озвереет до 16 баллов и мороз будет сорок! А к ночи стукнет все пятьдесят, я коленом чую, оно у меня лучше любого барометра, Я бы на их месте сам вернулся в лагерь, пока не поздно…

Мы не хуже Зотова понимали, что означает для беглых усиление бурана. Местные нормы приравнивают каждый балл ветра к двум градусам мороза. Таким образом, если к сорока градусам мороза прибавить тридцать два «ветреных», семидесятиградусный мороз не может выдержать в открытой тундре ни один нормальный человек. Во всяком случае, при морозе ниже 50 актируются, то есть останавливаются, в тундре все работы, кроме, конечно, бурильных… Даже ненцы, коренное население заполярного Ямала, попав в такой буран, останавливают свои собачьи и оленьи упряжки и ложатся в снег, окружают себя живым собачьим и оленьим теплом и просят духов тундры и бога вселенной Нума побыстрей намести на них снежный сугроб…

Но у беглых зеков не было ни собак, ни оленей, ни теплой одежды. А самое главное, они не могли себе позволить переждать буран в каком-нибудь сугробе. Наверняка именно об этом сказал Зотов Громову, потому Громов и вышел успокоенным из зотовского кабинета.

– Они, конечно, шагали через буран. Люди вообще всегда переоценивают свои силы, особенно – в начале пути. А беглые зеки – тем более, – сказал нам старик Зотов. – Ладно, кончится буран – вертолеты найдут трупы, это не в первый раз. Только сводку нам подгадили сволочи… – заключил он, имея в виду, что три замерзших трупа никак не украсят нашу предпраздничную сводку-рапорт о резком снижении преступности накануне такого знаменательного события, как торжественное открытие транссибирского газопровода.

К 17 декабря на это открытие прилетит из Москвы правительственная делегация во главе чуть ли не с самим Андроповым и еще сотня почетных гостей и иностранных журналистов. В связи с этим на строительстве газопровода шла бешеная предпусковая гонка. По всему краю: в Салехарде, Сургуте, Тарко-Сале, Надыме и Медвежьем, где запасы газа хоть и поменьше уренгойских, но тоже исчисляются миллиардами кубометров, – шел строительный аврал. А центр всех событий, наш Уренгой, украшался, как невеста накануне свадьбы: красочные плакаты, лозунги и транспаранты закрывали окна таких старых домов, как наш угрозыск, новые дощатые мостовые укрывали колдобины на дорогах, в центре города выросла новая гостиница «Полярная», у здания городского комитета партии заканчивалось сооружение правительственной трибуны, а московский архитектор, возглавляющий всю эту работу, додумался залить город не только электрическим и неоновым светом, но и… бенгальскими огнями! Чтобы в момент пуска газопровода, когда на правительственной трибуне «простой» рабочий, Герой Социалистического Труда, знаменитый сварщик труб Борис Дуник и первооткрыватель сибирской нефти и заполярного газа, лауреат Ленинской премии, геолог Расим Салахов вдвоем – символ единства труда и науки – крутанут вентиль, открывающий ямальскому газу путь от Уренгойской компрессорной станции во Францию, Германию и другие европейские страны, чтобы именно в этот момент на всех таежных соснах вокруг Уренгоя вспыхнули огни гигантского фейерверка!

Конечно, перед этим торжеством из Уренгоя и других центров добычи ямальского газа, по которым проедут правительственная делегация и иностранные журналисты, мы убрали не только лагеря заключенных, но, как когда-то в Москве, накануне Олимпиады, выселили из города всех (или почти всех) алкашей, бичей, проституток, лиц с уголовной судимостью и прочий ненадежный элемент. В городе стало настолько тихо, что местный вытрезвитель временно переоборудовали в общественную баню, а мы, следователи угро, получили такую передышку, что даже выкроили время побелить свое учреждение…

Побег трех зеков портил нам, конечно, квартальную сводку достижений по охране порядка на Ямальском полуострове, но никто не мог предположить, что этот побег станет роковым в судьбе всего транссибирского газопровода.