V. Тайна, облекающая личность восточного человека, слегка разъясняется
В Луге, по дороге к вокзалу, меня подхватил под руку тайный советник Стрекоза. Признаюсь, я смутно угадывал, что будет нечто подобное (дальше я расскажу читателю мои отношения к Стрекозе), и порядочно-таки это волновало меня.
– Мы, кажется, с вами знакомы? – спросил он.
– Кажется, – отвечал я.
– Мы пошли разными дорогами, но надеюсь, что это не должно мешать нам взаимно уважать друг друга.
Говоря это, он сжимал своим правым локтем мой левый локоть, а левою рукой взял мою правую руку.
– Признаюсь вам, я уж давно для себя решил: ко всем иметь уважение, кто имеет чин не ниже статского советника. А следовательно, и вы в том числе.
Он усмехнулся, заглянул мне в лицо, пробормотал, как бы про себя: это ирония? – и, не отпуская моей руки, засвистал какой-то мотив.
– Вы мои последние распоряжения читали? – вновь начал он разговор.
– Нет, не читал.
– Не интересуетесь?
– Сами по себе, вероятно, они интересны, но для меня – нет.
– Многие так рассуждают нынче, и оттого у нас ничего не идет. Я не понимаю, как может не интересовать умного человека то, в чем, например, заинтересовано целое государство!
– Что прикажете делать! Это странно и даже малообъяснимо, но это так!
– Вот если бы вы читали, то должны были бы сознаться, что не правы.
– В чем не прав?
– А хоть бы в том, что имеете на меня совершенно неверный взгляд.
– Да помилуйте! что же вам-то до этого? разве вам мой взгляд нужен?
– Даже очень. Я вообще имею нужду в содействии, а в частности, относительно вас есть, кроме того, и еще… Вы, может быть, забыли, но я очень, очень многое помню.
И он вновь сжал мне локоть. Неприятное чувство испытывал я в эту минуту: как будто бог весть откуда взялось мертвое тело и увязалось за мной.
– Как хорошо было двадцать лет тому назад – помните? – воскликнул он и даже рот на мгновение разинул, как бы вдыхая в себя невесть какой аромат.
Я не ответил, но он не сконфузился этим и еще крепче сжал мой локоть.
– Вы были в то время неправы относительно меня, – продолжал он, – мы когда-нибудь об этом поговорим на досуге. Старых недоразумений не должно быть. Вы куда едете?
Я назвал несколько пунктов.
– Приблизительно, это и мой маршрут. Скажите, что это за чудак, который вас сопровождает?
Я сказал.
– Эти дамы – его жена и дочь?
Стрекоза надел на глаза пенсне и, сжавши губы, внимательно осмотрел Надежду Лаврентьевну и Наташеньку, которые сидели за общим столом и кушали цыпленка, словно играя им.
– Интересные особы, – процедил Стрекоза сквозь зубы, – можно с ними познакомиться?
– Полагаю.
В эту минуту я заметил, что Прокоп, совсем запыхавшись, бежал в нашем направлении, доедая на бегу пирог, кусок которого еще торчал у него во рту.
– Ну, что! говорил я! и вышла моя правда! – кричал он еще издали, махая руками.
Наконец подбежал и торжественно объявил:
– Науматуллу видел.
– Да ты хоть бы говорил толком! – возразил я, едва воздерживаясь от раздражения.
– Из Бель-Вю Науматуллу; он тоже за границу едет – вон с ним, вон с этим… ну, вот что в ермолке у нас в вагоне сидит!
– Ну, и пускай едет. Какое, наконец, нам до этого дело!
– Как какое! Я от Науматуллы узнал про него. Он – принц, братец, только инкогнито.
– Душа моя! это, наконец, утомительно!
– Ты сперва взгляни, а потом говори! Вон они рядом сидят. Науматулла-то уж рассчитался с Бель-Вю, теперь у принца камергером служит.
Как ни глупо все это представлялось, но я невольно взглянул вперед. Действительно, восточный человек сидел за общим столом и пил шампанское, которое Науматулла из Бель-Вю (я тотчас же узнал его) наливал ему.
– Ты вот все бегаешь, – сказал я Прокопу, – теперь еду прозеваешь, а потом будешь жаловаться, что голоден. Садись-ка лучше, ешь.
– Нет, я хочу тебе доказать! хоть я и не отгадчик, а взгляд у меня есть! Псст… псст… – сделал он, кивая головой по направлению к Науматулле.
Науматулла встал, что-то почтительно пошептал восточному человеку, потом налил три бокала, поставил на тарелку и поднес нам.
– Прынец просит здоровья кушать! – сказал он.
Прокоп принял бокал и, выступя несколько вперед, церемониально поклонился. Я и Стрекоза тоже машинально взяли бокалы и некоторое время совсем по-дурацки стояли с ними, не решаясь, пить или не пить. Восточный человек между тем во весь рот улыбался нам.
– Что же это, однако, за принц такой? – спросил Стрекоза Науматуллу.
– В Эйдкунен – всё будем говорить; в Эйдкунен – всё чисто будем объяснять, – таинственно ответил Науматулла, – а до Эйдкунен – не можем объяснять. Еще шампанского, господа, угодно?
– Да не мятежник ли это какой-нибудь? – усомнился вдруг Прокоп.
– Сказано: в Эйдкунен всё чисто объяснять будем. И больше ничего! – вновь подтвердил Науматулла и исчез, с опорожненными бокалами, в толпе.
– Как же к нему обращаться? чай, титул у него какой-нибудь есть? – обеспокоился Прокоп. – Науматулла, признаться, сказал мне что-то, да ведь его разве поймешь? Заблудащий, говорит, – вот и думай!
– В Эйдкунене узнаем-с, – отозвался Стрекоза.
– Чай, беглый какой-нибудь, – продолжал Прокоп, – ишь, шельма, смелый какой! не боится, так с подлинным обличьем и едет! вот бы тебя к становому отсюда препроводить – и узнал бы ты, где раки зимуют!
– В Вержболове, по всей вероятности, так и поступлено будет, – вновь отозвался Стрекоза.
– И все-таки принц! там как ни дразнись свиным ухом, а и у них, коли принц, так сейчас видно, что есть что-то свыше. Вот кабы он к Наташеньке присватался, я бы его в нашу православную веру перевел… ха-ха! А что ты думаешь! уехали бы все вместе в Ташкент, стали бы новые необременительные налоги придумывать, двор бы, по примеру прочих принцев, завели, Патти бы выписали…
– Христос с тобой! ведь Ташкент-то уж русский!
– А может, царь и простит, назад велит отдать. Мы против русской империи – ничего, мы – верные слуги; вот коканцы – те мятежники. А мы бумагу такую напишем, чтобы, значит, ни вам, ни нам. Смотри-ка! да никак Науматулла опять с шампанским идет! Постой, я его расспрошу!
Действительно, Науматулла опять стоял перед нами с наполненными бокалами и говорил:
– Вторично прынец велел здоровья кушать! Все будьте здоровы! Кофий, чай, шкалад – кому что угодно, всё спрашивайте! все подавать велено!
– Да кто твой принц! сказывай! – спросил Прокоп, – может, он мятежник?
– В Эйдкунен – всё говорим; до Эйдкунен – ничего говорить не можем!
– Пить ли? – усомнился Прокоп, обращаясь ко мне.
К счастию, звонок прервал все эти вопросы и недоразумения. Мы наскоро выпили шампанское и поспешили в вагон, причем я, на ходу, представил друг другу Стрекозу и Прокопа. Восточный человек был уже на месте, и Прокоп, сказав мне: воля твоя, а я его буду благодарить! – подошел к нему. На что восточный человек ответил очень приветливо, протянув руку на диван и как бы приглашая Прокопа сесть на нее.
Надо отдать справедливость Прокопу, он отнесся к этой пантомиме довольно недоверчиво и сел поодаль. Затем он попытался завести разговор и, как всегда водится в подобных случаях, даже выдумал совершенно своеобразный язык, для объяснения с восточным человеком.
– Далеко? луан? – спросил он и, для ясности несколько раз махнув рукою в воздухе, показал пальцем в окно.
Восточный человек засмеялся и тоже показал пальцем в окно.
– Дела есть? афер иль я?
Восточный человек продолжал смеяться и показывать пальцем в окно.
– И я тоже туда! е муа осей леба̀! Только я, брат, без дела – комса̀!
Очевидно было, однако ж, что восточный человек или не понимал, или упорно притворялся непонимающим. Он только смотрел как-то удивительно весело, раскрыв рот до ушей.
– Не понимаешь? – утомился наконец и Прокоп, – ну, нечего делать, давай так сидеть! друг на дружку смотреть станем!
Начали смотреть друг на друга, и вдруг оба захохотали. За ними захохотали и другие, так что Надежда Лаврентьевна обеспокоилась и выглянула из-за двери.
– Наденька! поди сюда! вот это принц! а это – ма фам! – рекомендовал их друг другу Прокоп.
Надежда Лаврентьевна ничего не понимала и как-то конфузливо оглядывалась. Между тем принц, с ловкостью восточного человека, вскочил с своего места, отвернул полу халата, порылся в кармане штанов и поднес Надежде Лаврентьевне шепталу, держа ее между двумя пальцами.
– Бери! после за окно выбросишь! – разрешил Прокоп недоумение жены своей, – принц ведь он! Ишь ведь, свиное ухо, куда вздумал гостинцы прятать! в штаны!
Однако, как ни мало требователен был Прокоп насчет развлечений, и ему, по-видимому, надоело смотреть на восточного человека и смеяться с ним.
– Будет, брат! – сказал он, – после, ежели еще захочется, – давай и опять смотреться!
А мне, покуда все это происходило, было совсем тяжело, потому что ко мне подсел Стрекоза и самым серьезным образом допрашивал, почему я его не уважаю.
– Из чего вы это заключаете? – отбивался я, как умел.
– Нет, это для меня вопрос решенный: я по глазам вижу. Скажите же, отчего вы меня не уважаете?
Я бился как рыба об лед, стараясь ежели не разуверить, то, по крайней мере, успокоить моего собеседника. Но он не унимался и только видоизменил свой вопрос, представив его, впрочем, в форме, уже известной читателю:
– Вы мои последние распоряжения читали? Не читали? а между тем су̀дите обо мне!
В это время, к моему удовольствию, подошел к нам Прокоп и произнес:
– Черт их знает, эти татара! вот и смеялся, кажется, а смерть как скучно! Какову он конфетку Надежде Лаврентьев не подарил? заметил?
Наконец начало и темнеть в вагонах. Проехали Псков, отобедали, стали подъезжать к Острову. Все были утомлены, потягивались и зевали; многие пробовали заснуть, но не могли. С полчаса было в вагоне тихо – только слышалось, как восточный человек чавкал шепталу и щелкал миндальные орехи. Потом вдруг все опять заворочалось, стараясь половчее усесться, и вдруг все очутились сидящими прямо и глядящими друг другу в глаза.
– Вот-то, брат, тоска! – произнес Прокоп, – хоть бы сказку кто рассказал!
Тогда мне припомнилось, что генерал обещал рассказать историю о том, как он свел знакомство с чертом, и я немедленно сообщил эту мысль Прокопу.
– А что ж! и прекрасно! может быть, и разгуляемся! Генерал! помнишь, ты ему обещал историю свою рассказать? Вот бы теперь – чего лучше! Господа! будем все просить генерала!
Генерал несколько затруднился, но так как мы все его обступили и в самых почтительных выражениях просили доставить нам своим рассказом живейшее удовольствие, то он наконец согласился. Но прежде нежели приступить к самому рассказу, он встал, расстегнул сюртук, рубашку и фуфайку и показал нам опять ту надпись, которая хранилась у него на груди пониже левого соска и о которой я уже говорил читателю.
– Смотрите, господа! – сказал он взволнованным голосом, – ибо эта печать есть истинный герой предстоящего рассказа!
Затем он высморкался, откашлялся и рассказал нам следующее.
