Праздники
Судя по первоначальному названию отдела – «Народные праздники», можно предполагать, что у Салтыкова было намерение нарисовать серию картин праздников не столько церковного, сколько народного календаря, основанных на поверьях и обычаях (масленица, вешний Егорий, ильин день, местный вятский праздник отплытия великорецкой иконы св. Николая, частично описанный в очерке «Общая картина» и т. д.). Но этот план, если он существовал, остался неразработанным. Писатель ограничился зарисовками рождества и пасхи в Крутогорске, придав этим наброскам в значительной мере автобиографический характер. В этой связи следует заметить, что Салтыков, атеист по своему мировоззрению, до конца дней хранил благодарную память о поэзии рождественских и пасхальных праздников своего деревенского детства (см., например, об этом его признание в письме к Г. З. Елисееву от 31 марта 1885 г.). Эти поэтические воспоминания окрасили бытовые зарисовки в лирические тона, особенно во втором рассказе.
Но личные воспоминания и переживания не отвлекают Салтыкова от его основной задачи – изучения духовной жизни простого народа. В первом рассказе, который в тексте первого и второго отдельных изданий назывался не «Елка», а «Замечательный мальчик», Салтыков впервые – и единственный раз в «Очерках» – обратился с этой целью к рабоче-мастеровой среде.
Второй рассказ – «Христос воскрес!» – в «Русском вестнике» (1856) и двух первых отдельных изданиях (1857) заканчивался следующим текстом, отделенным от предыдущего «линейкой»:
«Всем Христос радость послал, всех наградил весельем. Только ты один, отщепенец, ты один сурово глядишь на общую радость, торопливо запираешь ворота своего дома и удаляешься в самую дальнюю горницу, где не слышно ни голоса человеческого, ни этого смеха, светлого смеха, который тюрьму даже озаряет на минуту как бы сиянием. Ты с смущением смотришь на мир божий; сердце твое зачерствело под гнетом суесловных прений о букве писания; нет в нем христианской любви. Погас светоч ее милосердия, ее снисходительности… Мир для тебя пустыня; где-где завидишь ты своего единомышленника, но и того пугаешься, и тому боишься взглянуть в глаза, потому что и в нем видишь разнотолка, который точит на тебя свой нож. Слова «Христос воскрес!» – слова, наполняющие трепетною надеждою все сердца, проходят мимо тебя; они потеряли для тебя свое живительное значение, потому что ты для всего запер свое сердце, кроме узкого тщеславия, кроме бесплодных и бесполезных прений о формах и словах, не имеющих никакого значения без духа любви, без духа общения, их оживляющего…»
Тирада эта направлена против раскола-старообрядчества, воплощенного в образе «отщепенца». Изъятие ее из «Губернских очерков» при подготовке в конце 1863 г. их третьего издания свидетельствовало об изменении взгляда Салтыкова на это социальное явление в жизни народа, на которое он в годы Вятки смотрел с точки зрения близкой к официальной (см. об этом ниже в комментарии к рассказу «Казусные обстоятельства»).
Гриша – зарисовка Гриши в этом рассказе и в эпилоге «Дорога» сделана с натуры. Григорием звали слугу Салтыкова из крепостных людей, присланного в Вятку матерью писателя. Он остался служить у Салтыкова и после того, как получил «вольную».
«На заре ты ее не буди» – романс А. Варламова на слова Фета. Популярность песни сделала ее почти народной.
…герцог Герольштейн… Fleur-de-Marie – герои романа Эжена Сю «Парижские тайны» (1842).
Шуринёры – люди преступного мира.
…напоминают тех полногрудых нимф, о которых говорит Гоголь, описывая общую залу провинцияльной гостиницы. – В первой главе «Мертвых душ» читаем: «На одной картине изображена была нимфа с такими огромными грудями, каких читатель, верно, никогда не видывал».
…мой искреннейший друг, Василий Николаич Проймин. – Салтыков вспоминает о своем вятском друге, враче Николае Васильевиче Ионине, и о его семье. Об эпизоде, упомянутом в очерке «Христос воскрес!», рассказала впоследствии дочь Ионина Л. Н. Спасская («M. Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников», стр. 549). Воспоминания о докторе Ионине отразились также в образе «уездного лекаря Погудина» из позднейшего очерка Салтыкова «Тяжелый год» (1874) и в упоминании семьи Погонина в наброске «Вчера ночь была такая тихая…» (см. выше, стр. 471).