Комментарии
Вводные статьи к «Господам ташкентцам» и «Дневнику провинциала в Петербурге» – А. М. Туркова
Подготовка текста, а также текстологические разделы статей и примечаний В. Н. Баскакова – «Господа ташкентцы», «Ташкентцы приготовительного класса (параллель пятая и последняя)», Д. М. Климовой – «Дневник провинциала в Петербурге», «В больнице для умалишенных».
Комментарии – Л. Р. Ланского
Условные сокращения
БВ– газета «Биржевые ведомости».
ВЕ – журнал «Вестник Европы».
Герцен – А. И. Герцен. Собр. соч. в 30-ти томах, Изд-во АН СССР, 1954–1966.
ГМ – журнал «Голос минувшего».
ИВ – журнал «Исторический вестник».
Изд. 1873– «Господа ташкентцы». Картины нравов. Сочинение М. Салтыкова (Щедрина)»; СПб. 1873; «Дневник провинциала в Петербурге». Сочинение М. Салтыкова (Щедрина), СПб. 1873.
Изд. 1881, 1885 – то же, издание второе, третье, СПб. 1881 и 1885.
Изд. 1933–1941 – Н. Щедрин (М. Е. Салтыков). Собр. соч. в 20-ти томах. Гос. изд-во художественной литературы, М. 1933–1941.
ИРЛИ – Институт русской литературы (Пушкинский дом) АН СССР.
ЛН – непериодические сборники АН СССР «Литературное наследство».
MB – газета «Московские ведомости».
Некрасов – Н. А. Некрасов. Поли. собр. соч. и писем в 12-ти томах, Гослитиздат, 1948–1952.
ОЗ – журнал «Отечественные записки».
ПГ – «Петербургская газета».
Р. вед. – газета «Русские ведомости».
PB – журнал «Русский вестник».
РМ – газета «Русский мир».
PC – журнал «Русская старина».
«Салтыков в воспоминаниях…» – сборник «М. Е. Салтыков в воспоминаниях современников». Предисловие, подготовка текста и комментарий С. А. Макашина, Гослитиздат, М. 1957.
СПб. вед. – газета «Санкт-Петербургские ведомости».
ЦГИАЛ – Центральный государственный исторический архив СССР в Ленинграде.
Господа «ташкентцы»
Одна из наиболее известных книг Салтыкова – «Господа ташкентцы» – возникла на рубеже 60-х и 70-х годов прошлого века и, как всегда у этого писателя, была нерасторжимо связана с тогдашней русской действительностью. За спадом в середине 60-х годов волны крестьянской революции Салтыков увидел не только «вставшую из гроба николаевщину», не только свору крепостников, пытавшихся залечить нанесенную им реформой 19 февраля 1861 года (при всем ее урезанном характере) рану, но и вступивший на арену истории российский капитализм.
Лелеянный писателем в конце 50-х и начале 60-х годов замысел «Книги об умирающих» (см. т. 3) претворился из плана сочинения, которое могло стать эпитафией крепостничеству, феодальному режиму, в объективно сложившуюся из многих его произведений летопись тех усилий и ухищрений, которыми продлевал свое историческое существование обреченный строй.
Капитализм оборачивался к Салтыкову отнюдь не теми своими сторонами, в которых заключалась его историческая прогрессивность, а иными – мрачными, цинически-деляческими, хищными.
Салтыков «подозревал» в российской буржуазии «реформатора, который придет, старый храм разрушит, нового не возведет и, насоривши, исчезнет». Разница между этими и прежними хозяевами жизни – всего лишь в размахе и размере аппетитов, в степени хищнической прыти. Никаких задатков исторического творчества русская буржуазия, с его точки зрения, не имеет. Она всего лишь новый паразит на теле народа, усугубляющий его страдания. Опустошение и ограбление – вот единственные плоды, которые она приносит. С ее появлением на общественной арене пульс жизни стал лихорадочней, безудержная алчность открыто и нагло вторглась во все сферы человеческого существования.
Хищнический характер этой эпохи все более и более явственно определял для писателя своеобразие переживаемого исторического момента.
Уже в публицистике Салтыкова 60-х годов показано нарастание этого явления. Взгляд писателя обостряется, все более фиксируется на заинтересовавшем его общественном феномене, происходит, по выражению А. С. Бушмина, «последовательное усиление художественного элемента за счет публицистического». Художественное исследование современности, стремление классифицировать кишащую массу хищников порождает цикл «Господа ташкентцы», эту своего рода галерею «героев» наступившего времени.
Характер эпохи, когда, по толстовскому выражению, «все… переворотилось и только укладывается», изменение «направления жизни» и отсутствие в ней «цельности», на что Салтыков уже давно обратил внимание, заставляли его как художника напряженно размышлять о возможностях и способах отражения тогдашней действительности.
Является ли уделом писателя, да к тому же еще подцензурного, в эту пору простое собирание материалов, а наиболее эффективными – малые жанры? Таким вопросом задается Салтыков, готовя к печати отдельное издание «Господ ташкентцев».
И хотя для себя лично он отвечает на этот вопрос утвердительно, именуя себя «собирателем материалов», а всю книгу – «этюдами», но он все же предвидит появление «гениального писателя, имеющего создать новый роман», который выйдет из прежних рамок семейственности на широчайшую общественную арену.
В своем окончательном виде «Господа ташкентцы» представляют собой сатирический цикл, по жанру родственный скорее «Помпадурам и помпадуршам», чем «Дневнику провинциала в Петербурге».
Переходный, колеблющийся между уже привычным для Салтыкова жанром цикла и «искомым» типом общественного романа, характер замысла книги обусловил еще большую, чем обычно у писателя, «вольность» композиции. Так, в своем окончательном виде «Господа ташкентцы» вобрали в себя ранее отдельно существовавший очерк «Митрофаны», ставший «Введением» к книге, а главы, посвященные «ташкентскому делу» – и в его весьма расширительном, и в его более узком толковании («Что такое «ташкентцы»?», «Ташкентцы-цивилизаторы» и «Они же») – предшествовали тем, которые рисуют происхождение и истоки ташкентства и ташкентцев.
«Сцепление глав чисто внешнее, – справедливо указывает Е. Покусаев. – Литературная цельность отсутствует при наличии, однако, большой жизненной цельности». Последняя, разумеется, с лихвой искупает композиционное несовершенство книги.
В одной из рецензий Салтыков упрекал автора романа «Мандарин» Н. Д. Ахшарумова, рисовавшего фигуру современного «дельца», в «некоторой несмелости в изображении существенных черт главных действующих лиц» (см. т. 9). «Господа ташкентцы» отличаются как раз поразительной художественной смелостью, дерзновенностью, с которой сатирик исследует и обобщает явления новой действительности.
«Его типы сразу же становятся такими же популярными, как типы Островского и т. д., – писал Н. Даниэльсон К. Марксу, посылая ему «Дневник провинциала», – сатиры единственного, уцелевшего умного представителя литературного кружка Добролюбова – Щедрина. – Никто не умеет лучше его подмечать пошлые стороны нашей общественной жизни и высмеивать их с бо̀льшим остроумием».
Поводом для появления одного из самых блестящих сатирических обобщений Салтыкова – типа «ташкентца» – послужили события, происшедшие после овладения Россией обширными территориями Средней Азии.
Завоеванный в 1865 году Ташкент через два года стал центром нового Туркестанского генерал-губернаторства. Хлынувшая сюда орда чиновников быстро навела в присоединенном крае свои порядки, занялась откровенным грабежом местного населения, присвоением сумм, ассигнованных на казенные нужды.
Имя Ташкента перешло из победных военных реляций в рубрики уголовной хроники. Эпизод ташкентской службы становится довольно частой подробностью в биографиях уголовных преступников и скандалистов.
«Читали вы о том, как полупьяный капитан, из Ташкента, дрался с полицией, расквасил кой-кому носы, своротил рыла и жалел, что нет под рукой шашки, а то бы снес с плеч дурацкие головы дворников и полицейских», – спрашивал в феврале 1873 года в одном из писем К. Д. Кавелин.
Либеральная пресса возмущалась лишь крайними формами произвола и «бесстыжества», с которыми действовали в Средней Азии царские чиновники, Салтыков же воспринял «ташкентство» как характерное, хотя и достигшее в благоприятных условиях особенно поразительных размеров, проявление аморальных, хищнических инстинктов правящих классов.
Поворот к политической реакции, обозначившийся в середине 60-х годов, позволил найти новое применение активности консервативного дворянства и чиновничества, с азартом и выгодой для себя участвовавших в различных карательно-репрессивных мероприятиях правительства, стремившихся еще более урезать проведенные реформы и беззастенчиво вторгавшихся в любую сферу общественной жизни.
События в Туркестанском генерал-губернаторстве как бы вовремя подоспели, чтобы Салтыков мог еще больше прояснить перед читателем тип, уже складывавшийся в его публицистике и первоначально называвшийся «шалунами» («Наша общественная жизнь» – т. 6, стр. 159), «легковесными» и «хищниками» («Признаки времени» – т. 7).
Существует мнение, что первый, по времени публикации в «Отечественных записках», очерк «Ташкентцы-цивилизаторы» еще не содержал полной художественной и публицистической характеристики нового типа.
Действительно, наиболее развернуто понятия «Ташкент» и «ташкентцы» раскрыты в следующем опубликованном очерке «Что такое «ташкентцы»?». Однако уже в «Ташкентцах-цивилизаторах» герой охарактеризован как человек, который «ничего не знает», но «ни перед какой профессией не задумывается», «как просветитель вообще, просветитель на всяком месте и во что бы то ни стало; и притом просветитель, свободный от наук, но не смущающийся этим», циничный по самой своей сути.
Сама биография героя первого же очерка Салтыкова не исчерпывается его «ташкентским» подвигом – растратой казенных денег, которую он совершил, так и не попав в Ташкент. Он уже обладает определенным политическим лицом: участвует в подавлении польского восстания 1863 года, и если не «цивилизовал» внутренних губерний России, то лишь потому, что «в этих благодатных краях все уже до такой степени процивилизовано», что ему «оставалось только преклониться ниц» перед тем, что уже было «создано» его бравыми предшественниками.
«Вероятно, по дороге я засмотрелся на какую-нибудь постороннюю губернию и… Господи! Тут есть какое-то волшебство. Злой волшебник превратил в Ташкент Рязанскую губернию… Рязанскую или Тульскую?!» – припоминает герой случившееся.
Тут уже заключен «магический кристалл», сквозь который будет показан и рассмотрен тип «ташкентца»: сам «Ташкент» – в узком смысле слова – на сцене так и не появится, но «волшебство» сатирика обнаружит Ташкент уже в широком смысле этого слова в различных аспектах внутренней и внешней политики самодержавия, в различных областях социальной и духовной жизни.
Салтыков поочередно «превращает в Ташкент» то находившуюся под управлением России часть Польши, то Петербург, делая его ареной разнузданных «подвигов» компании «Робкое усилие благонамеренности».
Тем не менее современная Салтыкову пресса, охотно подхватив изобретенную им кличку, ограничивалась самой узкой ее трактовкой, приурочивала ее исключительно к событиям и героям скандальной уголовной хроники. Наиболее важные для сатирика аспекты «ташкентства», таким образом, скрадывались, оставались в тени.
В очерке «Что такое «ташкентцы»?» Салтыков публицистически развил свое понимание «ташкентства», обнажив от «покровов обыденности» целый ряд внутренне однородных явлений, которые обобщенно выражены этим названием.
Здесь были даны вышеприведенные характеристики ташкентца как просветителя, свободного от наук, и определение Ташкента, который, «как термин отвлеченный… есть страна, лежащая всюду, где бьют по зубам и где «имеет право гражданственности предание о Макаре, телят не гоняющем».
Салтыков вкратце обрисовывает и такие модификации ташкентства, которые способны пережить общество, породившее это явление: «Ташкент удобно мирится с железными дорогами, с устностью, гласностью, одним словом, со всеми выгодами, которыми, по всей справедливости, гордится так называемая цивилизация. Прибавьте только к этим выгодам самое маленькое слово: фюить! – и вы получите такой Ташкент, лучше которого желать не надо».
Но главным желанием писателя остается проделать такую разъяснительную работу, которая «может внести в общую сокровищницу общественной физиологии материал довольно ценный» для определенного понимания процессов современной ему жизни.
В очерке «Митрофаны», позднее ставшем «Введением» ко всей книге, он дорисовывает сатирический облик отечественного «ташкентца».
Крепостное право, когда «ташкентец» или его предки безапелляционно определяли судьбу подвластных им людей, не улетучилось из его памяти и «удостоверяет» его «право» относиться к окружающей жизни как к материалу для его размашистых действий. Идолопоклонник табели о рангах, закреплявшей за ним завидную долю жизненных благ, он ведет свой род от фонвизинского Митрофанушки и по-прежнему убежден, что все то вздор, чего он не знает.
Правда, времена изменились, и он лишился части «дедовских прав». Однако «ташкентец» видит в этом не исторический процесс «перемещения материальных и умственных богатств из одних рук в другие», а простую случайность, обидную оплошность или еще чаще вражьи козни.
Правда, он усвоил, что вслед за необходимостью сменить кафтан на фрак пришлось поступиться и некоторыми другими прежними формами, что, желая чего-нибудь достичь, ныне не в пример удобнее сослаться не на свою «господскую прихоть», а на интересы «просвещения и цивилизации».
А чтобы избежать действительной цивилизации, с ее «развращающими», гибельными для старых общественных форм, последствиями, можно заявить о том, что Запад разлагается и его наука поражена бесплодием, что нечего носить «чужое белье», а пора бы сказать собственное «новое слово» и т. д.
Возможно, что в этой части очерка Салтыков полемизировал с националистическими идеями, которые развивал в это время Н. Я. Данилевский в статьях на страницах журнала «Заря», составивших затем книгу «Россия и Европа», где, с некоторыми оговорками, высказывалось согласие со славянофильскими утверждениями о «гниении Запада».
Мнимая доступность для «ташкентцев» любой области жизни объясняется как раз их способностью «привести все к одному знаменателю», то есть устранить все им непонятное, чуждое, нежелательное, или даже просто не соответствующее их темпераменту.
«Право обуздывать, право свободно простирать руками вперед» – вот что дружно отстаивают ташкентцы – Митрофаны, вот их единственный «талант».
Их историческое бесплодие все более выступает наружу по мере того, как все «пополняется и усложняется материал», лежащий в основе жизни и приходящий в вопиющее противоречие с отжившими формами общественного устройства, за которые держатся ташкентцы.
Их «историческое» зодчество сводится к формуле, пародирующей знаменитое цезаревское изречение и многократно варьирующейся на страницах «Господ ташкентцев»:
«Налетел, нагрянул, ушиб… а что ушиб? – он даже не интересуется и узнавать об этом…»
«Где ж элементы будущего?» – этим вопросом, который настойчиво повторяется в финале «Введения», Салтыков недвусмысленно отказывает Митрофанам в возможности «произнести новое слово».
В очерке «Что такое «ташкентцы»?», говоря о причине и характере предпринятого им исследования, писатель заявлял: «…ташкентство пленяет меня не столько богатством внутреннего своего содержания, сколько тем, что за ним неизбежно скрывается «человек, питающийся лебедою».
Именно с точки зрения интересов этого человека, на которого «окончательно обрушивается ташкентство всевозможных родов и видов», и смотрит Салтыков на все «проказы» героев, занимающих авансцену его очерков.
«Безобразный муравейник», которым представляется постороннему взгляду скопище людей, «питающихся лебедою», – для Салтыкова не только предмет живейшего гуманистического сочувствия, но и величайшая историческая загадка, которую он пытался разгадать всю свою жизнь.
Насколько тяжек причиненный народу веками всевозможного гнета ущерб, способен ли он к активному историческому зодчеству – действительному, а не «ташкентскому»! – вот что стремился постичь писатель, гневно опровергая априорные утверждения о «безличности» «человека, питающегося лебедою».
Констатируя, что в пореформенную эпоху народные массы стали доступнее для исследования, и надеясь, что впоследствии на этом пути «упадут и другие последние преграды», Салтыков заключал очерк «Что такое «ташкентцы»?» – взволнованными словами: «Что тогда откроется? вот в чем весь вопрос».
При всей вольности обращения писателя с композицией своей книги вряд ли можно счесть случайным совпадением то, что оба открывающих ее программных очерка завершаются этими однородными, полными тревоги и сомнений вопросами о будущем России и о его творцах.
В предисловии «От автора», появившемся в 1873 году в первом отдельном издании книги, Салтыков высказывал желание написать следующую ее часть «Ташкентцы в действии», где на сцену явится самое «ташкентское дело», но которая так и не была им написана.
Большинство же героев первой, оставшейся единственной части книги – это еще только «Ташкентцы приготовительного класса», описанные в четырех параллелях, пародийно напоминающих «Сравнительные жизнеописания» Плутарха.
Плутарх построил свой знаменитый труд по преимуществу в виде парных параллельных жизнеописаний, заключая каждую пару «сопоставлением», где указывались сходные черты обоих героев.
В «Ташкентцах приготовительного класса» – четыре биографии. Это предыстория ташкентцев, генезис «ташкентства», которое еще не появилось на сцену, но уже заложено в любом из персонажей в силу его происхождения, воспитания, психологии, воздействия окружающей среды.
«Ташкентцы приготовительного класса» возникают перед нами словно бы из «воздуха» самой эпохи и пребывают в готовности к любым «подвигам» на стезе благонамеренности.
Отдельные «сопоставления» этих «сравнительных жизнеописаний» отсутствуют, но щедринские «параллели» многократно и разнообразно перекликаются между собою.
Великосветская родня Nicolas Персианова разительно отличается от рыщущего по уезду отца Хмылова – исправника Петра Матвеевича и его брата Софрона, уездного стряпчего, который «разорял полегоньку… но разорял дотла, до тех пор, пока последний грош не вызудит». Столь же различна и обстановка, в которой оба героя получают образование.
Но заветные «идеалы» той и другой среды, отношение к жизни, в ней процветающее, в сущности одни и те же.
Петр Матвеевич Хмылов заслужил добрую репутацию у окрестных помещиков: «У нас исправник лихой! он подтянет!» К восклицанию «я вас подтяну!» сводится, после ряда маниловски-бессодержательных прожектов, и хозяйственная деятельность Персианова в деревне. Впрочем, и сам венценосный «хозяин» всея Руси выражался в то время о печати, что ее надо «подтянуть». И простодушное убеждение Петра Матвеевича, что стоит ему повесить нагайку на стену, как через два дня весь уезд вверх ногами пойдет, нисколько не уступает призывам тогдашних государственных мужей к «спасительной строгости».
Да и воспоминания сподвижника Муравьева о «полечке», которую он «подцепил» среди «бранных трудов», ничем не хуже бесед на «амурные» темы, которые ведутся в семействах Персиановых и Нагорновых.
За исключением Хмылова, прирожденного «палача», как его прозвали еще в школе, «ташкентцы приготовительного класса» – это уже, пользуясь словами одного из салтыковских героев, отборная гвардия ташкентства, а не «чернорабочие» его элементы, которые непосредственно заняты «кровопусканием».
Однако писатель убедительно вскрывает присущее всем им духовное убожество, низкий нравственный уровень, полную свободу от убеждений и представлений о том, чем оборачивается их деятельность для народа и государства.
Герои двух последних «жизнеописаний» – Миша Нагорнов и Порфиша Велентьев – «ташкентцы» наиболее свежей формации, новой, фактически буржуазной складки. Оба с вожделением впитывают в себя атмосферу развернувшейся погони за рублем, стремительных обогащений, головокружительных карьер промышленников, акционеров, финансистов, адвокатов.
«А нас взяточниками обзывают! – негодует отец Нагорнова, поседевший в департаменте чиновник, – мы обрезочки да обкусочки подбирали – мы взяточники! А он целого человека зараз проглотить готов – он ничего! он благородный!»
По воле отца ставший прокурором, Миша Нагорнов завистливо заглядывался на доходы адвокатов, чья профессия кажется ему более выгодной.
Скрытый сарказм салтыковского очерка заключается в постоянно возникающем в нем сопоставлении этого адвокатского процветания с роскошью преуспевающих кокоток.
Мать и сын Нагорновы завидуют доходам и тех и других. А когда мать пробует уговорить мужа разрешить Мише пойти в адвокаты, он с досадой отвечает: «Вот дай срок умру, тогда хоть в черти-дьяволы, хоть в публичный дом его отдавай!»
Завершающий собой галерею «ташкентцев приготовительного класса» Порфирий Велентьев знаменует собой уже чисто буржуазное хищничество. С детства он возрастал «на самом лоне финансовых операций», производившихся, с одной стороны, отцом-чиновником, обкладывавшим своего рода налогом находившееся в его ведении «стадо откупщиков и винокуренных заводчиков», а с другой – матерью, которая «торговала мужиком».
Да и само появление будущего финансиста на свет происходит вроде бы в результате тяготения друг к другу не самих людей, а…капиталов, ими «представляемых». «Единственный амурный разговор между Велентьевым (отцом Порфирия. – А. Т.) и княжною» похож скорее на щелканье счетов.
Шелестенье ассигнаций, таинственная суета в папашином кабинете и куда более откровенный процесс «прижимки» мужиков маменькой, энергическое выражение «хоть роди да подай», к которому любила прибегать Нина Ираклиевна, – все это уже создавало у ребенка своеобразный «вкус к финансам».
Мелькнувшие же в родном городе героя отдаленные родственники княжны – шулера и пройдохи братья Тамерланцевы – заронили в душу мальчика презрение к крохоборческому скопидомству родителей и мечту о фантастическом, внезапном, стремительном обогащении.
В детстве, присутствуя при материнских операциях, Порфиша от щелканья косточек на счетах «каждый раз вздрагивал, как будто в этом щелканье слышалась ему какая-то сухая, безапелляционная резолюция».
«Коротенькая» политэкономия, которой его обучали в том же заведении, где воспитывался и Персианов, устранила всякие докучные напоминания о «трепете действительной, конкретной жизни, с ее ликованиями и воплями, с ее сытостью и голодом, с ее излюбленными и обойденными».
Вместо этого Порфиша познакомился с отвлеченными от реальной жизни манипуляциями «спроса и предложения» биржевой игры, при которых наяву совершался «перл созидания» – «созидание из ничего», напоминавшее фокусы братьев Тамерланцевых, когда при слове «клац» в пустой руке обнаруживались золотые монеты.
Из всех «ташкентцев приготовительного класса» Порфирий Велентьев – самый опасный, представляющий собою наиболее разрушительные, паразитические тенденции капитализма. Недаром именно для него делает сатирик исключение, хотя бы вкратце осведомляя читателя о «ташкентском» подвиге Велентьева – проекте «беспошлинной двадцатилетней эксплуатации всех принадлежащих казне лесов для непременного оных, в течение двадцати лет, истребления».
Велентьев открывает в творчестве Салтыкова галерею «дельцов» нового, буржуазного типа – Разуваевых, Колупаевых, Деруновых. Именно к нему относится пророчество сатирика, заключающее книгу «Господа ташкентцы», о «реформаторе, который придет, старый храм разрушит, нового не возведет и, насоривши, исчезнет, чтоб дать место другому реформатору, который также придет, насорит и уйдет…».
Придет, насорит и уйдет – таково, по мысли писателя, еще одно видоизменение формулы «исторического зодчества», которым, вслед за дворянством, занялась и буржуазия.
Отклики критики на цикл «Господа ташкентцы» немногочисленны и не глубоки по содержанию. Они представляют собой, главным образом, пересказы произведения в целом или отдельных его частей. Из аналитических отзывов можно указать немногое.
Отмечая способность Салтыкова улавливать мельчайшие изменения в социальной структуре общества, критика подчеркивала злободневность явления, подмеченного и изображенного им под названием ташкентства. «Перед читателем проходит галерея живых и ярко очерченных сатириком-художником типов», – писал С. Герцо-Виноградский. Того же мнения придерживался анонимный критик «Недели»: «В этих очерках мы имеем мастерски изложенную историю развития типа, который мог только народиться на почве современности».
Либеральная критика признавала, что ташкентец является «реальнейшим типом», «лучшим из всех щедринских типов», но эта оценка нередко сопровождалась рассуждениями относительно расплывчатости и отсутствия определенных границ ташкентства, в результате чего Салтыков будто бы стал «валить в ташкентскую кучу решительно все, что ему под руку попадется». С такого рода суждениями не согласился автор статьи «Настоящие ташкентцы», подписанной инициалами П. Б. Он выступил против тех, кто не понимал, насколько реален тип «ташкентца», и кто считал, что Салтыков «обыкновенно очень долго играет все на одной и той же струне» и «что-то уж много развелось ташкентцев под плодовитым пером Щедрина». «Никогда еще литература не клеветала на свое общество», – доказывал этот критик, основываясь на книге Салтыкова.
Однако различные вариации упрека в беспредельном расширении границ ташкентского типа были довольно многочисленны и содержались как в статьях, посвященных отдельным главам журнальной публикации, так и в рецензиях на первое книжное издание «Господ ташкентцев».
Полемизируя с критикой, стремившейся сузить идейно-художественный диапазон произведения и дискредитировать тип ташкентца, лишить его конкретного социального содержания, Салтыков в предисловии «От автора», предпосланном изд. 1873, изложил свою точку зрения на сущность изображаемого им явления, характеризующего русскую жизнь 70-х годов и широко распространенного («…ежели бы я пошел еще далее в воспроизведении различных типов «ташкентства», то работе моей, пожалуй, не было бы конца…»).
Среди откликов, вызванных «Господами ташкентцами», должна быть названа статья «Г. Щедрин, побиваемый собственными друзьями», опубликованная без подписи и принадлежащая, как сейчас установлено, писателю Г. П. Данилевскому. Газета «Русский мир» в это время находилась под сильным влиянием генерала Черняева, вскоре (с 1873 года) ставшего ее издателем. На ее страницах резкие, а подчас и бранные выступления против Салтыкова были не редкостью, и названная статья Г. П. Данилевского в этом отношении не составила исключения. Открытое нападение на Салтыкова, предпринятое ее автором, обусловлено не только реакционностью общественно-политической позиции газеты, но и враждебным отношением Г. П. Данилевского к сатирику, в 60-х годах неоднократно выступавшему с резкой критикой его литературной позиции (см. т. 5, стр. 334–337; 408–416). Поводом для статьи Г. П. Данилевского явилась вторая параллель «Ташкентцев приготовительного класса», в которой Салтыков на основе личных впечатлений дал сатирическую зарисовку быта и нравов московского дворянского института. Г. П. Данилевский, воспитанник этого же учебного заведения, выразив недовольство сатирическим его изображением и заверив читателя, что «ничего подобного рассказанному г. Щедриным ни в одной школе 40-х годов на Руси уже не было», основную часть своей статьи посвятил злобным нападкам на писателя, использовав для этой цели тщательно составленный монтаж из отзывов русской критики 60-х – начала 70-х годов, известных своей враждебностью и далекой от объективности оценкой творчества Салтыкова. Статья Данилевского по своему значению выходит за рамки обычного отклика на очередную главу щедринского цикла и представляет собою одно из наиболее враждебных Салтыкову выступлений о нем.
Выход в свет первого отдельного издания «Господ ташкентцев» не вызвал сколько-нибудь значительных отзывов. Лишь мимоходом касались его в своих статьях и монографиях К. К. Арсеньев, К. Ф. Головин, А. М. Скабичевский, Н. К. Михайловский.
В цикле статей «Русская общественная жизнь в сатире Щедрина», публиковавшихся в 1883 году в «Вестнике Европы», К. К. Арсеньев несколько страниц посвятил «Господам ташкентцам», особо подчеркнув мысль о широте понятия «ташкентец» и считая, что «разновидности типа настолько отличны друг от друга, что с гораздо большим успехом могли бы составить несколько отдельных типов». Одновременно он предпринял попытку выяснить связь «помпадуров» с «ташкентцами», подчеркнув, что «колебания в установке типа» отразились и на целом ряде созданных Салтыковым образов, среди которых ближе других к ташкентцам стоит Хмылов, несколько далее Порфиша Велентьев и Тонкачев, a Nicolas Персианов и Миша Нагорнов подают надежды скорее стать помпадурами, чем ташкентцами. «Если слово «ташкентец» сделалось именем нарицательным, наравне с «помпадуром», то это объясняется необыкновенною рельефностью фигур, выведенных на сцену под кличкой «ташкентцев-цивилизаторов». Вид, ярко расцвеченный и полный жизни, затмил собою род, задуманный слишком широко и обрисованный недостаточно определенно».
Подчеркивая широту ташкентского типа и отмечая, что Салтыков «обобщил это прозвище, применив его ко всем культурным людям», А. М. Скабичевский в «Истории новейшей русской литературы» (СПб. 1891), сформулировал мысль относительно преемственной связи между «Господами ташкентцами» и «Дневником провинциала в Петербурге», который, по его мнению, является, в сущности, несколько видоизмененным по замыслу и оформлению вторым томом «Господ ташкентцев» («Ташкентцы в действии»). Это же положение, но в более широком понимании, высказано и К. Ф. Головиным в его книге «Русский роман и русское общество» (СПб. 1897), в которой он справедливо замечает, что щедринское творчество в значительной своей части посвящено изображению «действующих ташкентцев»: «Этот тип беззастенчивых тунеядцев, быть может, лучший из всех щедринских типов, получил у него собирательное название «господ ташкентцев», хотя он выступает не в одном только сборнике, озаглавленном этим именем. Ташкентцы разного рода, то есть дворянские недоросли, знающие, где раки зимуют, и рано научившиеся жизненной мудрости, так и остались до конца одним из любимых сюжетов его творчества».
Последующие отклики на «Господ ташкентцев», время от времени появлявшиеся в дореволюционной печати, либо посвящены частным вопросам, либо представляют собой поверхностную характеристику произведения.
«Господа ташкентцы» печатались в «Отечественных записках» в 1869–1872 годах. Воссоздание творческой истории произведения затруднительно ввиду почти полной утраты рукописей и незначительности сведений о работе над циклом в эпистолярном наследии писателя и в мемуарной литературе. Сохранившиеся шесть рукописей (ИРЛИ) представляют собой наброски двух очерков, предназначавшихся для ташкентского цикла, но позднее Салтыковым отброшенных и при жизни его не публиковавшихся (см. раздел «Незавершенные замыслы и наброски»).
«Господа ташкентцы» создавались, как это характерно для Салтыкова, одновременно с работой писателя над рядом других произведений: параллельно завершались «Помпадуры и помпадурши», печатались «Итоги» и «Дневник провинциала в Петербурге», писались первые главы «Благонамеренных речей», «Господ Молчалиных». Отсюда заметная идейно-тематическая близость, а порой и сюжетное сходство отдельных ташкентских глав и эпизодов с некоторыми мотивами названных произведений.
Очерки о «ташкентцах» печатались в «Отечественных записках» не в том порядке и оформлении, в каком они потом были собраны в книгу. Состав и композиция «Господ ташкентцев» окончательно определились во втором отдельном издании– 1881 года. Третье отдельное издание 1885 года– последнее прижизненное – повторяет второе. В помещаемой ниже таблице отражены те изменения, которые были произведены Салтыковым в первоначальной (журнальной) последовательности глав ташкентского цикла и в заглавиях их при подготовке отдельных изданий (цифры в скобках, предшествующие названию журнальной публикации, обозначают последовательность, в какой очерки появлялись в «Отечественных записках»).
Название очерков в журнальной публикации / Изд. 1873 / Изд. 1881 и 1885
(3) Митрофаны ОЗ, 1870, № 11 / Введение / Введение
(2) Что такое «ташкентцы»? Отступление ОЗ, 1869, № 11 / Что такое «ташкентцы»? / Что такое «ташкентцы»?
(1) Господа ташкентцы. Из воспоминаний одного просветителя ОЗ, 1869, № 10 / Господа ташкентцы. Тип объяснительный (из воспоминаний одного просветителя) / Ташкентцы-цивилизаторы, Они же
(4) Ташкентцы приготовительного класса ОЗ, 1871, № 9 / Ташкентцы приготовительного класса Параллель первая / Параллель первая
(5) Ташкентцы приготовительного класса (вторая параллель) ОЗ, 1871, № 11 / Параллель вторая / Параллель вторая
(6) Ташкентцы приготовительного класса (третья параллель) ОЗ, 1672, № 1 / Параллель третья / Параллель третья
(7) Ташкентцы приготовительного класса (параллель четвертая) ОЗ, 1872, № 9 / Параллель четвертая / Параллель четвертая
Первый очерк журнальной публикации «Господа ташкентцы. Из воспоминаний одного просветителя» (ОЗ, 1869, № 10), представлявший собою злободневный отклик на события, развернувшиеся в Средней Азии, стал исходным пунктом будущего ташкентского цикла. Сопоставление его с незаконченным очерком «Господа ташкентцы. Ив воспоминаний одного просветителя. Нумер второй» свидетельствует, что создавались они одновременно (см. стр. 797) и, следовательно, в это время Салтыков уже задумал написать несколько очерков или рассказов, относящихся к теме «ташкентского просветительства». Это подтверждается и общим подзаголовком обоих очерков («Из воспоминаний одного просветителя»), и проставленным во втором из них «нумером». Однако после завершения первого очерка Салтыков, временно отложив работу над «нумером вторым», написал очерк «Что такое «ташкентцы»? Отступление», зафиксировав этим заглавием отклонение от первоначального сюжетного плана в сторону теоретического определения «ташкентства» и ташкентского типа. Такое теоретическое разъяснение должно было, по мысли автора, предшествовать задуманным им «нумерам» – главам с экспозицией новых образов «ташкентцев».
Напечатав очерк «Что такое «ташкентцы»? Отступление», Салтыков, по-видимому тогда же, в ноябре – декабре 1869 года, вновь обратился к начатой им серии «нумеров». Оставленный им «нумер второй» был заново переработан и дополнен. Если в первой редакции («нумер второй») преимущественное внимание уделялось обстоятельствам, связанным с воспитанием и формированием будущего ташкентца, то во второй («нумер третий») упор сделан на характеристике его практической деятельности. Однако новая редакция «нумера второго», ставшего теперь «нумером третьим» и доведенного или почти доведенного до конца, напечатана не была. Салтыков отложил работу над «нумерами», видимо предполагая в дальнейшем снова вернуться к «ташкентцу» и начать «исследование» с выяснения роли семьи и школы в его формировании.
Почти двухлетний перерыв в работе над «Господами ташкентцами», во время которого были закончены «Помпадуры и помпадурши» и «История одного города», был вызван как этими трудами, так, по-видимому, и творческими соображениями, потребовавшими значительного изменения в самом замысле. Высказывавшееся в литературе мнение, согласно которому в приостановке работы над циклом сыграл свою роль также цензурный инцидент с очерком «Они же» (см. стр. 691), едва ли обосновано. Салтыков вернулся к «Господам ташкентцам» лишь летом 1871 года, внеся в первоначальный план существенные коррективы. Теперь каждая из «параллелей», заменивших прежние «нумера», была посвящена исследованию «приготовительного» периода биографии «ташкентца», его воспитания в семье и в школе, то есть полностью направлена на выяснение причин и условий возникновения в русской жизни подобного типа. Вследствие этого произошел некоторый разрыв между опубликованными ранее двумя ташкентскими очерками, связанными с задуманными, но неосуществленными «нумерами» и значительно более далеко отстоящими от создаваемых вместо них параллелей: в напечатанных очерках характеризовалась сущность ташкентства, в «параллелях» же рассматриваются лишь источники и условия формирования «ташкентца». Поэтому, вероятно, Салтыков и не счел возможным при нумерации параллелей учесть опубликованные ранее ташкентские очерки, которые в 1869 году мыслились в единстве с задуманными «нумерами».
Написанные в 1871–1872 годах четыре параллели (пятая завершена не была и осталась в рукописи) явились осуществлением первой половины замысла – «Ташкентцы приготовительного класса». Вторая половина этого замысла – «Ташкентцы в действии», в свою очередь подразделявшаяся на две части: «Ташкентцы на пути к славе» и «Ташкентцы на верху величия», – осуществлена не была. Причины отказа писателя от продолжения ташкентского цикла следует искать, видимо, в характере ближайших его творческих замыслов («Дневник провинциала в Петербурге», «Благонамеренные речи»), в значительной степени ассимилировавших предполагавшиеся аспекты продолжения «Господ ташкентцев».
К концу 1872 года, когда Салтыков обратился к подготовке отдельного издания «Господ ташкентцев», цикл представлял собою разрозненные звенья разных вариантов одного и того же замысла: два очерка, служившие сначала введением к циклу, и четыре позднее написанные параллели, являющиеся первой частью задуманного «исследования» о ташкентцах, еще не составляли цикла и не выражали полностью авторского представления о ташкентстве как общественно-социальном явлении в целом.
В изд. 1873 Салтыков включил четыре параллели, под общим заглавием «Ташкентцы приготовительного класса», впоследствии в текстовом и композиционном отношении не изменявшиеся. В качестве своеобразного введения к ним, сопровожденного авторским предисловием, помещены три ранних очерка, представляющие собою общественно-политическую и нравственную оценку ташкентства, а также его теоретико-идеологическое обоснование, среди них опубликованный в конце 1870 года очерк «Митрофаны», получивший в изд. 1873 место и заглавие «Введение». Первоначально «Митрофаны» были опубликованы в качестве самостоятельной статьи, никакого отношения к «Господам ташкентцам» не имеющей. Возможность подключения их к ташкентскому циклу, да еще в качестве введения, занимающего ведущее место в структуре произведения, определяется близостью социально-политической и нравственной физиономии ташкентцев и митрофанов, а также широтой изложенных в нем суждений Салтыкова о судьбах России, о характере ее общественно-политического развития в пореформенные годы. «Эти Митрофаны-просветители, – писал Горький, – живейшим образом превращаются в ташкентцев». Таким образом, созданный независимо от ташкентского цикла образ Митрофана по характеру и содержанию обладал большим сходством с типом ташкентца, что дало Салтыкову все основания включить его в 1873 году в цикл.
За «Митрофанами», ставшими «Введением», в изд. 1873 следовали с частичным изменением заглавий два опубликованных в 1869 году очерка ташкентской серии. Если во «Введении» понятие ташкентства отсутствует и общее представление о нем дается посредством широкой характеристики близкого ему «митрофанства», то два последующих очерка полностью посвящены конкретному рассмотрению именно ташкентцев. Однако формирование цикла «Господа ташкентцы» в 1873 году закончено не было.
При подготовке второго издания книги в 1881 году Салтыков ввел в состав цикла очерк «Они же», поместив его непосредственно перед «Ташкентцами приготовительного класса». Этот очерк представляет собою отклик на события, последовавшие за каракозовским выстрелом 1866 года. Написан он был, по-видимому, ранее всех произведений ташкентской серии и без очевидной связи с ними. Лишь в 1869 году, пытаясь провести очерк в печать, Салтыков подключил его к публиковавшемуся очерку «Что такое «ташкентцы»? Отступление», но из-за цензурных осложнений он не был напечатан в «Отечественных записках» (см. стр. 691).
Таким образом, и в окончательном своем виде, в изд. 1881, «Господа ташкентцы» не приобрели полного структурно-композиционного единства и представляли собой объединение ряда произведений, связанных между собою общностью проблемно-тематической основы.
При жизни Салтыкова «Господа ташкентцы» издавались трижды: в 1873, 1881 и 1885 годах. При подготовке изд. 1873 писатель провел серьезную работу: изменил названия глав, сократил ряд фрагментов и произвел большую стилистическую правку; следы авторской работы носит на себе и второе издание, в котором начатая в 1873 году стилистическая отделка была продолжена, а также сделаны сокращения в «Параллели четвертой». Последнее издание (1885) отличается от предыдущего лишь незначительными поправками.
В настоящем томе «Господа ташкентцы» печатаются по тексту изд. 1885 с исправлением ошибок и опечаток, произведенным на основании изучения предшествующих изданий. В разделе «Незавершенные замыслы и наброски» печатаются не публиковавшиеся при жизни Салтыкова незавершенные очерки 1869 года «Господа ташкентцы. Из воспоминаний одного просветителя. Нумер второй» и его переработанный и расширенный вариант «Господа ташкентцы. Из воспоминаний одного просветителя. Нумер третий». Здесь же помещена и незаконченная «Параллель пятая и последняя», написанная в 1872 году.
От автора
Впервые – изд. 1873 (вып. в свет между 14 и 20 января).
Первоначально авторское предисловие представляло собою подстрочное примечание к незавершенному очерку «Ташкентцы приготовительного класса (параллель пятая и последняя)», написанному в сентябре – октябре 1872 года (см. стр. 582). Как и указанный очерк, примечание имеет две редакции, из которых первая, более ранняя, содержит ряд отвергнутых писателем вариантов и разночтений, позволяющих дополнить и уточнить отдельные детали первоначального замысла. В частности, именно здесь содержались пояснения, касающиеся второй, неосуществленной, части ташкентского цикла, которая по мысли писателя должна была охватить два периода: «Ташкентцы на пути к славе» и «Ташкентцы на верху величия». Эти пояснения были вычеркнуты из второй редакции примечания при подготовке его к публикации в изд. 1873.
Впервые подстрочное примечание по второй, более поздней, но тоже черновой рукописи очерка «Ташкентцы приготовительного класса (параллель пятая и последняя)» напечатано М. К. Лемке в составе публикации «Неизданные произведения М. Е. Салтыкова» (ВЕ, 1914, № 5, стр. 18–19). По той же рукописи, но более точно и полно опубликовано в статье Е. И. Покусаева «Господа ташкентцы» Салтыкова-Щедрина».
Введение
Впервые – ОЗ, 1870, № 11, стр. 233–248 (вып. в свет 19 ноября), под заглавием «Митрофаны». Заглавие изменено в изд. 1873.
Очерк «Митрофаны» первоначально не имел отношения к ташкентскому циклу. В бумагах Салтыкова сохранился отрывок с начальными строками очерка «Митрофаны II», который позволяет предполагать, что он намеревался продолжить работу над темой «митрофанства» и создать цикл (или несколько взаимосвязанных произведений) с нумерованными главами, посвященными не только общей характеристике «митрофанства», но и его конкретных представителей. Вот текст этого отрывка: «Митрофаны (см. ОЗ, 1870, № 11). В полумраке залы помещичьего дома, освещенной одинокою стеариновой свечою, из угла в угол бродит Митрофан Зашибаев-Гвоздило и думает, отчего ему ни в чем удачи нет».
Место, которое занимали «Митрофаны» в творческих планах Салтыкова 1870 года, и причины, по которым эти планы остались неосуществленными, определить сейчас трудно ввиду отсутствия относящихся к данному вопросу свидетельств.
Очерк «Митрофаны» – одно из выступлений Салтыкова с критикой русского служилого дворянства как общественно-политической силы, долгое время претендовавшей на руководящую роль в исторической жизни страны. Салтыков доказывал, что сила эта исчерпала себя и превратилась в тормоз развития (своего рода комментарием к очерку служит почти одновременно с ним написанная рецензия на книгу А. Романовича-Славатинского «Дворянство в России от начала XVIII века до отмены крепостного права» – см. т. 9). Но в «выморочном пространстве» современной российской действительности Салтыков не видит пока и никаких других сил, способных в данный момент сказать «новое слово».
«Митрофанство» как общественное явление, характеризующее, главным образом, дворянскую бюрократию, по существу своему близко «ташкентству», в связи с чем Салтыков и решился в 1873 году поместить единственный написанный им очерк о Митрофанах в качестве введения к ташкентскому циклу. Таким образом, в «исследовании» о ташкентцах Салтыков, по выражению Е. И. Покусаева, представил «митрофанство» как «идеологическое обоснование ташкентства, как идеологическую его опору».
Очерк «Митрофаны» при своем появлении не вызвал сколько-нибудь содержательных отзывов в печати. Одна из причин – цензурная трудность обсуждения затрагиваемых писателем тем в печати.
«Прикажут – завтра же буду акушером». – В подлиннике у М. И. Глинки: «Прикажет государь, завтра буду акушером» («Записки Михаила Ивановича Глинки. 1804–1854». – PC, 1870, № 10, стр. 384).
…ждут мания… – знака рукой (от лат. manus – рука).
…умника… – С этим словом в XIX веке нередко ассоциировалось понятие «вольнодумец».
…от нас ожидается какое-то «новое слово»… – Полемический выпад против «почвенников» и близкой к ним националистической «русской партии», выдвигавшей тезис о провиденциальном назначении России – обновить «прогнивший западный мир». Термин «новое слово» был введен в литературный оборот Аполлоном Григорьевым. О многолетней борьбе Салтыкова с идеологами «почвенничества» и «нового слова», важным звеном в которой явилось «Введение» к «Господам ташкентцам», а также главы «Что такое «ташкентцы»?» и «Ташкентцы-цивилизаторы», см. в книге С. Борщевского «Щедрин и Достоевский», М. 1956. См. также стр. 666 и т. 5, стр. 532.
Один знатный иностранец… – Приводимый далее рассказ «знатного путешественника» по своему характеру и сатирической направленности очень близок к «Мнениям знатных иностранцев о помпадурах», приведенным Салтыковым в заключительной части «Помпадуров и помпадурш» – см. т. 8.
…мы только в недавнее время попытались примерить на себя заправское европейское платье… – Намек на реформы 60-х годов.
…погадка… – «отрыжка ловчих птиц, коею они скидывают клуб остатков пищи, кости, перья и пр.» («Толковый словарь живого великорусского языка» Владимира Даля, т. III, СПб. – М. 1882, стр. 152).
…вавилонскую башню проектировать… – замышлять нечто невыполнимое (выражение заимствовано из библейского мифа о неудачной попытке построить в Вавилоне башню «высотою до неба» – Бытие, 11, 1–9).
Любезный друг! я желал бы, чтоб вы открыли Америку. – Иронические выражения об «открытии» и «закрытии» Америки по указанию вышестоящего начальства встречаются (в разных вариантах) в нескольких произведениях Салтыкова. См., например, т. 7, стр. 403.
Митрофаны не изменились. – Митрофан Простаков – персонаж «Недоросля» Д. И. Фонвизина (1781) – фигурирует в ряде произведений Салтыкова: «Глуповское распутство» (1862), «Помпадуры и помпадурши» (1873), «Круглый год» (1880), «Пошехонские рассказы» (1883–1884). Об отношении Салтыкова к «митрофанству» см. стр. 675.
…презирают географию… – кучер довезет их куда будет приказано… – Намек на реплику г-жи Простаковой: «Ах, мой батюшка! Да извозчики-то на что ж? Это их дело. Это таки и наука-то не дворянская. Дворянин только скажи: повези меня туда, – свезут, куда изволишь» (д. IV, явл. 8). Реплику Простаковой об арифметике – см. в д. III, явл. 7.
…из козней, крамол и измены. – Терминология, употреблявшаяся M. H. Катковым и реакционной печатью по отношению к польским повстанцам и к передовым силам русского общества.
Налетел, нагрянул, ушиб… – Ироническое переосмысление знаменитого изречения Юлия Цезаря: «Veni, vidi, vici» («Пришел, увидел, победил»).
…табель о рангах… – О введенной Петром I иерархии военных, гражданских и придворных чинов см. т. 8, стр. 574.
…Запад разлагается… – Отклик на высказывания идеологов позднего славянофильства, в частности Н. Я. Данилевского, с работой которого «Россия и Европа», опубликованной в «Заре» 1868 года, Салтыков, без сомнения, был знаком. Данилевский заявлял в ней, что «народу одряхлевшему, отжившему, свое дело сделавшему и которому пришла пора со сцены долой, ничто не поможет…». «Сама мысль, высказанная славянофилами о гниении Запада, кажется мне совершенно верною, – добавлял он, – только выразилась она в жару борьбы и спора слишком резко и потому с некоторым преувеличением» («Россия и Европа. Взгляд на культурные и политические отношения славянского мира к германо-романскому» Н. Я. Данилевского, СПб. 1871, стр. 75 и 172).
Благодаря гг. Бартеневу и Семевскому, он знает немало анекдотов из истории просветительной деятельности XVIII века… – В ежемесячных журналах «Русский архив» и «Русская старина», редакторами которых были П. И. Бартенев и М. И. Семевский, публиковались исторические документы, письма и мемуары, относящиеся преимущественно к XVIII – первой половине XIX века. С этими изданиями Салтыков особенно внимательно знакомился во время работы над «Историей одного города» (см. т. 8, стр. 553). Оба редактора питали особое пристрастие ко всякого рода историческим курьезам и анекдотам. Характерным образцом подобных анекдотов о «просветительной деятельности» царизма в XVIII веке, которые Салтыков в данном случае имел в виду, является заметка «Исполнение указа Петра Великого о бритии бород в Соликамске 1705 г.»; в ней описывалось, как после оглашения указа царя солдаты, специально поставленные у церкви, «схватывают каждого взрослого мужчину: один из стражей держит бедняка за руки, другой остригает ему усы и бороду; третий, припавши вниз, обрезывает полы кафтана выше колен <…> При виде окорнанных отцов и мужей, дети и жены подняли страшный вой, словно над покойниками: оттого возврат семейств в домы уподобился похоронному шествию» и т. п. (PC, 1870, № 6, стр. 594–595).
В «Русской старине» (1870, № 11) был напечатан именной указ Павла I генерал-прокурору кн. Куракину от 28 июля 1798 года – о строгом наказании бржетского городничего Пирха, который «противу узаконениев наших публично ходил в круглой шляпе, во фраке и сею неблагопристойною одеждою ясно изображал развратное свое поведение» (стр. 521–522).
В журнальной редакции «Введения» («Митрофаны») высказывание о Бартеневе и Семевском было напечатано в следующем виде:
«Благодаря гг. Бартеневу и Семевскому, он знает немало анекдотов из истории просветительной деятельности XVIII века и пересказывает некоторые из них не без юмору. Он знает, например, что не за горами то время, когда, во имя цивилизации, вменялось в обязанность «носить немецкое платье с одинаким стоячим воротником, шириною не более, как в три четверти вершка» и «не увертывать шею безмерно платками, галстухами или косынками, а повязывать оные приличным образом без излишней толстоты», и, заручившись этим фактом (одним этим фактом!), считает себя уже совершенно свободным от всяких церемонных отношений к цивилизации вообще». Цитируемые Салтыковым строки заимствованы из предписания санкт-петербургского военного губернатора Буксгевдена Управе благочиния от 20 января 1798 года (PC, 1870, № 11, стр. 517).
…пятую стихию… – Четырьмя основными элементами природы древнегреческие философы-материалисты считали огонь, воздух, воду и землю.
Будет носить чужое, заношенное белье… – Схожее высказывание содержится в письме Салтыкова к С. А. Юрьеву от 8 февраля 1871 года, написанном в связи с выходом в свет первой книжки славянофильского журнала «Беседа». В качестве автора для статьи, определяющей основные позиции «Беседы», Салтыков иронически рекомендовал редактору привлечь его давнишнего приятеля И. В. Павлова (Оптухииа), который мог бы доказать, что «пользоваться общечеловеческой цивилизацией значит носить чужие подштанники и сморкаться в чужой платок». В «Дневнике провинциала» (гл. V) Салтыков приписывает такого же рода мнения журналу «Пенкоснимательная подоплёка», под которым он мог иметь в виду ту же «Беседу». См. стр. 396.
…Европа не примирилась с этим несовершенством, не покончила с процессом создания и не сложила рук… – Аналогичная мысль неоднократно высказывалась в 40-х годах Герценом. Называя «способность развития», «возможность покидать старое и усвоивать новое» «одним из главных отличительных свойств европейского характера», Герцен писал: «Западные народы не коченеют в объятиях трупов, хотя бы это были трупы их отцов, не вянут в тоске; они с похорон возвращаются полными свежих сил; обновляются смертью и, вечно юные между могил, облитых горячими слезами, они строят из их развалин новые приюты жизни. Держаться за одни и те же формы как за единственный якорь спасения – лучшее доказательство слабости и внутренней бедности; скучный Китай может служить примером» (Герцен, т. II, стр. 170).
…общественные и политические формы имеют только кажущуюся самостоятельность… – Мысль эта подробно развита Салтыковым в статье «Современные призраки» (т. 6, стр. 381–406).
…an sich und für sich… – философский термин, введенный Иммануилом Кантом.
В течение последних пятнадцати лет… – то есть со смерти Николая I.
На недостаток приказаний мы пожаловаться не можем… – Здесь и далее – намек на насаждавшиеся сверху реформы 60-х годов.
…адвокаты превращаются в «аблакатов»… – «Аблакатами» в народе именовались частные ходатаи по судам – бывшие чиновники, отставные офицеры, писаря и т. п. Их развелось особенно много после судебной реформы 1864 года, в связи с нехваткой квалифицированных юристов. «Подобно саранче», они «усеяли собой присутственные места, камеры мировых судей, гостиницы, трактиры, кабаки, даже паперти церквей» (ОЗ, 1872, № 11, отд. II, стр. 133). Салтыков уподобляет им здесь присяжных поверенных, которые в погоне за крупными кушами пренебрегали корпоративной этикой и зачастую отличались от своих коллег-«аблакатов» только масштабом дел и размером гонорара.
…земские деятели – в устроителей пикников, закусок и обедов. – См. об этом в очерке «Новый Нарцисс…» («Признаки времени» – т. 7, стр. 25–39).
…получил грош, из оного копейку пропил… – Грош – старинная монета в две копейки (впоследствии – полкопейки).
Что такое «ташкентцы»?
Впервые – ОЗ, 1869, № 11, стр. 187–207 (вып. в свет 7 ноября), под заглавием «Что такое «ташкентцы»? Отступление». Подзаголовок «Отступление» снят в изд. 1873.
Очерк написан, по-видимому, непосредственно перед публикацией его в «Отечественных записках», то есть в сентябре – октябре 1869 года, и не мог быть создан ранее очерка «Господа ташкентцы. Из воспоминаний одного просветителя» (см. стр. 673). Закончив первый ташкентский очерк, Салтыков решил несколько изменить сложившийся у него план портретной галереи ташкентцев, который начал осуществлять в рамках «воспоминаний одного просветителя», и предпослать ей «теоретическую» главу, посвященную общей характеристике явлений, обозначенных им словом «ташкентство».
Интересным для творческой истории «Господ ташкентцев» в целом является содержащийся в очерке перечень ташкентских типов, которые Салтыков предполагал изобразить в дальнейшем (в «нумерах»). Во всех изданиях этот перечень идентичен, за одним исключением: в журнальном тексте в нем назван еще «ташкентец-литератор». Список ташкентских типов в очерке «Что такое «ташкентцы»?» можно рассматривать как первоначальный план будущего цикла, наметившийся у Салтыкова на первой стадии работы, впоследствии измененный. Если в 1869 году в журнальном тексте Салтыков сообщал: «Я нахожу возможным изобразить…», то в 1873 году он более осторожен и не обещает читателю скорого осуществления обещанного – «Я постепенно изображу…» В конечном итоге, замысел создания галереи действующих ташкентцев (в «нумерах») не был осуществлен, вместо этого появилась галерея ташкентцев, готовящихся к действию, но еще к нему не приступивших (в «параллелях»).
Поставив перед собой в «Господах ташкентцах» задачу «исследовать» ташкентство в его формировании и развитии, Салтыков вместе с тем искал художественные формы, соответствующие характеру замысла. В этой связи он предпринял в очерке «Что такое «ташкентцы»? Отступление» теоретико-литературный экскурс, в котором мотивирована необходимость создания нового общественного романа.
В формировании этого романа сатирик отводил себе скромное место «собирателя материала». В журнальном тексте (стр. 200) этот экскурс завершен таким пояснением проблемно-композиционных основ «Господ ташкентцев», вычеркнутым при подготовке изд. 1873.
«Я печатаю «Ташкентцы» в форме «записок одного просветителя». После всего сказанного выше нечего, кажется, и объяснять, что это только форма и что записки принадлежат не одному, а целому легиону просветителей. В конце каждого этюда, каждый из моих «ташкентцев» кончает весьма неудовлетворительно, а именно: пропивается, проворовывается и вообще впадает в забвение. По этому поводу мне тоже может быть сделан упрек. Скажут, например, что я слишком охотно прибегаю к вмешательству случайной силы; что в положениях, подобных тем, которые я описываю, зло чаще всего торжествует, а не наказывается; что вообще, если зло, по временам, наказывается, то это наказание приходит к нему не извне, а благодаря тому внутреннему бессилию, которое скрывается в нем самом. На это я могу ответить следующее: мой образ действия в этом случае имеет характер двоякий: во-первых, преобразовательный, во-вторых, характер хитрости.
Относительно преобразования скажу, что я твердо верю, что зло наказывается, и наказывается неминуемо. Когда наступит минута, что наказание будет приходить к нему из собственного внутреннего бессилия – этого я, покамест, еще не знаю. Причины этого незнания я объяснил выше, сказав однажды навсегда, что я только собиратель материалов, а не созидатель той общественной драмы, формы которой, по моему мнению, не довольно еще определились. Что же касается до хитрости…»
Из всех произведений ташкентского цикла очерк «Что такое «ташкентцы»?» в изд. 1873 претерпел наибольшие изменения, которые, впрочем, сводились не к доработке или переработке текста, а к его сокращению. Кроме приведенного фрагмента о художественной форме «Господ ташкентцев» и о своей роли в создании общественного романа, Салтыков при подготовке изд. 1873 вычеркнул последние весьма примечательные строки очерка, являющиеся ответом на заключительный вопрос «Что тогда откроется» (стр. 207).
«Существует мнение, что тогда скажется новое слово, споется новая песня и откроются новые формы общественности. Как ни загадочно такое мнение, но согласиться с ним есть основание. Один наплыв людей, питающихся лебедою, может составить такое явление, которое должно если не совсем уничтожить, то, по крайней мере, иным образом расположить некоторые складки общественного хитона. Когда сделана привычка готовить обед на двоих, то гостям или отказывают, или же вынуждаются заказывать пирог попространнее. Я думаю, что будет принят этот последний путь, как наиболее рациональный. Он дает возможность принимать гостей, не обижая себя и не урезывая ни капли от собственных крох.
Обедать в обществе многочисленном, веселом, шумном – ужели это не предпочтительнее, нежели обедать одному или сам-друг, насупивши брови и думая только о том, как бы набить себе желудок?
Но даже если все это и не совершится, то и тогда можно предположить, что открытий получится достаточно и они не будут лишены интереса.
Например, мы наверное узнаем, что «человек, питающийся лебедою», может печалиться и радоваться; что он может чувствовать боль, ощущать страх, угадывать опасности. Мы удостоверимся, что он несет некоторые повинности и что на одной из них он останавливается просто со вниманием, а на других с особенным вниманием. Очень может быть даже, что самое слово «повинность» утратит для нас свой простой смысл и получит смысл сложный, привлекающий множество других понятий и представлений. И еще мы узнаем, что предмет наших наблюдений любит, ненавидит, сгорает честолюбием, пылает всевозможными страстями, верит, сомневается, утверждает, отрицает – все точно в такой же степени, хотя, быть может, и с несколько иным содержанием, как и прочие смертные.
– Господи! – скажем мы, рассмотревши все это, – да ведь это, кажется, человек!
Это открытие очень важное. Новые слова, новые песни, новые формы общественности – пускай остаются впереди. Забывать их не следует, потому что на идеалах зиждется вся жизнь духовно развитой личности; но не следует забывать и то, что первое предстоящее дело – это открыть «человека».
Подумайте, милостивые государи! Ведь «открыть человека» значит упразднить «Ташкент»!»
Соединяя в 1873 году в одной книге очерки «Митрофаны» и «Что такое ташкентцы»?», Салтыков убрал из последнего очерка оптимистическое высказывание о возможности «новых слов», «новых имен», «новых форм общественности» в ближайшем будущем потому, вероятно, что они противоречили скептическим рассуждениям на ту же тему, которые содержались во «Введении» и для которых в русской действительности 70-х годов Салтыков не видел реальных предпосылок.
Из других сокращений и изменений, внесенных Салтыковым в журнальный текст очерка «Что такое «ташкентцы»?» при подготовке изд. 1873 и 1881, наиболее существенны следующие:
1. Стр. 27. «…богоугодных заведений нет, острог один…» – после этих слов в ОЗ следовало: «исправник один» и т. д.
2. Слова: «(оказалось, что это был генерал Флёри)» – введены в текст в изд. 1881.
3. Стр. 30. «…это приговоры простых охочих русских людей» – после этих слов в ОЗ следовало: «Это они взыграли при виде «куска».
4. Стр. 31. «…и, следовательно, все обстоит благополучно…» – после этих слов в ОЗ следовало: «Странно одно: отчего у борова нет такихчасов, когда он может быть львом? или у льва таких, когда он может быть боровом?!»
5. Стр. 32. В перечне ташкентцев после «ташкентца промышленного» – в ОЗ следовал «ташкентец-литератор».
6. Стр. 33. «…но семейство всегда играет в романе первую роль» – после этих слов в ОЗ следовало заключавшее абзац продолжение рассуждения о романе:
«Будучи заключена в этом тесном пространстве, драма не могла разрешаться в области неизвестного, но должна была вытерпеть именно то разрешение, которое, так сказать, было предназначено ей силою вещей. Общее недовольство или общее благополучие; разлука или союз сердец; так или иначе, но роман должен был кончиться именно здесь, в среде семейства, которое вмещало в себе и прототип всей жизни, и единственную арену, на которой индивидуальные потребности могли находить себе удовлетворение».
…человеком, «который ест лебеду». – На эзоповом языке Салтыкова – русский крестьянин.
Шагу без нас не сделают! – При каждом повороте внутренней политики самодержавия в сторону реакции правительство прибегало к содействию так называемого «общества», наиболее агрессивная часть которого – описываемые Салтыковым «ташкентцы» – терроризировала передовую интеллигенцию, революционную молодежь, «нигилистов» и «нигилисток», принимала участие в обысках, арестах, экзекуциях и т. п.
…управа благочиния, – не та, которая имеет местопребывание на Садовой улице, а та, которая издревле подстерегает рождение охочего русского-человека… – На Садовой улице в Петербурге находилась столичная Управа благочиния, ведавшая полицейскими и частично судебными делами (она просуществовала до 1877 года). Салтыков иронически сопоставляет с этим административным учреждением весь общественно-политический быт России.
…вашему превосходительству имею честь явиться! – Имеется в виду M. H. Муравьев («Вешатель»), «кликнувший клич» охранительным элементам на борьбу с революционными силами.
…баранов… – В данном случае имеются в виду представители так называемых «податных сословий».
…это был генерал Флёри. – Один из ближайших сподвижников Наполеона III Эмиль-Феликс Флёри представлял собой классический тип беспринципного авантюриста, готового на все ради наживы и личной карьеры. Оказав существенную помощь Наполеону III при государственном перевороте в декабре 1851 года, он занимал во время Второй империи весьма высокое положение. В конце 60-х годов Флёри получил назначение на пост французского посла в Петербурге. Эта «гадина», по выражению П. А. Кропоткина, завоевала симпатии Александра II и стала его «закадычным приятелем» (см. П. А. Кропоткин. Записки революционера, М. 1966, стр. 227),
…Фюить! – Салтыков обозначал этим междометием административную ссылку.
…Ташкент древний, Ташкент установившийся и окрепший – то есть исторически сложившийся общественный строй, основанный на насилии и господстве одних людей над другими; здесь – в первую очередь царское самодержавие.
Меня нередко занимает вопрос: может ли палач обедать?.. – На этот вопрос Салтыков дал более широкий ответ в цикле «В среде умеренности и аккуратности», где изображен сотрудник политической полиции Молчалин, спокойно режущий хлеб руками, «обагренными бессознательным преступлением» (т. 12).
…истории о Робинзоне Крузое́ <…>–это история вымышленная! – Фамилия главного героя романа Д. Дефо передается здесь не в фонетической транскрипции, а в соответствии с английским написанием. Салтыкову, вероятно, осталось неизвестным, что в основу романа «Робинзон Крузо» лег подлинный факт пребывания на необитаемом острове в течение четырех с лишним лет английского боцмана Александра Селкирка.
…in partibus… – сокращенная форма латинского выражения «in partibus infidelium» («в стране неверных», то есть не исповедующих христианство). Обычно «in partibus» переводится словами «в чужих краях», «за границей», однако в данном случае Салтыков, возможно, подразумевал полную форму выражения, подчеркивавшую положение православных «ташкентцев» среди мусульман Туркестанского края и в Польше среди католиков.
…роман утратил свою прежнюю почву… – «У нас <…> установилось такое понятие о романе, – говорил Салтыков Л. Ф. Пантелееву, – что он без любовной завязки быть не может; собственно, это идет со времени Бальзака; ранее любовная завязка не составляла необходимого условия романа, например «Дон-Кихота». Я считаю мои «Современная идиллия», «Головлевы», «Дневник провинциала» и другие настоящими романами; в них, несмотря даже на то, что они составлены как бы из отдельных рассказов, взяты целые периоды нашей жизни» (Л. Ф. Пантелеев. Воспоминания, М. 1958, стр. 452).
…борьба за существование… – термин, приобретший универсальную известность после появления книги Чарлза Дарвина «Происхождение видов путем естественного отбора, или Сохранение благоприятственных пород в борьбе за существование» (1857).
…Гоголя, который давно провидел, что роману предстоит выйти из рамок семейственности. – Возможно, Салтыков имеет в виду следующее место из «Театрального разъезда после представления новой комедии»: «Всё изменилось давно в свете. Теперь сильней завязывает драму стремление достать выгодное место, блеснуть и затмить, во что бы то ни стало, другого, отмстить за пренебреженье, за насмешку. Не более ли теперь имеют электричества чин, денежный капитал, выгодная женитьба, чем любовь?» (H. В. Гоголь. Полн. собр. соч., т. V, М. 1949, стр. 142). Скорей же всего, Салтыков подразумевает направление творчества Гоголя в целом.
…драма начиналась среди уютной обстановки семейства, а кончилась бог знает где… – Аресты участников революционного движения и сочувствующих им, а также их административная ссылка и ссылка «по суду» – характернейшее явление политического быта России 60-х годов.
…эпохи, когда «злое начало в человеке пришло к спокойному и полному сознанию самого себя»… – цитата из труда В.-Г. Нибура «Чтения о древней истории в Боннском университете» (В. G. Niebuhr. Vorträge über alte Geschichte an der Universitët zu Bonn gehalten. Berlin, 1847–1851) – о персах и греках времен Александра Македонского – в переводе Т. Н. Грановского (см. Т. Н. Грановский. Соч., ч. II, изд. 2-е, М. 1866, стр. 96). Эту цитату из Нибура, как и ряд других, Салтыков привел в статье, над которой работал осенью 1869 года – «Один из деятелей русской мысли», посвященной книге: А. В. Станкевич. Тимофей Николаевич Грановский (биографический очерк), М. 1869 (см. т. 9, стр. 167).
…«Студенты», – пишет он в одном из своих писем («Биографический очерк» А. Станкевича)… – Салтыков цитирует далее письмо Т. Н. Грановского к Фроловым от 1 января 1840 года (А. Станкевич. Назв. соч., стр. 105–106). См. также т. 9, стр. 163.
…по выражению Грановского, он должен быть и материалом и зодчим… – Имеется в виду высказывание Т. Н. Грановского в статье «Историческая литература во Франции и Германии в 1847 году»: «Природа <…> есть только подножие истории, в которой совершается главный подвиг человека, где он сам является зодчим и материялом» (Т. Н. Грановский. Соч., ч. II, М. 1866, стр. 191). – Цитата эта приведена в книге А. Станкевича о Грановском (назв. соч., стр. 157).
…смешивает Ликурга с Солоном, а Мильтиада дружески называет Марафоном. – «Ташкентец-классик» смешивает известного древнегреческого полководца Мильтиада с названием селения близ Афин – Марафоном, где в 490 году до н. э. произошла знаменитая битва греков с персидскими полчищами.
Я знаю, что я ничего не знаю!.. – афоризм Сократа (более точный перевод: «Я знаю только то, что ничего не знаю»).
…ухватил, смял, поволок… – Пародируется изречение Юлия Цезаря: «Пришел, увидел, победил». См. выше прим. к стр. 15.
…res nullius caedet primo occupanti! – Положение из римского частного права, зафиксированное в кодификации Юстиниана (VI в. н. э.) – см. «Римское частное право», М. 1948, стр. 208.
…с малиновым звоном… – Малиновый звон – праздничный перезвон колоколов (от бельгийского города Малина, издавна славящегося своими колоколами).
…до того сплотилась и склеилась, что даже мысль не в силах разложить ее? – См. развитие этой мысли в т. 7, стр. 473, т. 9, стр. 147.
Ташкентцы-цивилизаторы
Впервые – ОЗ, 1869, № 10, стр. 435–454 (вып. в свет 15 октября), под заглавием «Господа ташкентцы. Из воспоминаний одного просветителя». В изд. 1873 заглавие изменено: «Господа ташкентцы. Тип объяснительный (Из воспоминаний одного просветителя)».
Очерк написан, по-видимому, в августе – сентябре 1869 года и является первым из задуманной Салтыковым галереи портретов ташкентцев, в которой каждому «портрету» предполагалось дать порядковый «нумер» (см. стр. 673). Опубликованный на страницах «Отечественных записок» без нумерации, этот очерк можно рассматривать как «нумер первый».
…я воспитывался в то время в одном из военно-учебных заведений… – Имеется в виду Александровский (бывший Царскосельский) лицей. Об отражении ряда автобиографических эпизодов лицейской жизни в творческом наследии сатирика см. в кн.: С. A. Макашин. Салтыков-Щедрин. Биография, т. I, изд. 2-е, М. 1951, стр. 95-170.
…торжественного дня… – Вероятно, речь идет о праздновании «тезоименитства» Николая I.
Профессор… – Статистику в Александровском лицее в период пребывания там Салтыкова преподавал И. А. Ивановский.
Стоя на рубеже отдаленного Запада и не менее отдаленного Востока, Россия призвана провидением… – В речи профессора Ивановского «О началах постепенного усовершенствования государства» (СПб. 1837) находятся и те высказывания, которые он, несомненно, повторял в своих лекциях в лицее: «…цветущая внутри, сильная и уважаемая извне Россия, кажется, призвана самим Провидением быть достойною представительницею славянского имени, держать в руках своих весы мира в Европе и сообщать племенам Азии образованность европейскую» (стр. 15). Вероятно, именно эта сентенция и пародируется здесь Салтыковым.
…принцип беспрепятственности иллюминаций… – то есть восхваления действия правительства.
…московским публицистам… – Салтыков подразумевает, в первую очередь, редакторов реакционной газеты «Московские ведомости» – М. Н. Каткова и П. М. Леонтьева.
«Налево кру-гом!» – Этой воинской командой здесь характеризуется та казарменная дисциплина, которая представляла собой одно из наиболее характерных явлений воспитательной политики в царствование Николая I.
Была, например, одна минута <…> я устремился вперед. – Намек на вооруженное вмешательство николаевской России в европейские дела, – в частности, на подавление краковской революции 1846 года и венгерской революции 1848–1849 годов.
Туков – удобрений.
…крикнув: ребята! с нами бог! ринулся… – Сатирическая характеристика «цивилизаторской» деятельности провинциальной администрации, излюбленным средством которой являлось применение грубой силы и принуждения. Крестьянские волнения в разных областях России сплошь и рядом подавлялись воинскими командами. – Боевым призывом русских войск «с нами бог» («Разумейте, языцы, и покоряйтеся, яко с нами бог», – Исайя, 8, 9) завершался манифест Николая I от 14 марта 1848 года, исполненный угроз по отношению к западноевропейским «крамольникам».
…Удар-Ерыгина… – Удар-Ерыгин – персонаж «Сатир в прозе» и «Помпадуров и помпадурш» (тт. 3 и 8).
…ради… – неоднократно употреблявшаяся Салтыковым старинная форма слова «рады».
…целую палестину!.. – то есть всю страну.
…баранина <…> это вещь очень почтенная… – На характер этого сатирически заостренного эпизода, вероятно, оказала воздействие книга П. И. Пашино «Туркестанский край в 1866 году. Путевые заметки». В ней содержится немало характерных подробностей о «цивилизаторах», наехавших в этот «обетованный край повышений и отличий». «Нет ни одного киргизского семейства, – пишет Пашино, – которое не имело бы несколько десятков овец. У зажиточных они считаются сотнями, а у богатых тысячами <…> Вкус мяса здешнего барана вовсе не тот, как в великорусских губерниях, оно гораздо нежнее, не имеет никакого запаха и удобоваримее в желудке» (стр. 134). Одна из глав этой книги так и называется: «Баранье дело» (см. отзыв о книге Пашино в ОЗ, 1869, № 2, отд. II, стр. 339–343).
…Севастопольской брани… – Имеется в виду последний этап Крымской войны 1853–1856 годов, связанный с осадой Севастополя. Сформированное в 1855 году из крепостных крестьян «народное ополчение» находилось под командованием офицеров, избиравшихся в губерниях из дворян. Офицеры-ополченцы нередко использовали свое положение для личного обогащения, совершая всякого рода злоупотребления.
…известие о мире… – Парижский мирный договор был подписан 18/30 марта 1856 года.
…усилий по водворению начал восточной цивилизации в северо-западных губерниях… – Речь идет о подавлении национально-освободительного движения в Литве, Белоруссии и Царстве Польском в 1863–1865 годах. В этих усмирительских акциях и особенно в русификаторской политике, беспощадно осуществлявшейся генерал-губернатором Северо-Западного края M. H. Муравьевым («Вешателем»), принимали участие не только регулярные войска и кадровая администрация, но и многочисленные «добровольцы». «Целые компании искателей приключений отправляются из Петербурга русифицировать польские провинции. Люди эти получают деньги в Петербурге и требуют полицейский конвой для водворения их на местах жительства и службы», – отмечалось в 1864 году в «Колоколе» (см. Герцен, т. XVIII, стр. 247).
…в шестьдесят третьем году… – год польского восстания.
…к покойному генералу! – к M. H. Муравьеву, который умер в 1866 году.
…прогоны и прочее… – П. И. Пашино в цитированной выше книге отмечал, что «невероятные рационы», назначенные «цивилизаторам», были «чрезмерно высоки» (стр. 103–104).
…из академии… – из Военно-хирургической академии в Петербурге.
Не помню, в какой именно из шекспировских комедий <…> – невинность есть пустая бутылка… – Вероятно, Салтыков имеет в виду обмен репликами между хозяйкой трактира и потаскушкой Доль в пьесе Шекспира «Генрих IV», где речь идет о «порожнем сосуде» (часть 2-я, д. II, сц. 4). – См. Уильям Шекспир. Полн. собр. соч. в 8-ми томах, т. 4, М. 1959, стр. 161–162).
…целые поколения пустых посудин… – В черновой рукописи «Введения» Салтыков вместо «Митрофанов» употребляет термин «пустые бутылки». Это проясняет смысл настоящего места, метафорически характеризующего Митрофанов-ташкентцев.
…разврат добросовестный… – Выражение, вероятно связанное с «Думой» М. Ю. Лермонтова (1840), где упоминается «добросовестный ребяческий разврат» предшествующего дворянского поколения.
…ces dames… – Часто употребляемое Салтыковым по-французски и по-русски выражение «эти дамы», означает «кокотки»: оно встречается в известной опере-буфф Жака Оффенбаха «Елена прекрасная», либретто А. Мельяка и Л. Галеви («La belle Hélène», 1867, д. I, сц. 6).
Пьер Накатников… – См. о нем на стр. 699.
Le principe du stanovoy russe… – намек на «обуздательскую» политику и русификацию в Литве, Белоруссии и Царстве Польском, где царизм насаждал полицейские порядки.
…le principe du télègue russe. – Выражение, обличающее уровень «цивилизаторской миссии» царизма, маскировавшего свою экспансионистскую политику в Средней Азии просветительским лозунгом приобщения «отсталых народов» к благам современной культуры.
…ему небезызвестна была моя цивилизующая деятельность в одной из западных губерний <…> ах, как я себя тогда вел! – Имеются в виду «дикозверские подвиги» (по выражению Герцена) во время подавления польского восстания, памятником которых оставались «сожженные деревни, убитые женщины, разграбленные дома» (см. Герцен, т. XVII, стр. 58).
…Omnià meà mecúm portò… – Невежественный ташкентец Накатников произносит известный афоризм древнегреческого мудреца Бианта, делая в латинском тексте ударения на французский лад.
…ses pénates et ses lares… – В римской мифологии пенаты покровители семьи и домашнего очага; лары – души умерших предков, покровительствующие домашнему очагу.
Га! – междометие, встречающееся в трагедии Н. В. Кукольника «Торквато Тассо» (1833); было осмеяно современной ему критикой.
…и у нас, ташкентцев, есть свои чернорабочие и свои гвардейцы! – Об этом делении активных и пассивных приверженцев хищничества и насилия 60-х годов на две четко очерченные группы см. подробно в работе С. А. Макашина «В борьбе с реакцией». – ЛН, т. 67, стр. 335–336.
…Палкин трактир – популярный ресторан на углу Невского и Литейного проспектов.
…шлющихся <…> людей. – См. об этом выражении – т. 8, стр. 511.
Они же
Впервые – «Общее дело» (Женева), 1880, июнь и июль, № 36, стр. 12–15; август, № 37, стр. 10–14, под заглавием «Ташкентцы, обратившиеся внутрь». Без подписи. В России впервые – в изд. 1881.
В очерке «Они же» дана картина (едва ли не первая в русской литературе) репрессивной политики царского правительства и борьбы с революционным движением и его деятелями.
Вследствие полного отсутствия документальных свидетельств время написания очерка устанавливается лишь предположительно на основании его содержания. Нарисованная в очерке картина похода властей против неблагонадежных элементов с приглашением добровольцев для участия в нем общим своим колоритом, многими деталями воспроизводит в сатирически-обобщенном виде разгул реакции и полицейских репрессий после каракозовского выстрела 4 апреля 1866 года, деятельность Верховной комиссии, возглавляемой M. H. Муравьевым («Вешателем»). Таково мнение и младшего современника писателя, историка А. Корнилова. «Началась ужаснейшая травля, лучше всего описанная впоследствии Салтыковым в мастерском очерке «Ташкентцы, обратившиеся внутрь». Обыскивали и хватали кого попало». По предположению С. А. Макашина, очерк был написан еще до возникновения замысла ташкентского цикла, по горячим следам совершающихся событий, в 1866–1868 годах, и лишь на более поздних этапах включен в цикл. Неизвестно, пытался ли Салтыков провести очерк «Они же» в печать ранее 1869 года, так как сохранившаяся цензурная документация не содержит упоминаний об этом.
В одном из своих отзывов конца 1869 года наблюдающий за «Отечественными записками» Ф. Толстой, стремясь подчеркнуть уступчивость редакции требованиям цензурных властей, сообщал: «Так, например, она <редакция> исключила целую статью, приготовленную для № 11 (продолжение «Ташкентцев»). Название очерка Ф. Толстым не указано, но вполне вероятно, что речь идет об очерке «Они же», ибо неизвестны другие произведения ташкентского цикла, запрещавшиеся цензурой. По-видимому, Салтыков предполагал напечатать этот очерк в ноябрьском номере «Отечественных записок» вместе с очерком «Что такое «ташкентцы»? Отступление». Использовав последний в качестве своеобразного введения к произведению, являющемуся непосредственным откликом на события современной общественно-политической действительности, Салтыков подключил очерк «Они же» к ташкентской проблематике, в это время им разрабатывающейся. Это оказалось нетрудно сделать, ибо образ главного героя, «цивилизующего» посредством полицейского насилия, вполне укладывался в рамки «ташкентства».
После 1869 года Салтыков, видимо, не предпринимал попыток провести в печать очерк «Они же». Лишь в 1881 году при подготовке второго издания «Господ ташкентцев», воспользовавшись некоторым ослаблением цензурного гнета, он включил его, несколько обновив и отредактировав, в состав цикла. Однако до публикации очерка в России он был дважды напечатан в зарубежной вольной русской прессе: в издававшемся в Женеве журнале «Общее дело» (1880, июнь и июль, № 36, стр. 12–15; август, № 37, стр. 10–14) и в том же году в издательстве М. К. Элпидина отдельной брошюрой. Обе публикации осуществлены под заглавием «Ташкентцы, обратившиеся внутрь» и без указания на принадлежность очерка Салтыкову. Публикация в «Общем деле» сопровождалась следующим примечанием: «Статью эту мы получили в числе нескольких экземпляров из разных пунктов Германии и Франции с предложением напечатать ее в «Общем деле», как произведение, которое, вследствие своей большой распространенности в публике, давно уже сделалось как бы общественным достоянием» («Общее дело», 1880, № 36, стр. 15).
Содержание примечания и отсутствие при публикации имени Салтыкова преследовали, несомненно, цели камуфляжа, чтобы скрыть пути получения текста из России. Из писем Н. А. Белоголового, одного из редакторов «Общего дела», к П. Л. Лаврову следует заключить, что сам Салтыков не участвовал в пересылке за границу запрещенной цензурой рукописи.
Между публикацией в «Общем деле» и изд. 1881 имеются значительные разночтения, которые свидетельствуют, что в распоряжении редакции «Общего дела» был текст без последней авторской правки. В публикации «Общего дела», например, во всех случаях, где Салтыков в последней редакции пользовался терминами «неблагонадежные», «вольномыслие», «либералы», везде фигурируют «нигилисты», «нигилистки», «нигилизм». Так, например, вместо «увлеченная хитростью в сонмище неблагонадежных» в «Общем деле» печаталось «увлеченная страстью в нигилизм», вместо «Либералы! раздается победный клич» – «Нигилизм! раздается победный клич». После слов «публицисты гремели» в «Общем деле» имелось следующее продолжение: «и доказывали, что наводнения производятся нигилистками». Вместо «Борьба романтизма с классицизмом, движение, возбужденное Белинским, Луи Бланом, Жорж Занд – все это увлекало нас совершенно искренно» в «Общем деле» печаталось: «Борьба романтизма с классицизмом, философское движение, возбужденное Гегелем, Гоголем, Жорж Занд» и т. д.
В публикации «Общего дела» имеются также абзацы, отсутствующие в изд. 1881. Так, за фразой «Но отчего же один генерал говорит: «молодец!», а другой при тех же точно обстоятельствах кричит: «мерзавец»?» следовало такое рассуждение:
«Ужели это то самое явление, которое в административной практике известно под именем «независимости власти»? или, быть может, это первые робкие опыты практического применения принципов «самоуправления» (Он же «децентрализация» или кто во что горазд?)… Во всяком случае, нужно было бы предварительно изъять подлежащий по сему предмету трактат…»
В дальнейшем очерк в редакции, опубликованной в «Общем деле», под заглавием «Как высекли действительного статского советника, или Ташкентцы, обратившиеся внутрь» и с указанием имени автора, перепечатывался М. Элпидиным в Женеве в 1891, 1896, 1901 годах и в Берлине в 1903 году, где он был выпущен Г. Штейницем в качестве 68-го выпуска в серии «Собрание лучших русских произведений».
Ташкент еще завоеван не был… – Город Ташкент был взят штурмом русским отрядом под командованием генерала М. Г. Черняева 15 июня 1865 года. Салтыков здесь, вероятно, сознательно смещает даты из цензурных соображений.
…на Западе дело было покончено… – то есть подавлено польское национально-освободительное восстание 1863–1864 годов
Я помню, это было летом. Петербург погибал, стихии смешались. – Салтыков рисует далее картину разгула реакции 60-х годов. Это время «пожаров, покушений, допросов, судбищ, высылок», когда появились «корни и нити» и был «кликнут клич», на который первыми явились «обрусители, задешево получившие куски конфискованных земель», Салтыков подробно характеризует в «Пестрых письмах» (письмо 8-е, т. 16).
Публицисты гремели; общественное мнение требовало быстрой и действительной немезиды. – «Дерзкая инициатива первого слова» в безудержной реакции 60-х годов принадлежала, как отмечал Герцен, газете «Московские ведомости» и ее редактору M. H. Каткову. «Примеру Москвы тотчас последовали провинция и Петербург. Произошло нечто неслыханное в истории: дворянство, аристократия, купечество, словом, все цивилизованное общество империи с шестидесятимиллионным населением, без различия национальности и пола, стало превозносить самые жестокие экзекуции, посылать хвалебные телеграммы, поздравительные адреса, иконы ужасным людям, которые не вышли на честный бой, а занялись умиротворением посредством виселиц» (Герцен, т. XVIII, стр. 208–210).
Как в 1612 году, общество пыталось спасти себя само, без разрешения начальства. – Ироническое сопоставление стихийно начавшейся героической борьбы русского народа в начале XVII века за свое национальное существование с подогревавшейся реакционной печатью и правительством кампанией против «нигилистов» в 60-х годах.
…генерал произносил возмутительную речь <…> не посрамимся, но ляжем костьми. – Салтыков пародирует здесь речь M. H. Муравьева, произнесенную в Московском английском клубе 10 апреля 1866 года: «…я скорее лягу костьми, – сказал Муравьев, – чем оставлю неоткрытым это зло, зло не одного человека, но многих, действующих в совокупности. Господа, мы всеми силами должны стараться об открытии этого зла, и надеюсь, что вы, дворяне, поможете мне в этом» (MB, 1866, № 78, 14 апреля). – Слово «возмутительную» Салтыков здесь употребляет в смысле «призывающую к мятежу».
Так <…> говорил… великий князь Святослав Игоревич, намереваясь вступить в сокрушительный бой с Иоанном Цимисхием… – Сражение между войсками, возглавлявшимися князем Святославом Игоревичем, и войсками византийского императора Цимисхия, произошло в 971 году и закончилось поражением русского князя.
…всех возрастов, состояний и наций. – Возможно, реминисценция из «Братьев-разбойников» Пушкина (1821):
Какая смесь одежд и лиц,
Племен, наречий, состояний!
Из хат, из келий, из темниц
Они стеклися для стяжаний!
Ею подчеркивается разбойничий характер сборища ташкентцев.
…par escouades. – Приведенным в скобках французским военным термином Салтыков подчеркивает тесную связь репрессивной политики самодержавия с приемами подавления революционной и национально-освободительной борьбы, выработанными правительством Третьей империи во Франции.
…у немца всегда русская душа!.. – Немецкая (по происхождению) бюрократия занимала в XVIII–XIX веках многие значительные посты в русских правительственных учреждениях. В сущности, сами цари из династии Романовых, начиная с Петра III и Екатерины II, были чистокровными немцами. Салтыков иронически выделяет здесь те свойства «правительствующих немцев» в России, которые отмечал несколько ранее Герцен в статье «Русские немцы и немецкие русские» (1859), – черствость, холодность, бесстрастие, точность и злость, беспощадность в исполнении «безумных приказов самовластья» (Герцен, т. XIV, стр. 149).
…истинный француз есть тот, который исполняет приказания генерала Пьетри! – В своей продолжительной борьбе с «крамолой», приведшей к деморализации французского народа, Наполеон III опирался на префектов парижской полиции – братьев Пьетри (Пьера-Марии Жоакима). Пьер-Мари занимал эту должность в 1851–1858 годах. Жоаким– с 1867 года.
…666 соискателей… – Количество «крестоносцев», собравшихся в поход против «неблагонадежных» элементов, представлено здесь кабалистическим «звериным» числом, с которым в Апокалипсисе связано появление антихриста.
…встретивши «стриженую»… – К мнению издателя «Московских ведомостей» M. H. Каткова, видевшего в «мерзавках-стрижках» «корни смуты», вскоре присоединилась полиция и широкие круги обывателей, для которых синие очки, короткие волосы, а также отсутствие кринолина у женщин интеллигентского круга стали своего рода признаком политической неблагонадежности – особенно после того, как комиссия для обсуждения мер по рескрипту царя кн. П. П. Гагарину предложила принять решение относительно ношения нигилистами «наружных признаков» их учения или «эмблем». Мужчинам запрещалось носить длинные волосы и синие очки, женщинам – короткие волосы, а также выходить без шиньонов и кринолинов. Нарушителей этого постановления предписывалось забирать в полицию (см. П. Гуревич. К характеристике реакции шестидесятых годов. – Историч. сб. «О минувшем», СПб. 1909, стр. 108–109).
…народной немезиды – «народная немезида» – выражение Пушкина (из стихотворения «Наполеон», 1821 и «Бородинская годовщина», 1831).
…когда я цивилизовал на Западе… – то есть участвовал в кровавом подавлении польского восстания. См. прим. к стр. 53.
…«надзея» – польское слово «nadsieja» (надежда, чаяние), которое участники восстания 1863–1864 годов употребляли как синоним близкой победы.
…кислых щей… – Кислые щи – популярный в то время напиток (шипучий квас).
Ночь, робеющий дворник… – «Ночью с восьмого на девятое апреля начинается период поголовного хватания <…>, – сообщал Н. А. Вормс в л. 231–232 «Колокола» от 1 января 1867 года. – Брали всех и каждого, кто только был оговорен, чье имя было произнесено на допросе кем-нибудь из взятых или находилось в захваченной переписке <…> Не спали ночей и не доедали куска. Они рыскали целые ночи; они выходили на ловлю с захождением солнца и, как тати и разбойники, скрывались при его появлении». При арестах и обысках «ташкентцы» обращались с «нигилистами» «резко и грубо, по-солдатски, на ты, уснащая речь свою площадною бранью и дикими остротами казарменного изделья, с людьми, имевшими несчастье не принадлежать к дворянской касте».
…женерозность… – великодушие (от франц. générosité).
«Alea jacta est; la grandeur, d’âme est à l’ordre du jour», – восклицали мы вслух с Ламартином. – Знаменитую фразу, произнесенную, по преданию, Юлием Цезарем при переходе через реку Рубикон – «Жребий брошен», – Ламартин процитировал 6 октября 1848 года в своей речи во французском Национальном собрании, посвященной вопросу о том, как должен быть избран президент республики – палатой депутатов или всеобщим голосованием: «Alea jacta est! Да выскажутся бог и народ! Что-нибудь должно быть предоставлено и Провидению!» (см. Louis Barthou. Lamartine orateur. Paris, 1916, p. 284). К этому «крылатому выражению» Салтыков присоединил высокопарную сентенцию о «величии души» из декрета об отмене смертной казни за политические преступления, провозглашенного 26 февраля 1848 года французским Временным правительством, членом которого был Ламартин: «Временное правительство, убежденное, что величие души – это высшая политика…» («Moniteur Universel», 1848, 27 февраля). Салтыков резко отрицательно относился к политической деятельности Ламартина, сыгравшего пагубную роль в февральской революции 1848 года.
Была одна минута… – Период общественного подъема после смерти Николая I.
…выползли из нор какие-то волосатые люди и начали доказывать, что «добро», «красота», «истина» – все это только слова, которые непременно нужно наполнить содержанием… – Имеется в виду появление на общественной арене в середине 50-х годов демократов-разночинцев – «новых людей», в частности, некоторые высказывания Чернышевского и Добролюбова в «Современнике» конца 50-х – начала 60-х годов в их полемике с либеральными публицистами и сторонниками «чистого искусства».
…«распорядиться» – то есть высечь (намек на известное выражение помещика Пеночкина в рассказе Тургенева «Бурмистр» – «Записки охотника», 1847).
…вы… друг Грановского? Вы!.. Да он бы на порог квартиры своей вас не пустил!.. – Изображая эволюцию некоторых либералов 40-х годов, ставших откровенными проводниками реакционно-охранительной идеологии, Салтыков имеет в виду и один частный, но широкоизвестный тогда факт, связанный с деятельностью бывшего приятеля Т. Н. Грановского, профессора-востоковеда В. В. Григорьева. Григорьев, писал Герцен в «Колоколе», «особенно прославился поручением в остзейские губернии, имевшим целью осмотр книжных лавок и частных библиотек в случае нужды. Ему содействовали два жандармских офицера при отборе и запечатывании книг. При окончании этого поручения Григорьев был назначен в Оренбург. Проездом через Москву ему вздумалось навестить Грановского, может, и затем, чтоб заглянуть в его библиотеку. Грановский, знавший про подвиги Григорьева, велел своему слуге не впускать его на двор» (Герцен, т. XIII, стр. 30). Намек Салтыкова был особенно злободневен, так как В. В. Григорьев незадолго до того был назначен редактором «Правительственного вестника».
…«он» сидел и читал книгу… – Чтобы убедиться, насколько точно Салтыков передает подробности обысков, в которых вместе с гвардейскими офицерами участвовали и «благонамеренные добровольцы», достаточно сопоставить нарисованные писателем сценки с воспоминаниями Г. З. Елисеева и его гражданской жены о произведенном «разнузданными ташкентцами» обыске в их доме при аресте Елисеева (см. «Шестидесятые годы», М. –Л. 1933, стр. 330–343 и 417–419).
Содержание ее было физиологическое. – Вероятно, имеется в виду книга И. М. Сеченова «Физиология нервной системы» (СПб. 1866), пользовавшаяся популярностью в среде демократической молодежи.
Гражданским браком? проклятым гражданским браком?.. – Вопросы, которые предлагались при аресте, были, «между прочим, следующего сорта: скольких вы имели мужей? сколько раз вы были в гражданском браке? и т. п., только предлагались они в самой омерзительной и возмутительно-циничной форме, приправленные гнусными казарменно-бульварными шуточками. Сколько приходилось вытерпливать, выносить нравственных оскорблений и унижений этим беззащитным женщинам – и передать невозможно!» – писал Н. А. Вормс в «Колоколе» (цит. выше статья «Белый террор»).
…билет! – Так называемые «желтые билеты» выдавались в России профессиональным проституткам, которым они служили видом на жительство. Угроза выдачи «билета» служила для полиции одним из средств дискредитации одиноких или живших в гражданском браке женщин, подозреваемых в «нигилизме». См. об этом в воспоминаниях Е. П. Елисеевой («Шестидесятые годы», указ. изд., стр. 425–427).
…«он» уже «травленый». – В этом эпизоде отражена обстановка ареста А. И. Европеуса и его жены в 1866 году. Европеус уже дважды подвергался арестам и ссылке: как петрашевец– в 1849 году и за участие в тверской либеральной оппозиции. Как отмечал в своих воспоминаниях В. И. Танеев, когда к Европеусу «являлись с обыском, как к старому злоумышленнику, жандармы, то они каждый раз очень удивлялись, не находя ничего, кроме закуски. И закуску эту он любезно разделял с ними». Танеев сообщает, имея в виду именно очерк «Они же», что «Салтыков изложил все это в одном из своих рассказов» («Салтыков в воспоминаниях…», стр. 563).
Все чувствовали, что надо вырвать «зло» с корнем… – «Все наши государственные и общественные интересы требуют, чтобы корень зла был обнажен вполне, – писал M. H. Катков в одной из передовых статей в связи с выстрелом Каракозова. – Страшно подумать, если и теперь, когда зло выразилось таким ужасающим образом, оно не будет раскрыто в своих корнях…» (MB, 1866, № 75, 10 апреля). Той же терминологией воспользовался председатель следственной комиссии по делу Каракозова M. H. Муравьев в своем докладе Александру II («Былое»,1907, № 8/20, стр. 195–199), а вслед за ним и сам царь, заявивший в известном рескрипте кн. П. П. Гагарину от 13 мая 1866 года: «Исследования, производимые учрежденною по моему повелению особою следственною комиссиею, уже указывают на корень зла» (см. «Северная почта», 1866, № 102, 14 мая). Характерно, что в этом же документе Александр II обратился за содействием именно к «ташкентцам»: «…для решительного успеха мер, принимаемых против пагубных учений, которые развились в общественной среде и стремятся поколебать в ней самые коренные основы веры, нравственного и общественного порядка, всем начальникам отдельных правительственных частей надлежит иметь в виду содействие тех других, здравых, охранительных и добронадежных сил, которыми Россия всегда была обильна и доселе, благодаря бога, преизобилует…»
Vae victis! – афоризм, которым, по словам Тита Ливия, галльский царь Бренн на заседании римского сената подчеркнул унизительное положение римлян, побежденных галлами.
От Перми <…> до пламенной Колхиды… – Неточная цитата из стихотворения Пушкина «Клеветникам России» (1831).
«Он», очевидно, был философ… – Возможно, в основу образа этого революционера-философа легли черты П. Л. Лаврова, арестованного и сосланного в связи с каракозовским делом.
«Науки юношей питают…» – из оды М. В. Ломоносова (1747).
…зачитывавшуюся Боклем до чертиков. – Труд Г.-Т. Бокля «История цивилизации в Англии» усердно изучался русской революционной молодежью 60-х годов (см. т. 7, стр. 548). Самый факт чтения его воспринимался реакционерами как одно из проявлений «нигилизма». «Фогт, Дарвин, Молешотт, Бокль – соучастники каракозовского дела, – саркастически замечал в «Колоколе» Герцен. – Их сочинения велено отобрать у книгопродавцев. Вот до какой тупости довели нас духовные министры и бездушные крикуны казенных журналов!» (Герцен, т. XIX, стр. 131).
«Они» сидели и клеили картонки. – Описывается обыск в одной из женских артелей, создававшихся в 60-х годах по образцу, изображенному в «Что делать?» Чернышевского. Первыми вопросами «ташкентцев» к рабочим и работницам мастерских при обысках были: «Получаете ли вы жалованье? не читали ли вам «Что делать?»?» («Колокол», л. 231–232, 1867, 1 января).
В похвалу мне произносились спичи <…> со всех концов сыпались поздравительные телеграммы… – Намек на многочисленные манифестации реакционных дворянских кругов, с восхвалением террористической деятельности председателя комиссии по делу Каракозова M. H. Муравьева, направленной против «нигилистов».
…а к другому, настоящему… – Вероятно, здесь содержится намек на начальника III Отделения генерал-адъютанта гр. П. А. Шувалова. Между гр. П. А. Шуваловым и M. H. Муравьевым существовало в это время острое соперничество. «Шувалову было досадно, что не ему поручено следствие <над Каракозовым>, а Муравьеву было горько, что начальником III Отделения сделали не его, а человека тридцатью годами моложе», – отмечал в 1867 году П. В. Долгоруков в корреспонденции, напечатанной в «Колоколе» (см. Петр Владимирович Долгоруков. Петербургские очерки. Памфлеты эмигранта. 1860–1867, М. 1934, стр. 266).
В «Старом Пекине»… – «Старый Пекин» – ресторан (трактир) на Моховой улице в Петербурге.
…это другой, а не ви!.. – Намек на телесные наказания, которым, по слухам, подвергали в это время арестованных в Петропавловской крепости и в III Отделении. См. прим. к стр. 487.
Пришел, распорядился и ушел! – См. прим. к стр. 15.
Ташкентцы приготовительного класса
Параллель первая
