Виньяк покинул дом Перро с наступлением темноты. Был холодный, неприветливый ноябрьский вечер 1598 года. Виньяк прошел по улице Двух Ворот и свернул на улицу От-Фюэль. В лицо летели сорванные с деревьев листья, по улицам гулял нетерпеливый, пронизывающий до костей осенний ветер. На фоне ночного неба смутно вырисовывался силуэт церкви Сент-Андре. Улица была пустынна, но Виньяк часто останавливался, скрывался в темноте проулков, прислушивался к тишине и ощупывал рукоятку кинжала, спрятанного под одеждой. Он понимал, что в серьезной схватке кинжал вряд ли поможет, но тяжелая холодная сталь оружия действовала успокаивающе. Воздух был напоен холодной сыростью. Целый день не переставая шел дождь. Немощеные улицы раскисли от грязи, не говоря уже о том, что они, как и в любое время года, были густо усеяны выброшенным мусором и отбросами. Требовалось настоящее искусство, чтобы, не заблудившись, ходить в полной темноте по таким улицам и не утонуть в куче рыбных или еще более неприятных остатков. Только приблизившись к реке, Виньяк почувствовал, что вонь стала немного слабее.

С наступлением темноты переправа переставала работать, и Виньяку пришлось выбрать более длинный путь через Сите.

Правда, было неразумно ходить ночью по узким лабиринтам улочек этого района. Даже городские стражники после наступления сумерек отваживались забредать в этот пользующийся дурной славой квартал, только вооружившись до зубов и большими группами. Пройдя вниз по течению Сены, Виньяк вскоре добрался до остова моста Пон-Нёф. Внизу черная вода, образуя буруны, обтекала насыпанные фундаменты опор, которые вот уже двадцать лет торчали из реки, как осиротевшие необитаемые острова. Правда, в последние месяцы начались работы по восстановлению моста, и между будущими быками протянулась тонкая паутина из сколоченных между собой досок. Под временными дощатыми пролетами у берега покачивались привязанные к пристаням лодки. Непосредственно над поверхностью воды вокруг основания каждого быка были видны венцы из брусьев. Весной на них возведут опоры, на которых будут держаться вновь выстроенные арки моста.

Он пробрался сквозь прибрежный кустарник и спустился на мокрые доски, которые грозили в любой момент подломиться под его тяжестью. Шум воды под ногами скрадывал шум шагов, а пелена брызг мешала вообще что-либо разглядеть в и без того кромешной тьме. Крепко ухватившись руками за толстые пеньковые канаты, заменявшие перила, он начал осторожно продвигаться вперед, медля и ощупывая ногой качающиеся доски, прежде чем сделать следующий шаг. Не прошло и минуты, как он с ног до головы покрылся потом. Промокшая рубашка ледяным компрессом прилипла к спине, пронизывая все тело нестерпимым холодом.

Он остановился передохнуть на первой опоре. Оба берега, как челюсти исполинской пасти, ощерились, словно зубами, высокими зданиями, а под ногами жадно шевелился язык, готовый слизнуть Виньяка с ненадежной переправы. Зубы художника стучали от страха.

К чему вся эта таинственность? Посланный от герцогини, которого три дня назад привела Валерия, говорил ясно и недвусмысленно. Через два часа после захода солнца он должен войти в замок через вход Сен-Никола. При этом ему надлежало убедиться, что никто не следует за ним. Никто также не должен был знать об этой встрече, в противном случае другая сторона будет вынуждена отменить заказ, содержание которого будет обсуждаться на встрече.

Виньяк сделал следующий шаг по мокрой доске, поскользнулся и упал. Он сильно ударился обо что-то головой и, чувствуя, что судорожно хватает рукой пустоту, вдруг ощутил, что нога его запуталась в канате, удержав от падения в воду. Он рванулся вверх, что-то ударило его по плечу, и через мгновение в дюйме от лица пролетел его кинжал и исчез в потоке. Виньяк тихо выругался, извернулся, ухватившись за канат, и снова встал на узкие мостки. Ему потребовалось еще несколько минут, чтобы выпутаться из каната, спасшего ему жизнь. Он двинулся дальше, соблюдая еще большую осторожность. Прежде чем делать шаг, надо было убедиться, что доска крепко подвешена к канатам. Он долго тащился по доскам, перебирая руками пропахший дегтем и смолой канат, прежде чем наконец добрался до противоположного берега.

Не обращая внимания на боль в ушибленной голове, он пробежал сотню шагов до условленного места и замер там в ожидании у ниши в стене. Небольшие ворота, вделанные в нишу, были заперты. Виньяк не получил никаких указаний стучать. Оставалось только одно – набраться терпения и ждать.

Спустя некоторое время у темных ворот произошло какое-то изменение. Там появилось что-то темное. Виньяк прищурил глаза, но не смог разобрать ничего, кроме какого-то темного пятна на фоне блестящей от сырости стены. Потом он услышал свое имя.

– Мэтр Виньяк? – раздался приглушенный пронзительный шепот на расстоянии вытянутой руки. Едва Виньяк успел выйти из ниши, как темный силуэт приблизился к нему, схватил за руку и повлек к воротам, которые с едва слышным стуком затворились за ними.

Виньяк изумленно посмотрел на человека, который столь бесцеремонно заставил его войти в замок. Незнакомец был закутан в черную накидку. Лицо скрывалось под низко надвинутым на глаза капюшоном, и его черт нельзя было рассмотреть. Человека по-прежнему совершенно не занимали удобства Виньяка. Он продолжал тащить художника за собой по тихой улочке до большого дома, задняя стена которого упиралась в Лувр. Человек коротко постучал в дверь, которая тотчас открылась и поглотила обоих посетителей.

Оба быстро пересекли темный внутренний двор, вошли еще в какую-то дверь и внезапно оказались в ярко освещенном вестибюле. Когда глаза Виньяка привыкли к свету, таинственный человек, который привел его сюда, исчез.

Виньяк осмотрелся. В конце зала находились две винтовые лестницы, по которым можно было подняться на галерею второго этажа, где, видимо, находились жилые помещения. Два одетых в ливреи лакея охраняли входы на лестницы. В камине под галереей, потрескивая, горел огонь, источая благодатное тепло. Пол был выложен плитами из красного и белого мрамора. Вдоль стен были расставлены удобные роскошные кресла, стены украшали турецкие ковры.

Лакеи стояли неподвижно, как статуи. Виньяк нерешительно потоптался на месте и тоже застыл в неподвижности, там, где оставил его незнакомец. Откуда-то доносились голоса, при этом казалось, что говорившие намеренно старались говорить тише. Потом внезапно наступила тишина. где-то захлопнулась дверь. Кто-то не то задернул, не то открыл портьеру. Послышались удаляющиеся шаги.

Сердце Виньяка билось так сильно, что было готово выскочить из груди. Собственно, он даже не понимал почему. Он сделал вид, что хочет сдвинуться с места, не зная, правда, куда ему идти. Но едва он успел сделать почти незаметное движение, как один из лакеев повернул голову в его сторону. «Тс-с», – произнес он. Потрясенный Виньяк посмотрел на совершенно бесстрастное и неподвижное лицо. Однако за этим приглушенным свистящим приказом ничего не последовало. Посмотрев долгим вопрошающим взглядом в ледяные глаза лакея, Виньяк опустил взгляд и снова застыл в полной неподвижности.

Прошло еще несколько томительных минут. Появился еще один ливрейный лакей и жестом предложил Виньяку следовать за собой. Художник сделал то, что ему велели, подошел к двери, на которую указал ему слуга, и подождал, когда она откроется, а потом вошел в нее, оказавшись в какой-то комнате.

Помещение было маленьким с низким потолком. Здесь тоже горел огонь, распространявший, кроме тепла, приятный сладковатый запах. В кресле, стоявшем в глубине помещения, сидела женщина и рассматривала художника оценивающим взглядом. Виньяк поклонился, потом опустился на колени, стараясь найти нужную меру угодливости и покорности. Взгляд, которым дама одарила Виньяка после того, как он поднялся, сказал ему, что верной меры он так и не нашел. Дама отвела от него глаза с едва сдерживаемым негодованием, потом снова посмотрела на него с оттенком смиренного самообладания. Рука осторожно, словно боясь какой-то заразы, легко поднялась, и женщина жестом велела Виньяку сесть.

– Я надеюсь, что ваш вид нельзя истолковать в том смысле, что по дороге сюда вы привлекли внимание других лиц? Указания, которые вы получили, были, как я все же надеюсь, недвусмысленны, и их строгое соблюдение является залогом и основанием для нашей дальнейшей беседы. Могу ли я с полной уверенностью знать, что вы в полной мере соблюли нашу договоренность?

– Я был вынужден избрать такой путь, который сам по себе не позволил бы мне уделить надлежащее внимание одежде. Кроме нескольких рыб, никто не видел, как я шел сюда.

– Что вполне соответствует вашим же интересам. Принесли ли вы с собой письмо, которое привело вас сюда, или же оно пало жертвой вашей безрассудной переправы?

– Письмо Вашей Светлости…

Повелительным жестом женщина велела ему замолчать.

– Вы принесли письмо?

– Оно здесь, возле моего сердца.

– Отлично. Дайте его мне. Я исхожу из того, что никто, кроме вас, не знает о существовании такого послания. Так, а теперь возьмите его и бросьте в огонь. Наш разговор не займет много времени. Оно и так излишне затянулось и бесполезно потрачено. Я имею задание в нескольких словах объяснить вам суть нашего заказа. Почему выбор пал именно на вас, выходит за пределы моего знания. Заинтересованное лицо и его советники озаботились найти такого человека, который достоин доверия выполнить заказ, не отличаясь при этом вредной многоречивостью. Но так вышло, что выбрали вас. Все мы слуги и рабы Божьи. Но не всем открывается понимать его повеления и действовать согласно Его воле. Отсюда проистекает ропот и крик мелких душ, которые воображают, что лучше, чем немногие избранные, знают, что должно произойти Его Именем. Но мы, которые служим тем, кого Он назначил своими наместниками по вечному праву и закону, должны в такой же мере слушаться их воли и за отсутствием ясных указаний выполнять ее дух. Посему непозволительно руке спрашивать, чего хочет голова. Судьба руки повиноваться – и правильно повиноваться. Вы понимаете меня?

– Вот Господь Всемогущий, свят, великий царь над всей землею…

Женщина прищурила глаза. Виньяк выдержал исполненный таинственности взгляд и воспользовался возможностью рассмотреть даму. Белое лицо было изящно очерчено, моложаво, но странным образом казалось старым. Даже во время разговора лицо оставалось странно застывшим, а голова – неподвижной, покоясь на массивном жабо, венчавшем кораллово-красное платье, плечи которого были так высоко подняты, что остальное тело казалось отодвинутым куда-то вниз. Голову украшали две переплетенные косы, столь же красные, как и тяжелое, ниспадавшее складками платье незнакомой женщины. Ее белое лицо казалось призрачным, и когда слова тягучим потоком снова полились с ее уст, он понял вдруг, почему, собственно, такое юное лицо показалось ему преждевременно состарившимся. Толстый слой белил, наложенных на лицо, подчеркивал предательские складки морщин вокруг рта.

– Хвалите, хвалите Бога, хвалите, хвалите царя нашего. Воистину. Мне было поручено послать за художником, но ко мне привели псалмопевца. Какими еще дарованиями вы обладаете? Было бы очень прискорбно, если бы мы стали искать в вас только одаренного ремесленника, но просмотрели бы сущего ангела.

– Все, что я приношу на продажу, – это труды моих рук и моих глаз, которым Бог даровал способность наблюдать. Если бы Он распорядился по-иному, я сейчас вряд ли стоял бы перед вами.

Он почти физически чувствовал, как его слова погружаются в тело, скрытое красной тканью. Не зашел ли он слишком далеко? Не слишком ли вольно он себя ведет, не выказывая должного уважения? Но что означает эта ходульная проповедь? Они что, устроили проверку, насколько он тверд в догматах веры? Он процитировал псалом только потому, что не знал, чем ответить на своеобразное поведение дамы. Повсюду Виньяку чудились ловушки и подводные камни, скрытой угрозой выступавшие в речах женщины. Он нерешительно потупил взор. Втайне он, однако, продолжал с прежним вниманием наблюдать за мельчайшими деталями ее поведения. Ее лицо было скрыто от него толстым слоем косметики. Но ее осанка, то, как она держала руки, близко сдвинутые ноги, выступавшие из-под красной ткани, позволяют ему угадать очертания тела, скрытые платьем. На ум ему пришло старое изречение: Нет такого человеческого движения, как бы незаметно оно ни было, которому нельзя было бы найти соответствия в какой-либо форме; и нет такой формы, за которой не было бы скрыто какое-либо намерение.

— Ну, в мои намерения не входит испытывать ваши цели. Вы сумели портретом моей госпожи возбудить благоволение. Именно этому обстоятельству вы обязаны тем, что послали именно за вами. Отличная работа, надо признать без зависти. Без зависти, это касается меня, так как я не в ваших кругах зарабатываю свой хлеб. Должна сказать, что я поражена вашим мужеством. Когда столяры повесили обрамленную картину в замке Монсо и госпожа де Бофор показала ее собравшимся, то видели бы вы лица присутствовавших там художников. Один даже повысил голос и заметил, что это просто неслыханно, чтобы картина, которую втайне написал никому не известный выскочка, который к тому же, видимо, не имел никакого права это делать, была выставлена при дворе на посмеяние настоящих живописцев. При этом госпожа пришла к вам на помощь, спросив того художника, уж не считает ли он возможным, чтобы мать детей короля Франции послужила объектом подобных насмешек, чем, естественно, заставила замолчать наглого глупца. О, этот маленький эпизод, быть может, покажет вам, что речь идет об обоюдном интересе, который предполагает наше умение хранить тайну.

– Моя картина была даром и знаком благоговения перед герцогиней. Работа была написана не в Париже. Упрек этого художника меня не касается.

– Давайте не будем отвлекаться на такие частности. Какую бы цель вы ни вкладывали в свои действия, вам всегда припишут иные намерения. Разве не так и с Богом, нашим Господом? Он заглядывает прямо в наши сердца и судит нас по нашей истинной вере, а не по нашим сомнительным делам, которые сегодня означают одно, а завтра – совсем другое. Не правда ли, что именно так гласит учение людей, к которым принадлежите и вы?

Она опять вернулась к вопросам веры. Но Виньяк чувствовал, что она для отвлечения внимания пускает ему пыль в глаза, а сама в это время заманивает его совершенно в другое место, в гораздо более опасную ловушку. Но в какую? При дворе его картину заметили. Он привлек к себе внимание и, естественно, возбудил зависть. На это он рассчитывал. Самое страстное его желание начало исполняться. От него хотели еще картин. То, что речь идет именно об этом, не вызывает никаких сомнений. Но зачем эта аудиенция у герцогини? Пусть даже она принимает его не сама; ее представляет дама, которая перед ним. Эта женщина – руки и уста самой влиятельной женщины Франции, будущей королевы. При всех европейских дворах говорят о ней и о великой любви, которой одарил ее король. Он, Виньяк, написав ее, вложил в свою картину все мыслимые атрибуты красоты плодовитости, очарования и королевского достоинства, и это не оставило герцогиню равнодушной. Он чувствовал, что образ неизвестной благородной дамы должен очаровать прекрасную Габриэль, как великолепная жемчужина.

Приманка была расположена с умом и достигла своей цели. Об этом он, конечно, не должен был догадаться. От него хотят покорности, послушания и новых картин. Эти разговоры о вере не более чем дымовая завеса, чтобы нагнать на него страх. При этом каждый знает, что герцогиня протестантка, а король – новообращенный католик. Виньяк слушал себя словно со стороны:

– Добрая набожная работа никогда не сотворит доброго набожного человека, но добрый набожный человек создаст добрую набожную работу. Так учил и Христос: «Дурное дерево не приносит добрых плодов. Доброе дерево не приносит дурных плодов».

– Да-да, вы хорошо затвердили уроки этого самоуверенного немецкого монашка. Но мы не собираемся советоваться с вами в вопросах веры. Вы доказали, что обладаете незаурядным талантом. Чего вам все же не хватает, так это истинного понимания смысла формы, внешним отображением которой вы владеете с таким неподражаемым мастерством. Вам, несомненно, придется согласиться со мной, если я скажу, что задачей художника является не только изображение вещей, не правда ли? Отобразить предмет может любое зеркало, и оно сделает это куда быстрее и лучше, чем любой представитель вашего цеха. Истинное искусство заключается в том, чтобы произведение убедило изображаемого в том, чего он сам в себе уловить не в состоянии. Нужны ли были бы вообще живописные изображения лесов, ландшафтов или лиц, если бы речь шла только о том, чтобы вырвать их из оков скоротечности бытия? Нет, греховным было бы даже пытаться вступать в спор с круговоротом творения, выступать с пестрой палитрой против всемогущего провидения Божьего. Задача искусства – показать суть вещей. Ваше устремление должно состоять в том, чтобы уловить неповторимую единичность в пролетающем мимо потоке внешних проявлений.

Этот взгляд на живопись не вполне чужд вам, так как тот, кто видит вашу картину, которую вы написали с герцогини, естественно, замечает ваше почти ученическое, но, однако, не совсем прямолинейное усилие разглядеть смысл. При этом вы преследовали свою определенную цель. Это очень разумный образ действий, однако он никогда не бывает связанным с куда большим риском ступить на неведомую тропу, по которой до вас никто не блуждал по незнакомой местности. Вы – хитрец, мэтр Виньяк, и это нам очень нравится. Но для искусства хитрость – смертельный яд. Она – мать осторожности, а значит, враг великих произведений. Она не позволит вам найти истину, в лучшем случае суть, соль, неожиданность, которая быстро утомит нас, так как за краткий миг наслаждения нам тотчас придется платить осознанием блестящей находки, которой успеваешь пресытиться, прежде чем оценить ее по достоинству. За кулисами прекрасно видны механизмы, блоки и распорки. Слышны скрип и скрежет вращающихся колес, и мы желаем, чтобы произошло сильнейшее потрясение, которое положит скорый конец этой превосходно задуманной шумихе.

В вас есть умение, но не хватает школы и руководства. Ваш взгляд мастерски выхватывать частности, но, к великому прискорбию, вы слепы к целому. Вы раболепно подражаете своим предшественникам, в чье время эти фокусы были общепринятыми, и это может в какой-то степени служить вам оправданием. Но в равной мере вы проявили известное остроумие, попытавшись таким неслыханным способом привлечь к себе внимание. Можно простить тупой инструмент, если у него есть не совсем тупое намерение.

Виньяк словно зачарованный смотрел на уста, из которых лились эти слова. Строгий негромкий тон действовал усыпляюще.

Одновременно Виньяку почудилось, что где-то между бесчленными, переплетенными между собой нескончаемыми потоками слов мелькнуло нечто, составлявшее действительное содержание речи, и это нечто ни в коем случае не должно было от него ускользнуть. Он чувствовал, как в нем закипает возмущение той снисходительностью, с какой она говорила о его работе. Что это за невыносимая болтовня, которую она обрушила на его голову? Она может поставить ему в вину все что угодно – его положение, веру, происхождение. Но называть его дешевым копиистом? От этого оскорбления в его душе поднялась волна холодной ярости. Что эта дама знает о нем и его способностях? Но одновременно он чувствовал, что ее слова находят в нем соответствующий отклик. Он сразу подавил в себе это чувство, но сомнение уже начало размывать его гнев и лишило его остроты, прежде чем он успел полностью завладеть им.

Внезапно речь дамы прервалась, и он почувствовал, что совершил непростительную ошибку. Он пришел в отчаяние, поняв, что в комнате только что прозвучал вопрос, который он по невнимательности пропустил. В нем боролись страх и восхищение, пока он силился понять, каким образом ей так ловко удалось подметить краткий миг его мысленного отсутствия и как незнакомка использует это наблюдение для еще большего его унижения. Но что делать, здесь ему не дадут времени на размышления. Чего бы они ни потребовали, у него все равно не будет времени обдумать условия. Он сделал глубокий вдох, чтобы обрести голос, но дама опередила Виньяка.

– Я не привыкла разговаривать с людьми вашего звания и очень сожалею, что подвергла непосильному испытанию вашу способность сосредоточиваться. Я спросила вас, где вы сейчас занимаетесь своим ремеслом?

– Я работаю на одного фламандца в Вильжюифе.

– Кто-нибудь видел портрет герцогини, прежде чем вы послали его в замок?

– Нет, госпожа. Только мой друг, некий Люссак. Я показал портрет ему сразу после того, как закончил работу. Мы жили тогда в Бретани, где я тайно писал эту картину. Ее никто не видел, кроме, конечно, одной девушки по имени Валерия, которая несколько раз служила мне моделью. Она и передала картину…

– Я знаю. У вас есть договор с этим фламандцем?

– Нет.

– Тогда скажите ему, что больше не будете у него работать.

– Как я должен это понимать?

– Герцогиня желает взять вас на службу. Вы не можете одновременно служить двум господам. Когда вы после нашего разговора покинете этот дом, вам вручат деньги, которые позволят вам спокойно работать и не думать о заработке на пропитание. Обстановка при дворе такая, что сейчас вы не можете там появиться. Поэтому вы выполните порученную вам работу в тайне, что не составит для вас особого труда, так как вы имеете немалый опыт в этом отношении. В мою задачу не входит рассказывать вам о побудительных мотивах герцогини. Условия жизни при дворе будут для вас чуждыми и незнакомыми, а для того, чтобы исполнить порученное, вам не надо знать больше, чем я уже вам сказала. Герцогиня и король пребывают в большой опасности. Подобно вам, они преследуют одну великую цель, но чем ближе они к ней подходят, тем больше опасностей возникает вокруг. Король слеп и не видит пропасть, которая разверзлась перед ним, так же как он не видит, что особе, которая возбудила в нем ослепляющую, безумную любовь, со всех сторон грозит позор и унижение.

Ваша задача – открыть королю глаза, потому что если этого не удастся сделать, то нам всем грозит уничтожение, а Францию ожидает большая беда. На этом зиждятся и ваши собственные надежды, поэтому ради вашей собственной безопасности вам надлежит оставаться в тени и незаметно выполнить работу, которую мы вам поручим. Нет, не надо ничего говорить. Слушайте меня внимательно и запоминайте мои слова. Когда я отпущу вас, вы выйдете в помещение, какое вам укажет слуга, который стоит в приемном зале. Не пугайтесь, когда войдете туда. Вы увидите задернутый занавес. В середине помещения, которое вам укажет слуга, находится стул, на который вы можете сесть. Когда занавес откроется, вы увидите за ним нечто такое, что может показаться вам непонятным. Как я уже говорила вам, у нас нет времени на подробные объяснения. Внимательно всмотритесь в то, что вы там увидите. Когда вы все поймете, то поднимите правую руку. Занавес закроется, а вы можете покинуть помещение.

В вашем распоряжении шесть недель на то, чтобы написать эту сцену. Когда вы закончите работу, то пришлите девушку к Дзаметте, чтобы дать мне знать об этом. Потом я посмотрю работу и пришлю за ней. Более подробные инструкции вы найдете в мешке с деньгами, который вам вручит слуга. Если вы увидите, что не в состоянии выполнить работу, то не возьмете денег, покидая дом. В этом случае мы будем считать, что нашей встречи не было. Вас не станут больше беспокоить, а вы забудете все, что вы здесь увидели и услышали.

– Простите, но я не понимаю…

– Вы станете богатым человеком, Виньяк. Вы знаете только то, что вам надлежит знать, и я уверена, что вы прекрасно поняли, что от вас требуется. Ненужные знания только повредят вашей работе. Работайте тщательно и используйте лучшие материалы. Вы получите достаточно денег, чтобы купить необходимые материалы. Как вы устроите так, чтобы никто не видел, как вы работаете, мы предоставляем решать вам. Однако могу вас уверить, что только вы один отвечаете за сохранение абсолютной тайны относительно авторства картины. Теперь уходите. От имени герцогини я благодарю вас за ваш визит. Не разочаруйте ее, и это послужит лишь вашей выгоде.

Он обернулся. Дверь, через которую он вошел сюда, была широко открыта. Он захотел еще раз взглянуть в глаза своей собеседницы, но она уже поднялась и повернулась к нему спиной. Он еще раз удивленно посмотрел на шлейф кораллово-красного платья, решительно повернулся и последовал за слугой в зал.

Одетый в ливрею слуга знаком велел ему подождать и исчез. В доме стояла мертвая тишина. Огонь в камине почти погас. Пустое кресло равнодушно смотрело на него, а ледяное дыхание холода обжигало ноги. В голове было странное ощущение одновременной пустоты и переполненности. В голове продолжал звучать чужой голос. Он подошел к входной двери и нажал на створку. Дверь не поддалась. В этот миг он услышал тихий свист лакея. Виньяк обернулся и увидел, что дверь, через которую он только что вошел в приемный зал, снова была распахнута. Виньяк еще раз обдумал заключительные слова незнакомки, взял маску, которую протянул ему слуга, надел ее на лицо и вошел в помещение.