ШАРЛЬ ЛЕФЕБР: Господин маркиз, вам известно, что король уполномочил меня провести расследование, касающееся обстоятельств смерти герцогини. Готовы ли вы ответить на некоторые наши вопросы?

РОНИ: Исполняйте свой долг.

Ш.Л.: Где вы находились в момент смерти герцогини де Бофор?

РОНИ: В моем замке Рони, куда я уехал на пасхальные дни вместе с принцессой Оранской и другими высокопоставленными особами.

Ш.Л.: Виделись ли вы с герцогиней перед вашим отъездом?

РОНИ: Да. Я попрощался с ней в доме господина Дзаметты, где она остановилась.

Ш.Л.: Как протекал этот визит?

РОНИ: Герцогиня неважно себя чувствовала и своей беременностью вызывала сострадание. Однако она выказала мне большую привязанность и просила меня забыть наши старые распри.

Сама герцогиня, как она сказала, уже сделала это.

Она клялась, что всегда была мне другом, и всячески уверяла меня в своем расположении. К этому она присовокупила, что великие услуги, какие я оказал королю и государству, более чем когда-либо обязывают ее способствовать моему возвышению. Подробности она собиралась разъяснить мне по возвращении, но обещала, что впредь не будет ничего предпринимать, не посоветовавшись предварительно со мной.

Ш.Л.: Что вы ответили на эту любезность?

РОНИ: Я поблагодарил герцогиню в приличествующих выражениях, не показав ей, однако, что догадался, куда она клонит, хотя мне это было совершенно ясно.

Ш.Л.: Герцогиня открыто намекала на свое скорое бракосочетание с королем. Это намерение было известно всем, и никто не знал об этом решении лучше, чем вы. Как же вы могли представить дело так, словно вам непонятны намеки герцогини?

РОНИ: Несмотря на то что все дело вступило в завершающую стадию, я не верил, что замыслы герцогини де Бофор увенчаются успехом. Я был свидетелем колебаний короля, который постоянно разрывался между верностью своему сердцу и верностью государству. Кроме того, из трех писем, полученных мною от королевы, я знал, что она твердо решила воспрепятствовать этому браку.

Ш.Л.: Король больше не колебался. Он, как вам хорошо известно, принял окончательное решение, что же касается противодействия королевы Маргариты Валуа, то не могли бы вы показать нам письма, которые она писала вам?

РОНИ: Вот последнее из них. Королева говорит, и это ее доподлинные слова, что ее промедление и сомнение основаны на том, что она не желает уступать свое место женщине со столь сомнительной репутацией.

Ш.Л.: Должен на это заметить вам, что письмо, которое ни в коей мере не соответствует стилю королевы, полностью противоречит фактам. Королева подтвердила свое согласие на развод и 3 февраля 1599 года подписала полномочное разрешение на начало процесса, каковое было шесть дней спустя получено в Париже.

РОНИ: Мне ничего не известно об этом документе.

Ш.Л.: Это трудно себе представить, учитывая то положение, которое вы занимаете в королевском совете, и то доверие, которым облек вас Его Величество. Однако ответьте, пожалуйста, еще на один вопрос. Ваша супруга, маркиза де Рони, не посетила герцогиню де Бофор, чтобы попрощаться с ней?

РОНИ: Я сам послал ее к герцогине.

Ш.Л.: Что произошло во время их свидания?

РОНИ: Герцогиня приняла мадам де Рони очень дружелюбно. Она сказала, что хотела бы отнестись к ней как к своей лучшей подруге. Кроме того, герцогиня просила, чтобы мадам де Рони, со своей стороны, полюбила ее всей душой и без принуждения согласилась бы жить с ней, чтобы по желанию герцогини присутствовать при ее отходе ко сну и пробуждении.

Ш.Л.: Какое впечатление произвело это свидание на вашу супругу?

РОНИ: Домой она вернулась в сильном гневе. Она спросила меня, должна ли маркиза де Рони считать за высокую честь предоставленное ей право прислуживать при засыпании и пробуждении герцогини де Бофор. Это предложение она восприняла как унизительное. В конце концов, это можно было бы считать за честь, если бы речь шла о достойной и добродетельной королеве Франции.

Ш.Л.: Что вы ответили на это вашей супруге?

РОНИ: Я сказал ей, что хорошо понимаю, что означают подобные речи, и что подробно мы поговорим об этом в другое время. Но она должна поостеречься говорить об этом с кем-либо и ей следует держать свои мысли при себе, особенно в присутствии принцессы Оранской, которая, казалось, очень заинтересовалась этим делом.

Ш.Л.: Один свидетель утверждает, что от вас слышали еще кое-что.

РОНИ: Ну, еще я добавил, что надо посмотреть, как пойдут дела и стоит ли рвать все нити.

Ш.Л.: Мы попросим вас растолковать эти слова, поскольку они звучат очень двусмысленно и допускают весьма неблагоприятное истолкование. Однако вернемся к вашим показаниям. Как вы узнали о смерти госпожи де Бофор?

РОНИ: Два дня спустя после нашего прибытия в замок Рони, в пасхальную субботу ранним утром, буквально на рассвете, я беседовал с супругой, которая еще лежала в постели. Мы говорили о надеждах госпожи герцогини сочетаться с королем браком. Я начал с того, что поделился с женой некоторыми своими мыслями, заговорил о больших препятствиях, которые, на мой взгляд, стояли на пути этого бракосочетания, говорил я и о тех последствиях и катастрофах, которые, без сомнения, последуют из этого события. В это время у двери зазвонил колокольчик, длинный шнур которого был протянут за ворота и перекинут через ров. Секунду спустя мы услышали громкий голос за воротами: «Именем короля, именем короля!»

Я немедленно приказал опустить подъемный мост и открыть ворота.

Спустившись по лестнице, я встретил посланника, который взволнованно обратился ко мне: «Господин, повеление короля. Соблаговолите сегодня же прибыть в Фонтенбло».

«Господи Иисусе, мой друг, – ответил я, – что случилось? Уж не заболел ли король?»

«Нет, мсье, но он печалится и гневается больше, чем когда-либо. Умерла герцогиня!»

«Герцогиня умерла, – вырвалось у меня. – Но как это случилось? Что за стремительная болезнь унесла ее жизнь? Пройдем в мои покои, я тоже опечалился, и за едой – ведь ты наверняка голоден – ты все мне расскажешь».

Придя в мои покои, посланник все рассказал нам, что он знал о смерти герцогини. В мой замок он ехал через Париж, где встретил господина Ла-Варена, который передал ему для меня письмо.

Ш.Л.: В свое время мы заслушаем и господина Ла-Варена. Но сначала расскажите нам, пожалуйста, с какими словами вы обратились к своей супруге, когда, охваченный волнением от услышанной новости, вошли в спальню. Гонец слышал эти слова и передал их нам.

РОНИ: Я нашел свою супругу еще в постели и, обняв ее, заговорил: «Дитя мое, я принес вам добрую весть. Вам не придется присутствовать ни при пробуждении, ни при отходе ко сну герцогини, так как нитка оборвалась. Но поскольку она мертва, то помолимся Господу, чтобы он даровал ей на небесах долгую и счастливую жизнь. Король избавился от множества неразрешимых вопросов и тяжких раздумий».

Ш.Л.: Да, это те самые слова, которые были услышаны и о которых сейчас так много говорят. Люди, которые превзошли других заслугами и достоинством, всегда имеют врагов. Ваши враги придали вашим словам то значение, какое вы сами никогда не осмелились бы им придать даже в своих мыслях. Не можете ли вы точно сказать, что именно хотели вы выразить этими словами? Для начала вспомним, что в утреннем разговоре с вашей супругой вы сказали о том, что надо еще посмотреть, как пойдут дела и не порвется ли нить.

РОНИ: Это было сказано в переносном смысле, который всегда употребляется в обыденной речи, чтобы выразить то, что может принять совершенно неожиданный оборот. Я всегда считал, что в последний момент бракосочетание герцогини столкнется с каким-нибудь препятствием, будь то со стороны Папы, королевы Маргариты или даже самого короля. Я полагал, что в самый решительный момент он не отважится на этот шаг. Это и дало мне повод сказать, что нить, возможно, порвется. Но должен признаться, что единственный исход, к которому привело провидение, никогда не приходил мне на ум. Откуда бы ни явилось это препятствие – от Бога или от людей, – но мое предсказание сбылось, и поэтому позже я действительно сказал: нить порвалась.

Ш.Л.: Мысль о том, что все опасности, угрожавшие Франции, миновали со смертью герцогини, конечно, пришла вам в голову сразу же после этого события?

РОНИ: Естественно! Я хорошо вижу, к чему вы клоните своими вопросами. Предполагается, что против герцогини был составлен заговор и на ее жизнь готовилось покушение. Никто не осмелился открыто обвинить меня в участии в этом заговоре, но все допускают, что, зная о нем, я не предпринял ничего, чтобы помешать заговорщикам. Я не действовал, но позволил действовать другим.

Ш.Л.: Ну и?

РОНИ: Если бы я знал о готовящемся преступлении и не сделал бы ничего, чтобы ему воспрепятствовать, то тоже оказался бы виновным. Я не пользуюсь репутацией человека, водящего дружбу с темными низкими личностями, и не думаю, что меня можно упрекнуть в попустительстве преступлений для извлечения личных выгод или повышения авторитета. Чтобы очернить таким подозрением долгую, посвященную исключительно благополучию государства жизнь, требуется нечто большее, чем несколько второпях сказанных слов, которые можно объяснить, не стыдясь за свои объяснения. Прежде чем искать соучастников, надо сначала доказать, что вообще существует виновник. Этого пока никто не сделал и, по-видимому, не в состоянии сделать. Вы допросили господина Дзаметту и что вы узнали? Ничего, что можно было бы вменить ему в вину. Он объяснил, что герцогиня умерла естественной смертью. Та излишняя поспешность, с которой она покинула его дом – единственный выдвинутый до сих пор повод для его обвинения, – может быть убедительно объяснена желанием герцогини находиться ближе к Лувру, где она ожидала приезда короля. Господин де Шиверни, чьи высказывания вы читали, в этом пункте подтверждает показания господина Дзаметты. Со смертью герцогини господин де Шиверни многое потерял, и, узнав о печальном событии, он горько и во всеуслышание жаловался на несчастье, которым обернулась его близость к герцогине. Однако разве он высказал хотя бы малейшее подозрение о преступлении, на расследовании которого он должен был настаивать? Другие родственники герцогини, ее сестры, ее тетка де Сурди, высказали ли они хотя бы легчайший намек на саму возможность злодеяния, погубившего герцогиню? Сам король, который так беззаветно ее любил, – поделился ли он своими подозрениями, о которых сегодня осмелились бы думать? Нет. Более того, он почтил господина Дзаметту своей дружбой. Если он и позволил проводить какое-то расследование, то только из уважения к юстиции. Что касается меня, то король оказал мне великую честь, назначив – после смерти герцогини – министром финансов…

Ш.Л.: …а также главным начальником артиллерии, то есть пожаловав вам должность, которую до смерти герцогини занимал отец умершей, которого король отважился уволить с поста только после того, как дочь утратила возможность встать на его защиту.

РОНИ: Вы вольны строить любые самые омерзительные догадки на этот счет. Неужели вы действительно полагаете, что я настолько низок, что из-за должности мог убить человека, которого король любил больше всех на свете? Признаюсь, что для меня было сущим мучением видеть должность, для которой я обладаю всеми необходимыми качествами, в руках человека, совершенно не способного ее исполнять. Однако если ваше подозрение относительно меня покоится на этом мотиве, то в таком случае вы можете с равным успехом подозревать самого короля, ибо он постоянно выглядел пристыженным, видя полную непригодность мсье Антуана д'Эстре к порученному делу. И, между прочим, хотя бы одним дыханием высказал ли король хоть самое ничтожное подозрение в мой адрес? Ни в коем случае. Напротив. В тот день, когда случилась беда, полный печали, он послал за мной и публично, на глазах у всего двора, искал у меня утешения по поводу этого прискорбного события. Это позволило мне говорить с ним о божественном провидении, которое часто облекает наше исцеление в горе, в коем видим мы лишь свою погибель. Разве это не в достаточной мере показывает, что ему никогда не приходило в голову подозрение и что он никогда не думал о моей причастности к его несчастью?

Ш.Л.: После смерти герцогини де Бофор вы арестовали двоих ее слуг и отправили их в Бастилию – а именно женщину, которую называют La Rousse, и ее мужа. Зачем вы это сделали?

РОНИ: Оба знали интимные подробности частной жизни герцогини и низко пали в своей вине. Вместо того чтобы держать при себе свои мысли, они принялись чернить свою бывшую госпожу и распространять о ней злоречивые или по меньшей мере неправдоподобные слухи. Я положил конец этому скандалу.

Ш.Л.: Не преследовали ли вы этим арестом каких-либо иных целей?

РОНИ: Нет. Мы с герцогиней де Бофор были в ссоре. Это факт, который я даже не собираюсь скрывать. У меня часто бывали с ней серьезные столкновения из-за ее непомерных требований и чрезмерной гордыни. Насколько мог, я воздействовал на короля, удерживая его от шагов, которые казались мне вредными для славы и безопасности государства. В полном согласии с другими, самыми лучшими советниками я желал для короля иного брачного союза. Все это я делал открыто, на глазах у всех, и, как уже повторял под присягой, я ни в коем случае не являюсь поклонником коварства и хитрых уловок. Провидение избавило нас от опасности, приближение которой я видел. Я воспринял этот исход как знамение и вслед за врачом Ла-Ривьером воскликнул: «Hic est manus dei». Но одновременно я не забывал о моем долге перед королем, который почтил эту даму своей дружбой. Из уважения к ней и ее детям, которые являются также детьми короля, и в память о той великой любви, какую питал к этой женщине наш властитель, я покарал клеветников. По этому поступку можно судить, что бы я сделал с предполагаемым убийцей, если бы думал, что смерть герцогини последовала не по воле Божьей, а по другой причине.