В те баснословные времена Аркадией правил царь Ликаон, тиран и сластолюбец, отец сорока девяти сыновей, таких же нечестивых, как он сам, и рожденной от нимфы единственной дочери, красавицы Каллисто. Она, видимо, принадлежала к тем прелестным созданиям, которые почему-то чаще всего вырастают или в царских дворцах, или в хижинах пастухов, лесорубов и угольщиков, да и то при двух условиях: они должны с детства пользоваться неограниченной свободой и не иметь сестер. Это девушки своенравные, романтичные, мечтательные и в то же время несколько мужеподобные, стройные, но нередко с чересчур узкими бедрами, что, впрочем, не портит их красоту. Они обычно питают стойкое отвращение к хороводам и прялке в одном случае, к танцам и урокам игры на фортепьяно — в другом, зато любят одеваться в мужской костюм, купаться ночами в прибое или в ледяном пруду, бегать по полям с собаками, скакать верхом, но при всем том роль кавалерист-девицы не кажется им привлекательной. О любви эти дикарки до поры до времени не думают и вместе с тем бессознательно закаляют свой дух и тело для будущих любовных битв. Сверстниц они презирают, старших наставниц ненавидят, а поскольку часто растут без матери, в окружении грубых братьев, рядом с деспотом отцом, как Каллисто, их — в этом-то и парадокс! — неодолимо влекут к себе женственные мужчины. Однако, влюбляясь в таких мужчин, сами они остаются эгоистичными и неспособными на жертву. Материнский инстинкт в них тоже не силен, и в итоге, пережив короткий расцвет экзотической и холодноватой женственности, эти создания быстро увядают. Очаровательный хаос, в пору созревания наполнявший их душу, так никогда и не претворяется в божественный порядок зрелости.

Приблизительно так, опираясь на собственный опыт, Иван Дмитриевич после третьей рюмки увидел все то, о чем рассказывал Зеленский.

Но Каллисто повезло дважды. Во-первых, ее отметила и взяла к себе в свиту Артемида-охотница. Во-вторых, ею пленился не кто иной, как сам Зевс, хотя он понимал, что девушки, подобные Каллисто, предпочитают совсем других мужчин и ему трудно будет обольстить ее в своем истинном облике. Поэтому он предстал перед ней в образе Аполлона, чтобы покорить юную дикарку не властью, не мощью, а изяществом и хорошими манерами. Расчет оказался точен. Начался роман, вскоре Каллисто родила сына, получившего имя Аркад.

Но была еще одна причина, по которой Зевс разыграл эту комедию масок: он всю жизнь страдал от ревности Геры и привык путать следы. Истекающий семенем бык, золотой дождь — про них краем уха слышал даже Иван Дмитриевич, учившийся на медные деньги. На протяжении столетий, наполненных бесконечными изменами, Гера выработала в себе способность распознавать мужа под любым обличьем. Покровительница браков, матрона и домоседка, она, видимо, терзалась не столько неверностью супруга, сколько тем, что эти случаи становились достоянием гласности. Как могла она опекать новобрачных, если бессильна сохранить огонь в собственном очаге? Но, будучи настоящей женщиной, Гера сумела убедить себя, что в таких ситуациях именно женщина всегда и во всем виновата. Она почти искренне полагала Зевса не более чем жертвой очередной совратительницы. Словом, Гера решила отомстить не мужу, как на ее месте поступила бы Каллисто, а ей самой: несчастная дочь Ликаона была превращена в медведицу.

Только и это было еще не все. То ли роман Зевса и Каллисто продолжался достаточно долго, то ли Аркад, как полубог, необычайно скоро повзрослел, но однажды на охоте он увидел в лесу медведицу. Может быть, Каллисто сама бросилась к нему в надежде, что сын ее узнает. Увы, Аркад натянул свой лук и пустил стрелу. Правда, Зевс воскресил возлюбленную, но опять же в медвежьем облике. Даже ему оказалось не по силам снять наложенное Герой заклятье, и он лишь перенес Каллисто на небо, чтобы она вновь не стала добычей какого-нибудь охотника.

Неизвестно, узнал ли позднее Аркад, что убил родную мать, но роковая ошибка и его привела к смерти. Главным виновником трагедии и на этот раз был Зевс. Отчасти Гера понимала его правильно, царь богов и людей обладал чудовищной для вседержителя наивностью, которая клокотала в нем, как лава в жерле вулкана, выжигая вокруг все, неспособное оценить чистоту его намерений. В противном случае он не решился бы отправиться в гости к Ликаону, ведь нетрудно было догадаться, что при всех своих дурных наклонностях аркадский царь не может питать симпатий к тому, кто погубил его дочь.

К Ликаону явились гонцы с известием о предстоящем визите, но тот ни малейшей радости не выказал. Когда гость ступил на землю Аркадии, нигде не курили фимиам, не вели на заклание агнцев. Жертвенный дым не курился над алтарями. Для Зевса это было неприятной неожиданностью, он-то полагал себя совершенно ни в чем не виноватым.

Ликаон же не без оснований считал, что владыка Олимпа заранее должен был предвидеть последствия своей опрометчивой страсти, и не собирался оплакивать участь обольщенной дочери вместе с ее обольстителем. Он был явно не из тех, кого может примирить с врагом общее горе. Более того, ненависть к Зевсу царь перенес и на его сына от Каллисто, собственного внука Аркада. Матереубийца был зарезан, изжарен и подан гостю на стол — будто бы для того, чтобы проверить, насколько всеведущ властелин мира. Во всяком случае, Зевс истолковал это именно так. Никакой вины перед Ликаоном он за собой не числил и пришел в ярость. Особенно возмутило Зевса не само преступление, а крамольное сомнение в его божественном всеведении. Сверкнула молния, сорок девять братьев Каллисто, соучастники отцовского злодеяния, пали испепеленными, а сам Ликаон был превращен в волка и бежал из пылающего дворца.

С тех пор он каждую ночь задирает к небесам оскаленную морду, оглашая аркадские леса тоскливым и жутким воем, но смотрит он вовсе не на луну, как почему-то считается. Нет, его серые, с желтыми просверками глаза оборотня устремлены туда, где блистают в вышине семь звезд Большой Медведицы.

Они стояли в сентябрьском небе над Петербургом, когда Иван Дмитриевич вышел от Зеленского на улицу, и ночью то ли в окне, то ли во сне он все время их видел, различал в них медведицу, и олениху, и воз, и ковш, но и ключ тоже. Хитрая воровская отмычка, серебряная фомка — тезка попугаю, кенару, скворцу, двум щеглам. Во сне нашлась и скважина для нее, щелкнул замок, врата распахнулись, за ними стоял покойный Куколев. Он стал рассказывать о той женщине, которая его отравила. Иван Дмитриевич выслушал, понял, но не сумел проснуться и наутро все забыл.