Пока нам подавали ужин, Бетси ни на миг не забыла о своих светских манерах. Никогда не забывала о надлежащем декоруме. Гордость была одним из многих качеств, которыми я восхищался, но в тот вечер меня все сильнее мучила мысль, как страдает моя жена.

После ужина я снова попытался объяснить свое поведение, но она категорически отказалась говорить об Анжелике. В остальном вела себя совершенно разумно. Ни в чем меня не упрекала, не угрожала уйти. Сама согласилась, что Рикки нужно отвести к Трэнту. Это мой долг. Но говорила о Рикки, как о ком-то постороннем, а когда я, подавая чашку кофе, коснулся ее руки, поспешила ее отдернуть. Отдалилась от меня, вмерзла в ледяную глыбу.

Это делалось не для того, чтобы наказать меня. Это я знал. Замкнулась в себе, потому что, как она думала, случилось то, чего она всегда боялась. Бетси Кэллингем, — ну та, страшненькая, та, что занялась благотворительностью, — снова проиграла. Я чувствовал себя столь же виноватым, как и бессильным ее утешить.

Как только допила кофе, тут же встала со словами:

— Мне очень жаль, но ужасно разболелась голова. Пойду-ка лучше лягу.

Она даже заставила себя улыбнуться.

— Может быть, стоит позвонить Трэнту и спросить, готов ли он завтра выслушать Рикки? О школе не беспокойся. Утром я позвоню и скажу, что Рикки не придет.

Ушла. Мне так хотелось пойти за ней, взять ее в объятия и сказать: «Что нам до Анжелики? Не будем трогать Рикки. Оставим все как есть». Но, разумеется, я знал, что не смогу этого сделать. И знал еще, что Бетси первой бы отвергла это. Решившись, отступать я не мог.

Позвонил на Центр-стрит. Трэнта не застал, посоветовали искать его в участке. Не было его и там. Но когда я назвал свое имя, дали его домашний телефон. Мне казалось невероятным, что у Трэнта есть семья, дом и личная жизнь, как у всякого другого. Трубку снял он сам. Я рассказал о Рикки. Трэнт не перебивал. Когда я умолк, спросил только:

— Вы понимаете, что делаете, мистер Хардинг? Если окружной прокурор решит поддержать обвинение, вашему сыну придется давать показания перед судом.

— Конечно, я все понимаю.

Он помолчал. Я думал, хочет спросить еще о чем-то. Но он только устало сказал:

— Ладно. Приведите его завтра утром на Центр-стрит. В половине десятого подойдет?

— Конечно.

— Спокойной ночи, мистер Хардинг.

Вначале я расхаживал по комнате, спать совсем не хотелось. Но мне быстро опротивело бесцельно топтаться на месте, и я направился в спальню. Свет на моей половине кровати Бетси оставила. Сама она лежала с закрытыми глазами, но я-то знал, что не спит. При взгляде на ее бледное, осунувшееся лицо меня бросило в дрожь. Раздевшись в ванной и погасив свет, лег в постель. Напряжение, охватившее ее, стеной лежало между нами. Машинально, прекрасно понимая, что пропасть между нами непреодолима, я протянул к ней руку. Она лишь вздрогнула.

— Нет, Билл. Нет.

Голос звучал резко, рука судорожно оттолкнула мою. Я лежал рядом с ней почти в таком же напряжении и отчаянии, как и она. Не выдержав, встал и ушел в комнату для гостей. Долго не мог заснуть. Старался убедить себя, что все постепенно образуется. Как только кончится история с Рикки и все поймут, что действовал я правильно, у меня еще будет возможность сделать Бетси счастливой. Найду себе новую работу. Элен уволим. Переберемся в меньшую квартиру. И там начнем новую жизнь, в которой отдавать и брать мы с Бетси будем поровну. Пока же нужно потерпеть.

Вот только меня пугала мысль о Рикки, слабой фигурке на скамье подсудимых. А когда я уснул, снилась Анжелика. Шла ко мне с сияющим лицом, раскрыв объятия: «Значит, я была не совсем сумасшедшая, что любила тебя!» Но когда она меня обняла, руки медленно превратились в скользкие мерзко-зеленые щупальца, потащившие меня во тьму.

Проснулся я в восемь часов и в какой-то нелепой попытке сделать вид, что ничего не случилось, первым делом убрал постель. Бетси не было. Одевшись, направился в детскую. Собирался потребовать от Элен, чтобы оставила нас с Рикки одних. Но этого не понадобилось. Исчезла, как только я открыл дверь. Рикки уже позавтракал и сидел за столом, болтая ногами. Я почувствовал себя палачом.

— Привет, — начал я. — Сейчас мы вместе пойдем к одному знакомому, и ты ему расскажешь о своей другой мамочке.

— Почему?

— Потому, что он хочет это знать.

— Когда пойдем?

— Прямо сейчас.

— Но мне нужно в школу.

— Не сегодня. Разве не здорово разок пропустить школу, а? Что скажешь?

— Нет, — сказал он.

Но с чисто детской легкостью принял все спокойно. Я помог ему надеть пальто. Когда мы подошли к выходу, спросил:

— Мама тоже пойдет?

— Нет, только ты и я.

— Почему?

— У нее другие дела.

— У меня тоже. Мне нужно было в школу. Но я иду с тобой. Можно мне взять ламу?

— Конечно, можно.

Помчавшись обратно в детскую, принес свою игрушку.

Когда мы ехали в такси на Центр-стрит, я снова спросил его об Анжелике, и он весь эпизод повторил слово в слово, как накануне вечером. Сообразил, что кто-то будет задавать ему вопросы. Но его совершенно не интересовало почему, и когда мы наконец подъехали к управлению полиции, даже не полюбопытствовал, где мы.

— Сколько тут полицейских, папа!

— Да.

— Здесь ничего не может случиться?

— Конечно.

Полицейский опять провел нас по коридорам в такую же унылую комнату. Рикки, прижав к себе ламу, сел на деревянную скамью. Трэнт пришел быстро, спокойный, с серьезным и необычайно живым лицом. Мне показалось, что Рикки его озадачил, как будто он не знал, как вести себя с детьми. А я-то думал, что не существует ничего, с чем бы он не справился.

— Отец сказал, почему тебя попросили сюда прийти?

— Да, — ответил Рикки.

— Нужно, чтобы ты ответил мне на несколько вопросов.

— Да, я знаю.

— Однажды ночью, когда ты был в постели, отец привел к тебе одну женщину?

— Ага, привел. Это была моя другая мама, та, что была у меня раньше.

— Ты спал, когда они вошли?

— Спал, точно. Но я проснулся, правда, папа?

— Да, — сказал я.

— Точно знаешь? Тебе это не приснилось?

— Приснилось? — повторил Рикки. — Да нет, мне такие вещи не снятся. Мне снятся слоны и ламы и еще иногда ящерицы.

Трэнт выглядел как-то странно.

— И знаешь, который был час, когда папа и та мисс вошли в комнату?

— Было два часа. Еще никогда я не спал в два часа ночи. Такого вообще не бывает с детьми. И было два, потому что кукушка прокуковала — два раза выглянула наружу. Она красная, а часы зеленые, и еще там окна и двери, правда, папа?

— Ну… — протянул я, уставившись на Трэнта.

— Что был за день, когда это произошло?

— А тот самый день, когда мне вырвали зуб. — Рикки сосредоточенно уставился на Трэнта поверх головы своей ламы. — Такой огромный зубище, и я сказал о нем моей другой мамочке. Я ей сказал: «Сегодня мне вырвали зуб», но она не обратила внимания. И тут же ушла, правда, папа?

— Да, — сказал я и повернулся к Трэнту: — Можете позвонить дантисту и проверить дату визита. Она совпадает.

Трэнт не двинулся с места, наблюдая за Рикки.

— Ты об этом кому-нибудь рассказывал?

— Ну, конечно, рассказывал, — сказал Рикки. — Элен я рассказывал. Я ее спрашивал, почему моя мама, которая была раньше, теперь не моя мама и почему она не живет с нами. А Элен сказала, что у меня другая мама, гораздо лучше, а человеку нужна всего одна мама.

Значит, он рассказал Элен. Этого я не знал. Что ж, дело сделано, Элен заклеймена как лжесвидетельница. Я покосился на Трэнта. Но, как всегда, ничего не увидел. Он только спросил:

— Если бы ты ее еще раз увидел, узнал бы?

— Конечно, узнал бы, — заявил Рикки. — А вы нет?

Вдруг Трэнт вскочил и снял Рикки со стула.

— Пойдем со мной.

Даже не взглянув на меня, добавил:

— Можете идти с нами, если хотите, мистер Хардинг.

Мы вошли в другую, большую комнату. Там тоже был полицейский. Трэнт сказал ему: «Приведите ее немедленно», — и тот удалился. Вернулся быстро, приведя четырех каких-то женщин и Анжелику.

Да, Трэнт ловко все устроил. Все женщины были темноволосыми, примерно такого же роста, как Анжелика, примерно того же возраста и приблизительно так же одеты. Их выстроили вдоль стены. Анжелика ни на меня, ни на Рикки не смотрела.

— Ну как, Рикки, — сказал Трэнт, — ты узнаешь ее?

Рикки без колебаний направился прямо к Анжелике.

— Привет, — сказал он.

Анжелика взяла его на руки.

— Привет, Рикки.

Малыш ей показал игрушку.

— Это лама. Она из Перу. Плюет людям прямо в глаза. Не эта, а настоящая лама.

Я повернулся к Трэнту, испытывая всю горечь победы.

— Пожалуй, хватит, — сказал я.

Трэнт молча кивнул полицейскому и женщины гуськом двинулись к дверям. Анжелика поставила Рикки на пол.

— Уходишь? — спросил он ее.

— Да.

— Ну тогда до свидания.

Анжелика ушла с остальными женщинами. Трэнт, Рикки и я прошли по коридору в большой зал, где за столами сидело множество детективов. Трэнт сказал Рикки:

— Ты подожди тут несколько минут. Нам с отцом нужно еще поговорить.

Увел меня в прежнюю комнату и усадил за голый деревянный стол. Все прошло гораздо лучше, чем я ожидал, так что я снова начал надеяться. Опознание прошло при свидетелях, и прошло уверенно. Несомненно, теперь Анжелику отпустят. И участие Рикки в процессе, за которое так боялась Бетси и которое было одной из причин нашего отчуждения, будет просто не нужно.

Трэнт с минуту смотрел на меня, а потом с легкой улыбкой сказал:

— Ну, мистер Хардинг, примите мои извинения.

— Теперь вы мне верите?

— Верю, что мисс Робертс была у вас дома в два часа ночи, той ночи, когда произошло убийство, — да, в это я верю.

— И со слов Рикки можете доказать, что Элен лгала, да?

— Да, мистер Хардинг, думаю, что можем.

— Но ведь все дело в этом, так? И Анжелику можно выпустить?

Улыбка исчезла с его лица.

— Сегодня утром мне позвонил окружной прокурор. Назначил дату слушания — через две недели.

Я в ужасе уставился на него.

— Но ведь теперь у вас есть доказательства, они все меняют. Мой Бог, вы их и вправду так боитесь? Старик Кэллингем и тут командует?

— Мистер Кэллингем десятки раз звонил комиссару. И прокурору тоже. Сказал им, что вы опасный психопат, охваченный жаждой мести за то, что он вас за бездарность выгнал из фирмы. Он собирается нанять психиатров, которые подтвердят под присягой, что нельзя верить ничему, что вы будете утверждать. Ну, разумеется, мистер Кэллингем в своем репертуаре. Но… — он помолчал, — не в этом дело. То, что я колеблюсь, ничего общего с мистером Кэллингемом не имеет. Кое-что пришло мне в голову вчера ночью, сразу после вашего звонка.

В лице его не дрогнула ни одна жилка.

— Медицинский эксперт заключил, что смерть наступила между половиной второго и половиной третьего. При этом он исходил из того, что тело лежало у радиатора центрального отопления в холле и что радиатор был горячим. При нашем вчерашнем разговоре я сказал, что ваш рассказ может обеспечить мисс Робертс алиби на два часа ночи. Но потом мне показалось странным, что в таком доме топят вовсю в четыре утра.

Он снова помолчал.

— Решил проверить и выяснил, что никому не пришло в голову выслушать управляющего. Я решил это упущение исправить. И не зря. В ту ночь, когда это случилось, он был в гостях у дочери. Там здорово набрался и ушел уже в третьем часу. Когда вернулся домой, была половина четвертого и котел давно погас. В отличие от многих других управляющих он, видно, человек добросовестный и сразу затопил. Потому-то отопление и раскочегарилось вовсю, когда полиция нашла труп. Но радиатор грел всего полчаса, до этого и он, и вся квартира были совершенно выстужены, что целиком меняет ситуацию. Когда я сообщил об этом эксперту, тот передвинул время убийства на час, а то и на два назад. Лэмб, оказывается, погиб не ранее половины двенадцатого и не позднее часа ночи. Прокурор, разумеется, читал показания, как ваши, так и мисс Робертс. В свете нового медицинского заключения сделал вывод вполне естественный: что ваши показания, даже если они правдивы, не влияют на суть дела. Алиби на два часа ночи уже не алиби на время убийства.

Пока я слушал его, мне казалось, что рушится все вокруг.

— Но Анжелика мне звонила в полночь из бара неподалеку от нас. Перед этим шла пешком от самого своего дома. Она просто не могла в половине двенадцатого быть возле дома Джимми.

— Так говорите вы, мистер Хардинг. Возможно, что именно так сказала вам мисс Робертс. Но откуда вы знаете, что она, например, не взяла такси? Вам же ясно, что эти доказательства ничего не стоят. Мне очень жаль. Вы, сделали, что могли, но…

Он снова уставился на свои руки с той удивительной сосредоточенностью, которую я заметил за ним еще при нашей первой встрече.

— Есть еще кое-что, что нам нужно обсудить. Поручили мне это прокурор и комиссар, и мне лестно такое доверие. Судя по всему, весь ход процесса зависит от вас и вы можете выбрать одно из двух. Выбирать — вам.

Взгляд его, скользнувший по моему лицу, был тверд как сталь.

— Разумеется, можете продолжать свои усилия спасти мисс Робертс. Этого вам никто запретить не может. Но я должен предупредить, что из этого вытекает. Мы должны будем разоблачать все попытки покрывать мисс Кэллингем. Вся ее история выйдет на свет, невзирая на то, кто будет замешан, — газеты устроят великолепное родео. Процесс начнется, как и запланировано. Вы и ваш сын будете основными свидетелями защиты. Могу представить, как губительно может подействовать на ребенка в возрасте вашего сына участие в процессе, на котором его мать обвиняют в убийстве, но он ведь единственный ваш бесспорный свидетель — хотя и недостаточный для алиби — и вам придется рассчитывать на его показания. Конечно, вы тоже будете давать показания. Вы будете утверждать, что мисс Робертс пришла к вам сразу после двенадцати, а до этого тащилась пешком с чемоданом в руках с самой Десятой западной улицы. Кроме ваших слов, не будет никаких доказательств. Сомневаюсь, что только своим красноречием вы убедите присяжных.

Снова он уставился на свои руки.

— Честно говоря, мистер Хардинг, не думаю, что это вам удастся. Ведь против вас настроил прокурора сам мистер Кэллингем, который сделает все, на что способны деньги и мстительный характер, чтобы вас дискредитировать.

Но на этом он не успокоится. Как только алиби мисс Кэллингем будет официально отвергнуто, у вашей гувернантки не останется причины лгать. А если вы воспользуетесь показаниями Рикки, ваш тесть добьется, чтобы она заговорила, и она заявит, что через несколько часов после убийства застала вас с мисс Робертс. Вас заклеймят как коварного изменника, и все ваше поведение после убийства, что бы вы ни делали, будет только подтверждать мнение, что вы безумно любите свою первую жену и стараетесь спасти ее любой ценой. Прокурор к тому же может убедить присяжных, что вы ее соучастник и что вы нарочно так условились, чтобы ради алиби она заявилась к вам как можно скорее после совершенного преступления. Несомненно, он их убедит, что вас, ослепленного страстью, мисс Робертс могла использовать как угодно. И если вы решите все же идти до конца, мистер Хардинг, ваш шанс хоть как-то ей помочь будет, по-моему, один на миллион, а то и меньше. И учтите, как это повредит вашему сыну. Не нужно напоминать, какому публичному позору подвергнется ваша жена. А что касается вас, скандал в суде, скорее всего, приведет к тому, что вам долго потом придется искать хоть какое-то приличное место.

Голос его был настолько тих, что я едва различал слова.

— Примерно так все произойдет, если вы пойдете таким путем, мистер Хардинг. Второй же выход прост. Признайтесь, что проиграли. Пусть процесс идет своим чередом, без вас и вашего сына. Приключения мисс Кэллингем не выйдут на свет Божий. Против вас не выдвинут никаких обвинений. А мистер Кэллингем, как было мне сказано, в таком случае готов принять вас на прежнее место или, если вам это больше подойдет, обеспечить подобное положение в другом месте.

Снова взглянул на меня.

— Вот что я должен был предложить вам по поручению прокурора и комиссара. У нас и в мыслях нет повлиять на ваше решение. Мы только хотим его знать. Между прочим, оба они ждут в кабинете прокурора вашего ответа.

Хотя я выслушал его до конца, никакой нужды в этом не было. Как только он сообщил мне новое время убийства, я понял, что Анжелика не сказала мне правды. Да, она могла взять такси. После позвонить мне только для того, чтобы использовать как подставную фигуру в вымышленном алиби. Значит, все мои усилия были напрасны? Я загубил карьеру и мучил жену только для того, чтобы выставить себя смешным, доверчивым болваном, который дал себя провести убийце? Я впал в депрессию, а вместе с ней пришло и сильнейшее искушение. Все еще есть возможность, хотя и мучительно трудная, выбраться из этого. Старик все еще ждет с рекордным призом. Если смириться с мнением, что Анжелика виновна, часы можно отвести назад, словно ничего не случилось. А чтобы это не было так мучительно, могу не возвращаться в издательство Кэллингема, но занять такой же пост где угодно.

Но было нечто, чего я не учел, — ярость. Пока я сидел вот так с Трэнтом, сильнее всего мной овладела отчаянная злость на всех — на Старика за его самоуверенное предположение, что меня все еще можно купить, на тактичную, но подчеркнутую нейтральность Трэнта, даже и на Бэтси за ее отчаяние, которое так давило на меня. У меня уже не было сил переносить тычки и угрозы. Сыт был ими по горло. Чтобы я впредь ни делал, делать это буду я сам. Плевать мне на их доказательства! Плевать на апокалиптические предсказания моего будущего, сделанные Трэнтом. Мне что, вместе с ними усомниться в Анжелике? И как бы я ни отказывался, разве я с первых минут ее ареста не знал, что она будет стараться защитить меня? Если бы в ту ночь она пришла ко мне только ради алиби, с убийством на совести, почему же она о нем не заикнулась? Почему правда всегда должна быть мучительно сложна? Почему бы хоть раз ей не стать простой? А если это так…

— Можно поговорить с ней? — спросил я Трэнта.

— Конечно. — Он встал. — Я предполагал, что вы захотите с ней встретиться. Она вас ждет.

Подойдя к дверям и открыв их, сказал полицейскому:

— Отведите мистера Хардинга к мисс Робертс.

Тот отвел меня к соседним дверям в нескольких ярдах по коридору. Открыв их, отступил в сторону, пропуская меня. Анжелика была одна. Охранник закрыл за мной двери.

Анжелика встала. Выглядела она устало и… заурядно. Никогда бы не подумал, что она может выглядеть заурядно.

— Тебе сказали о новом времени убийства?

— Сказали, — ответил я.

— Значит, теперь ничего не поделаешь. Ничем не сможешь мне помочь. Думаю, ты это понял. Ты просто с ума сошел, когда вздумал давать показания в суде.

Мне хотелось остаться к ней равнодушным; так было бы гораздо легче. Но не получалось. В конце концов я понял, что то, что из-за нее случилось со мной, — ничто по сравнению с тем, что случилось с ней. Скажи она обо мне правду полиции в Клакстоне, не была бы здесь. До известной степени я виноват в том, что теперь она томится в камере и день изо дня одна, под растущей угрозой смерти, следит, как затягивается сеть вокруг нее. Но даже теперь, в эти мучительные часы, она способна была думать не о себе, а обо мне. Ну ладно: любит она меня или только думает, что любит, или думает, что я ее люблю. Разве в этом дело? Только чудовище могло бы не испытывать чувства благодарности.

— Ты не убивала его, правда?

— Нет, Билл.

— И шла пешком всю дорогу с Десятой западной до нашего дома, да?

— Ну да. Ведь у меня не было денег. Оставалось всего десять центов.

Взглянув на нее, я подумал:

«Что это со мной было? Ведь ее я знаю лучше, чем Бетси. И хотя теперь мы бесконечно далеки, ведь когда-то мы были так близки, как только могут быть близки люди. Знаю ее слабости. Она безответственна, сентиментальна, романтична и непрактична, как и ее отец. Но ведь знаю и ее лучшие качества. Никогда в ней не было ни капли мстительности, ни за что бы она не смогла убить человека за то, что ему надоела. Была слишком скромна и порядочна. И лицом к лицу с реальностью ее натуры мне вдруг все доказательства окружного прокурора и иезуитские хитросплетения лейтенанта Трэнта представились полной ерундой.»

— Я дам показания — и Рикки тоже, — сказал я.

— Но, Билл…

— Раз уж они такие тупицы, что хотят судить невиновную женщину, я не могу стоять в стороне. Что мне до них? Я всем им докажу… — И тут сквозь пелену гнева пробилась иная мысль: — Нет, есть идея получше. Найду преступника. Кто-то же это сделал. Никто почему-то не вспомнил об этом маленьком и существенном факте. Если выясню, кто это сделал, мне ни к чему выступать в суде. И тебе тоже. Никакого суда не будет.

Она стояла вялая, словно вся жизнь покинула ее. Потерянное, беспомощное выражение ее лица невольно напомнило мне Рикки, и гнев мой вспыхнул с новой силой. Все кричат о том, что нужно оберегать Рикки, что этот несчастный, нервный ребенок не выдержит такого испытания, как выступление перед судом. А как насчет его матери?

И я сказал:

— Да, я это сделаю. Выясню, кто преступник. И мы выиграем.

Вернулся к Трэнту. Когда я заявил ему, что решил дать показания, отговаривать меня он не стал. Только улыбнулся своей безучастной улыбкой.

— Ну, я примерно так и предполагал. Позвоню прокурору и дам ему знать. Теперь мы не часто будем встречаться. Разумеется, свяжитесь с адвокатом мисс Робертс. Зовут его Макгайр. Отличный юрист. — Достав из кармана визитку, подал ее мне.

— Здесь его адрес. Советую вам отправиться к нему немедленно. Вам дорога теперь каждая минута.

Он поднялся.

— Где ваш сын, знаете. Можете забрать его по дороге.

Я его уже почти не слушал. Думал о Бетси, как она себя поведет, когда узнает, в какую темную бездну я ее вверг. И тут заметил, что, как обычно, Трэнт подает мне руку. Машинально я ее пожал.

— До свидания, лейтенант.

— Счастливо. — Он снял вдруг маску профессионала и на какой-то миг стал похож на живого человека, и даже улыбка стала живой человеческой улыбкой.

— Прокурор взвился, как петух, — сказал он вдруг. — Я кое-что вам скажу, мистер Хардинг. Вы мне нравитесь.