Я вышел из комнаты. Охранник стоял на лестнице, и я попросил его привести Трэнта. Он удалился, я остался один. Мысль остаться наедине с Анжеликой была непереносима. Трэнт скоро появился. Мы вместе вошли внутрь, и я сказал ему, что Анжелика готова подтвердить мои показания. По лицу его ничего не было заметно. Сказал только, что показания надо зафиксировать.

Вошел детектив с машинкой для стенографирования. Трэнт предложил мне подождать снаружи, пока Анжелика не даст показаний. Потом вызвал охранника, который увел Анжелику. Проходя мимо, она даже не взглянула на меня. И я на нее тоже. Войдя потом в комнату, повторил свои предыдущие показания, которые на этот раз застенографировали. Все это заняло не слишком много времени, но мне это показалось вечностью.

Когда стенографист ушел, я спросил Трэнта:

— Теперь вы ее отпустите?

— Это не так просто, мистер Хардинг. Вначале нужно выполнить некоторые формальности. Мисс Ходжкине, разумеется, подтвердит все, что вы рассказали. Я должен с ней поговорить.

Конечно, должен. Я живо представил себе физиономию Элен, сияющую от тайного злорадства, когда ей придется, «разумеется, против ее воли», разоблачить этого заурядного аморального мистера Хардинга. С Элен начнутся мои крестные муки. Но я спросил:

— Мне ей позвонить?

— Нет, не надо. Но, если хотите, можете поехать со мной.

Мы ехали в полицейской машине. Трэнт держался замкнуто. Меня это устраивало. Бетси, слава Богу, была еще на работе. Элен мы застали в детской. Тут же вскочив, она потупила глаза и приняла деланно учтивую позу наемной служащей, готовой отвечать на вопросы.

Начал Трэнт:

— Как вы уже знаете, мисс Ходжкине, в связи с убийством мистера Лэмба была арестована некая Анжелика Робертс. Мистер Хардинг только что сделал заявление. Утверждает, что он с мистером Кэллингемом уговорили вас не говорить правду о том, свидетелем чего вы были в ночь, когда произошло убийство.

Элен подняла глаза, голубые, недобрые, они вонзились сначала в Трэнта, потом в меня.

— Я говорила неправду, сэр?

— Мистер Хардинг утверждает, что мисс Кэллингем вообще тогда здесь не было и что приблизительно во время убийства здесь с ним находилась мисс Робертс. Точнее говоря, он утверждает, что они целовались, когда вы им помешали. Разумеется, вы понимаете, как все это важно для мисс Робертс, так что не нужно бояться, что у вас будут неприятности. Вы должны сказать правду, вот и все.

Элен — как и следовало ожидать — покраснела. Теперь я хотя и равнодушно, но все же ждал блеска злорадства в ее глазах. Но не дождался. Прочитал только в них странную смесь ошеломления и растерянности.

— Простите, сэр, но я вас не понимаю. Мистер Хардинг утверждает…

Не договорив, растерянно стала мять руки.

Трэнт терпеливо повторил свои слова. Когда договорил, Элен стрельнула в меня испуганно-непонимающим взглядом, показавшимся мне довольно убедительным.

— Простите, лейтенант. Но я в самом деле не знаю, что имеет в виду мистер Хардинг. Разумеется, мисс Дафна здесь была. Я сама подавала ей ужин. Что касается другой женщины и… других обстоятельств… если она и была здесь, сэр, то я ее, извините, не видела.

В первый миг я не мог этому поверить, но только на миг. Потом осознал, что к этому нужно было быть готовым заранее. Взбешенный, обратился к Трэнту:

— Элен лжет. Это очевидно. Мистер Кэллингем подкупил ее — обещал пригласить сюда ее племянницу из Англии. Теперь она не решается сказать правду, чтобы Кэллингем не отказался от обещаний.

Элен покраснела еще больше. На лице Трэнта не дрогнул ни один мускул.

— Это правда, мисс Ходжкине?

И тут ее прорвало:

— Разумеется, мистер Кэллингем хочет привезти сюда мою маленькую племянницу для операции. Не отрицаю. Мистер Кэллингем всегда был очень добр и заботлив.

Относится ко мне, словно к члену семьи. И все остальные — тоже: миссис Хардинг, мисс Дафна, все. Относятся ко мне чудесно. Но… но намекать, что меня подкупили, чтобы я сказала неправду? Мистер Кэллингем никогда бы не пошел на это!

Повернулась ко мне, глаза ее горели праведным гневом.

— Нечего сказать, красиво, мистер Хардинг! А я всегда старалась во всем угодить вам, вы же знаете. Всегда старалась всем угодить. Но теперь…

Ее слова закончились беспомощным всхлипом.

— Так по-вашему, — спросил Трэнт, — в утверждениях мистера Хардинга нет ни слова правды?

— Конечно, нет. Никогда, никогда в жизни меня так не обижали. Не будь миссис Хардинг и малыша, я бы…

Заломив белые тонкие пальцы, прикрыла лицо.

— Хорошо, мисс Ходжкине, — сказала Трэнт, — пока достаточно.

— Но, лейтенант… — начал я.

— Этого достаточно.

Он вышел из детской. Я поспешил за ним в гостиную, разъяренный и растерянный.

— Вы же ей не верите. Это невозможно, вы же не так глупы…

Присев на ручку кресла, он совершенно безучастно заметил:

— Дело не в том, верю я ей или не верю, мистер Хардинг. Важно, что она не подтвердила ваши показания. Если хотите, чтобы я принимал их в расчет, лучше будет позаботиться о других свидетелях.

— Но все подтвердила Анжелика.

— Ее показания не слишком убедительны. Вначале мисс Робертс все ваши утверждения полностью отрицала. Подтвердила только после того, как вы с ней остались наедине и было достаточно времени научить ее, что говорить. И к тому же, это ведь показания в ее пользу, вам не кажется?

Абсурд! Как только можно все так вывернуть? Мне казалось, все происходит в каком-то кошмарном сне.

— Полагаю, — продолжал Трэнт, — вы об этом ничего не сказали своей жене?

— Разумеется, нет.

— Тогда вам нужно найти кого-то еще. — Он спокойно сидел, наблюдая за мной. На лице ничего, кроме легкого любопытства. — Как насчет лифтера? Мисс Робертс поднялась сюда с чемоданом. Это третий этаж. Она, конечно, воспользовалась лифтом.

Я вспомнил, что сказала тогда Анжелика, входя в квартиру.

«Поднималась пешком. Лифтеру ни к чему знать о моем визите».

— Нет, — сказал я. — Она шла пешком.

— На третий этаж? Почему?

— Думала, будет лучше, если ее никто не увидит так поздно.

— Понимаю, — протянул Трэнт.

Только теперь, изнемогая от бессилия, я вспомнил о Поле. И мне сразу стало все ясно. Поль все знал.

— Обо всем, что случилось, я после убийства рассказал Полю Фаулеру.

— В самом деле?

— Если он придет и расскажет вам то же самое, без всякой моей подсказки, этого будет достаточно, чтобы подтвердить мои показания?

Трэнт поморгал.

— Позвоните ему.

Позвонив, я попросил Поля немедленно приехать. Тот, как всегда, согласился:

— Уже лечу, дружище. Надеюсь, ничего не случилось?

— Приезжай, увидишь.

Через двадцать минут он был у меня, веселый, сияющий, полный энергии. Преувеличенная радость, с которой я его приветствовал, только углубила ощущение фантастической перемены в моем положении: теперь мне приходилось бороться не за то, чтобы спасти свою жизнь, а за то, чтобы ее окончательно уничтожить.

— Поль, это лейтенант Трэнт. Анжелику обвиняют в убийстве. Она предстанет перед судом и…

— Подождите, — перебил меня спокойный голос Трэнта. — Садитесь, мистер Фаулер.

— Спасибо, лейтенант.

— Мистер Фаулер, мистер Хардинг сделал некое заявление, касающееся той ночи, когда был убит Джимми Лэмб. Утверждает, что то же самое рассказал вам на следующий день после происшествия. Мне хотелось бы, чтобы вы повторили мне содержание его слов.

Поль мельком окинул меня взглядом.

— Все в порядке, — сказал я. — Расскажи ему все.

— Все? — Он снова повернулся к Трэнту и сделал какой-то извиняющийся жест. — Я бы с удовольствием рассказал все, что знаю, лейтенант. Это у меня просто слабость такая. Но о чем?

— Разве мистер Хардинг не приехал к вам в день после убийства?

— Может быть. Он часто заходит к нам в контору.

— И он не говорил вам ничего о себе и мисс Робертс?

— Держите меня! — Поль с обезьяньей гримасой почесал макушку. — Я и в самом деле такой болван, каким кажусь? Билл и Анжелика? Билл встречался с Анжеликой после ее возвращения в Нью-Йорк?

Предательство Элен я принял. Когда она отрицала, что видела, я понял, что и не мог ожидать ничего иного, при ее-то благолепном и почтительном уважении к Старику. Но вот этого понять я не мог. В ужасном смятении я уставился в чистое, недоумевающее лицо Поля.

— Поль, ради всего святого, скажи правду. Разве ты не видишь, что это единственная возможность спасти Анжелику?

Синие, хитрые, ласковые глаза заглянули в мои.

— Черт, Билл, почему ты меня не предупредил? Разумеется, я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь. Ты это знаешь. Но не могу читать мысли, а хрустальный шар я забыл дома. Я…

Трэнт перебил его:

— Вы что, не имеете понятия, о чем говорит мистер Хардинг?

— Ну, черт… может, он что мне и говорил, лейтенант. Не знаю. Люди много чего мне рассказывают, только большая часть в одно ухо влетает, в другое вылетает. — С серьезной миной он подался вперед. — Но тут он прав, когда говорит, что Анжелика этого не сделала. Разумеется, нет. Она последний человек на свете, кто может допустить такое. Вы, полицейские, меня всегда поражаете. Почему вы всегда за все беретесь не с того конца? Лэмб был мерзавец, правда? Паразитировал на Анжелике; собирался паразитировать на Кэллингемах. Вокруг таких типов всегда полно людей, с удовольствием отправивших бы их на тот свет. Судя по всему, он кого-то шантажировал, наверняка не одного. А вы не находите ничего лучшего, чем…

— Поль, — перебил я его, — скажи ему все!

Запнувшись, он виновато взглянул на меня и отвернулся. Повисла долгая, глухая тишина. Наконец Трэнт поднялся с подлокотника.

— Все в порядке, мистер Фаулер. Извините, что побеспокоили. Этого достаточно.

Поль тоже поднялся. Выглядел он расстроенным и несчастным. Никогда я не видел человека столь откровенно бесстыдного, кроме Элен, разумеется. Все глубже я погружался в кошмарный сон.

— Не уходи, Поль, — сказал я. — Останься, прошу тебя, и объясни ему…

— Если мистер Хардинг настаивает, чтобы вы остались, я не имею ничего против. Но рад бы с ним поговорить с глазу на глаз. Вы можете подождать где-нибудь еще.

— Разумеется, Билл, я останусь, если ты хочешь. — Поль шагнул к дверям, но обернулся: — Черт возьми, мне очень жаль. И Анжелику мне жаль не меньше тебя. Но что человек может?..

Дверь за ним закрылась.

Я повернулся к Трэнту.

— Дайте мне с ним поговорить — только пару минут. Я заставлю его все рассказать.

— Верно. Он, конечно, хороший друг. Я убежден, подтвердит все, что захотите, — стоит только объяснить, что именно.

— Но он лжет.

— Так говорите вы. Мисс Ходжкине лгала, потому что ее подкупил Кэллингем. Почему лжет Фаулер?

— Наверно… наверно, он вбил себе в голову, что нужно меня спасти. Знает, что все это для меня значит, учитывая Кэллингема и мою жену. Видимо, он решил, что для меня будет лучше, если свалить все на Анжелику. Если бы вы оставили меня с ним…

— Ваши приятели, как мне кажется, очень дружно вас охраняют, мистер Хардинг.

В голосе его не было ни малейшей иронии. Только сдержанная констатация фактов. Эта его манера не принимать в расчет ничего, кроме фактов, меня ужасно раздражала. Мне пришлось признать неизбежное:

— Вы мне не верите, да?

— Этого я не говорил, мистер Хардинг. Знаете, я не сомневаюсь в том, что вы говорите правду об истинном отношении мисс Кэллингем к Лэмбу, и я даже готов поверить вам, что в ночь, когда был убит Лэмб, ее у вас не было, хотя бы потому, что не представляю, как бы вы хотели опровергнуть ее алиби, будь оно настоящим. Вполне возможно, что мисс Ходжкине была подкуплена именно с этой целью. Но что касается мисс Робертс…

Я перебил его:

— Но скажите мне одно. Зачем, черт возьми, мне лгать? К чему мне приводить к вам свидетелей, знай я наперед, что они будут все отрицать? Зачем мне напрасно подвергать сомнению алиби Дафны и признаваться в такой гадости, как попытка адюльтера, если…

— Как только в Манхэттене происходит убийство, знаете, мистер Хардинг, сколько приходит к нам невинных людей с признанием, что это сделали они? В среднем по четыре признания на каждый случай. Как раз на прошлой неделе в Бронксвилле убили девушку. Управляющий одного банка на Мэдисон-авеню сознался, что это сделал он. А сам ее никогда в жизни не видел.

Глаза его терпеливо изучали меня — спокойные, понимающие, без малейших признаков неприязни.

— Но, Господи Боже, это же ненормальные.

— Не сказал бы, что все они психи, мистер Хардинг. И кстати, вы-то не сознаетесь в убийстве.

— Да зачем же мне…

— Зачем вам лгать? — закончил он за меня. — Есть очень простая причина.

— Какая причина?

— Вы ее любите.

Ничего глупее он сказать не мог. Хоть я и понимал, что происходит, несмотря на кошмарный опыт с Элен и Полем, я до этой минуты все же не верил, что это безумное недоразумение будет продолжаться.

Я знал правду, и поскольку я знал правду, мне казалось естественным, что она будет очевидна кому угодно, если высказать ее вслух. Но теперь, посмотрев на Трэнта и заметив в глазах его самоуверенность человека, который «все понимает», я сумел увидеть все с его точки зрения. До сих пор мне казалось, что он наивен, до смешного наивен. Но, разумеется, наивным он не был. У него был даже слишком рафинированный, слишком утонченный интеллект. В этом была его проблема. Он отказывался принять мою версию, потому что его собственная была гораздо изобретательнее. А зачем ее принимать, если все и так указывало на вину Анжелики, если я опомнился только теперь, хотя мог сделать это уже давно, и если он — и это вернее всего — точно как Анжелика уперся в этот до ужаса очевидный и совершенно бесспорный довод моего поведения, который все прекрасно объясняет. Люблю ее — и все!

Нужно было что-то делать. Здание лжи, которое я построил, было настолько прочным, что теперь я не в силах был его разрушить и своим благородным жестом добился только того, что поколебал доверие к вымышленному алиби Дафны. Анжелике же это ничем не помогло.

Я в ярости уставился на него, но гнев мой смиряло новое, потрясающее ощущение полного бессилия.

— Вы полагаете, что она виновна, да?

— Так полагает окружной прокурор. Думает так и наш комиссар. И несмотря на ваши слова о мисс Кэллингем, говорят об этом все доказательства, кроме ваших запоздалых признаний, разумеется.

Тут я не смог сдержать раздражения.

— Почему у вас, полицейских, такие тупые мозги? Почему запоздалое признание обязательно должно быть фальшивым? Почему вам так нужно поправить его этой дурацкой идеей, что я влюблен в Анжелику? Я люблю свою жену. Анжелика для меня всего лишь обуза. Говорю вам правду не потому, что мне так захотелось, а потому, что это правда, и говорю так поздно, потому что раньше не мог решиться, трусил. Почему вы не пытаетесь мне хоть немного поверить, моя история так неправдоподобна? Займитесь Дафной. Не думаю, что она это сделала, но хоть что-то из нее сможете вытянуть. Анжелика невиновна. Обвинить невиновную женщину, неужели это может вам нравиться — или все же нравится?

Он продолжал изучать меня так же терпеливо, как и всегда. Если бы он хоть раз вышел из себя!

— Не слишком ли многого вы хотите от меня, мистер Хардинг? Говорите — займитесь мисс Кэллингем. И притом не помогли мне ни одним доказательством против нее или вообще против кого угодно. К тому же вы сами говорите, что она невиновна; да и не вижу я никаких мотивов. Просто она наделала глупостей и ее отец, вполне естественно, старается уладить все это втихую. Я, как вы знаете, отнюдь не супердетектив. У меня только мое дело и мой шеф — как и у вас. Так получилось, что мой шеф — комиссар, а он приятель мистера Кэллингема. Комиссар мне уже звонил. Требует, чтобы я во что бы то ни стало постарался утаить от прессы, что мисс Робертс когда-то имела что-то общее с семейством Кэллингемов. Так что можете судить, насколько ваш тесть заинтересован избежать скандала и каково его влияние. Как полагаете, что бы было, если бы я наугад, без единого доказательства, кроме вашего заявления, которое опровергли бы и мисс Кэллингем, и мисс Ходжкине, стал бы обвинять мистера Кэллингема в подкупе свидетелей и дал журналистам повод к дюймовым заголовкам: «КЭЛЛИНГЕМ ПОКРЫВАЕТ ДОЧЬ, ОБВИНЯЕМУЮ В УБИЙСТВЕ — УТВЕРЖДАЕТ ЕГО ЗЯТЬ». Вы всерьез представляете, что я сделаю все это только потому, что поверю вам: якобы некая женщина, хоть все доказательства против нее, все-таки невиновна?

Трэнт пожал плечами.

— Мне очень жаль, мистер Хардинг. Я стараюсь относиться к людям, замешанным в убийстве, по-человечески. У нас в криминалке надо мной за это посмеиваются. Но мой запас терпения неисчерпаем. Попытаюсь как можно подробнее и, насколько смогу, негласно, проверить все, что касается мисс Кэллингем. Разумеется, я это сделаю. Я всегда веду расследование до тех пор, пока есть что расследовать. И мой мозг — вы будете удивлены — достаточно гибок. Но хотелось бы вам кое-что посоветовать. Если вы говорите правду — это одно. Ваше право. Но если у вас просто приступ галантности и вы решили разыгрывать великого спасителя, постарайтесь протрезветь и взяться за ум до того, как вы начнете кого-то обременять и угодите в серьезные неприятности. Знаете, я человек доверчивый, мне можете наговорить что угодно. Но прокурору и комиссару — нет. Если соберетесь продолжать в том же духе, то выйдет наружу, что вы знали о перстне и отрицали это, что укрывали подозреваемую и к тому же помогли ей бежать из города, и если ваш тесть за вас не вступится — в чем я сильно сомневаюсь — можем вас спокойно посадить как соучастника. Так вот если вы решите продолжать в том же духе, немного подумайте и вспомните о своем сыне и о своей прелестной милой жене.

Он поучал меня, как умудренный седовласый старец. Ей-Богу, я готов был его убить.

— И еще вот что, мистер Хардинг. Теперь вам ясно, что я могу и что не могу сделать. Если вы говорите правду, помните, прошу вас, что бесполезно ходить за мной, если у вас нет доказательств. Но если добудете доказательства, всегда рад вас видеть, потому что — вы удивитесь — я всегда рад видеть, как побеждает справедливость.

Подал мне руку. Его дружеская улыбка одними уголками губ мне показалась немного увядшей.

— Ну вот пока и все.

Я пожал его руку. Что это меняло? Невозмутимо, словно просто выполнив служебный долг, он вышел.