Глава двадцать третья
Любовь Джиана и Саи расцветала, параллельно вспухали и фоновые политические дрязги.
Поглощая момо в чатни, Джиан приговаривал:
— Ты моя момо.
— Нет, ты мой момо, — отвечала Саи.
Пельменная стадия любви. Изобретение прозвищ и кличек. Выдуманные ласкательные имена и сравнения преподносились ими друг другу в качестве сувениров. Момо, баранья пельмешка, превращалась в символ уюта, привязанности, защищенности.
При совместной трапезе у Гомпу Джиан ел руками, Саи пользовалась единственным доступным здесь столовым инструментом — ложкой, сворачивая роти и подпихивая им пишу на ложку. Заметив различие, они удивились — и сделали вид, что его не заметили.
«Кишмиш», называл он ее. «Каджу», отзывалась она. Изюм и орех кешью — лакомства питательные, лакомства излюбленные. Любовь превращает пары двуногих в образцовых зевак. Подчиняясь этому правилу, они отправились в заповедник Монг-Понг, к озеру Дело, устроили пикник на Теесте и Релли. Посетили лабораторию шелководства, от которой несло вареными червяками. Здесь им охотно продемонстрировали кучи коконов, приборы для проверки эластичности и водостойкости, обрисовали захватывающие перспективы: водонепроницаемое немнущееся сари, немаркое, на молнии, с плиссировкой, на любую киногероиню дней грядущих. Они катались на поезде игрушечной узкоколейки, ходили в Даржилингский зоопарк, наслаждаясь своею современной свободной и самодовольной любовью на фоне древних тюремных решеток, за которыми маялась краснокнижная панда, прекрасное создание, торжественно жующее листья бамбука с видом погруженного в составление годового отчета бухгалтера. Они посетили монастырь Занг Дог Палри Фо-Брани на холме Дурпин, где седовласые монахи развлекали малышей, катая их в рисовых мешках по полированному полу, перед настенными росписями с демонами, гуру Падмасамбхава при непременной гневной улыбке, спрятанной в завитые усы, при карминовом плаще, скипетре с бриллиантом и в шляпе-лотосе с пером грифа; перед призраком, оседлавшим снежного барса, и Зеленой Тарой на яке; перед дверьми, выходящими на заснеженные горы.
С Дурпина открывается вид на мир, как на географическую карту, отверзаются перспективы божественные. Внизу поля и реки, долины и холмы. Здесь Джиан поинтересовался родителями Саи. Она не хотела упоминать о космической программе, чтобы снова не показаться ущербной.
— Мои родители сбежали, и с ними никто после этого не хотел общаться. Отец был ученым в России. Там они и умерли.
История его семьи тоже оказалась связанной с заграницей, Джиан этим гордился. Не так уж мало у них оказалось общего.
*
А развивалась история его семьи так.
В XIX веке предки покинули свою непальскую деревню и прибыли в Даржилинг, привлеченные возможностями заработков на чайных плантациях. В крохотном хуторке на самой удаленной плантации владели они чудо — буйволицей, дающей чудо-молоко. Армия империи высылала по деревням своих вербовщиков, измерявших кандидатов мерной лентой и линейкой. Им приглянулись широкие плечи прадедушки Джиана, выросшего на молоке чудо-буйволицы. Таким сильным он вырос, что сумел одолеть сына деревенского торговца сластями, парня исключительно крепкого, пышущего здоровьем.
Об армии рассказывали, что она содержала защитников империи в холе и неге, обеспечивала их носками и одеялами, маслом и медом, бараниной дважды в неделю и ежедневным куриным яйцом, водой из-под крана в неограниченном количестве и лекарством от всех обнаруженных и необнаруженных болезней. Зад зачесался — намажут, пчела ужалила — тоже намажут. И все за то, что ты прогуляешься по Большой магистральной дороге. Денег армия, во всяком случае, предложила взращенному на молоке буйволицы рекруту больше, чем когда-либо зарабатывал его отец, трудившийся курьером. Отец покидал дом до зари, приспособив за спину большую коническую корзину, разделенную перегородками. Возвращался он с закатом, в корзине восседала меланхолическая несушка с цыплятами, клюющими плетение корзины, в других отделениях находились куриные яйца, туалетная бумага, всякие шпильки-булавки, а поверх всего — бумага для письма, на которой мэм-сахиб выводила ровные строчки: «Дорогая моя дочь, здесь так потрясающе прекрасно, что красота эта почти заглушает одиночество…»
И вот молодой рекрут присягнул короне и оставил родные места. Так завязалась столетняя связь между семьей и военной историей Британии.
Сначала все развивалось по предсказанному идиллическому сценарию. Ничего опаснее маршировки и патрулирования не встречал прадедушка Джиана в ходе исполнения служебного долга. Он женился, подрастали трое сыновей. Но затем служба привела прадедушку в Месопотамию, где турецкие пули изрешетили его грудь, и он истек кровью на поле боя. Армия проявила доброту к его семье и позволила занять место убитого отца его старшему сыну. Легендарная буйволица к тому времени умерла, и наследник боевой славы отца вырос хрупким, худощавым. Индийские солдаты воевали в Бирме, в Египте, в Италии, в Гибралтаре.
В 1943 году, за два месяца до своего двадцатитрехлетия, хрупкий солдат погиб в Бирме, защищая Британию от Японии. Брату его предложили работу, но он тоже погиб — в Италии, под Флоренцией, хотя солдатом вовсе не был. Он варил абрикосовый джем для британского майора среди итальянских олив и винограда, местные бойцы сопротивления копали трюфели в саду — и на тебе, бомбежка!
Джиан был совсем малышом, когда последний военный их семьи, хромая из-за отсутствия большого пальца на ноге, выгрузился из автобуса в Калимпонге и вернулся домой. Никто его не признал, но детские воспоминания отца высветили его место в семейной истории, и Джиан обрел дядю. Жил дядя в семье до самой своей смерти, но никто так и не узнал, в каких странах и против каких стран он воевал. Он принадлежал к поколению, которому легче было забыть, чем вспомнить. Чем больше к нему приставали любопытные дети, тем капризнее становилась его память.
— Дядюшка, а на что Англия похожа?
— А кто ее знает…
— Разве ты не знаешь?
— Да не был я там ни разу.
Долгие годы в Британской армии — и ни разу в Англии. Невероятно! Они-то думали, что он процветает в Лондоне, как лорд, забыв о семье… Где ж он был-таки? Дядюшка так и не сказал. Раз в четыре недели дядя отправлялся на почту, получал там свои ежемесячные семь фунтов. Чаще всего его можно было видеть сидящим на складном стуле, обращенным лицом к небесному светилу. Как подсолнух, он поворачивался за солнцем. Единственной целью остатка его жизни казалось сопоставление этих двух сфер: небесного светила и его лысой головы.
Семья же переключилась на сферу образования. Отец Джиана преподавал в школе чайной плантации под Даржилингом.
*
Затем история иссякла.
— А твой отец? — спросила Саи. Однако не настаивала. Она знала, что любая история имеет начало и конец.
*
Ночи становились прохладными, темнело раньше. Саи возвращалась, нащупывая дорогу, зашла к дядюшке Потти за фонариком.
— Где этот симпатичный парень? — поддразнивали ее дядюшка Потти и батюшка Бути. — О, эти непальские парни, скуластые, мускулистые, плечистые! О-о-о, как они умеют работать, Саи… Деревья рубить, заборы строить, носить тяжелые мешки… о-о-о!
Когда она добралась до Чо-Ойю, повар ждал у ворот с фонарем. Морщинистое лицо его торчало из шарфов и свитеров.
— Я жду, жду… Разве можно возвращаться так поздно! — ворчал он, провожая ее к дому.
— Оставь меня в покое, — огрызнулась она. Семейная опека казалась невыносимой нашедшей свободу и простор в любви.
Повар оскорбился:
— Вот я тебя сейчас как шлепну! Я тебя воспитывал, воспитывал… Заботился… А ты грубишь! Скоро я умру, и к кому ты тогда обратишься? Да-да, скоро, скоро. Вот обрадуешься-то! Беспокоюсь, переживаю, а ты развлекаешься, тебе все равно…
— Ох-х-х…
Как обычно, она попыталась его умилостивить, смягчить, а он не смягчался. В конце концов немного отошел.
