Глава первая
С самого утра день подобен вечеру; туман колышется меж гор, как большая рыба меж берегами водоема, не обращая внимания на тени и глубины. Выныривает и исчезает в дымке вершина Канченджанги, как будто выструганная изо льда, впитывает свет и всасывает подгоняемые ветром снега.
Саи читает на веранде старый выпуск «Нэшнл джиографик», статью о гигантском кальмаре. Время от времени Саи вскидывает взгляд на Канченджангу и зябко поводит плечами. В дальнем углу пристроился судья. Перед ним шахматная доска. Судья сражается за двоих, играя сам с собой. Под его стулом свернулась калачиком сучка Шамка, сопит во сне, ничего не опасаясь. С потолка свисает лампочка без абажура. Холодно на веранде, но в доме, за толстыми каменными стенами, еще прохладней.
В похожей на пещеру кухне повар возится с растопкой печи. Осторожно подсовывает веточки, опасается скорпионов, живущих и плодящихся в хворосте. Однажды чуть не схватился за накачанную ядом заботливую мать семейства с дюжиной детенышей на спине.
Наконец-то разгорелось! Повар сует в огонь побитый котелок, как будто выкопанный археологами из древнего культурного слоя, и терпеливо ждет, когда забулькает. Стены прокопченные, в испарине. К балкам подвешены связки чеснока. Наслоения сажи свисают с потолка, как летучие мыши или гроздья винограда. Пламя освещает лицо повара, греет голову и верхнюю часть тела, но колени по-прежнему ноют. Подагра!
Дым очага, вытянутый дымоходом и выброшенный наружу, смешивается с дымкой тумана. Туман сгущается, глотает окрестности по частям: сначала полхолма, чуть погодя еще полхолма. Вот из тумана вынырнуло полдерева — размытый силуэт — и снова тьма. Испарения вытеснили собою все остальное, отдельные предметы превратились в единую сплошную тень. Облачком повисло в воздухе дыхание Саи, как будто затуманился и рисунок подводного монстра, скомпонованный на основе обрывков полученной учеными информации.
Она закрыла журнал и вышла в сад. На лужайку напирает лес: заросли бамбука, толстые уродливые стволы деревьев, поросшие мхом и оплетенные корнями орхидей. Туман нежными пальцами касается ее волос, целует ее руки, вытянутые вперед. Саи думает о Джиане, учителе математики. Уже час как он должен был прибыть со своим учебником алгебры под мышкой.
Полпятого. Саи оправдывает его отсутствие туманом.
Саи обернулась — дома не видно. Вернулась, поднялась по ступенькам на веранду — сад исчез. Судья заснул. Сила тяжести давит на его обмякшие мышцы… линию рта, обрюзгшие щеки… так он будет выглядеть, когда умрет, подумалось Саи.
— Где чай? — вскинулся проснувшийся судья. — Что-то он припозднился.
Судья имеет в виду повара, а не Джиана.
— Сейчас устрою, — вызвалась Саи.
Сумеречная серость проникла внутрь, осела на серебре, скопилась в углах, облаком окружила зеркало, в котором Саи уловила свое размытое отражение. Не останавливаясь, она сложила губы в поцелуй кинозвезды.
— Привет! — бросила она своему отражению — и кому-то еще.
Никому из людей не довелось еще увидеть живого гигантского кальмара. Его большие, как яблоки, глаза собирают тьму океана, но вряд ли их обладатель найдет на такой глубже, в кромешной тьме, своего собрата. Полное одиночество, с грустью подумала Саи.
Может ли ощущение свершения сравниться с ощущением потери? С замиранием сердца она пришла к выводу, что любовь гнездится в зиянии между желанием и свершением, любовь — плод неудовлетворенности, а не довольства. Любовь есть боль, ожидание, сдача позиций, все что угодно, но не само чувство.
*
Повар снял с огня котелок с кипящей водой и наполнил чайник.
— Ужасно, — причитает он. — Кости болят, суставы ломит. Хоть помирай. Если бы не Бижу…
Сын повара, Бижу, кочует из «Дон Полло» в «Хот томато», оттуда к «Жареным цыплятам Али-Бабы»… или еще куда? Сын повара — в далекой Америке. Отец не успевает запоминать названия. Бижу мечется от заведения к заведению, как беглец. Нелегальность!
— Да, туман, — кивает Саи. — И учитель, наверное, не придет.
Она громоздит на поднос чашки, блюдца, чайник, молоко, сахар, ситечко, печенье «Мария» и «Наслаждение».
— Я сама.
— Осторожно, осторожно, — ворчит повар, шаркая позади с чашкой молока для Шамки. Разбуженная позвякиванием ложечек, собака поднимает голову.
«Чай, чай!» — ликует ее хвост.
Судья отрывает нос от скопления пешек в центре доски.
— А где еда?
Он скосил взгляд к подносу. Слюдяной блеск сахара, картонное печенье, отпечатки грязных пальцев на блюдцах… Мало того что сервировка никуда не годится, так еще и есть нечего. Ни пирожков, ни лепешек, ни макарон с сыром. Чего-нибудь сладенького и чего-нибудь солененького бы вместо этих пустяков.
— Только печенье, — вздохнула Саи. — Пекарь дочку замуж выдает.
— Не хочу печенья.
Саи снова вздохнула.
— Как он смеет по свадьбам разгуливать? Дурак! Разве так ведут дело? А повар почему ничего не испек?
— Топлива нет. Керосин кончился.
— Дров что, тоже нет? Лентяй! В старину без газа обходились и без керосина. На углях пекли.
Тут повар вернулся с разогретым на сковородке вчерашним шоколадным пудингом. Морщины на лбу судьи исчезли, лицо его разгладилось и приобрело некоторое сходство с ровной поверхностью пудинга.
Мирная трапеза, еда и питье. Существование, подернутое небытием, ворота в никуда, струйки пара вздымаются из чайных чашек и смешиваются с туманом, проникшим снаружи, пришедшим из леса, кружатся, кружатся, кружатся…
*
Никто не заметил, как из тумана появились фигуры этих парней, даже собака. Впрочем, невелика разница. Двери без замков, ни до кого не докричишься. Один дядюшка Потти на другой сторону ущелья джхора, как всегда в этот час, валяется пьяный, бездвижный и воображает себя сильным и активным.
— Не беспокойся, радость моя, — успокаивает он обычно Саи, приоткрыв один глаз. — Чуток отдохну, а тогда уж…
Они вышли из лесу, облаченные в кожаные куртки с черного рынка Катманду, в защитного цвета штаны и в банданы. Бравые бойцы сопротивления! Один даже при пушке.
Обычно обвиняют Китай, Пакистан и Непал, но в этой части света, как и в любой другой, для подпольной армии оборванцев всегда найдется достаточно оружия на месте. В дело идут любые подручные средства: серпы кукри, топоры, кухонные ножи, лопаты и, разумеется, все, из чего можно стрелять.
Они пришли за ружьями судьи.
Несмотря на серьезность миссии и солидное облачение, выглядели сопляки неубедительно, чувствовали себя неуверенно. Старшему не исполнилось еще и двадцати. Тявкнула собачонка — и они ссыпались со ступенек в кусты, визжа, как школьницы из приличных семейств.
— А вдруг укусит? — дрожали они в своем боевом камуфляже.
Дальнейшее поведение Шамки определялось стандартным ритуалом знакомства с чужаками. Она повернулась к пришельцам задом, вывернув шею и кокетливо поглядывая на них сквозь активно работающий веер хвоста. На физиономии собаки читалась смесь надежды и опасения.
Судья, расстроенный недостойным поведением любимицы, притянул ее к себе, и Шамка зарылась носом в его колени.
Пацаны оправились, приосанились, повторили восхождение по ступеням, и судья осознал опасность пережитого ими унижения. Теперь они воспылали жаждой самоутверждения — за счет обитателей дома, разумеется.
Вооруженный протявкал нечто для судьи совершенно непонятное.
— Непальцы есть? — Он с отвращением скривил губы и продолжил на хинди: — Оружие где?
— У меня нет оружия.
— Сдавай оружие.
— Вас неверно информировали.
— Ты брось эту свою нахра. Пушки давай.
— Я требую, чтобы вы немедленно покинули мой дом, — отчеканил судья.
— Неси оружие.
— Я вызову полицию.
Эта угроза их развеселила. Во всей округе ни одного телефона.
Они рассмеялись так, как это делают в кино, и, подражая киногерою, парень с ружьем прицелился в Шамку.
— Сейчас я хлопну для начала шавку, потом тебя, старый. Следующий повар, а за ним дама. — И он постарался изобразить кинематографическую улыбку и обозначил поклон в сторону Саи.
— Я сейчас принесу, — заторопилась Саи, вскочив и опрокинув поднос.
Судья поднял собаку на руки. Ружья остались у него со времен службы. Пятизарядное помповое BSA, винтовка «Спрингфилд» тридцатого калибра и двустволка «Holland & Holland». Они висели в зале над пыльными чучелами уток, никто их не прятал и не запирал.
— Чх-чх, ай-ай, ржавые! Почему не следите за оружием?
Достигнув цели, доблестные воины обрели достоинство, самодовольно огляделись.
— Мы с вами чаю выпьем.
— Ч-чаю? — ужаснулась Саи.
— Чаю. И закусим. Вы что, хотите отослать гостей голодными? — Они переглянулись, нагло осмотрели ее и перемигнулись.
Саи вдруг почувствовала себя безнадежно женственной и беззащитной.
Конечно же, парни представили себя киногероями, вкушающими чай в обществе дам высшего света, небрежно кивающими услужливо улыбающимся лакеям. Танцы, пение и флирт в шикарных отелях и особняках… Такого сорта зрелище преподносилось в кинотеатрах Кулу-Манали или, в дотеррористическую эпоху, в Кашмире. Затем из тумана появились славные бойцы, пришла пора иных сценариев.
Из-под стола извлекли забившегося туда повара.
— Ай-я-а-а-а… Ай-я-а-а-а… — кланялся он, молитвенно сложив ладони. — Я бедный человек, бедный, прошу вас…
— Он ничего не сделал, не троньте его, — встрепенулась Саи. Ей претило унижение старика, еще больше — необходимость унижаться самой.
— Живу, чтобы только сына увидеть, пощадите, добрые господа, не трогайте меня, прошу вас…
Повар заплакал. Точно по сценарию. Веками сочинялся и оттачивался этот сценарий, роль бедного человека. Проси и унижайся. Слова, жесты, мимика…
Безукоризненное исполнение поваром своей роли лишний раз утвердило освободителей в верности их поведения.
— Кому ты нужен? Мы просто проголодались. Корми нас. Сахиб тебе поможет. Давайте шевелитесь оба.
Судья не двинулся с места, и ствол снова направился в сторону собаки. Судья спрятал любимицу позади себя.
— Добрый сахиб. Мягкосердечный. Прояви доброту и к гостям. Накрывай на стол.
И вот судья на кухне. Впервые в жизни. Шамка путается в ногах, Саи и повар жмутся рядом. Может быть, в этой кухне и суждено им встретить смерть. Мир перевернулся вверх дном, чего теперь ожидать?
— Есть нечего?
— Только печенье, — проинформировала Саи второй раз за день.
— Ха-ла-ла! Ну и сахиб! Так приготовьте что-нибудь! Не отправляться же нам на пустой желудок.
Причитая и подвывая, повар принялся жарить покора. Полужидкое тесто шипит в раскаленном масле, создавая подходящий к обстановке зловещий звуковой фон.
Судья порылся в ящике, заполненном занавесями, простынями, тряпками; вытащил скатерть. Саи заварила и отцедила чай, хотя толком не знала, как готовить чай по-индийски. Она поверхностно знакома лишь с английской процедурой заваривания.
«Гости» тем временем ознакомились с домом. Атмосфера запустения. Тут и там древняя деревянная мебель, разукрашенная вязью и клинописью жуков-древоточцев, металлические складные стулья. Высокие, почти дворцовые потолки, обширные помещения богатого жилища, открытые на снежные вершины окна — и вонь от мышей, как в крестьянском сарае. Они уставились на диплом Кембриджского университета, почти слепой от рыжих пятен, от сырости провисший, как парус корабля в безветрие. Пол в кладовой просел. На сломанном столе для пинг-понга куча пустых жестянок из-под рыбных консервов и припасы из кладовой. В кухне используется лишь небольшая часть помещения, рассчитанного на многочисленную прислугу. Ныне здесь хозяйничает один повар.
— Дом требует ремонта, — категорически заявил главный.
— Чай слабый, — критиковали они тоном недовольной свекрови. — И соли мало в покора.
Они обмакивают печенье «Мария» и «Наслаждение» в чай, чавкают, сопят, утирают носы ладонями, хлюпают. Обнаруженные в спальне два сундука набили рисом, чечевицей, сахаром, чаем, маслом, спичками, мылом «Люкс» и кремом «Понд». Один из них утешил Саи:
— Все это вещи, необходимые Движению.
— Где ключи? — крикнул еще один, привлекая внимание остальных к запертому шкафчику.
Судья вытащил ключ из-за томов «Нэшнл джиографик». Когда-то, в молодые годы, когда жизнь представлялась ему по-иному, он отправлял журналы в переплетную мастерскую. Золотом поблескивают годы издания на корешках.
В шкафчике обнаружились бутылки «Гран-Марнье», шерри амонтильядо, «Талискер». Что не высохло, то в уксус превратилось, но молодые люди все равно присовокупили бутылки к реквизированному в пользу правого дела.
— Сигареты?
Курева в доме, к их великому возмущению, не оказалось. В знак протеста они натащили в туалете — хотя воды в баках не было ни капли — и оставили испражнения вонять. Приготовились к отходу.
— Скажи «Джаи Горка!» — велели судье. — Горы Горка для горка!
— Джаи Горка.
— Скажи, «я дурак».
— Я дурак.
— Громче, хузур!
Судья повторил тем же бесцветным голосом.
— Джаи Горка! — крикнул повар. — Горы Горка для горка!
— Джаи Горка, — повторила Саи.
От них никто этого не требовал.
— Я дурак! — пискнул повар.
Парни, гогоча, отступили в туман. Последними мелькнули белые надписи на сундуках: «мистер Дж. П. Пател, пароход „Стратнейвер“», и на втором — «мисс С. Мистри, монастырь Св. Августина».
Ушли.
*
— Ушли, ушли! — убеждала сама себя Саи, но страх не исчезал. Страх застыл и в глазах собаки. Хвостом попыталась вильнуть, но хвост не послушался, все так же прижимался к заду, протискивался между собачьих ног. Повар разразился причитаниями:
— Хумара кия хога, хаи, хаи, кумара кия хога… Хаи, хаи, что с нами станет…
— Замолчи! — приказал судья. Проклятые слуги, у них нытье в крови с пеленок.
Сам он сидел, неестественно выпрямившись, с застывшим выражением лица, напрягаясь, чтобы не выплеснуть эмоции, вцепившись руками в подлокотники, чтобы унять дрожь. На столе скатерть, которую он расстелил. Узор — виноградные гроздья. Красноватое пятно — след пролитого много лет назад портвейна. Он хотел тогда бросить бокал в жену, манера которой жевать пишу его раздражала.
— Еле ползает, — насмехались над ним эти ублюдки… — Стыд-то какой! Ну и народ, ничего толком не могут сделать.
Саи и повар избегали смотреть в сторону судьи, отказывались замечать его унижение. И на скатерть взглянуть не смели. Заметишь скатерть — и во что выльется гнев господина! Унижение гордого — страшная штука. Быть его свидетелем еще страшнее. Свидетелей уничтожают.
Повар затянул шторы. Стекло отражало их ранимость. Они казались зажатыми лесом и небом, ночь набрасывала на них покрывало тьмы. Шамка заметила в стекле свое отражение, бросилась на него — отражение исчезло за шторой. Потом бросилась на тень на стене — не шакал ли это?
*
Февраль 1986 года. Саи 17 лет, она уже почти год влюблена в учителя математики Джиана.
Через дорожные блок-посты дошли до них очередные газеты.
В Бомбее в «Хайатт Интернэшнл» ожидается выступление группы «Хелл Ноу».
Международную промышленную выставку-ярмарку печей на газе из коровьих экскрементов посетили делегации со всего мира.
В Калимпонге, на северо-востоке Гималаев, где жили отставной судья, его повар, Саи и Шамка, волнения, в холмах сосредоточились отряды вооруженных партизан. Конфронтация Индия — Непал на этот раз. Меньшинство, которое в тех краях составляет большинство, добивается независимости или хотя бы автономии. Им нужна своя страна или хотя бы свой штат. Здесь, где Индия увязла в Сиккиме и Бутане, где армия перебрасывает войска и перекрашивает танки на случай, если китайцам вдруг захочется еще чего-нибудь, кроме Тибета, картография расплывчата. Обычно нахрапистые газеты затрудняются с прогнозами. Пальба сменяется переговорами, предательство — торговлей; Непал, Англия, Тибет, Индия, Сикким. Бутан… Даржилинг туда, Калимпонг сюда… Туман движется через границы, сгущается, растворяется, туман смеется над картографами и политиками.
