Глава четырнадцатая
Четыре часа двадцать пять минут утра. Бижу направляется в свою пекарню. В этот час к тебе запросто может подскочить коп, допекая дурацкими вопросами: какого дьявола ты шляешься по улице в такую рань? Куда, откуда, зачем?
Хорошо еще, что служба иммиграции работает отдельно от полиции. Бижу снова и снова проскальзывал сквозь щели системы, и утренний хлеб в булочной на углу исправно выпекался. Над булочной по металлической эстакаде с диким визгом проносились поезда метро. Колеса выбрасывали снопы искр, выхватывая из тьмы силуэты Гарлема. В некоторых окнах уже светились огни, кто-то начинал очередной день крохотной жизни. Входная решетка пекарни взлетала вверх, зажигался свет, крыса отпрыгивала в тень. Недовольно оглянувшись и осторожно обогнув крысоловку, она прощалась с ними до следующего дня.
— Намасте, бабаджи, — приветствовал Саид-Саид.
Бижу вспоминал свою «индо-пакистанскую войну», ругань и капустную перестрелку.
Вместо паки перед ним Саид-Саид, которым Бижу поневоле восхищался. Хотелось стать его другом, потому что этот малый не барахтался и не тонул, он играючи прыгал по волнам прибоя. Многие льнули к нему, как потерпевшие кораблекрушение хватаются за доску. И не только занзибарцы, не только нелегалы. Даже американцы, да, белые американцы. Как тот толстяк в пиццерии, когда они заскочили туда перекусить. Или одинокие среднего возраста конторские клерки, после бессонной ночи задавшиеся вопросом: неужели в своей Америке — в Америке! — они не смогут построить собственного счастья? Они доверяли этому черному такое, что можно доверить только совершенному чужаку, нелегально проникшему в страну.
Саид добрый — он не паки. Значит, с ним все в порядке?
Эта корова — не индийская корова. Значит, она не священная?
Значит, Саид ему по душе, но все остальные мусульмане — гады?
Или мусульмане ему по душе и паки ему по душе, а Индия должна отдать Кашмир?
Нет-нет, этак до чего дойти можно!..
И это не все! Он вспомнил, что говорили о неграх дома. Слышал он одного парня, который работал в городе:
— С этими хубши надо быть начеку. У себя они на деревьях живут, как обезьяны. Приезжают в Индию и становятся людьми, ха-ха!
Бижу понял это высказывание так, что негры, приезжая в ушедшую далеко вперед Индию, учатся пользоваться одеждой, вилками и ложками. Оказалось, однако, что парень имел в виду желание негров обрюхатить каждую встреченную индийскую девицу.
Значит, ему надо ненавидеть всех черных кроме Саида?
Или же с черными все в порядке, как и с Саидом?
И с мексиканцами, с китайцами, с японцами, с иными-прочими?..
Бижу осознал, что с детства свыкся с привычкой ненавидеть. Он привык почитать белых, причинивших его родине, как теперь все утверждают, столько вреда, но к остальным, от которых Индия не видела ни вреда, ни пользы, он почему-то относился более сурово.
Возможно, Саид-Саид испытывал такие же затруднения в отношении Бижу.
Бижу уже успел узнать, как во всем мире относятся к его соотечественникам.
В Танзании, если бы могли, выкинули бы их вон, как сделали в Уганде.
На Мадагаскаре, если бы могли, выкинули бы их вон.
В Нигерии, если бы могли, выкинули бы их вон.
На Фиджи, кабы могли, выкинули б их.
В Китае их ненавидели.
В Гонконге.
В Германии.
В Италии.
В Японии.
На Гуаме.
В Сингапуре.
Бирма.
Южная Африка.
Их никто не любит.
Гваделупа. Любят их здесь?
Нет.
Вероятно, Саида тоже учили остерегаться индусов. Но Саид не боялся противоречий. Он просто не обращал на них внимания.
*
А девиц у него было!..
— Бог мой! Бох-х-х ты мой! Она все названивать да названивать! — жаловался он, прицокивая языком. — Ай-й-й-й… Что делать, что делать?
— А то ты не знаешь, что делать, — буркнул Омар.
— Ха-ха-ха… ах-ах-ах… Сколько можно… Слишком много пуки-поки.
— Срежь свои косички, они от тебя и отстанут.
— Да я не хотеть, чтобы они отстать!
Когда девицы заскакивали в лавку за булочками с корицей, покрытыми глазурью или пересыпанными маком, Саид не скупился на краски, раскрывая им глаза на красоту и нищету родного края. Сочувствие молодых леди вспухало, как на дрожжах, им хотелось спасти этого несчастного парня, захватить его домой, к комфортной сантехнике и мурлычущему телевизору. Хотелось пройтись с ним вечерком под ручку. «Он такой милашка», — ворковали они вечером по телефону, делясь с подругами событиями дня.
*
Первая полезная деятельность Саида в Америке — призыв правоверных к молитве в мечети на Девяносто шестой улице. Мулла обратил внимание на его звонкий петушиный голос. Но перед тем как прибыть к месту службы, он задерживался у дверей ночных клубов. Он дожидался момента и увековечивал себя с помощью карманной камеры-«мыльницы» в компании с какой-нибудь знаменитостью первого плана. Майк Тайсон? — Да он ведь мне друг и брат! Наоми Кемпбелл? — Еще бы, ведь мы с ней… гм… Привет, Брюс (Спрингстин)! Я Саид из Африки. Да не бойся, мы больше белых людей не кушать.
Потом его начали и внутрь пускать.
Таланты с дверьми ему не помогли во время очередного рейда иммиграционной полиции. Не помогло и подтвержденное «Кодаком» знакомство с лучшими людьми Америки. Вернувшись на Занзибар, он грелся в лучах славы, поедал рыбу, сваренную в кокосовом молоке, отдыхал в тени пальм на просеянном светлом песочке, а по вечерам крутил любовь с девушками Стоунтауна. Подбадриваемые отцами, девушки слезали к нему из окон спален по стволам пальм, а отцы шпионили, надеясь застать парочку в недвусмысленной позиции. Прежний презираемый всеми безработный, отиральщик углов, стал завидным женихом. С ним не прочь были породниться родители очень-очень полной Фатимы, очень красивой Сальмы, Хадиджи с прекрасными туманными глазами и голосом кошечки. Отцы старались, старались и девушки, но Саиду посчастливилось избежать ловушки. Девушки дарили ему канга с лозунгами «Память не стирается», «О, аромат сердца моего!». Так что он имел в Нью-Йорке возможность раздеться и прогуливаться по комнате, обмотавшись этими канга и вспоминая далеких возлюбленных. А в Нью-Йорк он вернулся очень скоро, через два месяца. С новым паспортом, с новым именем, приобретенным за какое-то количество зеленых денег. В аэропорту Кеннеди Рашида Зульфикара встретил тот же клерк, который провожал за два месяца до возвращения. Сердце Саида замерло, но человек этот его не запомнил.
— Мы для них, хвала Аллаху, все на одно лицо!
*
Саид наслаждался этой игрой, наслаждался тем, как эта страна заставляла его шевелить мозгами и ногами, руками и членом. Он любил эту страну, обманывал ее, он был ее образцовым и преданным гражданином, хотя и нелегальным. Когда пришло его время, этот субъект, специалист по проникновению через черный ход, с помощью копировальной техники неоднократно обманывавший ее официальную систему (он утверждал, что при желании способный парень с копиром может поставить Америку на колени), этот самый Саид со слезами на глазах и с глубокой убежденностью в голосе присягнул звездно-полосатому флагу. Он признал страну, страна признала его. Редкий случай взаимности. Роман в духе седой старины.
*
Шесть утра. На полках ждет покупателей ржаной, овсяной, крестьянский хлеб. Выложены бисквиты и пироги с абрикосом и малиной, дразнят янтарной и рубиновой начинкой. Бижу вышел из пекарни, присел у порога, жует свежий рулетик. Разломил корочку, отщипывает сдобу длинными, тонкими пальцами.
Но в Нью-Йорке идиллией не насладишься. Пронеслась «скорая», за ней патрульная машина полиции. И сразу же — пожарная. Над головой прогремел по эстакаде поезд, задрожала мостовая, тревожно завибрировали подошвы. Бижу замер, вспомнил об отце. Что с ним?
Заболел. Умер. Искалечен.
Он одернул себя. Конечно же, паника вызвана этим случайным нагромождением движений и звуков. Бижу попытался успокоиться, вспомнил о недожеванной выпечке — но во рту пусто…
*
В Калимпонге повар сидел над письмом:
«Дорогой Бижу, не мог бы ты помочь…»
На прошлой неделе сторож «железного купца» обратился к повару с просьбой. Сын подрос, пора работу искать, но какая здесь работа, в Калимпонге? Не смог бы Бижу помочь парню устроиться в Америке? Можно и руками поработать, хотя, конечно, в конторе бы лучше. Италия, конечно, тоже неплохая страна. Вот, говорят, один знакомый в Италии неплохо устроился, деньги гребет. Повар тандури.
*
Повар от неожиданности чуть не подпрыгнул. В нем боролись щедрость и подлость, но он улыбнулся:
— Что ж, я напишу, спрошу, вреда не будет. Не знаю, ой не знаю, что получится, но напишу обязательно.
Самолюбие приятно щекотало за ушами. Его просят о помощи! Представление о сыне как о преуспевающем бизнесмене окрепло.
Они со сторожем сидели и курили, два старика, беседующих о своих молодых наследниках, мирная картина в спокойной обстановке. На город спускался вечер, рядом замерли гигантские белые колокольчики, мимо лениво пробрела заблудившаяся корова.
*
И вот повар выводит на голубой бумаге из конверта авиапочты:
«Дорогой бета, если сможешь, помоги, пожалуйста, сыну сторожа „железного купца“».
Гордость за себя, гордость за сына…
В постель он улегся с приятным чувством. Однако ночью его разбудил страшный стук в дверь. Испуганный повар вскочил, но разбудила его все та же заплутавшая корова. Он прогнал рогатую и вернулся в постель, обратившись к мыслям о сыне, об их растущем престиже.
*
«Зеленая карта»…
Саид каждый год участвовал в розыгрыше, но индийцы не включены в список. Болгары, ирландцы, малагасийцы… кто угодно, но не индийцы. И сколько же их, желающих на законном основании устроиться в этой стране!
Они позвонили по «горячей линии» иммиграционной службы, как только наступила половина девятого, и наконец прорвались сквозь постоянные сигналы занятости.
— Мне нужны сведения о вашем подданстве в настоящее время, сэр. Без этого я не смогу вам помочь…
Они грохнули трубку. У этих ищеек там, наверное, понапихано всякой автоматики, которая может
Передавать
Соединять
Набирать
Читать
Выслеживать, кто и откуда звонил
НЕЛЕГАЛЬНОСТЬ!
Ох, «зеленая карта», «зеленая карта»…
Часто на Бижу накатывало беспокойство. После работы он направлялся к реке. Не туда, где носятся, разбрасывая собственное дерьмо, как бешеные собаки при хозяевах и без таковых, а подальше, где выходили из синагоги девушки в длинных юбках и в кофтах с длинными рукавами, степенно вышагивая рядом с мужчинами в старомодных черных костюмах и черных шляпах, боясь потерять свое прошлое. Он проходил еще дальше, где в густой зелени, росшей не из почвы, а из городского мусора, ночевал бездомный. Рядом квохтала бродячая курица. При виде этой курицы Бижу всегда ощущал тоску по дому.
— Чак-чак-чак, — позвал он курицу.
Та подняла голову, строго глянула на Бижу и понеслась прочь, беспокоясь о своей добродетели.
Но вот и травы больше нет, бетон и береговые сваи. На камнях кое-где виднеются неподвижные одинокие фигуры, созерцающие береговую линию Нью-Джерси. По реке снуют мусорные баржи, тупорылые буксиры подталкивают тяжелые, толстозадые углевозы, какие-то проржавевшие краны, драги и иные посудины неизвестного назначения. Над ними слоится сизый дым.
Бижу невольно ощущает досаду. Зачем отец выпихнул его в эту страну? Он понимает, однако, что точно так же он досадовал бы, если бы остался в Индии, если бы отец не отправил его сюда.
