Книга: Тайны Питтсбурга
Назад: 11. Прожектора и гигантские женщины
Дальше: 13. Розовые глаза

12. Жрица Злой Любви

Вернувшись в город, я был рад, опасно рад снова видеть Флокс. В понедельник она встретила меня в обеденный перерыв на раскаленной мостовой перед «Бордуок букс». Не дав себе времени подумать, я поднял ее, и закружил, и поцеловал, несмотря на жуткую жару, словно я был солдат, а она — моя подружка. Мы даже сорвали аплодисменты. Я набрал полные кулаки тонкого хлопка на ее талии и стиснул Флокс, прижав ее бедра к моим. Мы болтали всякую чепуху и шли к гостинице «Вок инн»: голова к голове, ноги врозь — верхушка карточного домика. Я спросил, откуда взялись золотисто-каштановые пряди в ее волосах.
— Солнце и лимоны, — сказала она. — Надеваешь соломенную шляпку редкого плетения, вытаскиваешь сквозь отверстия несколько прядей и смачиваешь их лимонным соком. Я провела выходные в одиночестве, поливая себя лимонным соком.
— Я тоже. Это из «Космо»? Рецепт с лимонами? — поинтересовался я. — Я как-то читал эту статью в твоей ванной комнате.
— Ты читаешь мой «Космо»?
— Я читаю все твои журналы. Я даже заполняю анкеты про любовь и воображаю, что отвечаешь ты.
— И как я справилась?
— Ты сжульничала, — сообщил я.
Мы прошли мимо секонд-хенда, витрина которого была заставлена покосившимися безголовыми манекенами в блестящих платьях, старыми тостерами и лампами с основанием в виде испанского галеона. В самом углу витрины стояла плоская цветастая коробка.
— «Твистер»! — воскликнула Флокс. — Ой, Арт, давай купим! Только представь себе…
Она схватила меня за руку и затащила в магазин. Продавщица выудила коробку и продемонстрировала нам, что в ней все в порядке: стрелка крутилась, а клеенка была относительно чистой. Во время обеда игра лежала под столом, между моими и ее ногами. Сначала мы просто блаженно болтали ни о чем, потом я коротко рассказал ей о своем уикенде в летнем доме, и коробка двигалась и щекотала меня при каждом движении ее беспокойной лодыжки.
В гостиной ее квартиры мы отодвинули к стене стулья и кофейный столик, освободив пространство, и разложили на ковре клеенку. Яркие крути и задиристые буквы, складывающиеся в слово «Твистер», дали толчок волне воспоминаний о шестидесятых годах, о вечеринках по случаю дня рождения, устраиваемых в дождь по субботам в меблированных подвалах. Флокс заскочила в спальню, чтобы «сорвать с себя оковы цивилизации», а я сел на пол и расшнуровал кроссовки. На меня сошла странная удовлетворенность. Хотя подержанная дешевая мебель, фальшивый Ренуар, фигурка кота и прочее разное казались такой же уродливой безвкусицей, я обнаружил, что в моих эстетических воззрениях совершилась не такая уж редкая перемена: я просто проглотил все это дурновкусие целиком, включая Лас-Вегас, кегельбаны и фильмы Джерри Льюиса, и теперь находил его красивым и забавным.
Я подумал, что то же самое произошло и с моим отношением к Флокс. Все, что было в ней от сообщницы преступника, куртизанки из бульварного романа или актрисы из французского фильма об отчужденности и ennui; перебор с нежностями и косметикой; все прегрешения против хорошего вкуса, которые раньше могли смутить меня или вызвать усмешку, — все это теперь стало приемлемым, желанным и даже поощряемым мною. Она радовала меня, как стали радовать пышные прически и творчество Элвиса Пресли. И когда она вышла из спальни в синтетическом кимоно и огромных меховых тапочках веселого бирюзового цвета, у меня чуть не закружилась голова от восторга, и безвкусная клеенка «Твистера» возле моих ног показалась мне матрицей, отпечатанным планом всего, что мне в ней нравилось.
— Кто будет крутить стрелку? — спросил я. — Аннет дома? — Так звали соседку Флокс, крупную, громкоголосую, привлекательную медсестру, чей хитрый рабочий график мне так и не удалось постичь.
— Не-а. Придется поставить стрелку рядом с нами и крутить ее по очереди.
Я подполз к противоположному краю клеенки и присел на корточки, как Флокс. Мы застыли друг против друга, словно перед началом какой-то церемонии. Потом она толкнула черную пластиковую стрелку.
— Правая рука на синем, — объявила она.
Я вытянулся вперед и поставил руку в центре синего крута. Она сделала то же самое, чуть подавшись вперед, и полы ее халата распахнулись, волосы свесились с наклоненной головы. Я заглянул в тень кимоно, сквозь ее двухцветные локоны. Она снова закрутила стрелку.
— Правая нога на зеленом!
Этот ход поставил нас обоих в двойственное положение: половина туловища на игровом мате, половина на весу. Ряды с синими и зелеными кругами были к ней ближе, чем ко мне. Я сидел изогнувшись дутой, обе правые конечности на мате, одна позади другой, а Флокс пришлось вытянуться через весь мат и поставить правый меховой тапок перед правой рукой. Она приподняла поблескивающую левую ногу, чтобы удержать равновесие, закачалась и упала на бок.
— Ты проиграла, — сказал я, смеясь, но она возразила: это не считается. Потом подвинула ко мне стрелку и снова заняла прежнюю позицию. Нежная кожа на ее бедре дрожала от усилия. Я закрутил стрелку.
— Левая нога на синем.
Поскольку ее правая рука опиралась о голубой круг, куда мне было бы удобнее всего поставить левую ногу, а значит, она лишила меня удобной опоры, исключая правую руку, я был вынужден просунуть левую ногу в треугольник, образованный ее правой ногой и рукой. Я почувствовал, как касаюсь ее лодыжки своим бедром, обтянутым джинсами. Теперь мы стояли на трех точках опоры, наклонившись вперед, соприкасаясь ушами. Ее грудной итальянский смех рядом с моим ухом, казалось, исходил из темного просвета между полами ее теплого кимоно. Я почувствовал, как верхушка и основание моего позвоночника посылают будоражащие сигналы. Я чуть сдвинул ноги и снова раскрутил стрелку.
— Правая рука на желтом.
Удача переместилась на ее сторону мата. Она откинулась назад, поставив правую руку позади себя, и я практически навис над ней. Я тоже смеялся. Ее волосы были так близко к моим губам, что я открыл рот и прихватил зубами ближайшую соломенную прядку, которая странно хрустнула, потом вырвалась из моих губ и повисла, влажная и слипшаяся на конце, как кисточка для рисования.
— Крути, — велела она.
— Я и так кручу.
Она наблюдала за мной, сжав поплотнее губы, но ее глаза готовы были рассмеяться вновь. Потом, состроив милую гримаску, она прикусила нижнюю губу и приняла озабоченный вид, будто опасалась, что может упасть в любую минуту. Я снова раскрутил стрелку левой рукой, которую мне в ту же секунду пришлось вернуть на место.
— Левая рука на зеленом.
Я рванулся к ближайшему кругу, но она, поменяв положение, так изогнула тело, что мне пришлось просунуть левую руку под ее бедрами и вывернуть верхнюю часть тела. Я обнаружил, что смотрю прямо в ароматный сгиб ее подмышки, а голова моя легла в ямку между ее бедром и ребрами. Я тянул руку к зеленому кругу, ноги дрожали от напряжения. Я даже почувствовал боль в коленях и плечах. Непонятно как она умудрялась сохранять устойчивое положение. Она засмеялась над моей дрожью и отчаянными попытками не упасть, но внезапно я добился своего.
— Теперь ты крути, — произнес я сквозь стиснутые зубы.
— Не могу!
— Крути, черт тебя побери! Давай, крути же!
Правая нога, которой я опирался на зеленый круг, стала подгибаться.
— Не могу!
— Флокс! — Я позволил моей голове соскользнуть по скользкому нейлону на ее бедре. От ее дрожащей груди исходил запах «Опиума» и пота. У меня появилась эрекция — уж простите за повторное упоминание кондиций моего пениса — и распирала хлопковые стены узилища, в которое он был заключен. Я почувствовал, как скользят мои пальцы.
Зазвонил телефон. Один, два, три звонка.
— Падай, — сказала она, нагнулась, вытянув шею, как птица, и поцеловала меня в губы.
— Нет. — Мои руки и ноги поехали по клеенке, издавая предательский скрип. Она укусила меня за кончик носа.
— Падай!
И я упал.

 

С самой первой недели июля моя жизнь потекла по тому характерному распорядку, который всегда устанавливается в этом месяце. Ночи я проводил в квартире Флокс, дни — в магазине, а вечера, через один, — в компании Кливленда и Артура или Флокс, которую Кливленд стал называть Жрицей Злой Любви. Некоторая обязательность, унаследованная мною от отца, и излишняя деликатность заставляли меня не смешивать компании, чтобы избегать группового времяпрепровождения. Однако на две спокойные недели в разгар лета я избавился от чувства вины, обычно сопровождавшего смешение дружеских связей, как и от ощущения двойственности, которое, как правило, возникало, когда я расталкивал любимых людей в разные уголки своей жизни. Время от времени Флокс, Артур и я собирались, чтобы пообедать на лужайке.
Кливленд проводил почти все вечера с Джейн. В течение нескольких лет Джейн удавалось поддерживать отношения с вымышленной подругой по имени Кэтрин Трейси, артистичной, но крайне неуравновешенной девушкой, которая время от времени предпринимала попытки свести счеты с жизнью или серьезно страдала от колита, анорексии, лишая, аритмии либо геморроя. В такие времена Кэтрин Трейси требовались уход и постоянная компания. Доктор и миссис Беллвезер, которые за годы прониклись симпатией к этой застенчивой и крайне эгоистичной девушке, всегда сочувствовали ей и не препятствовали тому, чтобы Джейн проводила у нее по нескольку дней, помогая справиться с очередным несчастьем. У Кэтрин также обнаружился невротический страх перед телефонами, не позволяющий ей пользоваться своим аппаратом или хотя бы иметь его дома. То, чем в эти дни занимался Кливленд, скоро для меня перестало быть тайной.
Артуру же начало июля принесло два экзамена летнего семестра и тяжелый случай чесотки, который, не считая герпеса, представлял собой самое страшное кожно-венерическое заболевание тех дней. Оно принудило Артура к полному затворничеству, заполненному зубрежкой и вдыханием зловонных лекарственных паров. Я больше не испытывал гнета необходимости, заставлявшей меня жертвовать одной частью жизни ради другой. Флокс (которая раньше меня почувствовала, что ее отношения с Артуром стали необратимо портиться, и которой, возможно, Артур никогда по-настоящему не нравился — однажды она сказала: «Парни мне никогда не нравились; тут или любовь, или ненависть») и впрямь разругалась с Артуром, серьезно испортив один из вечеров, когда мы впятером попытались развлечься. А перед этим они загубили день.
Тот вечер снова начался с видения, возникшего за огромной центральной витриной «Бордуок букс». За пятнадцать минут до того, как Флокс, Артур, Кливленд и Джейн должны были зайти за мной, они всей компанией прошли мимо магазина. И один долгий момент я смотрел на них, не узнавая. Они шли парами. Впереди две девушки. Одна, чей пестрый наряд сочетал в себе три или четыре эпохи и стиля, что-то говорила, разглядывая браслет на запястье второй девушки, в полосатой юбке и ярко-желтом свитере. Волосы их взлетали на ветру, как короткие шарфы, а лица были веселыми и немного циничными. Следом шагали двое мужчин — обладатель черной львиной гривы, обутый в тяжелые черные ботинки, и субъект в белых дорогих туфлях, цветущий, богатый и обласканный солнцем. Оба курили, но каждый держал сигарету по-своему: гривастый — небрежно и как бы нехотя, лощеный — элегантно, но крепко, активно жестикулируя ею, будто сигарета была своеобразным инструментом общения. «Боже мой! — пронеслось в моем сознании в тот головокружительный момент, когда они еще не повернулись и не помахали мне. — Кто эти красивые люди?»
Они прошли мимо, а я прижал лицо к стеклу, провожая взглядом их удаляющиеся фигуры. Я чувствовал себя аборигеном с какого-нибудь из островков Южных морей, наблюдающим, как белые боги садятся в свой сияющий самолет и улетают. Правда, к этому чувству примешивалось вполне уместное впечатление, что я во власти иллюзии. Я порывисто обернулся посмотреть, не видел ли их кто-нибудь еще в магазине, но либо эта теофания, это явление небожителей простым смертным, прошла незамеченной, либо она больше никого так не потрясла. Я маялся возле кассового аппарата, переминался с ноги на ногу, стучал по часам, и, когда ровно в шесть друзья снова подошли к дверям магазина, я пулей вылетел им навстречу. Все еще смущенный размолвкой за обедом, я замялся, не зная, кого обнимать первым. В конце концов я пожал руку Артуру и только потом обнял Флокс. Возможно, из-за этой моей ошибки вражда вспыхнула с новой силой. Когда я обнял Флокс, она легко ущипнула меня за руку. Разумеется, Артур не мог этого не заметить.
— Сначала рукопожатие и только потом объятие, — сказал он ей. — Обрати внимание.
Я обнял и Джейн и на миг был заключен в мягкие объятия и облако «Шанель № 5». Потом оказался лицом к лицу с Кливлендом, который приподнял очки и нахмурился.
— Хватит нежностей, — проворчал он.
Мы направились обратно, в сторону библиотеки, где Кливленд припарковал свою «барракуду». Я разрывался на части, как никогда прежде. Моя рука обвивала талию Флокс, теребя забавный белый кожаный пояс, с помощью которого она обычно укорачивала платья. Но я все оборачивался к Кливленду, Артуру и Джейн. Я видел, что это раздражает Флокс, но сказал себе, что последнее время уделял ей достаточно внимания. Поэтому, когда Джейн отпустила руку Кливленда и пошла впереди, рядом с Флокс, чтобы поболтать с ней, я спокойно занял место среди парней. Джейн симпатизировала Флокс и все время это подчеркивала. Флокс же считала, что Джейн зануда и дура, раз позволяет Кливленду втаптывать себя в грязь, и, разумеется, тайно влюблена в меня.
— Смотри, получишь ты, — улыбнулся Артур.
— Как я рад вас видеть, ребята!
— Мы тоже рады тебя видеть, — заметил Кливленд. Похоже, он был в настроении: пыхтел, шагая по мостовой, стучал каблуками и втягивал живот. — Слушай, Бехштейн, когда у тебя выходной?
— В среду, — ответил я и покосился на Флокс. Она смеялась над историей, которую рассказывала Джейн, размахивая загорелыми руками. Я засмотрелся на пару попок и четыре ножки на высоких каблуках. Я уже обещал Флокс, что проведу среду с ней.
— Давай встретимся.
— Где?
— Здесь, в Окленде. Скажем, возле Фабрики.
— Зачем?
Он не ответил. Артур, который шел между нами, повернулся ко мне с выражением легкого раздражения на лице. Я был удивлен, сообразив, что Кливленд явно не рассказал Артуру о моем отце. На миг меня охватил восторг от мысли, что между мной и Кливлендом есть нечто, к чему Артур не имеет ни малейшего отношения, нечто вне нашей дружбы. Однако мне тут же стало грустно и даже немного стыдно, когда я вспомнил, что это за тайна. Я бы предпочел, чтобы нас объединяло что-нибудь другое, но отказаться от приглашения не смог.
— Хорошо, — произнес я. — Только давай встретимся утром, ладно? Я обещал Флокс, что вторую половину дня проведу с ней.
— Давай, — согласился Кливленд. — Часов в десять? — И он сделал глубокий вдох, сопя заложенным носом. — Мы куда-то торопимся?
Флокс оглядывалась на нас, то щурясь, то открывая глаза на солнце. Выражение ее лица менялось с покровительственного на обиженное и обратно.
Мы собирались поужинать и послушать Эллу Фидджералд, которая в тот вечер выступала в Пойнт-Парк. Кливленд клялся, что ее должны будут поднять в воздух, как Иисуса в «Дольче вита», и что когда-нибудь то же самое произойдет и с ним. В ресторане я сидел рядом с Флокс и напротив Артура, а Кливленд, заполонивший все пространство во главе стола, забавлялся тем, что смущал официантку, которую явно знал. Обстоятельства этого знакомства заставляли Джейн вспыхивать и заливаться краской. Артур и Флокс начали цепляться друг к другу по мелочам еще в машине — недружелюбные шуточки и улыбки, улыбки…
Они продолжали обеденную ссору. Видите ли, мы трое, Артур, Флокс и я, время от времени пытались встречаться, чтобы вместе пообедать в парке, за библиотекой, на лужайке перед Музеем солдатов и моряков. В этот день моему везению пришел конец, и во время какого-то очень важного спора я внезапно оказался на стороне Артура.
Мы обсуждали альбом «Рожденный, чтобы бежать» Брюса Спрингстина, и я сказал, что это самый римско-католический альбом из всех когда-либо записанных.
— Сам посуди, — говорил я, — тут есть Мария, которая, как видение, проходит, танцуя, пока играет радио. Есть люди, тщетно пытающиеся вдохнуть огонь, в котором родились, чертоги славы, ангелы-лихачи, девы и блудницы.
— И тема «Она — единственная», — добавил Артур. — И город мариолатрии.
— Точно.
— Убийственная благодать и тайные укрытия.
— Терпеть этого не могу, — заявила вдруг Флокс, разламывая мандарин двумя длинными большими пальцами. — Терпеть не могу, когда говорят о «тайных местах, куда заказан путь мужчине». Не верю я в это. Нет таких мест.
— Брось, Флокс, — возразил Артур. — У тебя наверняка есть пара таких местечек.
— Есть, есть, — подтвердил я. — Я точно знаю.
— Ничего у меня нет. Что же это за мужчина, если не может проникнуть в такие места?
Мы с Артуром сомкнули ряды, отстаивая идею о существовании бездонных впадин на теле женщины, а Флокс жестко и все более зло защищала познаваемость женского тела. Что-то в этой ситуации сильно ее расстроило. Может быть, то, что спор был таким тривиальным, а может, и то, что двое выступали против одного.
Возможно, я и узнал бы, что обидело Флокс, может, ход мыслей и настроения женщин больше не составляли бы для меня тайны, если бы я приподнял шоры, которые сам же на себя надел. В общем, обед получился безобразным, и сейчас над тарелками с пастой, политой красным соусом, сгущалось напряжение.
— Это все потому, что ты не уверена в себе, — говорил Артур. — И, кроме того, признайся, тебе ужасно нравится сидеть в своем окошке весь день напролет.
— Неправда, — шипела Флокс. — Я ненавижу это окно. А ты просто завидуешь мне и мечтаешь оказаться на моем месте.
— Ладно, хватит вам, — проговорил Кливленд с набитым ртом.
— Ты сумасшедшая, — не унимался Артур. — Те женщины, наверное, даже не заметили тебя.
— Так ты видел, как я плакала! Ты бы слышал, что они обо мне сказали!
— Что они о тебе сказали? — мягко спросила Джейн. Стоило ей услышать, что кто-то страдает или страдал, как она тут же превращалась в орудие сострадания, устремляющееся на выручку. Она потянулась через стол и накрыла своей рукой руку Флокс.
— Не скажу. Не помню.
— А я помню, — влез Артур.
— Хватит, Арти, — с нажимом произнес Кливленд.
— Ты сама сказала, что они назвали тебя странной белой сукой, которая считает себя настоящей красавицей и весь день крутит задницей перед парнями в своем окне.
Над столом повисла тишина. Флокс гордо вскинула голову, ее ноздри затрепетали. Я уже несколько раз слышал эту историю, но жизнь Флокс настолько изобиловала стычками с другими женщинами, которые обрушивали на нее свой завистливый гнев, что на злобную выходку уборщиц Хиллмановской библиотеки я просто не обратил особого внимания. Против воли я ощутил прилив ужасного, незнакомого гнева на Артура.
— Ого! — наконец нашелся Кливленд.
Глаза Флокс наполнились слезами. Одна, вторая, третья слезинка тихо скатились по ее щекам. Нижняя губа задрожала, потом замерла. Я сжал свободную руку Флокс. Теперь ее держали за обе руки.
— Артур, — начал я. — Э… по-моему, тебе надо извиниться.
— Извини, — немедленно произнес он без тени раскаяния. Он смотрел куда-то вниз, на свои ноги.
— За что ты меня ненавидишь, Артур?
— Артур, ты невыносим, — фыркнула Джейн. — Он не ненавидит тебя, правда, Артур? — И она ударила его по плечу.
Я посмотрел на свою тарелку с лапшой лингуине под томатным соусом с моллюсками. Казалось, еда внезапно остыла; пармезан, которым я посыпал кушанье, застыл и превратился в толстую комковатую пленку сыра, растекшуюся поверху; и все блюдо с серыми кусочками моллюсков выглядело грязно-красным — какая-то неизвестная форма жизни.
— Я ухожу, — объявила Флокс. Она шмыгнула носом и захлопнула маленькую книжечку.
Я встал вместе с ней, и мы с трудом протиснулись мимо Кливленда.
— Похоже, нам всем предстоит веселый вечер, — тихо произнес я и положил на стол немного денег.
— Если боги хотят с кем-нибудь расправиться, — изрек Кливленд, — они сначала готовят пасту. — Он коснулся моего локтя. — Не забудь, в среду.
— В среду, — повторил я и побежал.
На улице Флокс постаралась взять себя в руки, защелкнув сумочку. Я подошел к ней сзади и зарылся лицом в ее волосы. Она сделала глубокий вдох, задержала дыхание, выдохнула, и ее плечи расслабились. И в ту самую секунду, когда она повернула ко мне почти спокойное лицо, на соседнем дереве дружно грянули цикады, неизвестно почему. Их стрекот был таким громким и неблагозвучным, будто тысяча телевизоров внезапно переключилась на разные каналы новостей. В Питтсбурге даже пение цикад казалось механическим. Мы закрыли руками уши и стали произносить слова одними губами.
— Ух ты! — сказала она.
— Пойдем отсюда.
— Что?
— Меня это достало.
— Что?
Я открыл дверь кафе по соседству с рестораном, из которого мы только что сбежали, и вошел внутрь. Мы стояли в холле, рядом с автоматом, продающим жевательную резинку, и целовались под звяканье вилок и мелодию, звучавшую приглушенным фоном.
Назад: 11. Прожектора и гигантские женщины
Дальше: 13. Розовые глаза